Перенос столицы

Тема в разделе "Личное творчество", создана пользователем La Mecha, 5 сен 2017.

  1. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Автор романа (фрагменты) - Станислав Тесленко.

    «… Андрея вывели наружу. Опять он угадал вдалеке зловещий мыс, отделенный от остальной суши провалом, словно у него на глазах, между Сахалином и Сибирью простирался Татарский пролив, между Карафуто и землей Сантан – пролив Мамия, тот самый, по которому когда-то давно так и не сумел подняться на лодке шпион по имени Мамия Риндзо. Словно здесь начиналась какая-то дорога, и глаза Андрея все притягивались к этому месту, смутно блестящему в огромной дали. Он думал, что его выводят на воздух враги.

    Оказывается, его вывели друзья.

    Он спрашивал:

    - Что же будет теперь?

    - Для кого? Для тебя или для этих несчастных людей? Они, по-видимому, останутся здесь навсегда. Ты, по-видимому, попробуешь бежать. Дорога одна – вон в те горы, вон в тот провал. Не спеши, ведь ради тебя расспрашивают людей, чтобы показать тебе еще какие-то следы, оставшиеся от Светланы на камнях.

    - Как можно отсюда бежать? Если нас охраняют, нас же перебьют прежде, чем мы достигнем основания этих гор. Как страшно они далеки!

    - Никто нас не перебьет, если мы двинемся к этим горам. Для чего нас бить? Полюбуйся на эту безжизненную пропасть, в которой хамиты пытают людей. Бежать из казарм, из бараков бессмысленно, потому что уйти некуда, кругом – безразмерная, безмасштабная белая каменная пустыня. Беглец все равно погибнет.

    - А если по железной дороге он направится обратно?

    - Так ведь ему не хватит жизни, чтобы из этих мест пешком дойти обратно до Земли.

    - Все равно мне не нравится идти в сторону гор. Куда бы мы ни пошли, очень долго мы будем как на ладони. Я не знал, что бывает возможен такой жуткий простор. Я и теперь еще не верю, что он возможен даже за пределом обитаемой Земли!

    - Наивный человек! Он возможен даже в пределах обитаемой Земли! Ты никогда не покидал родную столицу, даже родную улицу и совсем-совсем ничего не видел. Так выслушай меня. Я состоял членом одного товарищества. Наше товарищество попросило участок земли, чтобы там завести хлебное поле, скотный двор, фруктовый сад, овощной огород, пчелиную пасеку. Совет старейшин дал нашему товариществу участок земли…

    Наш предполагаемый участок находился на самой границе губернаторства, где-то вблизи селения Радовицкий Мох, что в области мещерских болот. От этого участка еще раньше отказалось тридцать три городских околотка. Мы явились на вокзал и узнали, что поезда из города туда не ходят: мы могли только сесть на поезд, ходящий раз в неделю до другого селения, по имени Сороковой Бор, и оттуда идти пешком двадцать верст. То есть, это мы так думали, что нам придется идти пешком расстояние длиной в двадцать верст, но мы не предполагали, что нам придется перейти ногами какую-то длинную вещь по имени «двадцать верст».

    - Почему было не сесть в автомобиль?

    - Потому что автомобиль не выдержит груз горючего, нужного ему, чтобы прийти в Радовицкий Мох. Потому что автомобиль там увязнет в болоте и, прибыв в Радовицкий Мох, никогда уже не отбудет из Радовицкого Мха: пожалуй, можно, постаравшись, завести туда автомобиль и увязить его там, в болоте, но уж вывести оттуда автомобиль не удастся, отчаяние заставит его там бросить. Рано утром мы сели в вагон, и он пошел в неизвестное.

    Он останавливался возле каждой платформы, и сначала задержки в пути были частыми, но постепенно эти платформы начинали встречаться все реже и реже.

    Сперва в окнах мы видели населенные места, а потом пошел страшный бесконечный лес.

    Он не старался нас схватить, не стучал цепкими ветвями в стекла, он тянулся далеко в стороне, за пределом полосы отчуждения, но издали он неутомимо, беспощадно преследовал поезд на протяжении многих десятков верст, и некуда было деться от призрака леса, встающего вдалеке. В середине дня поезд достиг Сорокового Бора.

    Мы высадились на платформе, расстались с вагоном, и он исчез. Мы не очень боялись, пока сидели в вагоне, ведь мы же знали, что вагон к ночи снова будет в столице, и мы, оставаясь внутри, как бы еще не покидали город.

    Отчаяние охватило нас, когда мы остались одни. Грохот колес затих вдалеке, и совершилось непоправимое.

    Двадцать верст мы шли пешком, сначала – вдоль узкоколейной заброшенной дороги, по которой когда-то давно рабы вывозили из болота торф и сапропель, потом – через бескрайнее пустое поле, раздвигающее в стороны лес.

    На протяжении пути мы не встретили ни души, не увидели ни одного дома, ни одного огня. Почему – то нам казалось, что «двадцать верст» на таком расстоянии от города – это две городские версты, а они оказались двадцатью городскими верстами.

    Какой там скотный двор, какая пчелиная пасека! Немыслимо было в такую даль перенести на себе все нужные вещи и потом носить их каждый день, каждую неделю, обслуживая скот и пасеку. На поле опускалась ночь, и все чернело.

    Ветер переворачивал унылую траву светлой изнанкой вверх, и по траве бежали белые ветровые полосы и волны. Неподалеку пролетела баба-яга верхом на помеле.

    Среди нас нашелся один рационалист, просветитель, он не верил в бабу-ягу, но позавидовал помелу, как удобному средству передвижения. Он окликнул бабу-ягу и попросил взять его и подбросить к месту на помеле. Мы боялись, что баба-яга не поймет, и, во всяком случае, ничего не сделает. Однако баба-яга поняла его мигом, она была очень любезна, она исполнила даже и то, о чем этот дурень вовсе не просил, она живо подлетела, взяла дурня в охапку, согласно его просьбе и, как оказалось, забрала его насовсем.

    По траве покатились потерянные башмаки, а самого неверующего рационалиста-просветителя никто больше никогда не видел и не слышал, и никогда уже больше этого человека не было…

    К ночи мы оказались около места.

    Никаких примет там не находилось, дарованный нам участок земли ничем не был отмечен, и мы не знали, где он лежит, хотя стояли, несомненно, где-то возле него.

    Я до сих пор помню это дикое поле, которое простиралось во все стороны, оттесняя, раздвигая лес, поле шириной в десять верст в оба конца…

    По мере того, как умирало небо, беловатые метелки болотной травы начинали как-то странно, наподобие снега, светиться в темноте. Мы смотрели на мрачное небо над далеким черным лесом в той стороне, где остался город, как бы надеясь, что на краю неба мы увидим городские дома.

    Но этого быть не могло: от города нас отделяло много больше ста верст.

    Почва чавкала и брызгала нам в лицо, как брызгает выбросом запаянная оболочка, если ее раздавить, как брызгает соком гнилой помидор или сукровицей – вареная голова битой птицы, взятой из мертвого супа.

    Старые торфяные разработки медленно зарастали березняком, чилизником и дрянью, и отдельные березы торчали тут и там в неожиданных местах, как дальнозоркие привидения, сунувшие руки в карманы.

    Не дергал коростель. Не ухала сова.

    Стена чудовищного молчания стояла над полем.

    Потом кто-то сказал, что лес – горелый. Проваливаясь ногами, мы приблизились к чему-то темному, издали тянущемуся полосой. В самом деле, редкие малорослые деревья – потому что к высоким мы не осмелились бы подойти - стояли обугленные, неживые.

    Эти леса горели во время знаменитых торфяных губернских пожаров в ближайшее прошлое пожарное лето. Было ясно, что все это опять будет гореть и куриться под ногами во время следующих губернских пожаров в ближайшее будущее пожарное лето.

    А небо все гасло, умирало, точно белая бумага перегорала в пепельно-черную без огня, без дыма…

    Я помню, как мы бежали оттуда в темноте, проделывая ногами вторые двадцать верст, недосчитавшись рационалиста-просветителя, взятого бабой-ягой, и ужас шел за нами по пятам до самой платформы.

    Мы явились в логово ужаса, и он за нами увязался. Навсегда я запомнил, как светятся в темноте белые метелки болотной травы.

    Платформы ожидала нас пустая, безжизненная. Следующий поезд должен был явиться сюда через неделю. Платформа была отдана ужасу, и он справлял на перроне свое торжество. Приехать ничего не стоило, уехать оказалось невозможно.

    Не помню, как мы бежали в селение, как нанимали в селении кобылу, и на другой день, измотанные, бессонные, ехали куда-то по глинистой равнине на кобыле, как торговались где-то с владельцем фургона, и тот весь остаток дня колесил по каким-то извилистым проселкам, сжег, спасая нас, три железные бочки топлива и привез-таки не в наш, а в соседний губернский город, как потом мы сидели на вокзале и глазели на кресты собора, торчащие почти рядом за вокзальными пакгаузами…потом смерклось и почернело, собор уже не был виден, за пакгаузами все обрывалось, это наступила следующая по счету ночь, наконец-то, насилу притащился поезд, мы в него влезли и наутро, через два дня, въехали на нем в столицу совершенно с другой стороны, вовсе не с той, с которой так браво мы пустились в путь…

    Ты привык жить в столице, Андрей, ты никогда не выглядывал за ее околицу и не знаешь, какая жуткая пустыня открывалась за чертой столицы еще в добрые времена, еще до того, как столицу перенесли.

    Виталий Леонов, этой речью рассчитывая испугать Андрея, и в самом деле поразив его душу, не предвидел, быть может, что остальные расхохочутся.

    Некуда было спрятать их хохот, нечем было его скрыть.

    По сравнению с безвидной беловатой каменистой кручей, вырастающей со всех сторон, отрадой казались даже мрачные Мещерские болота.

    Люди смеялись, спеша веселиться. Веселиться, пока хочется.

    Потом Андрея снова стали учить:

    - Сейчас ты можешь увидеть поиски. Ищутся и не находятся следы Светланы.

    Примерно такими же успешными были бы твои поиски, если бы столица оказалась не уничтожена совершенно, а лишь перенесена. Ты можешь вообразить на минуту, что мятеж завершился благополучно – победой народа, а не палачей?

    Кажется, ты об этом мечтал?

    Что же, представь себе свою жизнь в стране, которая образумилась и избывает последствия мятежа, катастрофы, переноса столицы, чего-нибудь подобного. Этому состоянию выздоравливающей страны соответствует свой ряд тяжелейших эмоций, губительных для твоей души.

    Ты жил бы, но ты жил бы уже не в том, а в другом городе. У тебя не осталось бы ни единой старой вещи из твоего старого дома.

    Повсюду, где ты живешь и работаешь, ты сталкивался бы с прощеными преступниками.

    Когда жизнь выздоравливает, оправляется от переноса столицы, от посещения сожигающей звезды-гостьи, даже дурных людей не объявляют лишними, а прощают.

    А дурных людей ты знал много! Потому что перенос столицы, визит сожигающей звезды-гостьи всегда сопровождается развязыванием, разнузданием преступлений, выходом наружу всего дурного.

    В коридорах и на улицах ты постоянно сталкивался бы с людьми, которые, как ты знал бы, во дни катастрофы тебя пытали, грабили, ломали твою судьбу.

    Наружно тебе приходилось бы их терпеть, а по ночам, в отместку тебя мучили бы кошмары, навеянные их рожами, ныне загримированными прощением. Затем учти, что от катастрофы всюду оставались бы следы.

    Даже и через полстолетия после того, как Бомбейский порт уничтожил взрыв корабля «Форт Стайкин», груженого боеприпасами, по обочинам всех дорог, ведущих в Бомбей, лежали завалы обгорелого мусора. Не то, чтобы мусор нравился людям, но человеческое общество не могло себе позволить тратить силы на его уборку. Каждого человека в отдельности страшное напоминание о взрыве, конечно, раздражало. Но вопрос, убирать ли эти руины, или так и бросить их неубранными – решает не человек, даже не люди вместе, а рынок…

    Так то взорвался один корабль! А представляешь себе, сколько развалин останется после взрыва звезды-гостьи?

    Ты жил бы в мире, где закон – ходить по расплавленным тротуарам, обитать в закопченных домах, терпеть и не убираться, не разгребать и не чистить, потому что есть дела поважнее! После катастрофы ты попал бы в чумазый, неопрятный мир, и следы разрухи стояли бы в глазах напоминанием…»

    6355984_xlarge.jpg
     
    Glenn и Ондатр нравится это.
  2. Ондатр

    Ондатр Модератор

    Сообщения:
    36.377
    Симпатии:
    13.700
    Я так понимаю, это рукопись оставленная тебе тем самым бесследно исчезнувшим автором?
     
  3. Ондатр

    Ондатр Модератор

    Сообщения:
    36.377
    Симпатии:
    13.700
    И это то место , где рассказывается о посещении его семьёй выделенного ей советской властью участка под садовое товарищество? )
     
  4. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Она самая. )
     
  5. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Оно самое. )
     
  6. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Я рада, что тебе понравился отрывок. Я не могу нигде в Инете найти автора, но когда он отдавал мне эту рукопись, он выразил (мне показалось, что выразил) робкое желание, чтобы она нашла своего читателя. )
     
  7. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Роман написан, когда автору было примерно лет 25.
     
  8. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    В общем, автор вовсе не преувеличивал.

    _MG_6035.jpg

    93532491.jpg

    stanciya-bor-1.jpg

    106.jpg

    28092998.jpg
     

    Вложения:

    Ондатр нравится это.
  9. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    _MG_6038.jpg
     
    Glenn нравится это.
  10. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Из начала романа.


    " Уже совсем рассвело. До утра природе не хватило времени, чтобы прибрать безобразие, ночью излившееся на город с неба. Следы грязного дождя невозможно было скрыть. Камень мостовых покрывали подсыхающие мокрые разводы, от земли шел пар. Качались и падали, сидели и лежали в грязи страдающие от бессонницы, от бдения люди. Но вдруг они начали вскакивать. Со всех сторон послышался тревожный крик:

    - Танки идут! Танки идут! Танки идут!

    Все оборвалось у девушки в груди, и сердце включилось, заработало и пошло необычайно полными, объемными толчками. Отовсюду на площадь побежали люди от догорающих костров, от мокрых тряпок и ящиков, на которых лежали.
    Мигом все переменилось. Издалека нарастал низкий гул. Раздался хлопок.
    В утреннее белесое небо снопом, колосом взмыли три зеленых ракеты. Их пустили не отсюда, не с площади.
    Ракеты были пущены противником, подползающим по магистрали.
    Одновременно на крыши близких зданий стали выскакивать какие-то переодетые люди. Их было чрезвычайно много. Они виднелись тут и там. Может быть, они собирались сверху расстреливать толпу или наводить огонь танков. В самом деле, вдруг прозвучал пронзительный свист пули, и только потом — разрыв выстрела. Пуля летела быстрее звука.

    Бешено быстро, стрекоча, несся вдоль площади съемочный аппарат. Может быть, это друзья снимали на ленту лица людей, чтобы потом их найти. А, может быть, со съемочным аппаратом катились по площади уже враги, чтобы потом наказать замешанных в восстании.
    В воздух на палках поднялись плакаты. Под дождем они раскисли, они рвались, краска на них размокла и стекала вниз черными струями. Толпа с бумажными транспарантами ждала накатывающихся танков.

    Люди начали скандировать:

    - У-бий-цы! У-бий-цы! У-бий-цы!

    Светлана присоединилась к крику. Было очень трудно подавать такой громкий голос, и она мгновенно охрипла. Воздух, как перед казнью, сделался плотным от поднятых грязных птиц, и крылья их вертелись смерчем.
    Светлана взглянула вверх. В стороне, казалось, она увидела множество воинств небесных в белых ризах, восходящих от земли на небо, вознося чьи-то души.
    Новые и новые подробности убеждали, что последует самое страшное, и это будет прямо сейчас, и люди буквально вкатывались, погружались в ужас.
    Он достигал уже плотности веды и почти осязаемо пронизал воздух.
    Сначала Светлана подумала, что выдержать этот ужас она не в состоянии.
    Но секунды проходили, девушку продолжала заливать гибельная тревога, и все-таки со Светланой не происходило ничего. Жизнь прекратилась.
    Ей на смену пришло новое состояние, которое больше не называлось жизнью.
    Люди с недоумением заметили, что новое состояние длительно, и эта длительность несет их внутри себя.
    Ничего другого не оставалось, кроме как наблюдать за происходящим, поскольку оно происходило и, не называясь жизнью, не обрывалось, а длилось. Увлеченно, до предела напрягая внимание, люди спешили испытать точные ощущения обреченных.

    Опять и опять к Светлане возвращалось необычайное, дикое ощущение, что именно здесь, где разливается опасность - свобода, а везде снаружи - враждебная область.
    Город сузился, спался до границ площади.
    Только здесь люди еще дышали свободным воздухом прошлого, а всюду снаружи торжествовал враг, и почти весь город, стараясь удержать свободу, сбежался, стянулся сюда.

    Светлана боялась не чьей-нибудь гибели, ей было гораздо страшнее об этом не узнать, потерять кого-нибудь безвестно. Казалось, все сюда сошлись, чтобы увидеть конец своих близких, потому что упустить этот миг страшнее всего.

    Здесь девушка находилась вместе с событием и не боялась, по крайней мере, что самое важное служится без нее - она упустит какую-нибудь возможность, живущую не дольше одной секунды - она сделает не все.
    Здесь не могли ее донимать тревожными известиями, полными неопределенности, потому что она видела происходящее своими глазами, а эта неопределенность, вероятно, казалась мучительнее всего.
    В этом ужасе, быстро растущем, было что-то от леденящего спокойствия.
    Светлана не могла шевельнуться. Она не могла уйти. Никто не мог уйти, повернуться и бежать.
    Девушка старалась ощутить трусость, но не находила ее в себе.

    Будь она одна, совершенно неизвестно, что бы сделала она над собой.
    Будь она вместе со знакомыми товарищами, Светлана решила бы, что вместе они – одни.
    Но кругом замирало множество незнакомого народа.
    Такую массу людей никто не мог переработать моментально, и толпа защищала себя количеством.
    Надо было совершить что-то чудовищное, чтобы победить и уничтожить так много людей сразу. Совершаемая над огромной массой расправа, ссылка на другую планету казалась пока неподлинным фарсом.

    Эти последние ощущения стремительно проносились перед девушкой. Хамиты шли в атаку на безоружных людей.
    Три зеленые ракеты, взмывшие с хлопком, означали сигнал к началу атаки. Светлана слышала сквозь крики, как кто-то рядом шутил, стараясь справиться с тревожной дрожью:

    - Как оговорился один курсант, атака начинается по трем зеленым свисткам!

    Но шутка уже не действовала. Мощный гул приблизился и стал раздваиваться.
    Танки охватывали площадь с разных сторон. Скоро свободное место оказалось в середине угрожающего рева, окружившего, замкнувшего площадь в кольцо.
    Уже нельзя было сказать, что грохот приближается с определенного направления.
    Он шел, нарастая, спереди, сзади, отовсюду, словно вокруг работали чудовищные машины, грозящие взрывом.
    Казалось странным, что боевой технике, чтобы явиться на место, нужно было измеримое, ограниченное своей длительностью, время.
    Но измерялось оно, может быть, десятками секунд, и потом Хамиты явились взглядам.

    Чудовищный завал красовался в конце площади. Тут были фургоны, поставленные поперек проезда, и массивные каменные блоки. Было непонятно, что за сила кинула их на мостовую: только краном можно было поднять и перенести такую огромную тяжесть.
    Над баррикадами люди трудились весь вчерашний день.
    Как пики ощетинившегося древнего войска, во все стороны торчали толстые железные прутья арматуры, покрытые узлами поперечной насечки.
    Что-то длинное лежало на земле во всю ширину, словно на камни мостовой бросили неимоверно широкие грабли, великозахватную зубчатую борону.
    Потом темные силуэты танков мелькнули сквозь бреши завала.
    Люди продолжали кричать.
    Чтобы лучше видеть, кто-то вскочил на высокий каменный цоколь, множество мужчин держались на высоких стенах. Отвесные плоскости покрыты были толпой, словно она не умещалась на ровном месте. Кто-то протягивал Светлане крепкую руку и втаскивал ее на барьер.
    Девушка очутилась на высоте.
    Она ощущала то же самое, что чувствует покойник, когда его везут на приподнятом катафалке, и он видит головы и землю далеко внизу под собой и боится упасть, словно стоит на стремянке.
    И потому, что люди лепились друг на друга вдоль стен, они чувствовали себя покойниками.

    С этой высоты все было видно. Колеблющаяся стена толпы уже не заслоняла путь взгляда. Самые нижние из клубящихся в воздухе грязных птиц пролетали на уровне головы.
    Танки шли наискосок, чтобы таранить завал. Они казались неповоротливыми.

    Но вдруг один из них развернулся, выходя напрямую.
    Это было одно короткое, скребущее по земле движение, словно пальцами от себя кто-то пробежал, процарапал по камням. Большая боевая машина развернулась почти на месте и бешено устремилась к завалу по прямой.
    За ней шли другие.
    Доходя до известной точки, все они разворачивались, словно налетая на невидимый камень, приостанавливаясь, спотыкаясь на бегу.
    Одна из гусениц в повороте замирала, и казалось, будто паучьи пальцы в этом месте одну секунду скребут по земле. Быстрота поворота была чудовищной.
    Стало ясно, что эти стальные корпуса начинены колоссальной мощью. Люди вздрагивали от потрясения, словно видели, как разъяренная злая пчела ударялась в чью-то грудь с силой собаки.

    За танками в отравленном воздухе тянулась черная гарь.
    Дальше она скрывала все густым облаком, и никто не мог счесть, в великой ли силе Хамиты идут на людей.

    Светлана разглядела мощность танков, но они показались легкими.
    Однако камень мостовой их не выдерживал и летел острыми осколками, будто чудовища неслись по хрупким ракушкам, и сквозь гудение мощнейших двигателей можно было различить страшный кремнистый шум крошащегося камня, точно танки шли по стеклу, и мнимое стекло, пригнетенное весом, не могло разлететься со звоном и гибло, раскалываясь, на месте.
    На вид танки не представлялись особо прочными, глаз не чувствовал в них брони.
    Но вот передний, не сбавляя скорости, разгоняясь, ударил по завалу.
    Это было что-то страшное.
    Послышался протяжный металлический визг, словно железо скользило по несмазанному железу.
    Фургоны встали дыбом, начали валиться и опрокидываться, как игрушечные домики.
    В небе сверкнули задранные колеса и упали с треском.
    Гора фургонов, шевелясь, приподнялась над проезжей частью, и один пустой вагон полез на другой в нестерпимом мучении. Танк не чувствовал каменных блоков.
    Он проходил через баррикаду насквозь, сбрасывая все в сторону со своего пути.
    Перед ним катился валом сгребаемый мусор, оставаясь двумя вытянутыми следами справа и слева, словно прошел бульдозер. Это невозможно было понять.
    Поверхность танка была самая обычная, и его корпус, его стальная коробка не выглядела прочнее камней и стальных прутьев.
    Казалось, подвигаемые глыбы сейчас раздавят танк.
    Обыкновенная машина на этом месте сокрушилась бы в лепешку, а чудовище было нелепо, бессмысленно прочнее, чем казалось. С многоголосым каменным грохотом баррикада сдвинулась и распалась. Что-то в ней вспыхнуло и загорелось чадящим, коптящим пламенем. Танки смели завал и вышли на прямую линию, и толпа увидела их перед собой.

    Светлана чувствовала, как у нее на глазах от потрясения выступают слезы.
    Немыслимо было равнодушно наблюдать чудовищную мощность, маневренность и прочность боевых машин.
    Толпа словно увидела чудо, и чудо совершало над людьми свое действие, не считаясь с тем, что должно случиться через малые секунды, с механическим равнодушием виселицы.
    Кто-то упал и бился на камнях в эпилептическом припадке, изливая внутренности наружу, и потому, что не было возможности куда-нибудь его деть, этот упавший оставался все тут же. Рядом кричали голоса, потрясенные сверхсильным событием, сумасшедшие:

    - Девятнадцать кубических километров горных пород были выброшены в верхнюю стратосферу на высоту более семидесяти километров.
    В Таджунгселоре ударная волна валила деревья, срывала крыши, сбивала людей с ног. Солнце в Южном полушарии позеленело от вулканического пепла. Когда взорвался вулкан Кракатау, шум взрыва люди слышали на всем Зондском архипелаге. Девять месяцев на острове не оставалось ничего живого.

    - "Форт Стайкин" взорвался у стапеля. Бомбейский порт был полностью уничтожен. Часы на главной башне доков остановились навсегда, показывая минуту катастрофы, двадцать крупных судов затонули, раскололись, были выброшены из воды и легли на причал, тучи горящего хлопка реяли в воздухе, падали на крыши и поджигали дома. Осколки убивали людей, и они падали с пустыми черепными коробками, розовеющими изнутри, как раковина. Число жертв никто никогда не узнал точно. Ударная волна двигала вагоны, людей, переносила вещи.
    Склады сгорели дотла со всем добром. Порт бездействовал девять месяцев. Над Индией навис голод. Была сорвана война против японских оккупантов в Бирме, до сих пор на обочинах дорог, ведущих к Бомбею, виднеются непогребенные завалы обгорелого мусора, сброшенного на землю, и будут оставаться там вечно...

    Безумные крики начались во многих местах, словно отражая человеческое потрясение перед наступающим чудом.
    Светлана забывала, что перед ней - враги, Хамиты, которые намерены отправить людей на Луну.
    Сверхъестественное событие отнимало память, и по толпе прошла одна большая волна радости и горя, взятых вместе, похожих на невообразимый восторг.
    Кто-то, поднявшись так высоко, как только можно, говорил, стараясь победить голосом зловещий гул:

    - Люди, свобода - в нас! Это только кажется, что противник сейчас займет последнее в городе место, свободное от его преступлений. Свобода - там, где мы! Этой власти Хама, захватившего город, мы не подчиняемся, мы ее презираем.
    Пусть воцарившийся Хам пошлет нас на Луну, мы туда пойдем, это - лучше, чем терпеть его господство! О чем вы печалитесь? Наша свобода с нами не расстается!

    Передний танк выстрелил.
    Звук выстрела и разрыв снаряда слились.
    Из окон здания вылетели стекла.
    Они распались на кривые прозрачные ножи.
    Эти ножи, странно болтаясь, полетели, потекли вдоль стен вниз и вниз ровно, как по веревке.
    Светлана подумала, что погибнет, совершенно к этому неготовая, во внутреннем неумирающем движении, в стремительном беге своих желаний.
    Ни за что ей не пришло бы в голову, что ее любовные страдания могут прямо предшествовать смерти, что прямо вслед за ними в списке может значиться смерть.
    Это нарушало какие-то литературные, театральные правила, которые всегда казались действующими.
    Потом Светлане пришло в голову, что она - нецелованная, и ни разу в жизни у нее не было мужчины.
    Но огромная сила, соразмерная чуду, отрывала ее от земли. Люди улетали, стремительно уходили вверх в торжестве.
    Не имело никакого значения, для кого чудо - жизнь, и для кого оно - смерть, и оно залило площадь просветлением, даже называясь смертью, словно кто-то призывал людей в небо.
    Если это была гибель, она оказалась подавляющей радостью.
    Ослепительный свет, похожий на самый приятный сон, полный могущества - сильнейшее чувство, вспыхнул у Светланы в глазах. Снаряд, брошенный танком, разорвался в теле толпы, в самой середине народа…"
     
  11. Ондатр

    Ондатр Модератор

    Сообщения:
    36.377
    Симпатии:
    13.700
    по мотивам 91 г.?
     
  12. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Скорее всего.
     
  13. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Еще фрагмент.

    " Андрей машинально поднял левый, второй рукав и осмотрел часы на своем запястье.
    Он увидел нечто невозможное, чего на исправном механизме вообще не бывает, как если бы часовая стрелка показывала прямо вверх, а минутная - прямо вниз, или озорник вывихнул стрелки, повернул на осях.
    Часы шли, стрелки медленно двигались, но показания невозможно было прочесть, потому что они нарушали общепринятую систему.
    Со страхом Андрей разглядывал свою вещь, точно на левой, на второй руке у него уселось маленькое чудовище.
    Через некоторое время он почувствовал, что в показаниях часов имеется новый порядок, вовсе не бессмысленный.
    Может быть, этот порядок удалось бы обнаружить и описать, если следить за стрелками достаточно долго.
    Но на этот опыт у Андрея ушло бы чрезвычайно много времени.
    Наверное, понять новую систему, в которой начали ходить часы, было не легче, чем разобраться в движениях бродячих небесных светил, не легче, чем найти правила Луны и правила Марса.
    Человеку, незнакомому с системой, циферблат говорил не больше, чем ясное небо, в котором низко на юге горят крупные немигающие планеты.
    Часы на руке Андрея зловеще превратились в новую, незнакомую вещь, изменили правилам.
    Он испуганно всматривался в крошечный круг циферблата, и все сильнее ему начинало казаться, что он глядит в глубокую космическую пропасть с каменным далеким дном, в небо, чем-то похожее на бесконечно удаленный каменный свод.
    Круг часового стекла стал окном - жерлом - провалом - дорогой в неведомую бездну, и вдруг стремительно Андрей начал проваливаться в часы - тут его схватили и удержали на краю...

    ... Андрею снился конец света. Он читал книгу, написанную очевидцами конца света, и сам в них переселялся.
    Эти очевидцы, составив книгу, погибли от последствий катастрофы, и потому, что Андрей переселялся в одного из них, во сне предстояло погибать ему.
    Ужас, неизъяснимый словами, начинался в Андрее при известии о гибели мира. Этот ужас разрушал что-то в теле, в груди, и Андрей начинал задыхаться.

    Хамиты, вооруженные красные знаменем, захватили власть, чтобы пролить реки крови.
    Весь край, всю страну они перекрасили в красный цвет, и пейзаж стал страшным и гневным, словно Землю кто-то разглядывал через красное стекло, и когда Землю разглядывали через красное стекло, казалось, будто наступил судный день, и в самом деле наступил судный день.

    Андрею снилось, будто зловещая туча, выброшенная вулканом, села на город.
    Туча состояла из вулканических газов: из ядовитого сернистого газа, резко пахнущей, удушающей двуокиси серы.
    Этой смесью наполнился, пропитался весь воздух.
    Некуда было бежать. Андрей дышал воздухом, смешанным с двуокисью серы, и поэтому должен был умереть - его мучила невозможность убежать от воздуха, пронизывающего все.
    Точно пришла Чума, и воздух с двуокисью серы стал ядовит, как воздух с примесью Чумы.
    Андрей удивлялся, что воздух не меняет цвет, запах и вкус.
    Но дышать было трудно, горло и грудь раздирало ядом, и эта боль в горле, в груди являлась приближением смерти.
    Чтобы спастись от воздуха, Андрей забаррикадировался в ванной комнате.
    В ванну хлестала горячая вода. По привычке он хватался за мыло и вдруг обнаруживал странную вещь.
    Мыло, как только оно попадало в воду, не растворяясь, давало на поверхности налет какого-то жирного вещества, похожего на стеарин, на размокшую свечу.
    Хлопья, уже целые глыбы этого вещества плавали сверху.

    Сон был химически безупречен.
    Вода, поглощая вулканический газ, становилась сернистой кислотой, а та взаимодействовала с мылом, вытесняя из мыла жирную стеариновую кислоту.
    Сернистокислый натрий оставался в растворе.
    Ядовитая сера связывалась. Стеариновая кислота глыбами плавала на воде.
    Такие жирные глыбы, помнится, когда-то получались у Андрея, если в мыльную воду он наливал уксуса.
    Вместе с жиром на поверхности оседал тончайший серый вулканический пепел, запорашивая блестящую, гладкую водяную пленку.
    Сверхъестественным усилием Андрей во сне догадывался, как ему спасаться от воздуха, взбивал на пальцах пышную мыльную пену с резким парфюмерным ароматом и начинал дышать через эту пену.
    Немедленно боль в горле и в груди проходила.
    Вода плескала через край ванны, по колено стояла на полу ванной комнаты и через щель под дверью, конечно же, хлестала в дом, но смерть отсрочивалась.
    Он проснулся. Кошмаром именуют сон с удушьем, и вот, в точном соответствии со смыслом слова, Андрею, казнимому во сне кошмаром, представлялось именно удушье от сернистого вулканического газа.
    Весь сон длился не больше нескольких минут…

    ... Еще более грозные признаки катастрофы показались над горизонтом.
    Появилась третья поверхность.
    Андрей привык, что при жизни его существовали земля и небо, и вот выставилось что-то третье, которое не было ни землей, ни небом.
    Все выше и выше оно поднималось над чертой горизонта огромным диском, страшным круглым крылом.

    Сперва Андрей решил, что видит далекие горы.
    Но это не были горы.
    Глазам открывалась поверхность нечеловеческой, беспощадной равнины, висящей рядом с Землей, в виде другого космического тела, точно прямо к Земле подошла и пристроилась боком какая-то другая планета.
    С ужасающей быстротой грозная неведомая плоскость восходила над краем Земли.
    Может быть, она собралась подняться отвесно, заменив собой половину неба.
    Может, хотела закрыть все небо целиком.
    Неизвестно было, соединена ли равнина с Землей.
    Невозможно было определить истинные размеры оптических деталей, различаемых на кошмарном растущем диске в виде бугристых неровных полос.
    Однако эти выступы, отсюда маленькие, превышали земные горы.
    Граница диска выглядела очень резкой, и Андрею померещилось, что на близком расстоянии он разглядывает Луну.
    Но ничто не давало понятия о масштабе.
    Отсюда третья поверхность казалась состоящей из каменной породы, из чего-то беспощадно твердого.
    Она имела неравномерную, скорее светлую, чем темную окраску, похоже, что она освещалась со стороны.
    Появление третьей поверхности, напоминающей космическое тело, отозвалось в вагоне необычайными явлениями.

    Где-то поблизости душераздирающе завыла собака, целый десяток, целая сотня собак.
    Вероятно, это кричали от ужаса сторожевые псы охраны - зрелище привело псов в негодность.
    Потом отвратительный визг прозвучал под полом, точно крикнула женщина, и по полу прыжками, хвостом вперед, поскакали обезумевшие крысы.
    Так могли вести себя животные в случае затмения, землетрясения.
    Одновременно, простирая руки к чудовищному диску, нечеловечески завопили маленькие дети.
    Словно бы собаки, крысы и дети, в отличие от взрослых, знали, что такое они видят.
    Казалось, даже грудные младенцы пытаются предостеречь взрослых людей, только не умеют говорить и не могут назвать зрелище по имени.
    Напрасно люди советовались с детьми постарше.
    На тех грозное явление не действовало так страшно, вероятно, смысл вырастающей над Землей третьей плоскости открывался только бессловесным.
    В какой-то миг ужас Андрея перестал увеличиваться. Вместо ужаса его охватило ощущение, будто с ним происходит губительное чудо. Величие сверхсильного явления подавляло душу не так, как ужас, оно создало что-то, сравнимое с безобразным восторгом, отчего Андрей постепенно цепенел.

    Вскоре стало заметно, что вся клетка вагона наполнена уродливыми пожитками угоняемых людей, обломками их благополучия. Груды ящиков, невообразимых мешков и тряпок валялись тут и там, подобно мусору.
    В известный момент вагон навестила престарелая гостья большой величины с диабетической физиономией.
    На ней было толстое, как одеяло, пальто с нечистоплотно оттопыренным воротом и сапоги с выпуклыми щеками, на расслоившееся толстой подошве: за собой она волокла безобразные узлы какого-то тряпья.
    Уродливая гостья подошла к женщине с разновозрастными детьми и представилась:

    - Меня зовут Каролина Ивановна. Помните, я когда-то останавливалась в вашем доме? Я у вас жила несколько дней, пока не уехала. Надеюсь, вы мне разрешите здесь расположиться? Мне больше некуда деться, кругом - отвратительные мальчишки! Я им говорю, чтобы они исчезли, а они только смеются!

    - Ну конечно, я вас расположу вот на этих ящиках, не стесняйтесь.

    Довольно ошарашенно женщина смотрела на гостью, на пришелицу.
    Видно было, что с этой Каролиной Ивановной женщина встречалась в каком-то далеком, не очень приятном прошлом. Кажется, отдаленность этого прошлого только и смущала женщину, и ей очень хотелось, сославшись на давность, выгнать новоявленную Каролину Ивановну вон.
    Однако, понимая, что это невозможно, женщина покорно приветствовала гостью и показала место толстому пальто и сапогам с выпуклыми щеками на расслоившейся подошве.
    Под толстым пальто на гостье оказалась желтая стариковская кофта, связанная из шерсти, и черная прямая юбка. Так как шерсть линяла, черная юбка вся была в желтых шерстяных оческах, точно в пуху или в сене. Гостья деловито полюбопытствовала:

    - А где ваш муж?

    - Кто теперь знает? Все растерялось, и мне его, может быть, больше не увидеть!

    - Это - непорядок. Вам, дорогая, следовало навести о нем справки.

    - А вы думаете, что я не наводила о нем справки? Вот, можете прочесть ответ, эта бумага и сейчас находится при мне! Тут написано черным по белому, что его больше нет нигде! В настоящее время больше его нет нигде.

    - Для защиты, дорогая, я могу пригласить моего мужа. Он только штаны наденет и придет! Да вот он стоит, уже показался!

    Каролина Ивановна указала пальцем куда-то, где торчал омерзительный старик.
    Его голова была наполовину лысой, а глаза смотрели резко, крикливо и неприветливо.
    Штаны на нем были надеты, но темную грудь закрывала грязная белая майка или какое-то белье.
    Оно болталось, выпущенное из штанов, отчего на животе образовалась большая складка, некрасиво торчащая вперед. Старик пах псом, страдал многокровием, сильно мучился и обливался потом от несуществующей жары. Женщина нервно замахала руками:

    - Не нужно такого, не нужно!

    Старик исчез. Каролина Ивановна тем временем указала на старшего сына:

    - Это чей мальчик?

    - Мой - Алешенька, поздоровайся!

    Гостья посмотрела на мальчика свысока, неблагосклонно:

    - Я слышала, что вы имеете дочь.

    - Ниночку. Ей мало лет, она еще не умеет здороваться.

    - Вот оно что, мало лет! Покажите.

    - Сейчас, сейчас. Куда она делась? Я ее кормила молочной кашей. Такое питание должно быть горячим, так трудно было согреть, о, Боже мой! Ниночка-то, кажется, молочной кашей облилась!..

    Молочная каша стекала у Ниночки по груди, замазывая платье, прилипая к телу, и сильно жглась. Ниночка ревела и требовала, чтобы ей дали другое, чистое платье. Мать возмутилась:

    - Что ты наделала? Ты же молочной кашей облилась!

    - Это не я. Это бутылка на меня облилась.

    - Ты нарочно кажд ый день чем-нибудь обливаешься, А сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не опрокидывала посуду? Зачем ты опять бутылку опрокинула?

    - А я забыла, что бутылка – перекидучая. Переоде-ень!

    - Кто же тебя теперь переоденет? Терпи! Если ты платье каждый день обливаешь молочной кашей, ты должна терпеть, когда платье на тебе уже облито. Так и ходи! Другое платье не возникнет!

    Старший мальчик опустился перед сестрой, и слышно было, как стукнулись о пол его колени. Вытирая сестру какой-то мокрой холодной тряпкой, он приговаривал:

    - Нинка, Нинка, Нинка, не реви! Ну, что такого, если ты каждый день обливаешься молочной кашей!? Ведь не каждую же минуту! Один день - это очень много. Один день прожить надо. За один день с любым человеком все, что угодно, может случиться. Один раз в день, наверное, вообще любая неприятность, какая только есть, происходит.

    Голос старшего сына звучал искренне, и в нем открывалось, быть может, то привлекательное, чего никто не замечал прежде. Может быть, мальчик с необыкновенной полнотой переживал каждую минуту, и даже один день ему было трудно преодолеть. От маленькой сестры не приходилось ожидать благодарности.
    Она перестала реветь и убийственным голосом, которому научили ее в яслях дурные дети, заявила:

    - А у тебя на самом красивом месте - дырка!.. А вон коровка ползет! А где молочко?

    Мать закричала:

    - Не трогай, брось, гадость, это - клоп, а не коровка!

    Кто-то в стороне объяснял:

    - Смотрите, смотрите! Привыкайте к новым порядкам! На воле, если кто-нибудь из вас сделал неприличие, вы могли больше с этим человеком не встретиться. А теперь, если кто-нибудь при вас кашей обольется или еще хуже поступит, вы и дальше все равно будете с ним жить, и вам после этого все-таки придется признавать в нем человека!..

    На другом конце вагона какие-то родители пытали своего сына возгласами:

    - Почему ты сегодня не хочешь чистить зубы?

    - С чего ты взял, папа? Когда это было, чтобы я не хотел чистить зубы? Только щетку мне дай!

    - На самом деле, сегодня ты не хочешь чистить зубы. Не воображай, что сегодня ты не будешь умываться! Это у тебя не получится, мы тебя силой выставим в умывальню.

    - С чего ты взяла, мама? Откуда у тебя такая странная идея?

    - Ты смотришь хитрыми, неприятными глазами. А ну взгляни на меня прямо!

    - Мама, прекрати! Ты меня хочешь заставить стыдиться того, в чем я не виноват. Еще немного таких разговоров, и мне при том, что я хочу чистить зубы, станет стыдно, что я не хочу этого делать!

    - А тебе и должно быть стыдно!

    Отец проницательно приговаривал:

    - Он думает, что он сегодня не будет чистить зубы. Он желает за собой не следить и быть нечистоплотным неряхой.

    Мать подтверждала:

    - Мы тебе не доверяем. Не может быть, чтобы ты хотел чистить зубы сам. Тебя надо заставлять следить за собой. Если людей не принуждать к труду, они обленятся. Если детей не мыть насильно, они станут грязнулями.

    Сын смеялся:

    - Ни к чему меня мыть насильно, я и сам в умывальню отправлюсь. Мама, неужели ты думаешь, что я за собой слежу только ради того, чтобы не называться грязнулей? Скорее всего, это просто доставляет мне удовольствие.

    - Вот это как раз и недопустимо. А если завтра это перестанет доставлять тебе удовольствие? Тогда ты станешь замарашкой? Нет, это - очень ненадежно. Я не могу тебе доверять, если ты чистишь зубы сам. Я тогда буду спокойна, когда ты отправишься в умывальню весь избитый, больно высеченный, в синяках и в рубцах, зная, что тебя отправили силой, что ты не можешь уклониться. Мне очень не нравится, что ты получаешь от умывания удовольствие.

    - А разве можно не любить то, что я делаю каждый день?

    - Лучше бы ты это ненавидел. Я бы знала, что ты это делаешь не по собственной воле, и успокоилась бы, что ты – послушный, покорный сын, и из тебя вырастет послушный, покорный человек. Ты не должен делать ничего, потому что тебе так нравится. Тебе нельзя давать волю. Мы посоветовались и решили, что это не может продолжаться. Мы будем выгонять тебя в умывальню силой.

    - Совершенно ни к чему. Я сам пойду.

    Отец хватался за плеть:

    - Нет, ты сам не должен ходить! Силой иди, силой!

    - Хорошо, успокойся. Можешь считать, что ты заставил меня идти силой. Или для этого тебе обязательно нужно меня ударить?

    - Я только тогда успокоюсь, негодяй непокорный, когда ты от рубцов посинеешь!..

    Андрей смотрел в окно, за которым начинался неизвестный по счету день.
    Безжизненный белесоватый пейзаж тянулся снаружи.
    Андрею внезапно припомнился музей Востока, который он однажды посетил вместе со Светланой, и японские изделия в витринах.
    Он видел фигуры крестьян, больше похожих больше на разбойников, с головой, обвязанной платком по-разбойничьи, режущих огромную редьку кривым мечом.

    Ему мерещились зловещие средневековые брелоки-нэцкэ в образе жестоких масок и какие-то морды с пышными кошачьими усами, не то пивовары, не то просто потягивающиеся черти, которых позволил себе изобразить великий Хокусаи Кацусика.
    При виде грозных изделий он мыслями приближался к беспощадной северной пропасти.
    Эти фигуры и рисунки были иллюстрациями к невероятной повести, где люди уходили на небо, на тот свет - в невыносимую, нечеловеческую обитель, не отрываясь от Земли, а шагая по Земле.
    И никак, ни за что Андрей не мог тогда поверить, что японские мастера, в самом деле, имели в виду эту пропасть.

    Уж слишком ограниченным Андрей считал чужой народ, уж слишком низко ставил он весь мир и не верил, что такая пропасть может лежать внутри мира.
    Фигуры наводили на мысли о суровых северных островах, бескрайних, гористых, безлюдных, безлесных, с чудовищным белым цветом скал, и никак не хотелось Андрею признавать, что такая идея вообще возможна.
    Пропасть не могла уместиться в Японии.
    Пропасть не могла уместиться на Земле.
    Но теперь Андрей видел ее за окном.
    И в то же время в нем всплывала раздирающая боль, и прошлое становилось прекрасным, полным радости, полным любви. Что бы он дал, чтобы снова стоять, сидеть рядом со Светланой перед теми музейными витринами и видеть отблески зловещей бездны на гравюрах, в статуях - не наяву!

    Много дней подряд, пока наступала новая эра, на Андрея давили речью, и буквально секли, хлестали, стараясь уничтожить все, что в нем было своего, иногда прямо запрещая возражать, требуя только слушать.
    Вначале Андрей сопротивлялся.
    Потом что-то в нем надломилось, и он только измученно кивал головой и признавался во всех гpexax, во всех преступлениях.
    Его мучила невозможность избавиться от огромной энергии, которая в нем накопилась.
    Потребность что-то делать, куда-то бежать становилась невыносимой. Сначала он одержимо бросился в дом девушки, потом - на площадь. Но ни разу не выходило ничего, на что он рассчитывал.

    Ни разу ему не удалось разрядиться, успокоиться.
    Он уже знал, что, только добравшись до исчезнувшей женщины, он сможет освободиться от удушающего заряда энергии. Потребность что-то делать, чем-то спастись превращала течение времени в пытку.
    Невозможно было думать о том, что в ближайшие часы придется все так же страдать.
    Для того чтобы не страдать в следующие часы, Андрею хотелось оборвать свое сознание.
    Оно не обрывалось.
    Андрей не мог совершить самоубийство, потому что был, по-видимому, мертв уже давно.
    Ничего не стоило изуродовать еще больше свое тело, но и тогда сознание не оборвалось бы и стало осознавать боль изуродованного тела.
    Никогда прежде Андрею не приходило в голову, что самоубийство совершается от невозможности распорядиться своей энергией, от необходимости страдать неподвижно.
    Казалось, еще немного, и невыносимая энергия страдания оторвет Андрея от Земли и направит его в небо: он должен был действовать хотя бы как-нибудь, чтобы не лишиться разума, а не мог действовать никак.
    Впрочем, перед ним простиралась уже не Земля, а в лучшем случае - самый мрачный край, обрыв Земли, если не другая планета. Поезд останавливался.
    Вначале Андрей увидел огромное скопление пустых, холодных, громоздких зданий, поразительным образом напомнивших старые характерные сны, и ему объяснили:

    - Это место покинули люди. Из него ушла жизнь. Это не Земля, это не относится к Земле, потому что люди здесь больше не живут, не будут жить никогда.

    - Значит, когда-то они здесь жили?

    - Не старайся, у тебя ничего не выйдет.
    Когда-то люди здесь жили, но это происходило вне земной истории, за ее пределами, как сами эти места - за пределами Земли.
    Нельзя открыть исторический учебник и показать тебе строки, относящиеся к той жизни, к этим местам. Начинается выход за пределы мира.
    Тебе разрешается знать одно: эти строения покинуты навсегда.
    Когда перенесли японскую столицу, все живые люди отправились в новый город.
    В старом остались только те, чья жизнь уже разбита, одни погибшие. Дома разбирались и сплавлялись по реке. Местность на глазах делалась полем, дичала.

    - Кто велел перенести столицу, государь император?

    - Он назывался сыном неба, тэнно.
    Только вынужденно, не имея лучшего слова, на других языках называли его императором, но этот перевод неверен. Это слово нельзя перевести, потому что в других странах не было сына неба.
    Нет, тэнно не переносил столицу.
    Это было стихийное бедствие, которому даже тэнно подчинился.
    Есть разные стихийные бедствия: землетрясение, наводнение, извержение вулкана, пожар подземных углей, длящийся тысячу лет, падение Луны на Землю, угасание Солнца, явление звезды-гостьи в миллиард раз ярче Солнца, все сжигающей, сжатие мира в одну точку с испарением планет и разрушением материи.
    Ты видел не все стихийные бедствия. О некоторых, вроде падения Луны на Землю, ты даже не слышал.
    Так вот, есть и такое бедствие, как перенос столицы.

    - Какая же сила ее переносит?

    - Стихийная. Это чисто восточное явление. Японский народ непохож на другие. Он - самый древний. Другие народы жили на круглой Земле, в замкнутом мире.
    А этот народ всегда сознавал, что живет не на круглой Земле, а на бескрайней равнине.
    Только малая ее часть - место жизни.
    Двигаясь на север, на юг, в любую сторону, легко выйти за пределы населенного мира, покинуть Землю.

    - Так люди давно перестали думать.

    - Если бы они перестали так думать!
    Беда в том, что однажды они начали так думать.
    В этой древней стране случилась страшная катастрофа.
    Правители Токугава Иэясу и сын его Токугава Хидэтада, захватив власть, изолировали страну от мира.
    Перерезаны были христиане, восставшие в Симабара. Разрушен был флот, погибли науки, связь с миром оборвалась.
    Никто больше не знал, что лежит за пределами островов.
    Такие катастрофы случаются. Похоже, подобное случилось с нами и теперь.
    И нет ничего удивительного, тем более - сверхъестественного, что мы можем выйти за пределы мирa.
    И у нас тоже, видимо, случился перенос столицы … если можно это назвать переносом, потому что требуется, Андрей, худшее слово!

    Андрей присматривался. Беловатая равнина уходила к горизонту.
    Кажется, с одной стороны, слева, она немного приподнималась, переходя во мрачные предгорья, но верно об этом нельзя было судить: ничто не давало представления о том, как расположена в этой пустынной местности горизонталь.
    С другой стороны, справа, виднелся провал, напоминающий море, и только самого моря, то есть воды, в провале не было видно.
    Провал уходил далеко, и в нем едва различалась колоссальная оконечность, похожая на мыс какой-то иной суши - выпуклая, округлая, но неровная, как плохо обкатанный камень. Видеть на таком расстоянии было страшно, как в горах. Андрей не представлял себе, насколько далеко от него располагается зловещий белый мыс, и страшился принять сотни верст за десятки.

    Указывая на громоздкий выступ мыса, он спрашивал:

    - Что это? Остров, полуостров?

    - Никто не знает.
    Эти места - за пределами Земли, они неисследованны, неизвестны.
    Там, именно там начинается дорога на небо!
    Туда никто не уходил, оттуда никто не возвращался.
    Так японцы не знали, что такое Карафуто (Сахалин).
    Остров это или полуостров, соединенный далеко на севере с землей Сантан (Сибирью)?
    Немногие решались плыть на север проливом между Карафуто и землей Сантан.
    Лодок не было, ведь искусство их построения погибло, когда случилась катастрофа.
    Встречное течение не позволяло плыть. Становилось все холоднее.
    Никто не узнал, что такое Карафуто. Если он и соединялся с землей Сантан, это соединение происходило уже за пределами мира. Хорошо тебе было при жизни смеяться, имея в руках географическую карту.
    А вот если отнять у тебя карту и поставить тебя лицом к Карафуто, сумеешь ли ты подняться по проливу и определить, соединен ли этот мыс с землей Сантан?

    - Я знаю, что не соединен.

    - Ты знаешь, что не соединен!
    Ну, да, конечно, ведь тебе же сказали, что это - Сахалин!
    Да ведь кто-то же за тебя выяснял, что это - Сахалин!
    А вот если просто поставить тебя перед грозным Карафуто, не называя, что это такое, сумеешь ли ты сам убедиться, что он не соединен с землей Сантан?
    Ты даже не понимаешь, какой страшный труд заключался в географической карте.
    А стоит отнять у тебя плоды этого труда, и вот уже ты - ничтожество, затерянное в неведомой пропасти!
    Как ты был самонадеян! Как легко, приехав в чужой город, ты стал бы в нем двигаться!
    Но это - потому, что тысячи, десятки тысяч жителей чужого города работали на тебя, храня, сберегая для тебя его название. А если тебя лишить этой работы, которую ты не ценил, ты бы живо ощутил ничтожество жалкого первооткрывателя!

    Андрей покачал головок:

    - Вот это - уже клевета. Никогда мне не было легко двигаться по чужому городу. Я вообще умел ходить только по фасаду родной улицы.

    - Все равно ты не ценил чужой труд, хранящий имя и постоянство этой улицы, и не знал, не хотел знать, что такой труд совершается!
    Как не ценил ты любовь девушки и не знал о ее любви.
    А стоило отнять у тебя эту любовь, и ты рухнул.
    Гляди и чувствуй себя жалким первооткрывателем, заново исполняющим весь труд человечества.
    В катастрофе идентичность мест и вещей уничтожилась. Раньше имя давало тебе знание, и ты думал, что это - свойство имени. Такого больше не будет.
    И если тебе сказать, что вот это - область Хоккёку, что это тебе даст?..

    Кругом, между тем, простиралось что-то белое, непомерно громадное.
    Каждую секунду эта громада притягивала взор, но ничего Андрей не мог в ней рассмотреть, а только ощущал на себе ее давящий каменный взгляд.
    Из дверей вагона жертвы выпадали в пустоту и в точке приземления роняли шапки, очки, кресты, и все это в адском беспорядке гибло под ногами.
    Гибнущие скопом вещи показывали, что ценного больше ничего нет. Охрана выпихивала из вагона жестокого слабоумного старика в спесиво надутом начальственном пальто, и тот вопил:

    - Не смеете вы меня сбрасывать! Я сам - большой начальник, я сам других людей сбрасываю!..

    От удара бывший большой начальник слетел вниз. Упала и разбилась вдребезги дорогая вставная челюсть. Со звоном посыпались потерявшие цену деньги, покатились безостановочно, словно доказывая, что местность имеет уклон. Хрустнули на грунте часы.

    Удар вышиб из упраздненного начальника все его имущество, как бы сотряс его, подобно дереву (очки, шляпа, портфель, документы погибли еще при аресте).
    Внизу валялись пуговицы, пряжка, портсигар, стальные фиксаторы брючных подтяжек, заколка для галстука, запонки, слуховой аппарат, лекарство в жестяном цилиндре, орденские планки.
    Все это прошумело, падая со старика, как черный дождь - нe упал только крест.
    Креста на этом человеке не было."
     
    Последнее редактирование: 8 сен 2017
    Glenn нравится это.
  14. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Вася, рада, что тебе нравится. :)
     
    Glenn нравится это.

Поделиться этой страницей