Ну вот, видишь... Значит творчество Полозковой на этом форуме экспертной оценки не получит. Может все-таки стоило бы как-то это дело организовать? Живо ты про то, что технические критерии под сомнением. Ну ладно, шут с ними. Только скажи, пусть оно и дальше будет? Модные писатели будут сочетаться с классиками, певцы-любители с профессионалами, положившими не один десяток лет на овладение мастерством, и т.д.? А зачем тогда раздел поп-культура нужен?
Нет. На роль эксперта не только с ваших позиций не качу, но и сам не претендую. Это скорее частное пожелание, но в общем могу забрать его назад. Я подумал, что не подобающе человеку, только-только появившемуся на форуме пытаться наводить здесь порядок. Прошу прощения. Удаляюсь.
Вот, например, похоже на катарсис, вполне себе сравниваются состояния "без него" и "с ним", переход к состоянию с "ним" рассматривается, по всей видимости, как качественное улучшение, преобразование к лучшему ("живая женщина, а не голем", "он твой горячий обжиг"), более высокому состоянию (в системе координат автора). К тому же, катарсис - это, конечно, важно, но кто сказал, что искусство только там, где катарсис? —— добавлено: 23 июн 2012 в 12:44 —— Замечу, меня лично поэзия Полозковой цепляет слабо.
Я, например, послушав "Снова не мы", расчувствовалась. Для меня такое редкость, а потому - катарсис был. —— добавлено: 23 июн 2012 в 14:24 —— А самый-самый-самый потрясающий катарсис в поэме "Катя". Катя пашет неделю между холеных баб, до сведенных скул. В пятницу вечером Катя приходит в паб и садится на барный стул. Катя просит себе еды и два шота виски по пятьдесят. Катя чернее сковороды, и глядит вокруг, как живой наждак, держит шею при этом так, как будто на ней висят. Рослый бармен с серьгой ремесло свое знает четко и улыбается ей хитро. У Кати в бокале сироп, и водка, и долька лайма, и куантро. Не хмелеет; внутри коротит проводка, дыра размером со все нутро. Катя вспоминает, как это тесно, смешно и дико, когда ты кем-то любим. Вот же время было, теперь, гляди-ка, ты одинока, как Белый Бим. Одинока так, что и выпить не с кем, уж ладно поговорить о будущем и былом. Одинока страшным, обидным, детским – отцовским гневом, пустым углом. В бокале у Кати текила, сироп и фреш. В брюшине с монету брешь. В самом деле, не хочешь, деточка – так не ешь. Раз ты терпишь весь этот гнусный тупой галдеж – значит, все же чего-то ждешь. Что ты хочешь – благую весть и на елку влезть? Катя мнит себя Клинтом Иствудом как он есть. Катя щурится и поводит плечами в такт, адекватна, если не весела. Катя в дугу пьяна, и да будет вовеки так, Кате хуйня война – она, в общем, почти цела. У Кати дома бутылка рома, на всякий случай, а в подкладке пальто чумовой гашиш. Ты, Господь, если не задушишь – так рассмешишь. *** У Кати в метро звонит телефон, выскакивает из рук, падает на юбку. Катя видит, что это мама, но совсем ничего не слышит, бросает трубку. *** Катя толкает дверь, ту, где написано «Выход в город». Климат ночью к ней погрубел. Город до поролона вспорот, весь желт и бел. Фейерверк с петардами, канонада; рядом с Катей тетка идет в боа. Мама снова звонит, ну чего ей надо, «Ма, чего тебе надо, а?». Катя даже вздрагивает невольно, словно кто-то с силой стукнул по батарее: «Я сломала руку. Мне очень больно. Приезжай, пожалуйста, поскорее». Так и холодеет шалая голова. «Я сейчас приду, сама тебя отвезу». Катя в восемь секунд трезва, у нее ни в одном глазу. Катя думает – вот те, милая, поделом. Кате страшно, что там за перелом. Мама сидит на диване и держит лед на руке, рыдает. У мамы уже зуб на зуб не попадает. Катя мечется по квартире, словно над нею заносят кнут. Скорая в дверь звонит через двадцать и пять минут. Что-то колет, оно не действует, хоть убей. Сердце бьется в Кате, как пойманный воробей. Ночью в московской травме всё благоденствие да покой. Парень с разбитым носом, да шоферюга с вывернутой ногой. Тяжелого привезли, потасовка в баре, пять ножевых. Вдоль каждой стенки еще по паре покоцанных, но живых. Ходят медбратья хмурые, из мглы и обратно в мглу. Тряпки, от крови бурые, скомканные, в углу. Безмолвный таджик водит грязной шваброй, мужик на каталке лежит, мечтает. Мама от боли плачет и причитает. Рыхлый бычара в одних трусах, грозный, как Командор, из операционной ломится в коридор. Садится на лавку, и кровь с него льется, как пот в июле. Просит друга Коляна при нем дозвониться Юле. А иначе он зашиваться-то не пойдет. Вот ведь долбанный идиот. Все тянут его назад, а он их расшвыривает, зараза. Врач говорит – да чего я сделаю, он же здоровее меня в три раза. Вокруг него санитары и доктора маячат. Мама плачет. Толстый весь раскроен, как решето. Мама всхлипывает «за что мне это, за что». Надо было маму везти в ЦИТО. Прибегут, кивнут, убегут опять. Катя хочет спать. Смуглый восточный мальчик, литой, красивый, перебинтованный у плеча. Руку баюкает словно сына, и чья-то пьяная баба скачет, как саранча. Катя кульком сидит на кушетке, по куртке пальчиками стуча. К пяти утра сонный айболит накладывает лангеты, рисует справку и ценные указания отдает. Мама плакать перестает. Загипсована правая до плеча и большой на другой руке. Мама выглядит, как в мудацком боевике. Катя едет домой в такси, челюстями стиснутыми скрипя. Ей не жалко ни маму, ни толстого, ни себя. *** «Я усталый робот, дырявый бак. Надо быть героем, а я слабак. У меня сел голос, повыбит мех, и я не хочу быть сильнее всех. Не боец, когтями не снабжена. Я простая баба, ничья жена». Мама ходит в лангетах, ревет над кружкой, которую сложно взять. Был бы кто-нибудь хоть – домработница или зять. *** И Господь подумал: «Что-то Катька моя плоха. Сделалась суха, ко всему глуха. Хоть бывает Катька моя лиха, но большого нету за ней греха. Я не лотерея, чтобы дарить айпод или там монитор ЖК. Даже вот мужика – днем с огнем не найдешь для нее хорошего мужика. Но Я не садист, чтобы вечно вспахивать ей дорогу, как миномет. Катерина моя не дура. Она поймет». Катя просыпается, солнце комнату наполняет, она парит, как аэростат. Катя внезапно знает, что если хочется быть счастливой – пора бы стать. Катя знает, что в ней и в маме – одна и та же живая нить. То, что она стареет, нельзя исправить, - но взять, обдумать и извинить. Через пару недель маме вновь у доктора отмечаться, ей лангеты срежут с обеих рук. Катя дозванивается до собственного начальства, через пару часов билеты берет на юг. …Катя лежит с двенадцати до шести, слушает, как прибой набежал на камни – и отбежал. Катю кто-то мусолил в потной своей горсти, а теперь вдруг взял и кулак разжал. Катя разглядывает южан, плещется в лазури и синеве, смотрит на закаты и на огонь. Катю медленно гладит по голове мамина разбинтованная ладонь. Катя думает – я, наверное, не одна, я зачем-то еще нужна. Там, где было так страшно, вдруг воцаряется совершенная тишина.
Господа! Стихи прекрасные. 100% Будущее великолепное (если, конечно, не наркотики, водка и пр.) С другой стороны ей и сейчас уже 26 лет. В-общем, безусловно состоялась. Я впервые о ее существовании из этой ветки узнал. Аленке спасибо. А некоторые стесняются признать, что поэт настоящий. Подтверждения от экспертов просют. А самим подумать?
Аленке я однажды предложила послушать Веру. Сама ее недавно только обнаружила. Так вот вирус этот и распространяется
Безразличие Строки стынут кровоподтеками На губах, что огнем иссушены. Люди, пряча глаза за стеклами, Напряженно меня не слушают. Злое, честное безразличие - На черта им мои истерики?.. Им машину бы поприличнее Без метафор и эзотерики, Им, влюбленным в пельмени с кетчупом, Что мои словеса воздушные? Мне понятно ведь это вечное Ироничное равнодушие! Они дышат дымком и сплетнями, В их бутылочках пиво пенится, Что им я, семнадцатилетняя Многоумная проповедница?.. Они смотрят, слегка злорадствуя, По-отцовски кривясь ухмылками: "Подрасти сперва, моя страстная, Чай, и мы были шибко пылкими!" Я ломаю им представления - Их дочурки дебильнолицые Не над новым дрожат Пелевиным, А флиртуют с ночной милицией. Я же бьюсь, чтобы стали лучшими Краски образов, чтоб - не блеклыми, Но...Ты тоже меня не слушаешь, Флегматично бликуя стеклами... —— добавлено: 1 июл 2012 в 16:01 —— Вот это обажаю. Знаю наизусть.) С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится; в нем мужчина не обретен еще; она смотрит ему в ресницы – почти тигрица, обнимающая детеныша. Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка подташнивает; в пальцах колкое электричество. Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той сказке; высокопарна речь его; его тянет снимать на пленку, фотографировать – ну, бессмертить, увековечивать. Он ничейный и всехний – эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. Она жжет в себе эту детскую, эту блядскую жажду полного обладания, и ревнует – безосновательно, но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие. Они вместе идут; окраина; одичание; тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия. Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним, «вот я спрячусь – ты не найдешь меня»; она старше его и тоже почти красивая. Только безнадежная. Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущенкой бликов два их овала. Она всхлипывает – прости, что-то перенервничала. Перестиховала. Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь – то выкидыш, я уж думала – все, не выношу, несудьба. Зачинаю – а через месяц проснусь и вою – изнутри хлещет будто черный горячий йод да смола. А вот тут, гляди, – родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает. Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трется носом в ее плечо, обнимает, ластится. Он не любит ее, наверное, с января еще – но томим виноватой нежностью старшеклассника. Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; «я тебе случайная и чужая». Он проводит ее, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объятиях, уезжая. И какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою Лота – остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится – и до вечера будет маяться отчего-то.
Меня любят толстые юноши около сорока, У которых пуста постель и весьма тяжела рука, Или бледные мальчики от тридцати пяти, Заплутавшие, издержавшиеся в пути: Бывшие жены глядят у них с безымянных, На шеях у них висят. Ну или вовсе смешные дядьки под пятьдесят. Я люблю парня, которому двадцать, максимум двадцать три. Наглеца у него снаружи и сладкая мгла внутри; Он не успел огрести той женщины, что читалась бы по руке, И никто не висит у него на шее, ну кроме крестика на шнурке. Этот крестик мне бьется в скулу, когда он сверху, и мелко крутится на лету. Он смеется и зажимает его во рту. —— добавлено: 1 июл 2012 в 18:44 —— —— добавлено: 1 июл 2012 в 18:45 —— Мякоть неба прожорливой пастью шамая, Солнцем скалится морда дня. Забывай, забывай обо мне, душа моя. Ампутируй себе меня. Я сама так болею – сосредоточенно Провоцируя боль в груди. Мне не радостно быть твоей червоточиной, Растравившей до «пощади!» – Не богиня, чтоб жгла, упиваясь жертвами, И не хищница, чтоб сожгла. Изживай, избывай же меня, бессмертный мой – Так, как я тебя Изжила.
Ох, довела ты меня, Алёнка! Я же зарекся на этот форум писать... но, прочитав Это творение, я совсем не смог устоять.... Это, вот это - действительно крутое стихотворение. И ритм выдержан. Это действительно Стихотворение. Удивили Вы меня.
вот это просто шедевр! выговор с занесением в личное дело ну вот так и сиди, из пальца тоску высасывая, чтоб оправдывать лень, апатией зарастать. и такая клокочет непримиримость классовая между тем, кто ты есть и тем, кем могла бы стать. ну сиди так, сквозь зубы зло матерясь да всхлипывая, словно глина, что не нашла себе гончара, чтоб крутилась в башке цветная нарезка клиповая, как чудесно все было в жизни еще вчера. приключилась опять подстава, любовь внеплановая, тектонический сдвиг по фазе – ну глупо ведь: эта жизнь по тебе катается, переламывая, а ты только и можешь дергаться и реветь. вера-вера, ты не такая уж и особенная, это тоже отмазка, чтоб не пахать как все; а война внутри происходит междоусобная, потому что висишь на чертовом колесе, и повсюду такое поле лежит оранжевое, и дорог сотня тысяч, и золотая рожь, и зрелище это так тебя завораживает, что не слезешь никак, не выберешь, не допрёшь; тот кусок тебе мал и этот вот не хорош. да, ты девочка с интеллектом да с горизонтом, с атласной лентой, с косой резьбой; и такой у тебя под сердцем любовный склеп там, весь гарнизон там, и все так счастливы не с тобой; потому что ты, вера, жерло, ты, вера, пекло, и все бегут от тебя с ожогами в пол-лица; ты читаешь по пальцам смугло, ресницам бегло, но не видишь, где в этот раз подложить сенца. выдыхай, вера, хватит плакать, кося на зрителя, это дешево; встань, умойся, заправь кровать. все ответы на все вопросы лежат внутри тебя, наберись же отваги взять и пооткрывать. бог не требует от тебя становленья быстрого, но пугается, когда видит через стекло – что ты навзничь лежишь полгода и, как от выстрела, под затылком пятно волос с тебя натекло. ты же славно соображаешь, ты вихрь, ты гонщица, только нужен внутри контакт проводков нехитрых. просто помни, что вот когда этот мир закончится – твое имя смешное тоже должно быть в титрах. (с) в. полозкова