Грезы о море

Тема в разделе "Искусство и литература", создана пользователем La Mecha, 9 фев 2013.

  1. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Море...
    Свист ветра и шум волн, свист ветра в снастях, плеск воды о борта старых кораблей.
    Парусники на горизонте, там, где ширь неба сливается с бескрайней равниной моря.
    Вечно меняющаяся стихия пенных валов, бездонных провалов. Стихия, полная скрытого скольжения великого множества серебристых рыб и одиноких морских чудовищ.
    Вечная колыбель всего живого.
    Широкий разбег волн на песке, соленая сеть брызг, мокрая парусина...
    Рыбацкие лодчонки, перевернутые вверх дном, сушатся на берегу, на ветру колеблются рыболовные сети. По зеркалу мокрого песка стелются рваные полосы вечерних облаков, красноватый песок искрится в лучах заходящего солнца.

    Есть художники, одаренные способностью внимать морской стихии, запечатлевая ее на полотне.
    Художники, остро чувствующие огромность моря, бесконечность океана, хрупкость человеческого мира перед лицом стихии.
    Как красив парусник, заблудившийся среди волн, и как он мал, когда море, разбушевавшись, опрокидывает на него свои сверкающие соленые валы.
    Но стихает шторм, прочь уносятся грозовые облака, и корабль неслышно скользит по водной глади, чистой и светлой, и в ней, словно в голубом зеркале, отражаются паруса, доверчиво развернутые навстречу ветру.
    Есть художники, живущие жизнью моря, как если бы дыхание его было их дыханием, а ритмическое движение волн было трепетом сердца.

    Ян Порселлис (1584 -1632)
    Морской пейзаж​
    [​IMG]
    Голландские корабли во время шторма​
    [​IMG]

    [​IMG]

    [​IMG]
    Симон Влигер (1601-1659)​
    [​IMG]
    [​IMG]
    [​IMG]
    Какими легкими и светлыми красками передан неяркий угасающий день, пасмурное небо! Занимая большую часть картины, оно отражается в прозрачной воде морского залива. Тихий корабль, рыбацкие лодки замерли на воде. Угадываются фигуры людей, столь же созвучные окружающему безмолвию, как приспущенные паруса корабля на заднем плане картины, или неподвижные отражения в спящей воде...​
    Корнелис Хендрик Вромм (17 век).​
    [​IMG]
    Соломон ван Рейсдаль (17 век). Море ​
    [​IMG]
     
    Марк Ляндо нравится это.
  2. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    И снова несколько картин.


    Альберт Кейп (17 век). Лунный свет

    [​IMG]
    Виллем ван Дист (17 век). Парусники в бушующем море

    [​IMG]
    Виллем ван де Вельде Младший (1633-1707). Шторм

    [​IMG]
    Адриан ван де Вельде (17 век). Песчаное побережье в Схевенингене

    [​IMG]

    Людольф Бакхейзен (17-18 в.в.)

    [​IMG]
     
  3. Ондатр

    Ондатр Модератор

    Сообщения:
    36.377
    Симпатии:
    13.700
    Брейгель (16 в.) Падение Икара

    [​IMG]
     
    La Mecha нравится это.
  4. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Иван Ильин. У моря


    Давно я уже мечтал выбраться из этого душного города. Давно я уже томился в этой давящей, оглушающей уличной жизни, в этом городском существовании, полном горя и грязи, где все напрягает, выматывает и на каждом шагу ранит сердце. Туда, туда, на вольный простор, где все пределы снимаются и где даль раскрывает свои блаженные пространства... Как я мечтал о море...
    И наконец — это состоялось... Тогда, давно, первый раз в жизни, когда я приобщился этому счастью.
    То, о чем я мог только мечтать, — встало предо мною, как живое видение. Далекий, уходящий, исчезающий простор; он так тихо раскрывается, так легко дается, так ласково зовет. Взор впивается в него, ищет его предела и не находит; и радостно предчувствует, что и там, дальше, где предел глазу — нет предела простору. Здесь нет границ; а ведь каждая граница есть запрет и разочарование... Здесь нет стен; а ведь каждая стена есть обида и угроза... О, как мы привыкли сидеть в клетках! Как мы связаны, подавлены, запуганы в нашей жизни! Как мало мы можем, как немного мы видим, как урезаны наши горизонты, как скудна наша жизнь! Сколь многого мы лишены — и даже не замечаем этого!​

    Но здесь... Здесь — праздник пространства, здесь царит Беспредельное, здесь дышит воздух, здесь живут бесконечные возможности. Я упиваюсь этим воздухом, я глотаю его. И сердце мое раскрывается, становится огромным и блаженным и наслаждается потоком этой разрешающей, зовущей любви... Как если бы мир хотел сказать мне великое и благостное слово приятия, прощения и примирения...
    [​IMG]
    И только потом, насладившись простором, помню, я заметил внизу огромное, тихое, но подвижное поле воды. Спокойно, мощно катило море свои гребни — куда?.. темно-синее, задумчивое, погруженное в свои и в небесные мысли... Как будто — вялое, с виду — утомленное; и в то же время — играющее, легкое, не знающее тяжести, не ведающее труда. Огромная живая равнина. С виду — обильное, неисчислимое множество; на самом деле — единое, дышащее существо. Странное — и приветливое; такое многосложное — и такое простое. Само величие — в царственной тишине; сама стихия, излучающая кротость и благость. Всем; и мне, и для меня... За что же мне? О, незаслуженная благодать... О, нежданная милость...
    [​IMG]
    В сердце родится тихая грусть... Укор? Раскаяние? Почему мне всегда было «некогда»? Почему я впервые приобщаюсь к этому счастью? Боже мой, как скудна была доселе моя жизнь! Как много я упустил! Какое богатство я утратил!.. Я вижу, я понимаю: это благостное лоно могло прожить без меня еще целую вечность... И все же... Оно как будто бы ждало меня, готовило мне дары, оно согласно принять меня и осчастливить. И ныне прощает мне — и мое долгое отсутствие, и мой поздний приход... Мне будет все предоставлено, все открыто, все даровано — если только я открою ему мое сердце и буду внимать и созерцать...
    [​IMG]
    Какое странное чувство охватывает человека у самого края воды... Плещущая волна как будто хочет сказать: «досюда и ни шагу дальше» — и тем самым она пробуждает в душе потребность, настойчивое желание переступить этот предел и проникнуть дальше указанного... Она манит и дразнит — и не пускает... Нет, она, конечно, пускает и даже приглашает; но только эта нежная влага слегка расступится, ласково охватит меня и вымочит... Кто робок от природы, тому надо беречься; тут уже не избежишь, не спасешься, сухим не выйдешь: краткий, плещущий набег — и кончено, попался... И сразу — робости как не бывало... Какое бережливое прикосновение, какая гостеприимная встреча, какое любовное обхождение. Упоительно и радостно... Успокаивает и возбуждает... Единственное в своем роде наслаждение. Но теперь предел перейден, дело сделано — и хочется перейти его еще раз и еще раз... проверить первое ощущение, повторить ласковый прием... И — отдаться этой дивной стихии: трогать ее, гладить; ласкать, будоражить, дразнить, разбрызгивать, плыть, нырять, глотать ее, исчезнуть в ней,— и наслаждаться ею. И все время испытывать её жизнь и ее привет: воспринимать ее любовь и отдавать ей свою... Пока не наступит полное единение, совершенная близость: пока из блаженной игры не возникнет светлая дружба...
    [​IMG]
    Одеваюсь и ложусь, утомленный, у самого берега в тени старой пинии и прислушиваюсь к голосу моря. Оно как будто хочет успокоить меня, погасить мое возбуждение, может быть, — усыпить меня, чтобы я отдохнул от непривычного счастья: от этой глубокой дали, которая раскрыла и подготовила мое сердце, и от этой ласковой игры, которая его наполнила и опьянила. Я закрываю глаза и предаюсь вниманию. Множество струящихся и лепечущих голосов шепчут мне о чем-то едином: сначала я слышу как будто тихие упреки, но они тают в дыхании ласкового прощения; потом я различаю нежные утешения: от них исчезает последняя тень грусти и исцеляется скорбь моего сердца, а потом идут надежды и обетования: они исходят из некой древней, мирозабвенной глубины и повествуют мне о райской жизни и о ее дивной невинности...

    Сердце наполняется сладостным, непонятным счастьем — легким, зовущим и ни к чему не обязывающим. Хочется без конца внимать, только благодарить и ничего больше не желать. И каждый миг набегает тихий шорох волны: она булькает и ласково шепчет, как будто понимает меня и хранит мой покой; она пенится и замирает, словно ворожит надо мной; нежно вскипает и шелестит, и дышит на меня, будто хочет вызвать во мне несказуемые видения — и погрузить меня в блаженные сны, и уверить, удостоверить меня, что это не сны, а пророчества и обетования...

    Я и доселе не знаю, что я тогда, убаюканный шепотом волн, спал или бодрствовал? или, может быть, я проснулся во сне к новой жизни? То, что было — исчезло и никогда больше не появилось. Но я чувствовал, что вечное и благое лоно мира приняло меня в свою тихую любовь и раскрыло мне свои чистейшие пространства... Мне было позволено взглянуть в эти тайные недра бытия, коснуться тех мест, где мы все обитали некогда в доверчивой невинности, где нас и доселе ждут Божие прощение и Божия любовь... И с тех пор я ношу в сердце непоколебимую уверенность, что все страдания человека осмысленны и необходимы; что он должен выстрадать себе свободный и целостный возврат к Богу; и что всех нас ожидает любовное прощение, благостный покров, исцеление к невинности и мудрость блаженного созерцания...
    [​IMG]
    Когда я пришел в себя, солнце заходило, исчезая в море, и я не знал, долго ли я был в отсутствии. Я лежал на берегу под пинией, и все, испытанное мною, казалось сном. И только поток счастья владел всем моим существом. Это счастье было подобно свету, а свет испытывался как любовь, а любовь дарила исцеление и упоение. И я чувствовал, что приобщился некой неизмеримой, неистощимой благости, для которой землерожденные еще не нашли верных слов, а то, что я сам мог выразить в словах, казалось мне только преддверием святыни, только папертью узренного мною храма...

    Мое лицо было влажно. Не слезы ли это? Но тогда это слезы исцеленного, слезы счастья и благодарности... Или, может быть, это был привет моей новодревней первородины? Тогда я хотел бы сберечь его на всю жизнь и передать его другим людям, чтобы они испытали испытанную мною радость прощения и обновления.

    И теперь, если меня посещает горе или овладевает мною тоска, и слезы появляются на глазах, то это уже другие, новые слезы, которые я не умею отличить от блаженной влаги моей первородины... Ибо я посетил некий божественный берег и знаю наверное, что для сердечной боли есть мера, а для любви и прощения — меры нет; и еще, что всякая боль и всякое горе есть только подготовление к блаженству, есть только первая ступень к просветлению духа...

    Источник: И.Ильин. Поющее сердце. Книга тихих созерцаний. М.: Даръ, 2006.
     
  5. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    И.К. Айвазовский, Рыбаки на берегу моря​
    [​IMG]
    Вечер на море​
    [​IMG]
    Море​
    [​IMG]
    Тихое море. Скалистый берег​
    [​IMG]
    Утро на море​
    [​IMG]
    Итальянский пейзаж​
    [​IMG]
     
  6. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Еще несколько поэм о море Ивана Константиновича Айвазовского

    Морской вид​
    [​IMG]
    Берег моря. Штиль​
    [​IMG]
    Спокойное море​
    [​IMG]

    Ледяные горы​
    [​IMG]
    Штормовое море ночью​
    [​IMG]
    Гнев моря​
    [​IMG]
    Буря на море​
    [​IMG]
     
  7. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    А.С. Пушкин ​
    К МОРЮ

    Прощай, свободная стихия!
    В последний раз передо мной
    Ты катишь волны голубые
    И блещешь гордою красой.

    Как друга ропот заунывный,
    Как зов его в прощальный час,
    Твой грустный шум, твой шум призывный
    Услышал я в последний раз.

    Моей души предел желанный!
    Как часто по брегам твоим
    Бродил я тихий и туманный,
    Заветным умыслом томим!

    Как я любил твои отзывы,
    Глухие звуки, бездны глас
    И тишину в вечерний час,
    И своенравные порывы!

    Смиренный парус рыбарей,
    Твоею прихотью хранимый,
    Скользит отважно средь зыбей:
    Но ты взыграл, неодолимый,
    И стая тонет кораблей.

    Не удалось навек оставить
    Мне скучный, неподвижный брег,
    Тебя восторгами поздравить
    И по хребтам твоим направить
    Мой поэтической побег!

    Ты ждал, ты звал... я был окован;
    Вотще рвалась душа моя:
    Могучей страстью очарован,
    У берегов остался я...

    О чем жалеть? Куда бы ныне
    Я путь беспечный устремил?
    Один предмет в твоей пустыне
    Мою бы душу поразил.

    Одна скала, гробница славы...
    Там погружались в хладный сон
    Воспоминанья величавы:
    Там угасал Наполеон.

    Там он почил среди мучений.
    И вслед за ним, как бури шум,
    Другой от нас умчался гений,
    Другой властитель наших дум.

    Исчез, оплаканный свободой,
    Оставя миру свой венец.
    Шуми, взволнуйся непогодой:
    Он был, о море, твой певец.

    Твой образ был на нем означен,
    Он духом создан был твоим:
    Как ты, могущ, глубок и мрачен,
    Как ты, ничем неукротим.

    Мир опустел... Теперь куда же
    Меня б ты вынес, океан?
    Судьба людей повсюду та же:
    Где капля блага, там на страже
    Уж просвещенье иль тиран.

    Прощай же, море! Не забуду
    Твоей торжественной красы
    И долго, долго слышать буду
    Твой гул в вечерние часы.

    В леса, в пустыни молчаливы
    Перенесу, тобою полн,
    Твои скалы, твои заливы,
    И блеск, и тень, и говор волн.


    И. Айвазовский Прощание Пушкина с морем ​
    [​IMG]
    ЗЕМЛЯ И МОРЕ

    Когда по синеве морей
    Зефир скользит и тихо веет
    В ветрила гордых кораблей
    И челны на волнах лелеет;
    Забот и дум слагая груз,
    Тогда ленюсь я веселее -
    И забываю песни муз:
    Мне моря сладкий шум милее.
    Когда же волны по брегам
    Ревут, кипят и пеной плещут,
    И гром гремит по небесам,
    И молнии во мраке блещут, -
    Я удаляюсь от морей
    В гостеприимные дубровы;
    Земля мне кажется верней,
    И жалок мне рыбак суровый:
    Живет на утлом он челне,
    Игралище слепой пучины.
    А я в надежной тишине
    Внимаю шум ручья долины.

    ***​
    Погасло дневное светило;
    На море синее вечерний пал туман.
    Шуми, шуми, послушное ветрило,
    Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
    Я вижу берег отдаленный,
    Земли полуденной волшебные края;
    С волненьем и тоской туда стремлюся я,
    Воспоминаньем упоенный...
    И чувствую: в очах родились слезы вновь;
    Душа кипит и замирает;
    Мечта знакомая вокруг меня летает;
    Я вспомнил прежних лет безумную любовь,
    И все, чем я страдал, и все, что сердцу мило,
    Желаний и надежд томительный обман...
    Шуми, шуми, послушное ветрило,
    Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
    Лети, корабль, неси меня к пределам дальным
    По грозной прихоти обманчивых морей,
    Но только не к брегам печальным
    Туманной родины моей,
    Страны, где пламенем страстей
    Впервые чувства разгорались,
    Где музы нежные мне тайно улыбались,
    Где рано в бурях отцвела
    Моя потерянная младость,

    Где легкокрылая мне изменила радость
    И сердце хладное страданью предала.
    Искатель новых впечатлений,
    Я вас бежал, отечески края;
    Я вас бежал, питомцы наслаждений,
    Минутной младости минутные друзья;
    И вы, наперсницы порочных заблуждений,
    Которым без любви я жертвовал собой,
    Покоем, славою, свободой и душой,
    И вы забыты мной, изменницы младые,
    Подруги тайные моей весны златыя,
    И вы забыты мной... Но прежних сердца ран,
    Глубоких ран любви, ничто не излечило...
    Шуми, шуми, послушное ветрило,
    Волнуйся подо мной, угрюмый океан...
     
  8. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Сильвестр Щедрин
    Итальянский пейзаж. Капри​
    [​IMG]

    В окрестностях Сорренто
    [​IMG]

    Терраса на берегу моря​
    [​IMG]
    Веранда, увитая виноградом​
    [​IMG]
    Большая гавань на острове Капри​
    [​IMG]
    Набережная Санта Лючия в Неаполе​
    [​IMG]
    Набережная в Неаполе​
    [​IMG]
     
  9. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Белла Ахмадуллина
    * * *

    Смеясь, ликуя и бунтуя,
    в своей безвыходной тоске,
    в Махинджаури, под Батуми,
    она стояла на песке.

    Она была такая гордая -
    вообразив себя рекой,
    она входила в море голая
    и море трогала рукой.

    Освободясь от ситцев лишних,
    так шла и шла наискосок.
    Она расстегивала лифчик,
    чтоб сбросить лифчик на песок.

    И вид ее предплечья смутного
    дразнил и душу бередил.
    Там белое пошло по смуглому,
    где раньше ситец проходил.

    Она смеялася от радости,
    в воде ладонями плеща,
    и перекатывались радуги
    от головы и до плеча.

    1957


    [​IMG]
     
    Иоанн нравится это.
  10. Ондатр

    Ондатр Модератор

    Сообщения:
    36.377
    Симпатии:
    13.700
    La Mecha нравится это.
  11. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Шторм​
    [​IMG]
     
  12. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Клод Моне. Море ночью

    [​IMG]
    Порт Гавр ночью​
    [​IMG]
    Маслянисто-лиловая в свете портовых огней вода, в которой отражаются темные силуэты кораблей и рыбацких лодок, корабельные снасти.​
    Лунный свет, то пробивающийся сквозь ночные облака, то проливающийся на горизонте сплошным потоком белого сияния...​
    Равномерный плеск мутной, словно завороженной, ночной воды о борта спящих судов.​
    Пока спят мореходы, корабли грезят о плаванье, о морских просторах.​
    Пока спят корабельные верфи, и не слышен шум людских голосов, поскрипывают мачты, вздыхают паруса на ветру.​
    Только тихий плеск воды напоминает о волнении моря, о вечном трепете его дыхания.​
    Ничто на свете так не связано с морем, как лунный свет и россыпь звезд, ночные тучи и порывы ветра, хлопанье намокших парусов и скрип снастей.​
    И одиночество человека - вечное одиночество человека перед Ликом стихии.​
     
  13. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    По материалам сайта http://magon.net.ru и http://www.konyukhov.ru:
    Федор Конюхов "Гребец в океане":
    "Отправиться в одиночное плавание — это значит вступить в единоличный спор, в котором неоткуда ждать помощи.

    Шторм — вот школа смирения, вот где видишь, что ты бессилен, остается только уповать на Господа Бога.

    В океане отчетливее ощущается бесконечность мироздания, обостряется чувство одиночества, затерянности индивида.

    В ранней юности я воспринимал, что плавание вокруг света — это и есть сама жизнь, открытие и познание мира, приобщение к нему. самопознание и в конечном счете самоутверждение личности. Но сейчас я иного мнения. Путешествие — оно же может и разрушить личность.

    Чтобы стать личностью, не обязательно идти вокруг света. Наблюдая, как растет трава в саду - и от этого можно стать личностью.

    На небе уже звезды тают. Они уходят тихо, не прощаясь, как уходят из нашей жизни люди, воспоминания о которых сладкой болью тревожат наши черствые души.

    Здесь, в океане, надо крепко держать себя в узде. Каждый прожитый миг дается с огромным напряжением сил, нельзя ни на минуту ослаблять настороженного отношения ко всему, что происходит вокруг. Только наедине с собой и созерцанием окружающего мира, будь то океан, или высокие горы, или ледовая равнина Арктики или Антарктики, может уверовать и быть религиозным без каких-либо слов. Но когда люди прибегают к выражению своей веры словами или начинают разрабатывать религиозную систему на основе представлений о боге и применения этой системы к себе и к окружающим, вот тут и кончается религия и начинается философия. А философия к Богу не имеет никакого отношения. Чем больше человек вникает в философские учения, тем дальше он уходит от истинного Бога.

    [​IMG]
     
  14. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    О.Э. Мандельштам

    ***
    Быть может, я тебе не нужен
    Ночь, из пучины мировой
    Как раковина буз жемчужин,
    Я выброшен на берег твой.

    Ты равнодушно волны пенишь
    И несговорчиво поешь.
    Но, ты полюибишь, ты оценишь
    Ненужно раковины ложь.

    Ты на песок с ней рядом ляжешь,
    Оденешь ризою своей,
    Ты неразрывно с нею свяжешь
    Огромный колокол зыбей.

    И хрупкой раковины стены,
    Как нежилого сердца дом,
    Наполнишь шепотами пены,
    Туманом, ветром и дождем.
    М. Врубель. Жемчужина​
    [​IMG]

    Давид Бурлюк. Цветы и раковины у моря​
    [​IMG]
     
  15. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Винсент ван Гог. Вид на море у Схевенингена
    [​IMG]

    Рыбацкие лодки в Сен-Мери​
    [​IMG]
    Докеры в Арле
    [​IMG]
     
  16. Ондатр

    Ондатр Модератор

    Сообщения:
    36.377
    Симпатии:
    13.700
    Куинджи
    [​IMG]
     
    La Mecha нравится это.
  17. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Это Крым.
     
  18. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Клод Моне Домик таможенника в Варанжевиле.
    [​IMG]

    Ян Бартолд Йонгкинд. Роттердам​
    [​IMG]
    Гавань в Этрета​
    [​IMG]
    Порт Онфлера​
    [​IMG]

    Берта Моризо. Гавань в Лорьене
    [​IMG]
    Поль Сезанн. Море в Аннесси​
    [​IMG]
     
  19. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Жорж Сера. Гранкан
    [​IMG]

    Поль Синьяк​
    [​IMG]
     
  20. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Густав Кайботт.
    [​IMG]

    Поль Гоген. Скалы и море
    [​IMG]

    Волна​
    [​IMG]
    Скалистое морское побережье​
    [​IMG]
     
  21. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Алексей Боголюбов. Лунная ночь на море
    [​IMG]

    Федор Васильев. На берегу моря
    [​IMG]

    Петр Суходольский. Берег моря​
    [​IMG]
     
  22. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Марина Цветаева. "Господин мой - время":
    - Ася! Муся! А что я вам сейчас скажу-у-у! - это длинный, быстрый, с немножко-волчьей - быстрой и смущенной - улыбкой Андрюша, гремя всей лестницей, ворвался в детскую. - У мамы сейчас был доктор Ярхо - и сказал, что у нее чахотка - и теперь она умрет - и будет нам показываться вся в белом!
    Ася заплакала, Андрюша запрыгал, я - я ничего не успела, потому что следом за Андрюшей уже входила мать.
    - Дети! Сейчас у меня был доктор Ярхо, и сказал, что у меня чахотка, и мы все поедем к морю. Вы рады, что мы едем к морю?
    - Нет! - уже всхлипывала Ася, - потому что Андрюша сказал, что ты умрешь и будешь нам показываться...
    - Врет! врет! врет!
    - ...вся в белом. Правда, Муся, он говорил?
    - Правда, Муся, что я не говорил? Что это она сказала?
    - Во всяком случае, кто бы ни сказал, - а сказал конечно ты, Андрюша, потому что Ася еще слишком мала для такой глупости, - сказал глупость. Так сразу умереть и показываться? Совсем я не умру, а, наоборот, мы все поедем к морю.

    К морю.
    Все предшествовавшее лето 1902 г. я переписывала его из хрестоматии в самосшивную книжку. Зачем в книжку, раз есть в хрестоматии? Чтобы всегда носить с собой в кармане, чтобы с Морем гулять в Пачево и на пеньки, чтобы моее было, чтобы я сама написала. Все на воле: я одна сижу в нашей верхней балконной клетке и, обливаясь потом, - от июля, полдня, чердачного верха, а главное от позапрошлогоднего предсмертного дедушкиного карльсбадского
    добереженого до неносимости и невыносимости платья - обливаясь потом и разрываясь от восторга, а немножко и от всюду врезающегося пикэя, переписываю черным отвесным круглым, крупным и все же тесным почерком в самосшивную книжку - К морю.

    Стихия конечно - стихи, и ни в одном другом стихотворении это так ясно не сказано. А почему прощай? Потому, что когда любишь, всегда прощаешься. Только и любишь, когда прощаешься.
    А "моей души предел желаний" - предел, это что-то твердое, каменное, очень прочное, наверное его любимый камень, на котором он всегда сидел.
    Но самое любимое слово и место стихотворения:
    Вотще рвалась душа моя!
    Вотще - это туда. Куда? Туда, куда и я.
    На тот берег Оки, куда я никак не могу попасть, потому что между нами Ока...
    Ты ждал, ты звал.
    Я был окован.
    Вотще рвалась душа моя!
    Могучей страстью очарован
    У берегов остался я.


    Вотще - это туда, а могучей страстью - к морю, конечно. Получалось, что именно из-за такого желания туда Пушкин и остался у берегов. Почему же он не поехал?
    Да потому что могучей страстью очарован, так хочет - что прирос! (В этом меня утверждал весь мой опыт с моими детскими желаниями, то есть полный физический столбняк).
    И, со всем весом судьбы и отказа: У берегов остался я. (Боже мой! Как человек теряет с обретением пола, когда вотще, туда, то, там начинает называться именем, из всей синевы тоски и реки становится лицом, с носом, с глазами, а в моем детстве и с пенснэ, и с усами... И как мы люто ошибаемся, называя это - тем, и как не ошибались - тогда!).
    Но вот имя - без отчества, имя, к которому на могильной плите последние верные с непогрешимым чутьем малых сих отказались приставить фамилию (у этого человека было два имени, фамилии не было) - и плита осталась пустой.

    Одна скала, гробница славы...
    Там погружались в хладный сон
    Воспоминанья величавы:
    Там угасал Наполеон...

    О, прочти я эти строки раньше, я бы не спросила:
    - "Мама, что такое Наполеон?"
    Наполеон - тот, кто погиб среди мучений, тот, кого замучили. Разве мало - чтобы полюбить на всю жизнь? ...

    И вслед за ним, как бури шум,
    Другой от нас умчался гений,
    Другой властитель наших дум.

    Вижу звездочку и внизу сноску: Байрон.
    Но уже не вижу звездочки; вижу: над чем-то, что есть - море, с головой из лучей, с телом из тучи, мчится гений . Его зовут Байрон. Это был апогей вдохновения.
    С "Прощай же, море..." начинались слезы.
    "Прощай же, море! Не забуду..." ведь он же это морю - обещает, как я - моей березе, моему орешнику, моей елке, когда уезжаю из Тарусы. А море, может быть, не верит и думает, что - забудет, тогда он опять обещает:
    -"И долго, долго слышать буду - Твой гул в вечерние часы..."

    (Не забуду - буду -)
    В леса, в пустыни молчаливы
    Перенесу, тобою полн,
    Твои скалы, твои заливы,
    И блеск, и тень, и говор волн.

    И вот - видение: Пушкин, переносящий, проносящий над головой все море, которое еще и внутри него (тобою полн), так что и внутри у него все голубое - точно он весь в огромном до неба хрустальном продольном яйце, которое еще и в нем (Моресвод). Как тот Пушкин на Тверском бульваре держит на себе все небо, так этот перенесет на себе - все море - в пустыню и там прольет его - и станет море.


    В леса, в пустыни молчаливы
    Перенесу, тобою полн,
    Твои скалы, твои заливы,
    И блеск, и тень, и говор волн.

    Когда я говорила волн, слезы уже лились, каждый раз лились, и от этого тоже иногда приходилось начинать новую десть.
    Об этой любви моей, именно из-за явности ее, никто не знал, и когда в ноябре 1902 г. мать, войдя в нашу детскую, сказала "к морю" - она не подозревала, что произносит магическое слово, что произносит К Морю, т. е. дает обещание, которого не может сдержать. С этой минуты я ехала К Морю, весь этот предотъездный, уже внешкольный и бездельный, бесконечный месяц одиноко и непрерывно ехала К Морю.
    По сей день слышу свое настойчивое и нудное, всем и каждому: - "Давай помечтаем!"
    Под бред, кашель и задыхание матери, под гулы и скрипы сотрясаемого отъездом дома - упорное - сомнамбулическое - и диктаторское и нищенское:
    - "Давай помечтаем!"
    Ибо прежде, чем поймешь, что мечта и один - одно, что мечта - уже вещественное доказательство одиночества, и источник его и единственное за него возмещение, равно как одиночество - драконов ее закон и единственное поле действия - пока с этим смиришься - жизнь должна пройти, а я была еще очень маленькая девочка.
    - Ася, давай помечтаем! Давай немножко помечтаем! Совсем немножко помечтаем!
    - Мы уже сегодня мечтали, и мне надоело. Я хочу рисовать...

    С Асей К Морю дробилось на гравий, со старшей сестрой Валерией, море знавшей по Крыму, превращалось в татарские туфли - и дачи - и глицинии - в скалу Деву и в скалу Монах, во все что угодно превращалось - кроме самого себя, и от моего моря после таких "давай помечтаем" не оставалось ничего, кроме моего тоскливого неузнавания.
    Чего же я от них - Аси, Валерии, гувернантки Марии Генриховны, горничной Ариши, тоже ехавшей, - хотела? Может быть - памятника Пушкина на Тверском бульваре, а под ними - говора волн?

    Но нет - даже не этого. Ничего зрительного и предметного в моем к морю не было, были шумы - той розовой австралийской раковины прижатой к уху, и смутные видения - того Байрона и того Наполеона, которых я даже не знала лиц, и, главное, - звуки слов, и -
    самое главное - тоска: пушкинского призвания и прощания.
    И если Ася, кем-то наученная, говорила "камешки, ракушки", если Валерия, крымским опытом наученная, называлаглицинии и Симеиз, я, при всем своем желании, не могла сказать - назвать - ничего.
    Но в самую последнюю минуту пришла подмога: первая и единственная морская достоверность: синяя открытка от Нади Иловайской из того самого Nervi, куда ехали - мы.
    Вся - синяя: таких сплошных синих мест и открыток я еще не видела и не знала, что они есть. Черно-синие сосны - светло-синяя луна - черно-синие тучи - светло-синий столб от луны - и по бокам этого столба -
    такой уж черной синевы, что ничего не видно - море.
    Маленькое, огромное, совсем черное, совсем невидное - море. А с краю, на тучах, которыми другой от нас умчался гений, немножко задевая око луны - лиловым чернилом, кудрявыми, как собственные волосы, буквами:

    - Приезжайте скорее. Здесь чудесно.
    Этой открыткой я завладела...
    На дне черного гроба и грота парты у меня лежало сокровище. На дне черного гроба и грота парты у меня лежало - море. Мое море, совсем черное от черноты парты - и дела. Ибо украла я его - чтобы не сидели другие, чтобы другие, видевшие - забыли. Чтобы я одна. Чтобы - мое.
    Так с глубоко и жарко-розовой австралийской раковиной у уха, с сине-черной открыткой у глаз я коротала этот самый длинный, самый пустынный, самый полный месяц моей жизни, мой великий канун, за которым никогда не наступил - день.
    - Ася! Муся! Глядите! Море!
    - Где? Где?
    - Да - вот!
    - Вот
    - частый лысый лес, весь из палок и веревок, и где-то внизу - плоская серая, белая вода, водица, которой так же мало, как той на картине явления Христа народу. Это - море?
    И переглянувшись с Асей, откровенно и презрительно фыркаем. Но - мать объяснила, и мы поверили: это Генуэзский залив, а когда Генуэзский залив - всегда так.
    То море - завтра.
    Но завтра и много, много завтра опять не оказалось моря, оказался отвес генуэзской гостиницы в ущелье узкой улицы, с такой тесноты домами, что море, если и было бы - отступило бы. Прогулки с отцом в порт были не в счет.
    На то "море" я и не глядела, я ведь знала, что это залив.
    Словом, я все еще К Морю ехала, и чем ближе подъезжала - тем меньше в него верила, а в последний свой генуэзский день и совсем изверилась и даже мало обрадовалась, когда отец, повеселев от чуть подавшейся ртути в градуснике матери, нам - утром:
    - "Ну, дети! Нынче вечером увидите море!"
    Но море - все отступало, ибо, когда мы, наконец, после всех этих гостиниц, перронов, вагонов, Модан и Викторов-Эммануилов "нынче вечером" со всеми нашими сундуками и тюками ввалились в нервийский "Pension Russe" {"Русский пансион" (фр.)} - была ночь
    и страшным глазом горел и мигал никогда не виданный газ, и мать опять горела как в огне, и я бы лучше умерла, чем осмелилась попроситься "к морю".
    Но будь моя мать совсем здорова и так же проста со мной, как другие матери с другими девочками, я бы все равно к нему не попросилась. Море было здесь и я была здесь, и между нами - ночь, вся чернота ночи и чужой комнаты, и эта чернота неизбежно пройдет - и будут наши оба здесь.
    Море было здесь и я была здесь, и между нами - все блаженство оттяжки. О, как я в эту ночь к морю - ехала!
    (К кому потом так - когда?) Но не только я к нему, и оно ко мне в эту ночь - через всю черноту ночи - ехало: ко мне одной - всем собой. Море было здесь, и завтра я его увижу. Здесь и завтра. Такой полноты владения и такого покоя владения я уже не ощутила никогда. Это море было в мою меру.
    Море здесь, но я не знаю где, а так как я его не вижу - то оно совсем везде, нет места, где его нет, я просто в нем, как та открытка в черном гробу парты. Это был самый великий канун моей жизни. Море - здесь, и его - нет.
    Утром, по дороге к морю, Валерия:
    - Чувствуешь, как пахнет? Отсюда - пахнет!
    Еще бы не чувствовать! Отсюда пахнет и повсюду пахнет, но... в том-то и дело, что не узнаю: свободная стихия так не пахла, и синяя открытка так не пахла. Настораживаюсь.
    Море. Гляжу во все глаза. (Так я, восемнадцать лет спустя, во все глаза впервые глядела на Блока). Черная приземистая скала с высоким торчком железной палки.

    - Эта скала называется Лягушка, торопливо знакомит рыжий хозяйский сын Володя. Это - наша Лягушка.
    От меня до Лягушки - немножко: немножко очень чистой, очень светлой воды: на дне камешки и стеклышки...
    -А это - грот, - поясняет Володя, глядя себе под ноги, - тоже наш грот, здесь все наше, - хочешь, полезем! Только ты провалишься!

    Лезу и проваливаюсь, в своих тяжелых русских башмаках, в тяжелом буром, вроде как войлочном, платье сразу падаю в воду (в воду, а не в море), а рыжий Володя меня вытаскивает и выливает воду из башмаков, а потом я рядом с башмаками сижу и в платье - сохну - чтобы мать не узнала.
    Ася с Володей, сухие и уже презрительные, лезут на "пластину", гладкую шиферную стену скалы, и оттуда из-под сосен швыряют осколки и шишки. Я сохну и смотрю: теперь я вижу, что за скалой Лягушка - еще вода, много, чем дальше - тем бледней, и что
    кончается она белой блестящей линеечной чертою - того же серебра, что все эти точки на маленьких волнах.

    Я вся соленая - и башмаки соленые.
    Море голубое - и соленое. И, внезапно повернувшись к нему спиной, пишу обломком скалы на скале: Прощай, свободная стихия!

    Стихи длинные и начала я высоко, сколько руки достало, но стихи, по опыту знаю, такие длинные, что никакой скалы не хватит, а другой, такой же гладкой, рядом - нет, и все же мельчу и мельчу буквы, тесню и тесню строки, и последние уже бисер, и я знаю, что сейчас придет волна и не даст дописать, и тогда желание не сбудется - какое
    желание? - ах, к морю! - но значит уже никакого желания нет? но все равно - даже и без желания! я должна дописать до волны, все дописать до волны, а волна уже идет, и я как раз еще успеваю подписаться:

    Александр Сергеевич Пушкин

    - и все смыто, как языком слизано, и опять вся мокрая, и опять гладкий шифер, сейчас уже черный, как тот гранит... Моря я с той первой встречи никогда не полюбила, я постепенно, как все, научилась им пользоваться и играть в него: собирать камешки и в нем плескаться - точь-в-точь как юноша, мечтающий о большой любви, постепенно научается пользоваться случаем.

    Теперь, тридцать с лишним лет спустя, вижу: мое к морю было - пушкинская грудь, что ехала я в пушкинскую грудь, с Наполеоном, с Байроном, с шумом, и плеском, и говором волн его души, и естественно, что я в Средиземном море со скалой Лягушкой, а потом и в Черном, а потом в Атлантическом, этой груди - не узнала.
    В пушкинскую грудь - в ту синюю открытку, всю синеву мира и моря вобравшую.
    (А вернее всего - в ту раковину, шумевшую моим собственным слухом.)

    К морю было: море плюс любовь к нему Пушкина, море плюс поэт, нет! - поэт плюс море, две стихии, о которых так незабвенно - Борис Пастернак:
    Стихия свободной стихии
    С свободной стихией стиха, -
    - опустив или подразумев третью и единственную: лирическую.

    Но К морю было еще и любовь моря к Пушкину: море - друг, море - зовущее и ждущее, море, которое боится, что Пушкин - забудет и которому, как живому, Пушкин обещает, и вновь обещает. Море - взаимное, тот единственный случай взаимности - до краев и через морской край наполненной, а не пустой, как счастливая любовь. Такое море - мое море - море моего и пушкинского К морю могло быть только на листке бумаги - и внутри.

    И еще одно: пушкинское море было - море прощания. Так - с морями и людьми - не встречаются. Так - прощаются.
    Как же я могла, с морем впервые здороваясь, ощутить от него то, что ощущал Пушкин - навсегда с ним прощаясь. Ибо стоял над ним Пушкин тогда в последний раз...
    И - больше скажу: безграмотность моего младенческого отождествления стихии со стихами оказалась -
    прозрением: "свободная стихия" оказалась стихами, а не морем, стихами, то есть единственной стихией, с которой не
    прощаются - никогда.
     
  23. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Блас де Отеро

    МОРЕ

    Море
    вокруг Испании:
    зеленое
    Кантабрийское,
    лазурное Средиземное,
    античное море Кадиса,
    где с горем
    граничат валы,
    и стих мой
    скорбит, мешаясь
    с лязгом цепей и уключин,
    девичье море
    Кончи,
    Малаги синее море...

    ***

    Уснула луна над Галисией.
    Не спится луне над Валенсией.

    Луна, сомкнувшая руки.
    Луна, объятья раскрывшая.
    Галисия веки смежает.
    Валенсия не засыпает.

    Размытая дымка Атлантики
    Синева Средиземного моря.

    Хуан Рамон Хименес

    Атлантика

    Бездна одиночества одна.
    И один идешь к ней издалека -
    одиноко, как одна волна
    в одиноком море одинока.


    [​IMG]Художник Юрий Шабельский. Воспоминания о зимней Атлантике​
     
  24. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Слава Курилов
    Ночь и море

    Я не могу забыть ту ноябрьскую ночь. Если бы кто-нибудь рассказал мне, что видел Средиземное море абсолютно неподвижным и гладким, как озеро, я бы, возможно, поверил, потому что вспомнил бы эпизод из Библии, когда Иисус Навин попросил Бога остановить солнце. Ведь если солнце остановилось, наверное, и море может стать неподвижным?

    Тот вечер был необычным. Край солнца легко коснулся горизонта, солнечный диск стал увеличиваться до огромных размеров, расплываться и покачиваться. На нем появились темные полосы, пятна и силуэт далекого судна. Большое красное полушарие продержалось еще минуту-другую — и остались только небо и море. Я отстоял свою вахту, но спать не хотелось. Море как будто затаилось — ни малейшего ветерка. Берег Северной Африки был по карте сравнительно близко, каких-нибудь сорок-пятьдесят миль, но вокруг, насколько хватало взгляда, не было видно никаких признаков земли.

    Я вышел на корму — она была безлюдной. Небо оставалось безоблачным, не считая одного-единственного кучевого облака, внезапно выросшего на западе у самого горизонта. Если бы я не видел, как оно появилось, я бы не поверил, что это облако. Над нами в небе величественно парил остров. Фиолетовые горы четко выделялись на фоне темно-красного неба, и над ними сиял серп молодой луны. Небо, сначала подсвеченное снизу солнцем, потемнело, но луна становилась ярче и освещала вершины гор сверху, сохраняя их четкие очертания. Горы поднимались все выше и выше. Серп луны чуть-чуть опустился над серединой острова. Прошел час, другой — остров не удалялся. Создавалось впечатление, что мы движемся вокруг него: показались новые, ранее не видные вершины; освещенные луной склоны чередовались с густыми тенями скрытых долин. Наш корабль, казалось, становился все меньше и меньше на фоне гор, двигаясь кормой вперед, не в силах вырваться из их магического притяжения.

    Когда луна приблизилась к самой оконечности острова, на ее пути оказался склон высокой горы. Очертания острова стали расплываться, он удалялся и выпускал корабль из своего притяжения. Наконец остров исчез в темноте, как будто опустили занавес.

    «Такого не может быть!» — невольно прошептал я. Но это было. Море исчезло. Под нами была бездна, усыпанная яркими звездами. Созвездие Ориона, перевернутое, оказалось далеко внизу. Плеяды были и над головой, и в глубине бездны, под днищем судна. Корабль плавно парил в пространстве в центре одной гигантской сферы. Поверхность моря была неподвижна и совершенно прозрачна. Было очень тепло. Густой неподвижный воздух, пропитанный ароматами моря, хотелось потрогать рукой. Все вокруг нас было залито прозрачным звездным светом. Тени мачт и надстроек судна висели прямо в пространстве. Линии горизонта не было видно. Звезды сверкали везде: и внизу, и вверху. Чуть впереди на носу судна из ничего появлялись светящиеся нити и тут же рассыпались множеством огоньков. Временами откуда-то снизу, из-под днища судна, вспыхивало яркое зеленоватое свечение. Машину остановили. Корабль мягко скользил по инерции. Стало очень тихо. У носа судна послышался нежный рокот бурунов. Периодически множество фосфоресцирующих искр превращали буруны в россыпь огней, а тот же загадочный яркий источник окрашивал буруны мертвым матово-зеленым светом. Я пытался найти этот источник, заглядывал вниз и с правого, и с левого борта, но взгляд проваливался в бездну, и я видел только звезды.

    Ни малейшего дуновения ветерка. Очень тихо. Я напряг слух: не слышен ли шорох движения звезд?
    Мачта чуть качнулась — это на палубе заработала лебедка, вбирая в себя часть троса.
    На корме, за бортом, где трос с гирляндой приборов уходил в ничто, появилась стая парящих в пространстве рыб на фоне звезд. Трос, двигаясь, высекал спирали фосфоресцирующих огней, что и привлекало зрителей-рыб.

    Между Большой Медведицей вверху и ее зеркальным отражением внизу были видны непрерывные вспышки молний. Откуда они, если нет облаков?
    Корабль лег в дрейф и завис в пространстве.

    Набегавшись от носа к корме и от борта к борту, я взобрался на мачту, удобно устроился и оказался в самом центре Вселенной. Скопление звезд у Млечного Пути в одной стороне неба было ярче, создавало густые тени. Там, внизу, среди звезд, я увидел и собственную тень.

    Шел час, другой, третий. Прямо из ничего — там, где должна была находиться линия горизонта, — рождались все новые и новые созвездия.
    Обычно Венера протягивала тоненькую светящуюся дорожку к борту судна, но на этот раз струйки света вперемежку с маленькими звездочками вертикально стекали вниз, к той, другой, Венере.
    Яркое зеленоватое свечение периодически вспыхивало под днищем судна с обоих бортов. Сполохи молний среди звезд слабо высвечивали черту горизонта, как будто там шла война с инопланетянами.

    Под утро звездный свет погас, а на востоке стал медленно растекаться густой бордовый цвет, окрасивший поверхность воды багряными узорами. И следом за ним, закрывая гигантское ночное представление, показался краешек солнца, окончательно разделивший Вселенную на море и небо.
     
  25. Ондатр

    Ондатр Модератор

    Сообщения:
    36.377
    Симпатии:
    13.700
    Тур Хейердал Путешествие на Кон-Тики.

    Стоило только выставить ночью на палубу зажженный керосиновый фонарь, как со всех сторон мчались на огонек большие и маленькие летучие рыбы. Часто они натыкались на бамбуковую хижину или парус и беспомощно падали на палубу. Находясь вне своей родной стихии - воды, - они не могли взять разгон, чтобы подняться в воздух, и лежали на палубе, беспомощно трепыхаясь, похожие на пучеглазых сельдей с длинными узкими плавниками. Иногда с палубы раздавался взрыв крепких слов - это выпрыгнула из воды летучая рыба и на большой скорости шлепнула по лицу пострадавшего. Они мчались обычно как оглашенные и если попадали в лицо, то оно сразу начинало гореть и щипать. Но потерпевшая сторона скоро забывала об этом не спровоцированном нападении. Ведь это и было, несмотря на все превратности, романтикой моря - со всеми его дарами, с восхитительными блюдами из рыбы, прилетавшей прямо на стол. Мы жарили летучих рыб на завтрак; и то ли это зависело от рыб, то ли от повара и нашего аппетита, но по вкусу они напоминали нам форель.

    Первой обязанностью кока, когда он просыпался, было обойти плот и собрать всех летучих рыб, которые за ночь приземлились на нашей палубе. Обычно мы находили около полудюжины рыб, а однажды утром собрали двадцать шесть штук. Кнуту пришлось один раз очень расстроиться: он готовил завтрак и поджаривал хлеб, а летучая рыба, вместо того чтобы попасть прямо на сковородку, ударилась об его руку.

    Свою истинную близость с морем мы полностью осознали лишь тогда, когда Турстейн, проснувшись в одно прекрасное утро, нашел на подушке сардинку. В хижине было так тесно, что Турстейн клал подушку в дверях и кусал за ногу всякого, кто, выходя ночью из хижины, нечаянно наступал ему на лицо. Он схватил сардинку за хвост и дал ей самым наглядным образом понять, что питает глубокую симпатию ко всем сардинам: он отправил ее на сковородку. Мы постарались убрать подальше свои ноги и предоставили Турстейну на следующую ночь больше места; но тогда произошло событие, которое вынудило Турстейна устроиться спать на груде кухонной утвари, сложенной в радиоуголке.

    Это произошло несколькими ночами позже. Было облачно и очень темно. Турстейн поставил керосиновый фонарь около головы, с тем чтобы ночные дежурные видели, куда они ступают, когда выходят из хижины или входят в нее. Около четырех часов ночи Турстейн проснулся от того, что фонарь упал и что-то мокрое и холодное шлепало по его ушам. "Летучая рыба", подумал он и протянул в темноту руку, чтобы сбросить ее. Но он схватил что-то длинное и скользкое, извивавшееся подобно змее, и моментально выпустил, потому что почувствовал ожог. Пока Турстейн пытался зажечь фонарь, невидимый ночной гость прыгнул прямо к Герману. Герман немедленно вскочил, разбудил меня, причем я решил, что к нам забрался кальмар, разгуливающий по ночам в этих водах. Наконец мы зажгли фонарь и увидели торжествующего Германа, державшего за голову длинную, тонкую рыбу, которая, как угорь, извивалась в его руке. Рыба была около одного метра длиной, узкая, как змея, с черными глазами, удлиненной мордой и челюстями, усеянными острыми, как бритва, зубами, которые могли отгибаться назад, чтобы легче было проглатывать добычу. Герман сильно сдавил свою добычу, и внезапно из желудка, вернее - из пасти, хищницы выскочила пучеглазая рыбка длиной около 20 сантиметров, а несколько минут спустя вторая, точно такая же. Это были, бесспорно, глубоководные рыбки, сильно пострадавшие от зубов рыбы-змеи. Тонкая кожа этой рыбы была голубовато-фиолетовой на спине и серовато-синей на брюшке, и она отставала клочьями, когда мы к ней прикасались.

    Поднятый нами шум разбудил наконец Бенгта. Мы поднесли рыбу-змею к самому его носу. Он сел сонный в своем спальном мешке и важно сказал:

    - Нет, таких рыб на свете не бывает.

    После этого он спокойно повернулся на другой бок и заснул.....

    Много неожиданностей таит в себе океан для тех, кто живет в помещении, пол которого находится почти на одном уровне с морем, кто бесшумно и медленно скользит по его поверхности. Один охотник с шумом пройдет по лесу и, вернувшись домой, скажет, что ни один зверь ему не попался. Другой же тихонько сядет на пенек и будет терпеливо ждать, и зачастую вокруг него что-то зашуршит и зашелестит и мелькнут чьи-то любопытные глаза. То же самое происходит и на море. Обычно мы идем по морю под шум и стук поршней, и за нами вырастают пенящиеся буруны. Поэтому, возвращаясь, мы говорим, что в открытом море не на что смотреть.

    Мы же на плоту скользили по самой поверхности моря, и не проходило ни одного дня без того, чтобы нас не навещали любопытные жители океана, которые извивались и кружили вокруг нас, а некоторые из них - золотые макрели и рыбы-лоцманы - вели себя совсем бесцеремонно и почти на всем протяжении плавания следовали за нами, день и ночь кружась вокруг плота.

    Наступала ночь, на темном южном небе загорались яркие звезды, и тогда море вокруг нас начинало светиться, соперничая в своем блеске с далекими звездами; а светящиеся планктонные организмы были так похожи на раскаленные угольки, что мы невольно отдергивали голые ноги, когда набежавшая волна заливала корму и яркие огоньки вспыхивали около нас. Мы поймали несколько таких огоньков и увидели, что это были маленькие, ярко светящиеся рачки, вроде креветок. В такие ночи нас иногда пугали два больших круглых светящихся глаза, которые внезапно появлялись из глубины моря вблизи плота и пристально, как бы гипнотизируя, смотрели на нас. Казалось, что это сам морской черт. Обычно это были огромные кальмары, колыхавшиеся на волнах, и их зеленые сатанинские глаза светились во мраке подобно фосфору. Иногда такие светящиеся глаза принадлежали глубоководной рыбе, которая поднималась со дна моря только ночью и, привлеченная светом, шевелясь, глазела на фонарь. Несколько раз, когда море было тихим, в темной воде вокруг плота неожиданно появлялось множество круглых голов диаметром в 2-3 фута. Они лежали неподвижно и пожирали нас своими большими пылающими глазами. Бывали также ночи, когда мы видели в глубине моря большие шары, диаметром в один метр и больше, которые то вспыхивали, то угасали, как будто кто-то зажигал и гасил электрический свет.

    Постепенно мы привыкли к тому, что у нас под ногами живут всевозможные подземные или, вернее, подводные твари, но тем не менее мы каждый раз удивлялись появлению какого-нибудь невиданного существа. Однажды, около двух часов ночи, когда небо было затянуто облаками и рулевой не мог отличить черное небо от черного моря, он заметил в воде тусклое мерцание, которое постепенно приняло очертания большого животного. Трудно сказать, то ли это светился прилипший к телу животного планктон, то ли у него самого была фосфоресцирующая поверхность - во всяком случае, свечение придавало призрачному животному неясные и беспрестанно меняющиеся формы. То оно казалось кругловатым, то овальным и даже треугольным, то вдруг оно делилось пополам, и обе части плавали под плотом взад и вперед независимо одна от другой. В конце концов вокруг плота медленно плавали три таких огромных светящихся призрака. Это были настоящие чудовища, только видимая их часть имела 6-метровов в длину.

    Мы, разумеется, все выбежали на палубу и с интересом следили за танцем призраков. Проходили часы, а они все следовали за плотом. Таинственные и бесшумные светящиеся провожатые все время плыли под водой, большей частью у правого борта, где был фонарь, но иногда они ныряли под плот или шли с левого борта. Судя по светящимся спинам, эти животные были больше слонов, но они, во всяком случае, не были китами: они ни разу не всплывали подышать. Может быть, это были гигантские скаты, очертания которых менялись, когда они поворачивались в воде? Мы держали фонарь у самой поверхности воды, пытаясь выманить их и рассмотреть, но они не обращали на свет никакого внимания. С наступлением рассвета они, как и подобает настоящим привидениям и духам, скрылись в глубинах океана. ...

    Уже одно то, что самое крупное животное на земле - синий кит - питается исключительно планктоном, доказывает высокую калорийность входящих в него микроорганизмов. Наш способ ловли планктона небольшой сеткой, которая зачастую оказывалась изжеванной голодными рыбами, показался нам крайне примитивным, когда мы однажды, сидя на плоту, увидели, как проплывающий мимо кит выбрасывал фонтаны воды и отцеживал через решетки роговых пластинок планктон.

    - Почему бы вам, пожирателям планктона, не последовать его примеру? - ехидно спросили нас однажды Турстейн и Бенгт, когда мы потеряли в волнах нашу сеть. - Сделайте хороший глоток, а затем процедите воду через усы.

    Мне случалось видеть китов на далеком расстоянии с пароходов и вблизи - в музеях, но они казались мне ненастоящими, и я никогда не относился к этим великанам так же, как к другим подобным им теплокровным животным - например, к лошади или слону. С биологической точки зрения, я был вынужден признать, что кит настоящее млекопитающее, но всем своим существом он все-таки напоминал мне огромную, холодную рыбу. Но мое отношение к китам в корне изменилось, когда они появились около нашего плота. Однажды мы завтракали, устроившись, как обычно, на краю плота, поближе к воде, так, что достаточно было лишь слегка наклониться, чтобы ополоснуть кружку, и вдруг все мы вздрогнули от неожиданности, услышав позади себя тяжелый храп плывущей лошади. Огромный кит вынырнул из воды и смотрел на нас. Он находился так близко, что было видно, как кожа внутри его дыхала блестит, словно лакированный ботинок. Мы отвыкли здесь в море от настоящих вздохов - ведь все живые существа бесшумно скользили вокруг, они не имели легких и лишь слегка раздували жабры. Мы тотчас прониклись чувством теплой симпатии к своему старому троюродному брату-киту, который, подобно нам, забрел так далеко в море. Вместо холодной, похожей на жабу акулы, которой незачем даже нос высовывать, чтобы подышать свежим воздухом, к нам в гости явилось существо, отдаленно напоминавшее веселого, откормленного бегемота из зоопарка. Кит подплыл к самому борту плота, еще раз вздохнул, что произвело на меня самое благоприятное впечатление, и скрылся в глубинах океана. Киты навещали нас много раз. Чаще всего это были небольшие морские свиньи и касатки, резвившиеся вокруг нас на поверхности воды большими стаями, но иногда к нам наведывались кашалоты и другие гигантские киты, которые подплывали в одиночку или небольшими группами. Иногда они плыли мимо на очень далеком расстоянии, проходя, как далекие корабли, у самого горизонта и выбрасывая время от времени в воздух фонтаны воды, но бывало, что они шли прямо на нас. В первый раз, когда огромный кит изменил свой курс и стремительно направился прямо к нам, мы решили, что столкновение неизбежно.

    Он все приближался и приближался, и мы все отчетливее слышали его тяжелое пыхтенье и глубокое дыхание. Когда он высовывал голову из воды, казалось, что какое-то огромное, толстокожее, неуклюжее сухопутное животное продирается сквозь воду и оно так же не похоже на рыбу, как летучая мышь на птицу. Он подплыл вплотную к левой стороне плота. Мы все кинулись туда. Один из членов экипажа влез на мачту и сообщил, что видит еще семь-восемь китов, плывущих на нас.

    Огромный, блестящий от воды черный лоб был на расстоянии не более двух метров от плота, когда великан наконец нырнул. Мы увидели, как гигантская иссиня-черная спина медленно ушла под самый плот прямо у наших ног. Несколько секунд он лежал неподвижной и темной громадой, а мы, затаив дыхание, рассматривали горбатую спину гигантского млекопитающего, которое было значительно длиннее плота. Но вот кит начал медленно опускаться и исчез в голубоватой воде. Тем временем нас окружила вся стая, но ни один из китов не обращал на нас никакого внимания. По всей вероятности, киты только тогда разбивают могучим ударом хвоста в щепки китобойные суда, когда они подвергаются нападению. Все утро киты пыхтели и сопели вокруг нашего плота, появляясь там, где мы их меньше всего ожидали, но ни один из них не задел ни плота, ни кормового весла. Киты плескались в воде, наслаждаясь жаркими лучами солнца. Но в полдень вся компания, будто бы по сигналу, нырнула в воду и мгновенно исчезла.

    Нам приходилось находить под своим плотом не только китов. Ведь если откинуть в хижине цыновки, на которых мы спали, то в щели между бревнами видна была плескавшаяся кристально чистая голубая вода. Подождав мгновенье, можно было увидеть плавник или спину какой-нибудь проплывавшей поблизости крупной рыбы, а то и целую небольшую рыбку.

    Если бы щели между бревнами были немного шире, то мы могли бы устроиться с удочками в постели и удить у себя под матрацами.
     
    La Mecha нравится это.

Поделиться этой страницей