Закон реки и запах моря

Тема в разделе "Христианство и иудаизм", создана пользователем La Mecha, 13 июн 2014.

  1. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Х.У. фон Бальтазар

    "Сердце мира":

    " ...Как и любое другое существо, человек рождается в плену: душа, тело, мысли, одежда — у всего этого есть свои границы, и все это само по себе тоже служит границей.
    Как велико расстояние от одного живого существа до другого! Даже если оба эти существа любят друг друга и протягивают — каждый с берегов своего острова — друг другу руки, их попытка обменяться своим одиночеством, обмануться в поисках единства обречена на столкновение с невидимой преградой, с холодным стеклом, о которое бьются плененные птицы. Никто не в силах вырваться из своего заточения, никто не знает, кто заточен в соседней темнице...
    ... За многообразие приходится платить горькой ценой разделенности. В самом существовании в роли «отдельного» уже заключено отречение.

    Сияющее зеркало разбито вдребезги, безграничный образ распылен по всему миру, сам же мир — груда осколков. Но каждый из обломков наделен ценностью, от каждого фрагмента исходит сияние, напоминающее о тайне его происхождения, каждая конечная вещь напоминает о вещах бесконечных: это обещание чего-то большего, возможность некоего прорыва; зов этот столь сладок, что в миг, когда он на мгновение напоминает о себе, когда он прорывается сквозь оболочку и предстает свободным от пепельных одежд повседневного, внезапное желание следовать за ним заставляет пульс биться сильнее: перед нами нечто чудесное и безмерно радостное.
    Печать истоков, лобзание праначала, залог некогда потерянного единства. Однако зерно этого желания всегда остается непостижимым и таинственным; тот, кто попытается его ухватить, остается ни с чем: в его руках оказывается яблоко Адама, а вовсе не плод Древа Жизни, для которого не существует никаких границ.

    [​IMG]
    Л. Зубова

    Небесный образ, растворяясь в легком мареве, с грустной улыбкой ускользает. То, что казалось бесконечным, вновь оказывается среди голых стен, и оба — ищущий и тот, кого он ищет, — возвращаются в свою тюрьму.

    Пространство разделяет, Время же соединяет всё со всем. Оно струится не вокруг тебя, как будто ты простая щепка на поверхности — оно протекает сквозь тебя, ты сам погружен в эту реку. Ты сам эта река. Скорбишь ли ты — доверься времени: вскоре оно заставит тебя смеяться. Смеешься ли ты — это продлится недолго: вскоре смех сменится слезами. Ты переходишь от одного настроения к другому настроению, от одного состояния к другому, от пробуждения ко сну и от сна — вновь к пробуждению.

    Поток несет тебя все дальше и дальше, и вот однажды утром приходит время действовать. Ты чувствуешь себя ребенком и думаешь, что никогда не преодолеешь бессилия собственного детства — детства, в четырех стенах которого ты заперт без окон и дверей. Но взгляни — эти стены сами по себе подвижны и изменчивы, и все твое бытие превращает тебя из ребенка в юношу.

    [​IMG]
    Л. Зубова

    Из тебя самого исходят ранее скрытые истоки, они растут подобно цветам, они раскрывают перед тобою новые возможности, и вот однажды ты видишь, что мир вокруг тебя стал взрослым. Время мягко перемещает тебя от одной округлой линии к другой, и по мере твоего движения перед тобой возникают новые перспективы и горизонты: ты начинаешь любить превращения, ты предвкушаешь немыслимые приключения.

    Ты угадываешь направление, ты чувствуешь, что приближается отплытие и ощущаешь запах моря.
    И ты видишь: то, что меняется в тебе, меняется и во всем, что тебя окружает; каждая точка, которую ты в спешке пересекаешь, сама находится в движении. Она стремительно сдвигается, и при этом неизвестно куда; в ней свершается ее собственная долгая история, и конечная цель этой истории неведома ей самой. Ты смотришь в ночное небо: величественно вращаются звезды; как виноградными гроздьями, они окружены планетами. Звезды движутся в какую-то заранее им уготованную даль, в неизведанные пространства.

    Но закон все же существует — это таинственный закон изменения, который может познать лишь тот, кто изменяется сам. Ты не можешь вытащить реку на берег, чтобы исследовать ее как рыбу, чтобы понять те правила, по которым она движется. И ты сам можешь научиться плавать, лишь находясь в воде.

    [​IMG]
    Л. Зубова

    Мудрые рода человеческого пытаются познать основу бытия, но не могут ничего иного, как только лишь описать одну из волн потока.
    На созданной ими картине течение застыло; подлинным оно станет лишь тогда, когда будет вновь отпущено в странствие.
    Нет, закон заключен в реке, и познать его можно лишь в движении. Совершенство заключено в свершении движущегося. Никогда не думай, что ты «достиг». Забудь то, что осталось позади. Тянись к тому, что перед тобою. В превращениях, в которых ты теряешь некогда тобою схваченное, ты наконец-то превратишься в то, по чему ты тосковал и чего ты жаждал.
    Доверься Времени. Время — это музыка; пространство, в котором эта музыка раздается, есть грядущее. Симфония сочиняет саму себя, такт за тактом, и в своем самосозидании черпает из неисчерпаемых запасов Времени.

    Твоя жизнь будет одним сплошным дыханием, в спокойно — бессознательном движении легких от вдоха к выдоху и обратно. И ты сам станешь воздухом, вдыхаемым и выдыхаемым в чередовании приливов и отливов. Ты станешь кровью в биении сердца, которое будет втягивать тебя и выталкивать, которое пленит тебя в колдовском сплетении своих жил.

    Ты чувствуешь Время, но не чувствуешь этого сердца? Ты чувствуешь поток благодати — теплый, алый поток — который обрушивается на тебя, и не чувствуешь, что ты любим? Ты ищешь доказательства — однако ты сам это доказательство. Ты пытаешься уловить его, это Неизвестное, в снасти твоего знания — и вот, ты сам пойман неотвратимой сетью его мощи. Ты пытаешься постичь — но ты сам уже постигнут. Ты пытаешься одолеть — но тебя самого уже одолели. Ты думаешь, что ищешь — но тебя самого давно и навсегда нашли. Ты ощупываешь себя, пытаясь сквозь тысячи покровов нащупать свое живое тело — и думаешь притом, что не чувствуешь руки, что, проникнув насквозь, касается твоей обнаженной души? Ты мечешься в горячке твоего беспокойного сердца и называешь это религией, но в действительности то судороги рыбы, выброшенной на палубу корабля. Ты хотел бы найти Бога, пускай даже ценой несчетных скорбей — и вот, что за поражение! — все содеянное тобою оказалось тщетным, ибо Бог уже давно держит тебя в своих ладонях.


    Он был Свет, но все вокруг были слепы.
    Он был Слово, но все вокруг были глухи.
    Он был Любовь, но никто даже не предполагал, что она существует.
    Он проходил через толпу, и хотя толпа чуть Его не раздавила, никто не увидел Его.
    Его Божественный взгляд упал на вот этого юношу или на вон ту девушку, но те не почувствовали этого взгляда и рассеянно смотрели мимо.
    В блеске всемирной ночи пламя Его казалось более жалким, чем огонь свечи на ветру.
    Голос Его был слышен так же, как пение птицы, тонущее в грохоте водопада. Два мира пересеклись в Его душе, а окинуть и тот и другой единым взглядом было попросту невозможно.
    Вот она, эта повседневная жизнь, эта улица, полная людьми, что заняты своим делом — тем или другим. Вот сапожник или пекарь, вот продавец молока, а вот разносчик писем; платье их несет отпечаток тех занятий, что они распределили между собою. Эти люди ввели начальство и установили учреждения, которые должны надзирать за порядком. Некоторые из этих людей называют себя поэтами; они описывают в стихотворной форме свой образ жизни или те настроения, которыми отмечено их существование. Другие люди заняты тем, что регулируют человеческие отношения с Высшим Существом. Многие знакомы между собой и приветствуют друг друга при встрече. И все при этом знают: вместе мы составляем то, что называется человечеством. Поток гордости и чувство неподдельного восторга охватывает
    их при мысли: мы — некий совершенный круг, смысл и закон которого заключен в нем самом; между нами условлено, что никто из нас не покинет пределы этого закрытого со всех сторон сада...

    Он, однако, смотрел на все это иначе. Он смотрел на них глазами Своего Отца: то, что они называли недостатками, было для Него чудовищной проказой, поразившей лицо и все тело, было зудом, гниением, пожирающим души этих людей, превращающим их в калек.
    То, что они называли узами, было на самом деле тяжкими не разбиваемыми цепями, которые эти люди тащили на себе, погоняемые демонами; а то, что называлось «трезвым осознанием своих возможностей», было по сути своей лишь безграничным отчаянием.
    Подобная голодному отупению пустота зияла в их душах, и это была не та пустота, в которой открываются новые пространства, но некая узкая, ограниченная пустота, лишившая этих людей головы и рассудка.
    Они проходили мимо, облеченные в уродство своей наготы, хотя думали каждый про другого, что тот одет.
    Они утратили чувство холода, ибо болезнь их была столь коварна, что незаметным образом лишила их всякого чутья.
    Они были мертвы, они умерли столь основательно, что думали про себя, что живы.
    Они были так отграничены от Бога и так далеки от Его истины, что думали, что все на самом деле в порядке.
    Они были столь подвержены греху, что никто из них не имел ни малейшего понятия о том, что такое грех.
    Они были столь бесповоротно отвергнуты, что считали себя избранными. Они были столь окончательно обречены на бездну и пламя, что принимали бездну за Бога, а пламя за любовь.
    И вот, Он пришел к пределам их страны
    Они несомненно будут раздражены. Они перепутают все и вся. Речи Его и рассказанные Им притчи будут восприниматься ими как некая новая мораль или план по усовершенствованию мира, Он же Сам — как некий религиозный учитель. А если Он распахнет Свой плащ, и на них упадет луч, исходящий из Его Сердца, они придут в ярость и, вскричав: «Богохульство!» — начнут поднимать с земли камни — до тех пор, пока Он вновь не укроется за маской.
    И в конце концов они изгонят его — изгонят во имя мирового порядка и страха Господня, изгонят как опасного скандалиста (ведь Он искушает народ!) и покажут тем самым пример всем последующим временам.
    Пусть будет человеком, как все, или — пусть остается Богом.
    Они перепутают все и вся.
    Они будут заискивать перед Ним, будут пытаться втянуть Его в свой круг, использовать Его в своей тяге к власти и совершенству, в своей борьбе за первые места.
    Там, где Он проявит благочестие, они проявят бесстыдство, а если Он попросит их о любви, о спасительной близости и теплоте, они отстранятся от Него и вытолкнут Его назад — в ад Его Божественного одиночества.

    [​IMG]

    «Жил некий человек, у которого было два сына…» И дети слушают, и хлопают в ладоши, и просят: еще какую-нибудь историю!
    «Был некогда один крестьянин, и раз пошел он на поле, чтобы сеять…»
    Еще сто подобных историй, и дети слушают их с раскрытым ртом и с широко распахнутыми глазами, находя все это потешным и забавным.
    Все человеческое может стать притчей; но сегодня, когда Премудрость стала переодетым Странником среди людей, все, что сотворила она некогда со своих надзвездных высот, превратилось в обычную скамью, на которую она должна подняться, чтобы голос ее был услышан.
    Но Странник продолжает, и, чтобы сказки его были услышаны так, как нужно, привносит в них некий чужеродный призвук. Некий привкус, некий аромат Его отчизны.
    Некий ветер веет в них, ветер, что овевает все сущее, и этот ветер можно услышать, хотя никто не знает, откуда он приходит и куда удаляется.
    Что- то должно все же тронуть этих людей, заставить их вспомнить о чем-то давно позабытом.
    Невидимая стрела кротко и незаметно должна ранить их, должна попасть в безошибочно найденную точку.
    Через жалкий лепет человеческих слов должна проступать далекая музыка Рая, и пониманием должны наполниться паруса этих душ.
    Но у них есть уши, и они не слышат.
    У них есть разум, но они неразумны.
    Все их чувства ограждены от реального мира.
    Не только слова Его, но и дела и поступки истолковать они не в силах.
    Лишь в пределах замкнутого своего круга они могут найти какое- то место для произошедшего, опустив его до доступного их пониманию.

    Новое понятно лишь тогда, когда оно лишь какая-то часть старого.
    Люди эти подобны скоту, что видит лишь траву, которую поедает, ибо только траву способно переварить их чрево.

    Если в пустыне Он раздает им хлеб, они тупо думают, что нашли, наконец, себе хозяина и плетутся за ним, как стадо горных коз, учуявших запах соли и пота.
    И Он должен скрываться, спасаться от них бегством, чтобы избавить себя от их жадности и похоти.
    Нет, ни речи, ни дела ни к чему не приводят.
    Вначале нужно создать глаза, которые смогут Его видеть, приделать этим людям отсутствующие у них уши, способные слышать, дать неведомое им осязание, чтобы они могли ощутить Бога, новое обоняние, новое чувство вкуса — чтобы они могли вдыхать благоухание Бога и есть Его еду.
    Он должен дать им новый дух — новый в самих его основаниях. Но за все это придется заплатить высшую цену:
    Он должен взять на Себя их смерть и принять на Себя их отупевшие чувства, Он должен лишиться Своего Отца и небесного мира.
    Сердце Его разрешится от бремени через смерть и ад. Уничтожив себя, это Сердце станет бесформенным морем и позволит им пить из себя, предложит себя как любовный напиток, который наконец-то очарует слишком трезвое сердце человека.
    Сердце Мира должно создать свой собственный мир. Глава Мира должен Сам создать Себе плоть. В мире издавна властвовал закон: любовь привлекает то, что прекрасно, то, что тянет к себе, то, что достойно нашей любви.
    Любое из достоинств возлюбленного способно воспламенить любовь и насытить ее.
     
  2. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    " Если у тебя в доме есть огонь, храни его в несгораемом очаге и укрывай его, иначе довольно искры, и ты не успеешь оглянуться, как станешь жертвой пожара вместе со всем, что у тебя есть.
    Если внутри тебя — в твоем несгораемом сердце — Владыка мира, окружи Его оградой и обращайся с Ним осторожно, иначе Он начнет предъявлять к тебе всякие требования, и ты не будешь знать, куда Он тебя погонит.
    Держи поводья крепко. Не выпускай руля из рук.
    Бог опасен. Бог есть пламенеющий огонь.
    Бог все это в твоем случае уже предусмотрел. Пускай Он Сам предостережет тебя: «Тот, кто возложил руку на плуг и оглядывается назад, тот недостоин Меня. Тот, кто не любит Меня больше отца и матери, больше возлюбленной и больше отчизны, больше себя самого, тот не достоин Меня».
    Будь внимательнее: Он большой притворщик; Он начинает с малой любви, с небольшого огня, и ты не успеваешь опомниться, как Он охватывает тебя целиком, и ты у Него в плену.
    И если ты дал уловить себя, ты пропал, ибо там, наверху, нет никаких границ.
    Он — Бог, Он привык к бесконечности.
    Он засасывает тебя вверх, как циклон, он швыряет тебя вверх и вниз, подобно водяному смерчу. Обрати внимание: человек создан в определенных измерениях, в определенных границах; но Этот не знает никаких измерений.
    Он — искуситель сердец.
    Взгляни на Него: вот Он стоит там, на ступенях храма, среди клокочущей толпы. Вот Он раскрывает руки и возвышает Свой голос, чтобы потрясти человеческое сердце в его сокровенных глубинах: «Кто жаждет, пусть придет ко Мне, и кто верит, пусть пьет из Меня. Ибо сказано в Писаниях: Источники воды живой изливаются из Него».

    Остерегайся этого напитка! Действительно, Он сказал однажды некой женщине: «Каждый, кто пьет воду из земного источника, возжаждет вновь. Но тот, кто пьет воду, которую Я дам ему, не будет жаждать вовек». Остерегайся, ибо было также написано: тот, кто пьет из источника мудрости, будет жаждать опять, и жажда его будет сильнее, чем прежде.

    Я боюсь, что именно ему суждено узнать, что такое настоящая жажда, и чем ненасытнее он будет пить, тем невыносимее будут возрастать его страдания. Поставив себя под власть законов безграничного, этот человек начнет страдать от головокружения.
    Будь осторожен, Он приглашает тебя потерять душу, чтобы приобрести ее. Он имеет в виду любовь.

    Он требует от человека невозможного.

    Он не видит, что человек создан для счастья в определенных пределах: один-два года вместе с любимым существом, прогулка по полям или просто блюдо земляники. Какая-нибудь книга, картина, скамейка в тени деревьев. Приятно потрескивающий камин. Прогулка холодной ночью. Упоение битвы. Величие чьей-либо смерти. Во всем этом есть некий вечный смысл, но непременно облеченный в форму некоторого законченного мгновения. Это всегда самодостаточно и невыразимо.

    Подобно плоду, мир созревает и наливается спелостью, чтобы, исполнясь Божественного смысла, упасть к ногам вечности. Спроси об этом у поэтов.

    Но для нас Он несомненно опасен. С Его стороны было неразумно так скомпрометировать Себя, ибо слова Его звучат как откровенный призыв к мятежу: «Огонь Я пришел низвести на землю, и как бы Я хотел, чтобы он разгорелся».

    Если бы Он оставил при Себе избыток Своих душевных сил или, скажем, ограничился разовым представлением Своего искупительно-любовного фейерверка перед глазами изумленных зрителей, можно было бы не возражать.

    Мы могли бы благодарно Ему похлопать, устроить Ему «бурные аплодисменты, переходящие в овацию», поблагодарив Его за столь неожиданный и к тому же бесплатный подарок, выданный творению по торжественному поводу.
    Мы могли бы гордиться тем, что арена человеческого сердца, видевшая немало выдающихся акробатов, достигла своих вершин благодаря Божественному сальто-мортале.

    Но Он не хочет, чтобы все было, как прежде. Он выставляет напоказ Свои смертельные прыжки как объект для подражания, Он заставляет людей покидать свои пределы ради подобных авантюр, смертельная опасность которых несомненна.
    Его огонь должен разгореться в других. То там, то здесь Ему удается взорвать чью-либо душу, подобно динамиту, после чего в округе вдребезги разлетаются стекла и вздрагивают фундаменты домов.
    Что нужно сделать, если возникает опасность большого пожара? Прежде всего, эту опасность нужно изолировать.

    Нужно лишить ее питательной среды, и, если возникает необходимость, просто снести окружающие кварталы. В горящем лесу прорубается просека, в горящей степи прорывается ров. И мы тоже должны оградить Его стеной. Создайте вокруг Него безвоздушное пространство, в котором не смогут дышать ни огонь, ни любовь! Придушите Его — но только тихо и спокойно.
    Поймайте Его на слове, это самый надежный способ: «Царство Мое не от мира сего».
    Вот вам и подходящий ключ!
    Его царство не от мира сего, оно — не этот мир. Сколь возвышенно! Сколь небесно! Он — Владыка иного, высшего Царства!
    Возвеличьте Его, отправьте Его в это высшее Царство!
    Предоставьте Ему Его Царство, и Он должен будет предоставить нам наше.

    Совершенно не нужно указывать Ему по-хамски на дверь.

    Сделайте это предельно респектабельно: выпроводите Его с честью, проводите Его с благодарностью в самом лучшем и невинном смысле этого слова.
    Не спорьте с Ним, напротив — соглашайтесь с Ним во всем: и с тем, что Он пришел свыше, а мы — снизу, и с тем, что Он — свет миру, и тьма не объяла Его, и с тем, что Он пришел, чтобы вернуться назад к Отцу. Ибо вы должны понять: Ему нужна Ваша близость, Он хочет поселиться в вас и смешать Свое дыхание с вашим.
    Он хочет быть с вами во все дни до скончания века. Он стучится в каждую душу, Он притворяется малым и незаметным, чтобы вмешиваться во все ваши дела и заботы. Он входит неслышно, чтобы никого не беспокоить, чтобы остаться неузнанным, чтобы присутствовать инкогнито на этой суетливой земной ярмарке.

    Он ищет доверия, ищет знакомства, он нищенски выпрашивает у вас вашу любовь. И здесь уместно проявить твердость. Нельзя переходить границ положенного. Он Бог и должен таковым оставаться.
    Он не смеет унижаться подобным образом. Необходимо самым богобоязненным образом напомнить Ему о Его обязанностях перед Самим Собой.
    Если Он возникает перед вами из устроенной им засады и пытается овладеть вашим сердцем при помощи одной из Своих всем хорошо знакомых ухваток, и сердце ваше вдруг начинает судорожно биться, нужно как можно быстрее склониться перед Ним и произнести как можно более смиренно: «Господи, отойди от меня, ибо я — человек грешный».

    Согласитесь, что это вполне подобающая дистанция. А если Он с болью взглянет на вас и молчаливо попытается явить вам Свое одиночество, не сдавайтесь, продемонстрируйте Ему свою непреклонность и скажите: «Господи, я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой»; вторую часть цитаты можно опустить.
    Если же вы сами пригласили Его к себе, ведите себя сдержанно.

    Не опускайтесь до того, чтобы, потеряв всякую дистанцию и уподобясь какой-то шлюхе, омывать Ему ноги, давать Ему поцелуи и умащивать Его главу маслом!

    Если Он захочет сесть на последнее место, надо сказать Ему: «Друг мой, пересядь вперед!» — и передвинуть Его на почетное место.
    Поклоняйтесь Ему, как тогда, когда Он преобразился на горе, постройте там хижины для Него Самого и для Его ревнителей и следите за тем, чтобы Он не спустился снова вниз.
    Все это гораздо проще, чем вы думаете.

    Все это предельно религиозный образ мыслей, и разве Бог требует от Вас чего- либо, кроме религии?

    Речь идет о признании «бесконечного и качественного различия» между Богом и миром. Как понимать это — диалектически ли, в либеральном ли духе, — это уж решайте сами.

    В общественной жизни все это несложно. Здесь не требуется ничего иного, как только строго придерживаться некогда проведенной разграничительной линии.
    Царство Его не от мира сего. Поэтому Он ничего не потерял в мире наших мирских забот. Оставьте Ему Его храмы, и Он оставит нам наши банки, наши фирмы, нашу политику, наши школы, памятники нашей культуры, нашу родину.

    Создайте для Него заповедник, этакий национальный парк Его соборов, и мы обязуемся не валить там деревьев и не охотиться, мы обязуемся прокладывать наши дороги так, чтобы они огибали эту запретную зону, в которой Ему должно быть позволено разводить редких высокогорных животных и выращивать причудливо изогнутые карликовые сосны на фоне горных ледников.

    Если какой-нибудь из наших ученых (скажем, специалист по философии религии) случайно забредет в Его сады, найдет там пару-другую редких растений, что растут там на каждом шагу, если он принесет эти растения домой и подвергнет их классификации в соответствии с новейшими достижениями современной науки, то эта попытка установить контакт не будет ему поставлена в вину.
    Но более ни слова об этом! Следите за тем, чтобы в вашем государственном устройстве все шло в соответствии со всеобщими законами разума, человечности, общего блага и здорового чувства самосохранения.

    В сфере частной морали бескорыстная любовь к ближнему в определенной мере допустима, но нация и государство как таковое должны быть основаны на прочном фундаменте общественных интересов — иначе они тут же развалятся, превратившись в недостижимую утопию.
    Итак — ни слова о Нем в ваших учреждениях, ни слова о Нем в ваших передовицах, ни слова о Нем на ваших мирных конференциях! Миру — мирово.
    Деятельность духовных лиц целесообразно ограничить сферой церковных интересов; ни в коем случае им не должно быть дано право вмешиваться в общественные дела!
    Этим, на самом деле, вы окажете огромную услугу им самим, ибо политика всегда лишь портила Церковь, компрометируя ее и мешая ее влиянию. Было бы разумно позаботиться о том, чтобы в школах светские дисциплины были тщательнейшим образом изолированы от дисциплин религиозных.

    Если религия — всего лишь факультатив на фоне двадцати других предметов, опасность того, что она будет посягать на основы, крайне невелика.

    Любой школьник сразу же поймет, что речь идет о малозначительном и лишенном практического смысла предмете, и что его изучение никак не отразится на оценках в аттестате!

    И, таким образом, молодежь сразу же на вашей стороне. Напротив, в кризисные времена (чтобы не дошло до опасных беспорядков!) не повредит, если возросшие религиозные потребности населения будут направлены в сторону воздвигнутых на оживленных улицах священных учреждений, где каждый — почти бесплатно — мог бы духовно освежить себя.
    Подобная политика — это часть общественной гигиены; к тому же она избавляет вас от необходимости копаться в мутных водоемах религиозных проблем.
    И вот ваш главный лозунг: иммунитет против бацилл религиозности!
    В качестве прививки и противоядия рекомендуются церковные учреждения.

    И тогда все у вас будет в порядке.Необходимо внести ясность в вопросы культурной жизни. Книжный магазин, торгующий религиозной литературой, должен быть узнаваем уже издалека. В тех же магазинах, куда всякий может зайти без стеснения, книги подобного рода не должны выставляться напоказ. В области искусства следует следить за тем, чтобы объекты религиозного поклонения обозначались только подобным образом и никак иначе. Произведения же светского искусства не должны окружаться некой неясной «религиозной атмосферой».

    Художники религиозного направления поступят правильно, если создадут нечто вроде замкнутого профессионального цеха.

    По мере возможности необходимо поддерживать христианские образовательные учреждения, которые пытаются представить свое вероисповедание как отдельную культуру — таким образом очищается культурная атмосфера как таковая.

    Отделение философии от богословия, природного порядка от христианской веры, мира греха от сферы искупления, гуманности от Креста — все это должно рассматриваться обеими сторонами как выдающееся достижение Нового Времени, как поистине спасительный путь.

    Сообщества, которые в силу своей природы нарушают эти направленные на защиту общественного здоровья законы, должны быть запрещены как государственно опасные. Напротив, следует поддерживать объединения, которые считают, что христианство в силу своей святости не годится для улицы, что оно слишком чисто, чтобы смешиваться с миром, что его подлинное место — в украшающих наши улицы и стоящих под охраной государства «сакральных пространствах», в этих благочестивых реликтах Средневековья (поощряйте туризм!).

    Но всего этого мало. По-видимому, Он все еще сохранил власть над внутренним царством человеческой души.
    Его вытеснили из общественной жизни, но Его искусительная сила все еще действует в частной сфере человеческой совести. Удвойте вашу бдительность!
    Здесь необходимо наблюдение за каждым в отдельности. Путеводной нитью пусть вам послужат привычки подавляющего большинства христиан: их инстинкт несомненно подсказал им самый верный путь.
    Уж они-то нашли золотую середину между запросами повседневной жизни и обращенными к ним тоталитарными требованиями.
    Организуя повседневную жизнь, соорудите где-нибудь в уютном уголке небольшую капеллу. Воздвигните там алтарь, а перед алтарем поставьте скамеечку для коленопреклонений.
    И пусть Он там и пребывает. Там можно не только наносить Ему парадные визиты во время воскресного Богослужения; там можно посещать Его ежедневно, забегая на минуту-другую. Скажем, ежедневно по пять минут. Для вас — это целительная утренняя гимнастика вашей души, для Него — это знак того, что вы Его не забыли и с Ним считаетесь.

    Вы можете попросить Его, чтобы Он благословил ваши повседневные дела, и таким образом перекидываете мост между Ним и вами. Помимо этого, вы можете выразить Ему ваши «добрые намерения» и пообещать Ему провести этот день Ему «во славу».
    После этого немедленно прочь, не оставляя ключа от святилища в замочной скважине и тщательно этот ключ оберегая! Говоря всерьез, следите, чтобы Он не покушался на ваши частные интересы.
    Не позволяйте никому приставать к вам с библейскими изречениями и с благочестивыми текстами, в которых написано, что вы должны непрестанно молиться и все время общаться с Ним.
    Нет, это только помешает вашей работе, которая несомненно нужна как Богу, так и природе. Скажите Ему, что вы искренне признательны за то, что Он среди всего прочего занимается вопросами вашего искупления, что Он отпускает вам грехи и сообщает вам необходимое количество благодати, и вам доставило бы удовольствие, если бы в самом конце вы могли бы еще раз воспользоваться плодами Его усилий.
    Но до этого еще есть время, а в данной момент вы Ему ничем не можете помочь.
    Но победа одержана еще не во всех направлениях.
    Разрыв между молитвой и повседневной жизнью — это всего лишь начало.
    Еще остается время самой молитвы, когда ты остаешься с ним с глазу на глаз. Время добровольного или вынужденного испытания совести. Время, когда Его непостижимый взгляд вновь направлен на тебя, а не до конца угасший огонь вновь может разгореться. Время, когда тебя охватывает страх перед самим собой,когда тебя сжимает внутренняя тоска по чистоте и совершенству, и слезы уже совсем рядом.

    Это опасные мгновения.
    Это время искушения любовью. Будь тверд. Не превращайся в бабу.

    Повторяй себе, что из всех этих нежностей ничего путного не выйдет. Эти сентиментальные поползновения несвойственны твоему характеру.

    Разве тебе не известно, что подобные настроения проходят бесследно, как уплывающие вдаль облака, а в конце концов все остается, как прежде?
    Нет, твоя религия не должна строиться на всех этих зыбких и расплывчатых вещах. В Нем, по-видимому, действительно есть какие-то сентиментальные стороны, но достаточно того, что они изображены на картинках твоего молитвенника.

    И если ты не можешь оторваться от Его взгляда, молись до тех пор, пока ты не перестанешь видеть Его. Это вполне возможно.
    От Бога можно отмолиться — отмолиться от Бога, что рядом с тобой, чтобы молиться Богу, Который где-то далеко. Молиться столь истово, чтобы раствориться в собственных словах и уже не иметь ни времени, ни сил слышать голос Самого Бога. Его можно забрасывать просьбами до тех пор, пока Он не умолкнет со своими. Тебе нужно от Него столь много, что Он не успеет сказать тебе, что Ему нужно от тебя.
    Выполняя свои религиозные обязанности, или, — что звучит еще благороднее, — добровольно упражняясь в благочестии, ты сможешь избежать необходимости слушать Его назойливый голос.
    Поверь мне, лучше этого способа нет ничего, и если ты будешь последователен, то рано или поздно тебе удастся вместо Его религии создать свою собственную!

    И ты наконец-то обретешь покой. Все будет свершаться во имя Христианства и благочестия. Самое существенное состоит в том, что ты теперь надежно защищен от Него.
    Скажи Ему, что Он — Бог, и что Ему и так все известно, и что нет необходимости обсуждать с Ним какие-либо частности. Или скажи Ему, что ты, в конце концов, всего лишь человек: это тронет Его и вызовет у Него сострадание.
    Или скажи Ему, что ты исполнен безграничного доверия к Его благодати, и, поскольку Он — твой Спаситель, ты уверен, что все будет хорошо.
    Это вопрос Его чести как Искупителя, и тем самым ты обезоружишь Его. Продемонстрируй Ему наивное,детское благочестие — целостное и неповрежденное. Взгляни на Него ничего не ведающими невинными глазами (о, этот «чистый взор творения»), и Он не откажется посвятить тебя в Свои запутанные тайны.

    Царство Его — не от мира твоего. Оставь Его в Его недосягаемой тьме; твоему свету не нужно пытаться понять ее.

    После всего этого остается еще Церковь как таковая — Его прибежище. Церковь — и церкви. Здесь Он собрался с силами, здесь сосредоточено оружие Его благодати. Здесь нужно разбить Его окончательно.

    Тогда нет у Него никакого пристанища, тогда у Него потеряна последняя почва под ногами, и Царство Его воистину не среди нас. Но утешьтесь — эта битва почти уже выиграна.

    Все идет к тому, что Он окружен уже и в Церкви. Ибо здесь, и прежде всего здесь, Он хотел общаться с людьми по-человечески. Здесь Он изобрел чудо Своей Евхаристии: Он в тебе, и ты в Нем. Нескончаемое брачное пиршество между Ним и тобою, брак, в сравнении с которым единение мужа и жены — лишь малый и бедный опыт.

    В этом одеянии Хлеба и Вина Он хочет пребывать среди нас во плоти, пребывать, чтобы участвовать в радостях и горестях человеческих. Но напомните Ему о разделяющей нас благочестивой дистанции! О символическом значении Евхаристии! Научите Его хотя бы немного мыслить эсхатологически!

    В конце концов, мы пребываем во времени, Он же — в вечности.
    И чтобы Он понял, что мы имеем в виду, извлеките Его из Его дарохранительницы!
    Мы хотим думать о Нем более духовным и возвышенным образом!
    Да будет духовным присутствие Его, да будет духовным Царствие Его!

    И все эти уж слишком человеческие наслоения — все эти статуи, исповедальни, скамейки, образа, картины Крестного Пути, облака ладана: прочь все эти скандальные напоминания о Его близости!

    Да будет прозрачным воздух между Ним и тобой! Долой это двусмысленное, полу-человеческое, полу-Божественное посредничество, долой этот чувственный полусвет!
    Разве Он не воскрес из мертвых, разве не восседает одесную Отца? Не слишком ли рано придет Он, чтобы судить живых и мертвых?

    Отнесемся ко всему этому трезво и, отправляясь на Трапезу, не забудем прихватить церковный песенник и надеть на голову цилиндр.

    Кроме этого, можно спрятать Его за иконостасом. Там, в глубине, невидимые простым народом, свершают свой обряд иереи, и оттуда доносится лишь отдаленное пение и бряцание кадила. Там свершается трисвятая мистерия, образ и подобие небесной литургии, и любое прикосновение к этой тайне было бы кощунством. Народу же довольно уходящих ввысь образов. На них, на этих образах, огромные святые, бестелесные и недоступные, в одеяниях с иератическими складками, отрешенно воздевают ввысь свои изможденные руки. К ним можно обращаться в молитвах, их можно просить о представительстве. Фаворский же свет, в высях которого восседает на троне Господь, может ослепить.

    Лишь немногие, десятилетиями спасавшиеся на Афонской горе, были удостоены экстатического приближения к этому свету. Поистине достойна восхищения красота этих икон, ибо открывающийся в них духовный мир освобождает нас от навязчивости Его любви.

    Что касается вас, добрые католики, то вы называете Его пленником дарохранительницы. Там Он под надежной стражей, в холодном золотом ларце, ключ от которого спрятан где-нибудь в ризнице, в каком-нибудь сундуке.
    Итак, Он пленен и должен быть доволен, если в течение дня к Нему приходят двое-трое пожилых людей, чтобы помолиться по четкам.
    «Знаешь ли ты, что такое пустыня и одиночество?» Там, снаружи, люди спешат по своим делам; они несутся со своими папками, школьными сумками и корзинами для покупок, минуя церковь, что, подобно мертвой стене, рассекает пестрые ряды торговых витрин.

    Никто из этих людей не думает о Нем — не думает, потому что Он никому не нужен.
    Стучат пишущие машинки, дымят фабричные трубы, школьники решают математические задачи, у домохозяйки большая стирка: все идет своим чередом, все это замкнутое в себе кровообращение, в котором Ему нечего делать и в котором Он попросту не предусмотрен. Где-нибудь во время вечерней Мессы звонит колокольчик, отмечая пресуществление Святых Даров; звонит — для кого?

    Служитель прибирает в церкви, алтарь прячется под покровом, и мертвая тишина обнимает Того, Кого считают мертвым.Но в дарохранительнице есть свои преимущества.
    Известно,где Его держат, и, следовательно, известно, где Его нет (со «всевидящим оком» Бога справиться гораздо легче). Спрятавшись в укромном углу, Он ткет пряжу искупления. И раз в году или, может быть, двенадцать раз Ему делают любезность, Ему позволяют продемонстрировать дело Его любви на примере какого-нибудь человека.
    Человек этот принадлежит к числу «практикующих» христиан, которые то ли сами «практикуют» (увенчать того, кто изобрел это слово!), то ли позволяют «практиковать» Ему.

    Несколько раз Он пытался вырваться из Своего заточения. Однажды Он дал понять, что Ему бы пришелся по нраву праздник в честь Евхаристии. И мы извлекли Его наружу и стали раз в году носить Его по улицам и полям, а молчаливо снявшие шляпы зрители безучастно стояли по сторонам.
    Тогда Он вновь явил нам Свое Сердце — израненное терниями, вознесенное на Крест, и пламя, которое Он уже не мог удержать, вырвалось из Его Сердца наружу. Мы установили еще один праздник.

    Мы посвящаем Ему свои дома, и лик Его сияет с разноцветных литографий. Все это грешит против хорошего вкуса.

    Об этом не принято говорить вслух, но по крайней мере люди образованные в этом вопросе единодушны: вся эта история заметно отдает безвкусицей.

    Было бы намного лучше оставить ее во тьме — там, хоть и в забвении, она была бы надежно защищена от профанации. Но как только эта история выходит на свет, как сахарной пудрой, она покрывается слоем сладковатой пошлости. Напомаженные кудри ниспадают на плечи, а от болезненного выражения глаз становится дурно.

    Нет, было бы лучше, если бы Он в будущем отказался от подобных попыток вырваться наружу. Пусть будет доволен Своей судьбою в качестве Искупителя. Мы же исключительно рады, что Он выбрал Себе именно эту профессию.

    Но нужно проследить за тем, чтобы Он устроил Себе мастерскую где-нибудь за пределами наших городских ворот.Он стоит на уличных перекрестках и предлагает всем Свое Сердце.

    Ибо написано о Премудрости, что она выходит на площади городов и дарует себя в виде трапезы — дарует бесплатно. Все пробегают мимо. Никакого спроса.

    Он просчитался.

    Все это достаточно серьезно: человек, тот самый человек, что не устает твердить о том, как он нуждается в любви, безоговорочно отвергает любовь, которую ему предлагают. Он уклоняется от объятий.
    Некий внутренний голос остерегает его: не связывайся с Ним — это слишком опасно! Скажи Ему, что ты искренне сожалеешь. Скажи Ему, что ты сегодня купил дом в деревне, что ты нанял пахотных волов, что ты взял женщину в жены, и что тебе на первое время этого достаточно. Ты действительно искренне сожалеешь. У птиц есть их гнезда, и у лис есть их норы, но Сын Человеческий — и именно об этом ты искренне сожалеешь! — не имеет ничего.

    Ни друга, ни человеческого сердца, где Он мог бы приклонить Свою Божественную главу.
     
  3. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    " ...Я лоза, вы — ветви. Я корень, сучья и ствол виноградной лозы — невзрачной, изрезанной и уродливой, наполовину ушедшей под землю, укрытой снегом и щепками. Но вы — Мои цветы и плоды Мои. В длинные зимние ночи Я собираюсь с силами; из скудной, покрытой щебнем земли, капля за каплей, Я высасываю безвкусную воду. Но когда над землей бушует ветер и начинает немилосердно палить обжигающее солнце, Я выжимаю Себя ветвь за ветвью, Я источаю Мою бесценную кровь, Мое золотое вино.
    Кровь и вино — это вы. Я лоза, вы же — вино, которое Я источаю, как слезы.
    Вначале вы — всего лишь пробивающиеся наружу ростки, напоенные соком и гибкие, как змеи. Вы жаждете свободы и жизни, вы наслаждаетесь ими в свете солнечных лучей, вы хотите оторваться от темного, покрытого жесткой корой ствола и стремитесь обрести ваше собственное существование.
    Вы выпускаете длинные щупальца, вы хватаете ими, вы вьетесь и сплетаетесь — чтобы притянуть к себе все живое. Вы называете это познанием и любовью.
    Вьющиеся ростки пытаются обвить собою небо, свет и звезды; жадно тянутся они к Богу, но то, что они могут ухватить своими изогнутыми пальцами, — это всего лишь воздух, всего лишь ничто.
    Я лоза, и Я Сам жаждал некогда этой жаждой, ибо из весны рождается лето, а из разочарования возникает премудрость.

    [​IMG]

    То, что еще кажется привычной жизнью, — это тлеющие угли палящей смерти, что поглощает ветвь за ветвью. Но дайте этому огню сжечь ваши ветви, ибо он пылает во Мне и ради Меня.
    Мне принадлежит суд, и никто не приходит ко Мне иначе, как через огонь.
    А тот, кто в плену у страсти, не войдет в Царство Небесное.
    На стволе появляются также и листья. Блещущие, напоенные соком, они растут, достигая уготованной им величины, они ширятся под лучами стоящего в зените солнца, они становятся плотными и темнеют. Листья — это дыхание древа. Очертания их прекрасны, их резкий и точный рисунок порожден самой их природой; они похожи друг на друга, но ни один не повторяет другой.
    В разгаре лета кажется, что именно их труд — это те плоды, что приносятся стволом. В мире много разных творений; блаженной тягой к росту и размножению проникнута их природа. И ни один плод не может обойтись без природы, прежде чем попасть в небесные закрома.

    [​IMG]

    И приходит медленная осень, несущая прохладу, и вот, скоро заморозки, и, как просветленный образ потерянной любви, как итог ушедшего лета, красные и желтые цвета начинают играть на виноградных листьях. Воспоминание — тайное отражение того, чего уже нет, взгляд самой жизни, пристально всматривающейся внутрь самой себя. Улетайте, листья, и не сетуйте на ветви. Вы — всего лишь облачение, а не плоть.
    И всякий урожай есть праздник смерти. Взгляни: Я Сам, лоза этого виноградника, дрожу от непосильной ноши.
    Пусть листья уйдут, ибо пора подумать о плодах.На Моей лозе есть еще и цветы: они невзрачны, и их не сравнить с великолепными цветами земли. Они укрыты под листьями, и их ищут шмели и пчелы; они все еще распыляют свою пыльцу и ждут своего часа. И когда всё вокруг начинает покрываться желтым ковром, множатся и наливаются соком ягоды.
    Вы, плоды Мои, еще не верите в Меня; вы озабочены тем, как вам насытиться редкими дождями и скрывшимся в тумане солнцем. И вы не знаете, что вся сила исходит изнутри, исходит от Меня.

    [​IMG]

    Без Меня вы не сможете сделать ничего.

    Я не говорю: вы не сможете сделать многого; Я говорю: не сможете сделать ничего.

    Но тот, кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот принесет многие плоды.

    Я лоза, Я — Тот, Кто действует.

    Чем должно стать Ваше действие, если не вашим созреванием?
    Дайте сокам Моим войти в вас, чтобы вы стали тяжелыми и золотистыми, и тогда яростная тяга к жизни весенних побегов, летняя благородная опьяненность виноградных листьев — все труды земли созреют вместе с вашими упругими шарообразными формами. Вы можете впитать в себя весь смысл земли, но только лишь через Меня.
    И если когда-нибудь в небесных обителях это вино будет подано на брачной трапезе Агнца, то в этом вине будет заключен весь мир — мир как дух. Пробуя это вино, сразу же можно определить, на склонах какого холма и в каком году спасения Господня созрел виноград; вкус вина впитает в себя все, что может даровать пейзаж, среди которого стоял виноградник, и ни малейшая капля счастья не прольется мимо.

    Ибо все обратится внутрь, а границы между живыми существами будут смыты объединяющим потоком, и угаснет брожение алчности, и все, что во мраке, воскреснет в прозрачной ясности.

    Я — Воскресение и Жизнь, но не в том смысле, что доступен миру, не в смысле беспомощного круговорота весны и осени — этой мельницы меланхолии, обезьяньего подражания вечной жизни.

    Вся жизнь и смерть мира есть просто одна большая смерть, и эту смерть Я пробуждаю к жизни.

    С тех пор, как Я вошел в мир, новые, прежде неведомые соки начали кружиться в артериях, в ветвях дерева природы; силы судьбы, влияние планет, демоны крови, духи воздуха и земли и все остальное, что еще скрывается во тьме и прячется в складчатой коре мироздания, — все это ныне будет покорено и подчинено высшему Закону.

    Все формы мира для Меня лишь материя, которую Я одухотворяю.

    Это не прививка, извне привнесенная в старую жизнь, в сады древнего Пана; нет, Я изменяю ткань мироздания изнутри — изменяю жизнь самой жизни.
    Все, что умирает, переходит в собственность Моей жизни.
    Все, что увядает осенью, приплывает к берегам Моей весны.
    Все, что истлело, удобряет Мои цветы.
    Все, что противится, уже осуждено. Все, что скупится, уже отчуждено. Все, что окаменело, уже разбито.

    Я — не один из воскреснувших, Я — само Воскресение.

    Тот, кто живет во Мне, тот, кто погрузился в Меня — погрузился в Воскресение.
    Я — пресуществление. Как пресуществляются хлеб и вино, так пресуществляется и мир во Мне.

    [​IMG]

    Каким бы малым ни было горчичное зерно, не успокоятся его внутренние силы, пока оно не разрастется так, что в тени его окажутся все растения мира.

    Так не успокоится и Мое Воскресение, пока не будет открыт гроб последней из душ, пока Мои силы не коснутся последней ветви творения.

    Вы видите смерть, вы чувствуете это постепенное движение вниз, к концу. Но сама смерть есть жизнь; возможно, наиболее живая жизнь. Это темные глубины Моей жизни: конец — это начало, а движение вниз — это движение вверх.
    Что можно назвать смертью после того, как Я умертвил смерть? Не обрела ли отныне каждая смерть смысл и отпечаток Моей смерти? Не в том ли смысл смерти, что она стала раскрытыми для объятий руками, совершенной жертвой, принесенной ради лона Отца?
    Смерть рушит все преграды, смерть открывает навсегда запертые засовы, и вот вода прорывается сквозь шлюзы на свободу. Все страхи, сопровождающие смерть, — это всего лишь утренний туман, который рассеивается в голубизне неба. И даже медленное умирание человеческих душ — если они наглухо закрываются перед Богом, если окружают себя рвами и стенами, если мир громоздится вокруг них, как кладбище, если любовь проникается запахом тления, надежда увядает, а непреклонная гордыня змеиными языками вздымается из бездны, — не выстрадал ли Я все эти смерти, и что сможет сделать этот яд перед лицом смертельного противоядия Моей любви?
    Не бойтесь смерти. Смерть есть освобождающее пламя жертвы, а жертва есть превращение.
    Превращение же есть соучастие в Моей вечной Жизни. Я есмь Жизнь.
    Кто верит в Меня, кто ест Меня и пьет, тот обладает жизнью — вечной Жизнью, уже здесь и сейчас, и Я воскрешу его в последний день.

    Способны ли вы постичь эту тайну? Вы живете, действуете, страдаете, но это не вы сами: Кто-то Другой живет, действует и страдает в вас. Вы — созревающий плод, но то, что приводит к созреванию, то, что зреет само, — это Я.

    Сила, Полнота, изливающаяся в вашу пустоту и наполняющая ее, но эта полнота сама заполняет себя в пустоте, и потому — вы Моя полнота.
    Так Я живу в вас, и вы во Мне. Я— зерно, что падает в борозды вашего поля и в них умирает, но когда Я восстану из глубин вашей земли, это будут ваши зерна, что восстанут вместе со Мной.
    И напротив: вы — пшеничное зерно, падающее в борозды Божьего поля, умирающее в Крещении и Распятии, и когда вы восстанете, то будете собранным Мною урожаем. Две жизни явятся на поверхность, но это одна и та же жизнь.
    Ибо когда колосятся колосья, уже не различить, где труд, совершенный плугом, и где сила проросших хлебов.
    И зерно, и урожай — одна и та же материя, но урожай — новое качество органической жизни, облагороженной до оснований самого своего бытия.
    Итак, хотя вы живы, это не вы, но Я живу в вас. Поэтому вы — мой удел, мои плоды, мои ветви. Но и Я — удел ваш, ибо я сдался в ваш плен, и вы располагаете Мною как вашей внутренней сутью.

    Вы уже не принадлежите себе, ибо стали Храмом Божьим; но и Я не принадлежу более Себе, ибо стал каменоломней, где добывают камень для храма Человечества.

    Я лоза, вы ветви. Вы проросли на Мне; удивляет ли вас, что капля крови из Сердца Моего просачивается во все ваши мысли и поступки? Удивляет ли вас, что помыслы Моего Сердца проникли в ваши мирские сердца?

    Хотите ли вы совершить вместе со Мной великое изменение мира и построить Царство Отца? Хотите ли вы жить со мной единым сознанием — жить сознанием Того, Кто не пытается судорожно удержать Свой Божественный образ, но разрушает его и опустошает, Кто отважился на жизнь в служении и унижениях, кто смирился вплоть от смерти на Кресте? Хотите ли вы?
    Вы все еще отказываетесь от этого. Вы все еще бросаете меня в беде. Вы все еще думаете: это Он Спаситель, а не мы.
    Но, борясь со Мной, вы уже припали ко Мне в самом разгаре вашей борьбы; одиночество ваше будет рыдать обо Мне, и истлевающая гордыня ваша признает Меня.
    Не из-за вас ли Я умер, ветви Мои? Не сделался ли Я слабым, чтобы вы стали сильными? Не страдал ли Я тем одиночеством, той пустотой, которой вы сами оградили себя? И если вы сгорите дотла, до серого пепла, погасив то, что уже не спасти, не будет ли это означать, что Я победил? Разве Я уже не победил?
    Разве не Я тот магнит, что все притягивает к себе, даже гвозди, скрепляющие корпус корабля, — чтобы они утонули во Мне?
    Не злитесь, ветви, на неприглядный вид вашего ствола. Не пренебрегайте бессилием, которое делает вас сильными. Ибо во Мне действенна смерть, в вас же действенна жизнь. Вы насыщены, Вы разбогатели, вы без Меня добились царственной власти.
    Если бы это было подлинное царство, то Я царил бы в вас.

    Но вы сильны, а Я все еще слаб. В то время как вы наслаждаетесь блеском вашего достоинства, Я презираем.
    Вот и сейчас Я страдаю от голода и жажды, от наготы и побоев. Я бездомный, что порабощен трудом рук Своих, проклятый, что благословляет, преследуемый, что молча терпит, оболганный утешитель, отбросы этого мира.

    И сегодня, как и всегда, Я — сточная вода, в которой все вы омываете себя.

    И так же, как и Меня, вы презираете моих учеников и вестников, ибо и на них распространяется тот же закон слабости, и, поскольку источник всякой жизни — в бессилии и позоре, Я уготовал для них последнее место — место злодеев, приговоренных к смерти.
    Но Я, распятый в слабости, живу в Божественной силе; так и они предстанут в Божественной силе живыми перед вами. Ибо взгляните — в них начала биться Моя жизнь, и они — Мои первые созревшие плоды.
    Ибо Я — Слово, и единственный способ обладать словом — это произнести его.

    Когда Я, Человек среди многих других людей, не привлекая к Себе внимания, проходил селениями Иудеи, кто знал тогда, кто Я такой? Тот Человек был лишь еще не рожденным семенем Меня Самого. Только на Кресте начались родовые схватки Моего рождения и, воскреснув, Я, Свет Миру, явился на свет и пришел в этот мир.
    После Своего Вознесения Я стал невидим для мира и вошел в него как дух его и душа; достигнув юности и мудрости, Я начал наполнять Своею полнотою дух и душу человека. И ныне Я разделю с вами богатство Моего величия — чтобы Вы укрепили себя Духом Моим и достигли совершенства вашего внутреннего человека, чтобы Я, благодаря вашей вере, поселился в ваших сердцах, чтобы вы, погрузившись в любовь и укрепившись в ней, вместе со святыми смогли бы достичь Моей широты и протяженности, Моих глубин и Моих высот, чтобы ваши глаза стали зрячими перед лицом Моей любви, которая превыше любых ее определений, и чтобы Божья полнота наполнила вас до краев.

    Так Я цвету пред Тобою, Отче, и несу на Себе виноградные ветви мира. И потому Я, как Посредник, несу на Себе образ Креста. Крест во Мне, и Я буду нести его, ибо Я есмь то, что Я есмь, потому что Ты послал Меня. Я есмь Крест, и тот, кто во Мне, не избежит Креста.

    Сама Любовь есть образ Креста, ибо в ней пересекаются все пути. Поэтому, Отче, Ты придал форму Креста человеку, что простирает свои руки в любви — дабы этим знамением Сына Человеческого судить мир и, направив его к Себе, спасти его.

    [​IMG]
     
    Последнее редактирование: 14 июн 2014
  4. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    " ...Я не хочу этого. Я знаю, что я должен, но я этого не хочу. Я притворяюсь глухим, я сворачиваюсь в клубок, я ощетиниваюсь: никто не должен отважиться на то, чтобы прикоснуться ко мне. Остро заточенная стрела Призыва отскакивает от меня. У меня толстая и непроницаемая кожа; Призвание отталкивается от нее, подобно воде, стекающей с утиных перьев.

    Я настаиваю на своих правах, полученных мною свыше, данных мне силой природы, на не отделимых от меня самого правах, на влечениях и привычках, которые взросли во мне и требуют развития и жизни. Никто не должен оспаривать эти права — даже высшая из властей. И если все же некто отважится на это, он должен знать — я этого не хочу.

    Все это близится тихо, почти неслышно, но все же неотвратимо: луч света, дар силы, приказ, который и больше, и меньше, чем просто приказ — пожелание, просьба, приглашение, манящий зов: краткий, как мгновение, постижимый, подобно взгляду, несущий обещание любви, желания, обещание необозримой, головокружительной дали.

    Неисчерпаемый источник жизни, раскрывающийся передо мной, ибо я умираю от жажды. Взгляд спокоен, в нем нет ничего от магической силы, от гипнотического принуждения; это вопрошающий взгляд, и он оставляет за мной право на свободу. В глубинах этого взгляда чередуются тени озабоченности и надежды.Я опускаю глаза. Я отворачиваю глаза в сторону. Я не хочу сделать смотрящим на меня глазам ничего дурного, я не могу сказать «нет» этому взгляду.

    Я даю ему время отвернуться, возвратиться в подземелье вечности, потускнеть и стушеваться. Меня нет дома:«Хозяин просил передать, что сейчас говорить не может». Я даю этому взгляду время опустить веки вечности и вновь укрыться за упавшим занавесом. Всего лишь мгновение, и именно в тот миг, когда я сознаю: «слишком поздно», меня пронзает безымянная скорбь: счастье легкомысленно утрачено, любовь осмеяна, и никто не вернет ее мне назад! Двери темницы захлопываются на замок; я вновь заточен в том месте, которое мне дорого и которое мне столь ненавистно: в себе самом.

    Где ты был, Адам? Адам, что сделал ты? Я невиновен, ибо женщина искусила меня. Женщина, что сделала ты?
    Змей искусил меня. Человек, что сделал ты?
    Это было Твое творение, Господи, великолепие Твоей природы, этот яд в цветочных листьях, эти шипы, укрытые под розами, эти звери среди цветов… Каин, что сделал ты? Разве я сторож брату моему? Разве я сторож крови моей?

    Всеобщий порядок вещей. Закон вселенной. Обычай. Так поступают все. Я тоже, в конце концов, всего лишь человек. «Се Человек». Вот на «Человека» я мою ношу и взвалю.

    Жизнь реальна, и правы всегда те, что рассуждают трезво. Но нет сомнений — «час видений» близок, час, когда Иное задевает твое лицо, как пух пролетевшей во тьме полночной птицы; ты вздрагиваешь и пугаешься, волосы души твоей встают дыбом от неосязаемости этого нежданного прикосновения.

    Значит, это всеже возможно, значит, выход все-таки есть — эта воображаемая дверь, этот желанный путь, невидимый мост над бездной, то, о чем я мечтал ребенком и юношей, то, во что я верил, на что столь безумно надеялся — оказывается, все это возможно. Возможно уже сейчас, уже сегодня! Оказывается, я не оставлен на произвол судьбы, и на меня еще надеются. Обо мне спрашивают, меня хотят видеть, и я, кажется, даже кому-то нужен.

    Где сохранился отпечаток моего светлого образа — образ того человека, каким я мог бы быть, и каким я все еще мог бы (как мог бы?) стать. Но «часы видений» становятся все реже, а окружающая меня оболочка повседневности нарастает и становится все тверже. Эта оболочка становится моей плотью, а плоть моя — этой оболочкой; мое упорство по отношению к Богу превращается в привычку и становится моей второй природой. Возможно, это привычка греха — дурная привычка!
    Именно эта привычка, по мере того, как сорная трава опутывает и душит меня, пробуждает во мне все самое отвратительное, и затем — милостивая природа наделяет меня желанием и возможностью оторвать мою грешную душу от Бога.

    Однако возможно, что это привычка к спокойной жизни, скука упорядоченного существования, приправленного некоторой долей смирения. Монотонность успокоенной совести, к которой примешаны — чтобы придать этому состоянию глубину и основательность — и некоторые остатки совести неспокойной.

    Бог, знаете ли, снисходителен.

    Он, знаете ли, благодать.

    Он не потребует от меня чего-либо такого, что существенно отличается от того, что Он требует от других.
    Я — этически мыслящий человек. Я никого не убил, не ограбил банк, не поджег чей-либо дом и не привлекался к уголовной ответственности. Я — такой же человек, как все остальные, возможно, даже лучше, чем кое-кто из них.
    Это несомненно будет доказано на Страшном Суде, где меня нельзя будет обвинить в чем-либо особо предосудительном.
    Бог свидетель — я всегда руководствовался доброй волей. Я систематически заботился о том, чтобы я сам и моя семья были прокормлены и жили в достатке.
    День и ночь я трудился, чтобы мои близкие не бедствовали; я стирал, готовил и делал покупки, я шил, гладил,экономил, запасался впрок и думал о будущем.
    И в большом, и в малом мы видели благословение свыше. Да, чтобы не забыть: будучи человеком религиозным, я всегда исполнял свои обязанности.
    Я практикующий христианин. Я хороший католик. По воскресеньям я ходил в церковь. Я отмечал Пасху. Я платил церковные налоги. Я совершал пожертвования. Я читал молитвы утром и вечером. Я частенько и основательно исповедовался. Я постился по пятницам (и это дает мне, в конце концов, некоторую — и санкционированную Церковью! — уверенность в праведности по отношению к Богу).
    Я причащался каждое воскресенье. Я причащался каждый день.Я, я, я… Я отгородился от Бога стенами моей религии.

    Своей «религиозной практикой» я попросту заткнул себе уши, чтобы не слышать Божьего зова.

    Тихо и незаметно то, что могло бы быть жизнью, превратилось в некий механизм, в котором нашла себе покой моя душа. Жизнь длинна, а постоянное повторение одного и того же действует усыпляюще.
    Поселившийся рядом с водопадом уже через неделю перестает слышать его грохот. Так и мы разучились внимательно слушать. Небесные сферы поют над нами, но мы слышим только самих себя и скрежет наших собственных интересов.
    Все больше проходов замуровывается, все чаще становится само собой разумеющимся то, что зов Бога заглушён, забит и встроен в нами самими придуманную схему нашего же бытия.

    Птицу держат в клетке, на ночь покрывая клетку платком и лишь днем разрешая птице посвистывать; подобно этому, время от времени я позволяю звучать напевам Божьего Слова.

    Иногда это какая-нибудь проповедь, какой-нибудь час, посвященный Библии, исполнение «Страстей по Матфею», чтение стихотворения Рильке, а иногда — неопределенное чувство благоговения на фоне какого-нибудь пейзажа. Эти праздничные мгновения жизни, — переживаемые среди хорошо оплаченного комфорта, — удовлетворяют мои религиозные потребности (при этом немаловажно то, что мне не нужно прикрывать клетку платком!). Груз моей спокойной совести и тяжкое седалище моего доброго сердца придавили голос Истины. И он умолк надолго.

    [​IMG]
    Эрик Иоханссен

    Почему, Господи, Ты хочешь, чтобы я мчался, перепрыгивая через ступеньки? Ты хочешь все сразу, все мое сердце, всю душу, все мое существо и все силы, в то время как жизнь — процесс постепенный.
    И Ты — как хороший воспитатель — должен придерживаться этого закона. Сейчас я отдаю Тебе четверть того, что имею; когда мне исполнится тридцать, Ты получишь половину, и так, шаг за шагом, Ты несомненно получишь все сполна...

    На что Тебе это небольшое, ничтожное, бесполезное сердце? Разве Ты не видишь, что я могу отдать тебе все? «Полцарства моего отдам я тебе». Не нужно ли Тебе взамен моего состояния? Или моего здоровья? Или Ты удовлетворишься каким-нибудь обетом? Какой-нибудь ежедневной молитвой? Как Тебе, например, эта церковная служба? Нравится ли Тебе этот драгоценный камень или вон тот алмаз?

    Если взять его вот так, то видно, как он сверкает. Я могу предложить Тебе ткани, вышивку, парчу, а к тому же — благоухания жертвоприношений, всевозможные виды самоотречения и изысканные способы умерщвления плоти.

    Взгляни, как громоздятся товары на моем прилавке: все это Твое, и, чтобы не показаться скупым, я могу предложить Тебе еще и кое-что другое: я хочу стать страстным почитателем Твоего Сердца, «что столь пострадало за нас». Я хочу каяться, я хочу молиться об обращении грешников и их окаменелых сердец.Тебе ведь приходится трудно, не так ли? Что за трудные времена! Массовое падение! И даже Твоя Церковь!.. Ну ладно, я подумаю, что можно сделать для Тебя. Но сейчас, извини, мне пора. И, кстати, сердце, что погребено подо всей этой рухлядью и о котором я столь долго распространялся — мы чуть не забыли о нем.

    Другим дано наслаждаться радостями жизни, наслаждаться без скорби и без угрызений совести, почему же именно мне предназначена горечь неспокойной совести? Другие могут грезить в мягких сумерках — они, эти счастливцы, не ведают, что творят; почему же именно меня Ты тащишь на свет и заставляешь предстать пред Твоим взором? Под лучами этого света человек чувствует себя не лучшим образом. Или — может быть, другие? Другие, не я? Разве у Тебя нет избранных Тобою, особых душ, которые созданы именно для этой цели и готовы к ней? Я имею в виду души, подготовленные в «религиозном смысле»? Для них просто удовольствие общаться с Тобой; они знают, как это делается, они специалисты по части любви.

    Они не откажутся сделать то, чего Ты от них требуешь. Те, что живут в монастырях, вот они-то и годятся для этого. Священники тоже пригодны для этого. Церковь пригодна для этого.

    «Supplet Ecclesia» — эта стоящая пред Тобою на коленях Церковь. Ну да, конечно, вон там стоит священник у алтаря, стоит рассеянный и усталый, ощущая за своими плечами — там, в пространстве храма — невнимательную паству с ее тупым доверием: «там, впереди, что-то происходит, что как- то (хотя мы не знаем, как) имеет к нам какое-то отношение; там кто-то хлопочет, и он-то уж знает, что делает; это его работа, и он за нее отвечает».
    Но как может человек, даже если он священник, нести на себе груз всей общины? Он, к счастью, тоже всего лишь человек, всего лишь грешник.

    Однажды он попытался отдать себя полностью, ничего не требуя взамен. Но все вышло далеко не так,как он ожидал. Старика не так легко перехитрить, и если дела идут хорошо, он может надеяться и на завтра. Он все еще неплохо разбирается в своем богословии. Ему известно, что один Человек за всех покаялся, за всех пострадал, и будет делать все это дальше. И на Него можно свалить всю эту ношу.

    «Придите ко Мне, все усталые и обремененные». Он же, священник, может лишь указать людям путь в эту сторону. Его роль профессиональна. Он всего лишь канал, всего лишь посредник. Благодать действует сама по себе — «ex operato».

    И свершенный труд — не его труд, но Твой труд, о Господи! И на Тебя я его и взвалю. И на Тебе он в конце концов и останется. Никто не хочет этого. Все отталкивают Тебя. Под этим знаком Ты и явился в мир.

    Пришел к своим, но свои Его не приняли. Им известно, что Царь должен родиться в Израиле. Им известно место: это Вифлеем, и они объясняют это каждому, кто спрашивает у них дорогу. Но сами они не идут туда. Даже в Вифлееме Ты слишком рядом, и Тебя изгоняют из страны, Тебя отправляют в изгнание.

    И в Назарете Тебя терпят лишь до тех пор, пока Ты не открываешься. И народ восхваляет Тебя до тех пор, пока Ты умножаешь для него хлеб и рассказываешь красивые истории.
    И ученики Твои рядом с Тобой, пока им — в слепой надежде на земное царство — удается не слышать Твоих предсказаний о Кресте. Но потом бросают жребий, и начинается игра навыброс.

    Отбрасывая Твою благодать, они перекидываются ею по кругу. Ты стал предметом в игре, которая состоит в том, что каждый должен перебросить попавший ему в руки мяч дальше — перебросить как можно быстрее. Ты слишком тяжелая ноша именно для тех, кто ближе всего к Тебе.

    Камень, направленный в Тебя, начинает раскручиваться уже в Новом Завете, уже в Твоей Церкви. В лице одного все мы предаем Тебя. В лице другого, — того, которого Ты избрал Своим Камнем, — мы отрекаемся от Тебя.
    В лице оставшихся мы оставляем Тебя. И — исторгнутый из Твоей Церкви — Ты достаешься евреям, Твоему древнему народу, Ты попадаешь в ограду Завета, некогда воздвигнутую Тобою над Израилем. Но и здесь Тебя не очень-то жалуют. Завет был вчера; Завет будет и завтра,когда придет Мессия.

    Но сегодня нет у нас другого царя, кроме кесаря. И мяч передают дальше, выбросив его из ограды Завета, и он попадает к народу за оградой, к народу язычников. На мгновение кажется, что здесь для Тебя найдется место. «Я не вижу вины на этом Человеке». Но и здесь Ты некстати, и здесь, как всегда, Ты беспокоишь политические сферы.

    Ты годишься лишь на то, чтобы Тебя перебросили к Ироду, чтобы стать камешком на доске, на которой играют в борьбу за власть. И вот, когда выяснилось, что Ты ни на что в роли чудотворца не годишься, Тебя швыряют в сторону выхода, и чувствительная земная твердь более не выносит Тебя.

    Прочь, вон Его! Ты истерзан и замучен до смерти теми, что не ведают, что творят.

    Ты осмеян и подвергнут глумлению теми, что могут, что обязаны ведать то, что творят.
    Ты предан и оставлен теми, которые ничего иного, как только ведать, что творят, не могут.
    И Ты извергнут за пределы последних пределов, Ты вознесен как Жертва над отвергнувшей Тебя землею и упираешься в равнодушные небеса.

    Ибо и Отцу Твоему Ты более не нужен. Он столь возлюбил мир, что ради его спасения отдал Тебя. Он отказался от Тебя ради мира, Ему сейчас — я клянусь в этом! — Ты вообще незачем.

    Ты должен Сам увидеть, как Ты справишься с тем миром, что справился с Тобой. Мир округл и завершен. Ты повешен вне этого мира, и Тебе нет в нем места. И поэтому Ты — Царь. И мы все склоняем пред Тобою колена и взываем: «Славься, Царь Иудейский!»

    Но то, что мы хотим сказать на самом деле, звучит иначе: «Распни, распни Его!» Ибо Ты обуза для всех нас, Ты — невыносимая ноша. Убирайся восвояси, твори Свое дело искупления, на которое Ты Сам вызвался.
    Распни Его, чтобы мы были спасены Им! Убирайся!
     
  5. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    "Ты отдаешь Себе отчет, Господи, что за выбор Ты сделал? Ясны ли Тебе Самому последствия Твоей покорности? В хозяйстве природы токсичные останки, продукты секреции животных и людей растворяются сами собой, пот испаряется, дожди и реки смывают грязь, трупы разлагаются, и даже зловонному дыханию больших городов не удается замутить чистоты небес. Ибо нельзя сказать, что материя сама по себе нечиста: она всего лишь меняет свое состояние. Но в хозяйстве сердца все по-иному. Здесь царит зло, не имеющее собственной природы, ибо оно противоприродно.

    Ты хочешь выпить море яда, который неминуемо вызывает смерть?
    Ты хочешь превратить Свое благородное Сердце в очистительные сооружения мира?

    Вынесешь ли Ты прикосновение хотя бы одного-единственного греха, Ты, чистейший из чистых?

    Осторожнее: Ты будешь глубоко потрясен, если один из нас случайно поссорится с Тобой на улице. А если Ты заглянешь к нему в душу и на дне ее увидишь кучи извивающихся червей, если взгляд Твой проникнет на несколько лет в прошлое, и Ты увидишь, как громоздится в нем мелочная, подлая озлобленность, то тогда, уверяю Тебя, Тебе станет дурно.

    Ибо недостаточно попросту с этим грешником поссориться, выдержать в течение секунды его взгляд, почувствовать его зловонное дыхание на Своем лице.

    Ты должен попытаться взять его грехи на Себя, провозгласить Себя с ними со всеми единым целым, не просто наблюдать их со стороны, но насладиться их сутью, их озлобленностью изнутри. Тебе придется представить Себе, что это не просто грехи чуждых Тебе людей, грехи, что никак не вяжутся с Тобою, но Твои собственные Грехи.

    Отныне они, эти грехи, принадлежат Тебе, независимо от того, совершил Ты их Сам или нет.

    Мне даже не перечислить, что укрывается в душевных глубинах — вначале на уровне того, что допускает понимание, что постижимо и вполне осознанно, и что лишь изредка как-то напоминает о себе; далее — на уровне не вполне осознанного и давно позабытого (ибо человек не может долго нести своего позора и охотно его забывает), и — в конце концов — на уровне бессознательного: всевозможные грехи, на которые человек вообще способен, которым для их осуществления не хватает лишь толчка со стороны — каких-либо обстоятельств, какого-либо события, искушения или дурной среды.

    Я не могу представить это Тебе во всех подробностях: мы, люди, даже в малейшей мере не способны осознать меру и тяжесть наших грехов.
    Или мы оцениваем их совершенно извращенным образом, и мелочи, на которые мы попросту не обращаем внимания, тяжким грузом ложатся на весы вечности. Так, человек думает о совершенных им злых делах, но лелеемые им злые мысли кажутся ему совсем неважными, ибо их никто не видит.

    Но Тебе придется столкнуться еще с одной вещью, которой человек не видит: это пустота.
    Это недостаток любви.

    Это неисчислимая и невыносимая нехватка добра, уготованного человеку Богом.
    Пустота, на которую человек уже не обращает внимания, ибо сам пуст.

    Но Ты (ибо Ты — полнота любви и действительности) — Ты задохнешься от крика в этой пустоте, Ты окоченеешь среди этой зимы любви.
    Тебе покажутся особенно болезненными отнюдь не самые тяжкие грехи — они выпуклы и легко опознаются; с ними можно справиться одним решительным и брезгливым жестом. Но что Ты, о Великий, будешь делать со всякой мелочью?

    Ибо грех, как правило, мал; он ничтожен, ему недоступны достоинство и величие.
    Грех — мелочность как таковая, причем мелочность сальная и отвратительная.

    Ты понимаешь, что я имею в виду: все это крохоборство, всю эту бесконечную расчетливость.

    Насколько далеко я могу зайти, чтобы не бежать потом исповедоваться? Что я могу разрешить своему сладострастию?

    Где граница между грехом позволительным (вот его-то я охотно совершу!) и грехом смертным? Все эти торговые сделки с Богом… Таково большинство из нас.

    Что Ты думаешь об этих наших свойствах, Ты, Сын Любви? Некогда Ты взял в руки бич и ударами его изгнал этих крохоборов из храма Отца Твоего.
    Теперь же Ты связан, и все они дышат Тебе в лицо и пытаются плеснуть свои нечистоты Тебе прямо в горло.

    Будь осторожен, не пропусти ни одного из этих «мелких» грехов: каждый из них Ты должен попробовать отдельно — иначе труд Твой не будет завершен.

    Уже каждый отдельно взятый день отдельно взятого человека есть непрерывная цепь маленьких предательств, невинных булавочных уколов, нанесенных делу любви.

    Тебе предстоит большая работа. Ведь всех их так много — Отец Твой создал их в неисчислимом количестве, они как песок в океане, их миллионы и миллиарды; они обрушатся на Тебя, как облака саранчи, и ни одному зеленому листу на Твоих ветвях не удастся от них уберечься.Ты решился на то, чтобы взять на себя их бесчестие.
    И действительно — ведь кто-то должен взять это на себя! Они сами не сделают этого.

    Они ничего не знают о Книге жизни и о памяти вечности. Они стряхивают с себя свой позор и с облегчением идут дальше. И весь этот позор тысячелетий обрушивается на Тебя подобно ливню, подобно необозримому потоку.
    Эта проказа поражает Тебя миллионы раз, Ты погружаешься в безымянную клоаку.
    Ибо что такое, в конце концов, стыд? Не так уж тяжело стоять у позорного столба — ведь те, кто снует вокруг него, те, что глазеют на выставленного на позор, все без исключения сами грешники, а кто-то из них, возможно, это даже понимает. Не так уж и трудно раздеться догола среди собравшихся на изысканный ужин — ведь у каждого есть свое собственное тело, скрытое под одеждой. Не так уж трудно обнародовать свои пороки перед всем миром — нам и так известны все мыслимые человеческие преступления, ибо о них можно прочитать в любой ежедневной газете.

    Но стыд сам по себе, стыд-как-таковой, тот стыд, что пережил каждый и что не хочет более пережить, — вот это что такое?

    Тебепридется пережить его. Ты будешь стыдиться перед всем миром, перед мертвыми камнями на Масличной горе, перед всякой тварью, но более всего — перед Твоим Отцом, Ты хочешь погрузиться во все бездны и пробраться в каждую дыру — но Ты Сам бездна и дыра.

    И не думай, что никто Тебя не заметит. Мы все смотрим на Тебя, мы видим наш стыд на Тебе, и в Твоем лице мы презираем его.
    Тебе не удастся избавиться от отвращения, которое Ты сейчас переживаешь.
    Ибо сейчас отвратителен Ты Сам, все, что может быть пошлого, пронизывает Тебя, и не только Ты Сам, но и все мы брезгливо отшатываемся от Тебя.

    Мы — это сообщество порядочных людей, а Ты в стороне от него.

    Мы можем прощать друг другу наши маленькие слабости и вновь снимать друг перед другом шляпы, от Тебя же можно лишь с негодованием отвернуться.
    Мы — общество, мы — замкнутый круг, и было бы невыносимо даже подумать о том, что существо, подобное Тебе, могло бы принадлежать к нашему кругу.

    Настиг ли Тебя, наконец-то, страх? Тот страх, который неведом людям? Это не страх перед грозящим несчастьем, перед какой-нибудь катастрофой — у такого страха есть границы, у него есть объект, на который и направлено сознание человека. И надежда — этот постоянный спутник страха — всегда остается при этом с нами.

    Но страх, переживаемый Тобой — бесформен. Это океан страха, у которого нет берегов, это страх-как-таковой. Тот страх, что есть корень греха. Страх Ада.
    Страх более никогда не увидеть в вечности Отчего лика.
    Быть навсегда оставленным любовью и всяким творением. Ты падаешь туда, где нет дна.
    Ты пропал. Ни малейший проблеск надежды не ограничивает этого страха.

    Ибо на что Тебе еще надеяться? На то, что Отец еще может помиловать Тебя? Он не будет, Он не может, Он не хочет этого делать. Именно ценой Твоей жертвы Он хочет оплатить помилование мира.
    Мира — не Тебя.
    О том,что по ту сторону Твоего страха, речь не идет вообще. Милосердие? Но ведь Божье милосердие — это Ты Сам, и оно состоит в том, что Ты идешь ко дну. Кто-то должен стать козлом отпущения, и это именно Ты.
    Ты, между прочим, Сам этого хотел. Ты не хочешь, чтобы гнев Божий пал на людей? Тогда он падет на Тебя.

    «Отче, — зовешь Ты, — если возможно…» Но как раз именно это сейчас и невозможно.
    Последняя частица, последняя соломинка этой возможности исчезла. Ты кричишь в пустоту: «Отче!» Лишь эхо отвечает Тебе. Отец ничего не услышал. Ты погрузился слишком глубоко, и кто может Тебя слышать — там, в далеких небесах? Отче, Я — Твой Сын, Я — Твой возлюбленный, пред- вечно рожденный Сын. Но Отец более не знает Тебя. Тебя разъедает проказа всего творения — как Ему узнать Твое лицо? Отец перешел в стан Твоих врагов. Вместе они составили план войны против Тебя. Он так возлюбил Твоих убийц, что предал им Тебя, Своего Единородного. Он отдал Тебя, как оставляют потерянные позиции, Он дал упасть Тебе, как Блудному сыну. Ты вообще уверен, что Он еще есть? Есть ли Бог?

    Если бы Бог был, то была бы и любовь, Он не мог бы быть этой сплошной жестокостью, жестче, чем железная стена.
    Если бы Бог был, Он должен был бы по крайней мере явиться в Своем величии, Ты должен был ощутить хотя бы дыхание Его вечности. Тебе было бы позволено хотя бы коснуться края Его одежд — коснуться в тот миг, когда Он соизволил перешагнуть через Тебя и, Тебя не заметив, вытереть о Тебя ноги. О, сколь желанно было бы для Тебя это попирающее прикосновение Его почитаемой Тобою ноги…
    Но вместо того, чтобы ощутить на Себе сияние Божьего взора, Ты пристально всматриваешься в чернеющую пустоту невидящих зрачков. И тогда Ты отшатываешься прочь, в сторону людей, чтобы изведать — ибо вечная любовь мертва, и железный холод мирового пространства одолевает Тебя, — животное тепло их любви.

    Но люди спят. Пусть спят — пусть спит даже Твой любимый ученик. Им никогда не понять, что Бог более не любит.

    Как луч света мысль эта пронзает Твою душу: пусть Я паду, если это необходимо, чтобы Он любил людей.

    Если Я должен стать выкупом, то вечная тьма — это не слишком уж высокая цена за вечный свет — Мой вечный свет!

    Тот свет, что они унаследуют вместо меня. Отче, да свершится воля Твоя в них и во Мне! Воля Твоей любви в них, воля Твоего гнева во Мне…

    Но Ангел, поддерживающий Тебя, вновь Тебя оставляет, и слева к Тебе приближается Сатана.
    Он показывает Тебе мир. Вот человечество после искупления.

    Можешь ли Ты выдержать то, что видишь? Понимаешь ли Ты, что перед Тобой?

    Я скажу Тебе, о чем идет речь: труд Твой, попросту говоря, был напрасен.

    «До Рождества Христова», «после Рождества Христова» — все это, по большому счету, одно и то же.

    Мы ждали потоков благодати, мы думали, Бог прольет Свой обещанный нам Дух, и Царство святости явится в конце времен. Но не изменилось ровным счетом ничего. Один-два из учеников Твоих будут рассказывать, что Ты существуешь, люди на какой-то миг остановятся, чтобы послушать и подивиться этой новой сказке, и какое-то время будет казаться, что Церковь Твоя наделена этим даром — даром новой духовной жизни, посланной свыше силой, способной преобразить этот мир.

    Но вскоре мир начнет раскрашивать Церковь своими красками, и Церковь разукрасит ими — обычными красками этого мира — свои ланиты, и ее будут спрашивать, а чему новому она может, собственно говоря, научить.

    У нее начнут проверять документы.

    От нее потребуют не тех доказательств, что можно найти в книгах, и вовсе не доказательств того, что ее миссия легальна. Нет — речь пойдет о доказательстве ее силы.

    И поскольку она позволит вовлечь себя во всеобщие грехи, и поскольку грехи христиан окажутся тяжелее, чем грехи язычников и иудеев, голос Церкви охрипнет: она начнет заикаться и не придумает ничего лучшего, чем произносить глупые, бесполезные и елейные речи.

    И ее будут преследовать, ибо она обманула мир несбыточными обещаниями, и преследование это будет справедливым. Но обман этот падет на Тебя, ибо это Ты основал эту Церковь, это Ты послал ее на служение. Тебя обвинят в том, что люди утратили свою детскую веру в богов и, впав в отчаяние и разочаровавшись в Тебе, впали ныне в окончательное безбожие.

    Видишь ли Ты теперь, что Ты наделал Своим искуплением?
    Ты хотел даровать свет глазам слепых, но теперь они, став зрячими, стали виновны вдвойне.
    Перед тем, как распять Тебя, они не ведали, что творили.
    Их грех не отличался от врожденной жестокости диких зверей, они были самой природой.

    Теперь же — они ведают, что творят; Ты сорвал покров с таинства вечной любви, Ты поставил их перед лицом триединой Божественной бездны, Ты сделал их посвященными в тайну Божественной икономии.
    И теперь их грех — это мятеж против любви.
    То, что было позволительно, то, что можно было простить, благодаря Тебе стало непростительным и смертоносным.

    Раньше они стреляли в небеса стрелами из игрушечного лука, Ты же дал им в руки настоящие, отточенные и ядовитые стрелы, которыми они попадают в самый центр Божественного Сердца.

    Ты думал, что несешь искупление, на самом же деле Ты удесятерил тяжесть греха. Сотнями различных способов они будут искать в Тебе повод для греха. Твое учение начнет их раздражать, каждая из произнесенных Тобою фраз станет для них камнем преткновения.

    И по праву, как Ты Сам будешь вынужден признать, ибо сказанное Тобою непонятно и опасно для народа.
    Всякое заблуждение и всякое безумие будет ссылаться на Тебя и оправдываться сказанным Тобою.
    Подобно фуриям, они будут рвать Твое Евангелие на части и швырять друг в друга его окровавленными обрывками.

    Те, кто верен Тебе, будут и впредь грешить против Твоего искупления — ибо Божья любовь заметно подешевела, и в исповедальных автоматах за мелкую монету раскаяния можно получить от Тебя отпущение грехов.
    Понимаешь ли Ты, что Ты наделал? Ты сделал грех легким.

    Твое искупление — просто издевательство: оно искупило людей для греха! От Тебя надо держаться подальше, Тебя надо обходить стороной, ибо Ты — искуситель человечества.
    Ты опасен для любого, кого Ты встретишь на пути. Ты — зловредная болезнь.

    Поверь мне, людей надо предоставить их природе и их инстинктам.

    Все, чего Ты достиг, это данная Тобою людям неспокойная совесть.

    Нет, они правы, когда отвергают Тебя. Того, что Ты им предлагаешь, они не хотят, ибо все это влечет за собой неизмеримые потери.

    То, что им нужно, — это хлеб и любовь, причем та любовь, что им уже известна, и которой Ты, девственник, не знаешь: ни на что большее они не способны.

    Религия Твоя не нужна народу. Стоя на своих кафедрах, Твои священники будут провозглашать то, чего Ты требуешь от человека, но никто придерживаться Твоих требований не будет, и многие будут поражаться тому, насколько Ты чужд миру.
    Многих, очень многих Ты перевернешь с ног на голову; Ты извратишь их совесть настолько, что они перестанут понимать, что от них сейчас требуется.
    Однако я вижу здесь еще и Твоих избранников, этих особо Тебе близких друзей, этот «свет очей Твоих».
    Вот они — Твои святые. Я не буду сейчас рассматривать их под увеличительным стеклом, не буду считать те годы, в течение которых они отбивались от Твоей любви руками и ногами, пока Ты наконец-то не взял силой твердыни их душ.

    И что же Ты дал им взамен? Крест, Твой крестный путь!

    Отец Твой отдал Тебя в качестве выкупа, теперь же Ты Сам расплачиваешься ими.
    Твоя любовь жестока.
    Что это за искупление? Ты что, не можешь Сам нести Свой Крест за всех?
    Ты настолько слаб, что за Тобой его должен тащить кто-то другой?

    Ты Сам вызвался, Ты, велеречивый Атлант, нести на своих плечах всю тяжесть мира. Ты переоценил Свои силы: на кратком пути Ты падаешь целых три раза, и Симон тащит за Тобою Твое бревно.

    Не можешь ли Ты наконец-то оставить призванных Тобою в покое?

    Ты отдаешь их на съедение диким зверям, Ты заставляешь их гореть живыми факелами.
    Их будут медленно, по-сатанински замучивать насмерть в концентрационных лагерях.

    Но этого Тебе мало: Ты предаешь их всем мыслимым демонам, Ты тащишь их в ту же самую яму, полную отвращения и страха, Ты сделал их, как говорит Твой Апостол, сором и отбросами мира, посмешищем всего творения.

    Своей плотью они должны дополнить то, чего недостает Твоим страданиям, ибо Ты не вполне понял, что значит страдать.
    Ибо дело в том, что для страдания необходимо большое и сильное сердце. Но Твое Сердце стало малым и слабым, оно стало столь бессильным, что Ты Сам не можешь узнать его.
    И чтобы страдать, надо уметь любить.

    Но Ты более не любишь. Твоя любовь, что возвышенно звучала мощным колоколом, превратилась в колотушку, в которую бьют в церквях на Страстную Пятницу.
    А было бы так легко страдать, если бы можно было любить… Но любовь у Тебя отобрана.
    Единственное, что Тебе осталось, — это пылающая пустота и то ничто, которое эта пустота за собой оставляет.
    Как бы Ты радовался, если бы Тебе было позволено из адской бездны любить отвергнувшего Тебя Отца, любить Его долго и вечно! Но любовь отобрана у Тебя.
    Ты ведь хотел отдать все?
    Это невеликое искусство — отдать все, если сохраняется любовь.
    Лишь тогда это становится серьезным, когда любовь сама отдает себя.

    Любовь была сердцем Твоего Сердца, хлебом души Твоей, вечным дыханием Тебя Самого.

    Ты жил любовью, у Тебя не было никаких помышлений, кроме любви, Ты Сам был любовь.

    Ныне она отнята у Тебя: Ты задыхаешься, Ты голодаешь, Ты отчужден от Себя Самого.
    Ты умираешь настоящей «смертью от любви», ибо любовь хрипит и бьется в последних судорогах.

    Так все это и должно быть.

    И должно быть скрыто от людей, и люди не догадываются об этом.

    Они проходят поверху, как будто все это темные подземелья и каналы, страшные катакомбы под землею больших городов.

    Там, наверху, сияет солнце, павлины распускают перья, и юность проходит в легких, развеваемых ветром одеждах…

    И никому не известна цена.
     
  6. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    "Ты в темнице, и я тоже.
    Я знаю, Господи, что Ты попал в эту темницу из-за меня, и только лишь потому, что я остаюсь в своей темнице, Ты остаешься в Своей.
    Наши тюрьмы неотделимы друг от друга, и обе они — это одна и та же тюрьма.
    Если бы Тебе удалось освободить меня из моего плена, Ты освободился бы Сам; стены, разделяющие нас, упали бы, и мы смогли бы насладиться нашей общей свободой.
    И я тоже, скорее всего, мог бы освободить Тебя — освободить тем, что освободил бы себя самого, и в этом случае мы были бы также свободны. Но все это лишь «если бы».

    Мне известна Твоя тайна: Ты хочешь разделить со мной мою судьбу. Но я погребен в моих собственных глубинах, и я не могу взорвать врата этого ада. Ты думал, что вдвоем будет легче, и Сам вызвался, чтобы помочь мне. Ты похоронил Себя в моих пещерах. И поскольку мое одиночество одиноко, оно стало и Твоим. И ныне каждый из нас томится в ожидании другого, отделенного стеной. Мне известно, что вина лежит на мне, и что Ты невиновен. Ты сделал все, что было возможно.
    Ты страдал, Ты расплатился за меня, Ты заплатил за все — заплатил вперед, все до последней капли.
    Я должен был бы… но я не могу. Я должен этого желать, но я не желаю.
    Я хотел бы желать этого, но я не желаю хотеть.

    Что все это такое, как все это происходит? Я не понимаю этого. Речь идет о том, что Ты устранил грех и искупил его. Ты не просто покрыл его, но уничтожил, и в глазах Бога он более не существует.
    Но грех — это именно то, что я имею в виду: я не хочу того, чего хочет Бог.
    И я не знаю, как преодолеть мое сопротивление. Я не знаю, как разрушить пленившие меня стены моей тюрьмы.
    Понимаешь ли Ты, Господи, о чем я говорю? Не так уж легко объяснить все это.
    Ибо я сам не вполне понимаю, как все это происходит, как все это связано между собой. Когда я начинаю размышлять об этом, все превращается в чащу, в которой заблудилась моя душа — заблудилась, подобно заблудшей овце в зарослях терновника.
    ...И поэтому я взываю к Тебе из темницы моего нежелания: сделай так, чтобы я желал!
    Но можно ли так молиться? Ты можешь дать мне все — любое просветление, любую благодать.
    Но желать этого и сделать решительный шаг должен я сам. Я лежу на ложе собственной похоти, и эта похоть отвратительна мне, и я хотел бы порвать ее путы и приподняться. Но то, чего мне при этом не хватает, — это обычная решимость, само действие, которое нужно для этого совершить.

    В то время как одна из моих изможденных рук умоляет Тебя: «Избавь меня от скверны!» — другая начинает ныть: «Пощади меня и оставь мне ее — мою возлюбленную скверну!» Просьба за просьбой вздымаются к Тебе ввысь, и нет среди них ни одной искренней и настоящей. Когда я говорю, другой голос все время звучит во мне, откликаясь дьявольским эхом: «Да придет Царствие Твое! — да придет царствие мое! Да будет воля Твоя! — да будет воля моя! Хлеб Твой насущный дай мне! — хлеб мой насущный дай мне!»

    ...Когда в юности я почувствовал, что тело мое развивается, я начал верить в то, что существует также развитие в духе. Мечта о Рае овладела мной, хотя при этом я не знал, мечта ли это о будущем, или о прошлом. Некий манящий и зовущий к себе образ вставал предо мною. Я не знал, как достичь его, и это было на самом деле неважно, ибо я верил, что все пути мои, даже те, что уводили меня в сторону, должны были в один прекрасный день привести меня к нему — привести совершенно нежданно. Это был некий мираж в пустыне. Бег жизни постепенно начал замедляться, потом остановился на одном месте, и чарующий образ потускнел и расплылся. Он превратился в дальнюю звезду, в удаленный идеал, недосягаемость которого стала неотъемлемой чертою его красоты. Он стал как бы затонувшим городом: в тихую погоду очертания этого города угадывались с палубы корабля, но сам он был покрыт водорослями и тиной, и под их покровом можно было различить лишь одно-два бесформенных и темных здания. Все заросло, как в замке Спящей Красавицы.

    Я начал думать, что этот образ — одна из уловок жизни, придуманная затем, чтобы скрасить безнадежность существования лишенной надежд на спасение посредственности. Начиная с этого времени я, сам того не сознавая, впустил отчаяние в свое сердце. Я понял, что никогда не достигну цели. Я взвесил себя и нашел себя очень легким.

    Я осознал, сколь глубокие корни грех пустил в моей душе, и ясно увидел, что мне никогда не удастся удалить их.
    Для этого надо было бы обладать врожденной смелостью души, решительностью и тягой к действию, а как раз этого мне и недоставало. Я не находил у себя ни одной мысли, ни одного поступка, которые не были бы покрыты сыпью моей мелочности, моей мещанской природы.

    Ничто мне не было столь отвратительно, как присущая мне ограниченность, которая заставляла меня ограничивать все, что меня окружало.

    Из плена этой ограниченности я обратился к Тебе — не стесненному никакими условиями, и тут все стало подлинным кошмаром.
    Я чувствовал Твою бесконечность, я знал, что Ты не даруешь мне подлинного самоотвержения, что Ты не потребуешь от меня полета в мир Твоего Божественного света. Как неопровержимая улика, мне явилась неприглядная суть моей природы.
    Одновременно со мной вокруг меня стала расти моя тюрьма: окружающим я демонстрировал беззаботное веселье и умудренное смирение; внутри же меня, в глубоких подземельях отчаяния, поселился ленивый, боящийся выползти наружу сброд: упущенные возможности, отвергнутые дары благодати, непрестанная хандра.

    От всего этого исходил запах отверженности. Доходило до того, что даже легкий намек на то, что Ты можешь позвать меня, мгновенно порождал безоговорочное «нет» моего нежелания. Лучше все, что угодно, чем, спотыкаясь, идти по этому позорному пути. И когда Ты пытался снаружи взорвать двери моей темницы, я, в холодном отчаянии, противостоял Тебе изнутри. Моя маска срослась с моим лицом.
    Я, как и прежде, был христианином, я верил во все, во что полагалось верить, я делал то, что делали все остальные, но для спасения я был уже потерян.
    В лучшем случае можно было сказать, что я был где-то в далеком потустороннем мире — в ожидании огня, который сожжет мою пожизненную тюрьму и извлечет мои затвердевшие стены из ее решеток.
    Я уже начал сожалеть, что некогда встретил Тебя.Я запутался во лжи. Если я говорил себе: я могу, я хочу, то сразу же, наученный многократным опытом, понимал: все это не так. На статую, что Ты решил вылепить из меня, не хватило глины.

    Но если я говорил себе: я не могу этого и не хочу, это было грехом, ибо я шел путем лжи. Два мерила нес я в своих руках: обабыли взвешены и проверены, но противоречили друг другу. Часто я думал, что язычникам легче, чем христианам, ибо они могут совершенствоваться, не расставаясь со своей наивностью и не впадая в искушение.

    Христиане же, которых Ты силой бросаешь в пространства Твоего мира, за исключением немногих избранных, распяты на кресте позорной раздвоенности и не принадлежат ни земле, ни небу.

    И в конце концов мне показалось, что я понял: иначе быть попросту не может — ибо все Твои творения конечны, у всех у них есть свое измерение и свой предел, и когда их встречает бесконечность бесконечной любви и требований этой любви, именно она, эта бесконечность, становится для них тюрьмою. Конечному существу свойственен страх разорваться на части при встрече с Богом, и потому это существо замыкается в себе, когда Бог приближается к нему.

    Это всего лишь благочестивое заблуждение — полагать, что мы тоскуем по какому-то бесконечному, что освободит нас от нашей ограниченности: опыт учит нас совсем другому. Вместо того, чтобы перенять у Бога меру Его бесконечного, мы навязываем Ему меру нашего конечного.

    Шаг за шагом мы с оружием в руках защищаем свою землю.

    Мы выдвигаем условия, на которых готовы заключить мир: насколько я могу отступить от Тебя, настолько я готов пустить Тебя дальше. Будь доволен моим предложением и не пересекай мою границу. Ты можешь лишь уничтожить меня, лишь сломать стрелки часов. Если Тебе чего-то не хватает, возьми это в закромах Твоей бесконечности, которой нет у меня. Лишь до этой черты, и ни шагу дальше! Ты должен знать, что мерило, которым я себя измеряю, — это некая определенная «ступень совершенства», которая очерчена мною исходя из ясно Тобою сформулированных запретов и более чем многочисленных добровольно мною совершенных дел христианской любви.

    Нет, я отнюдь не рвусь наружу из себя самого. Что мне экстаз, что мне «растворение» в природе или в любимом человеке, если я не смогу больше воспринимать их? Как я могу даровать Тебе мою любовь, предложить с любовью мое «я» Тебе, если у меня нет больше этого «я», если я отчужден от себя самого — а ведь, кажется, таковы были Твои тайные цели? Оставь мне мое «я», и тогда Ты обретешь его! Это мой любимый затвор, и я не добиваюсь никакой свободы!

    Я завоевал себе эту темницу моих страданий, и я освоился с ней — со всей ее скудостью, со всей тяжестью в ней пережитого. Если этого требует природа, возьми мое тело (я знаю, что Ты вернешь мне его назад во всей его первоначальной красоте!), но неотбирай у меня мою душу!
    Ты не можешь требовать от меня невозможного, настаивать на том, чтобы я выбрался наружу из себя самого, чтобы я стал чужим самому себе, чтобы я, подобно вору, выпрыгнул в полночь из собственного окна — выпрыгнул на верную смерть! Отче, не обнажай свой нож надо мною!
    «Мы не хотим совлечь с себя одежды, но хотим облечься в них, чтобы то, что смертно, перешло в жизнь».

    ***********************************************************************************
    Сын Мой, время, что прошло сегодня между полночью и утренними заморозками, когда Меня потащили на второй допрос, Я провел в твоей темнице.
    Я испробовал твою тюрьму и не избежал ее гнилого, сладковато- горького запаха.
    Я прошел по всем камерам, где томились противящиеся Божьей свободе, я заглянул в каждый угол.
    Я спустился вниз, в самые глубокие твои глубины, и там, среди темного позора твоей немощи и твоего сопротивления, я устроил Себе жилище.
    Как малый корень разрушает самые прочные камни, так Я незаметно расшатал стены твоего пленения.
    Всеми силами твоего отчаяния ты все еще противишься Моей любви, но твои парализованные руки уже начинают оживать. Шаг за шагом ты поддаешься Моему напору.Я не стану открывать тебе ту тайну, силой которой я преодолел твое отчаяние. Ребенок, уставший от напрасных слез, наконец-то засыпает.
    Он не вспомнит на следующий день ни своего сопротивления взрослым, ни своего безутешного горя.

    Можешь ты или нет, сейчас об этом никто не спрашивает. Самое главное — то, что Я это смог.

    Когда в одиночестве ты размышлял о своей глубокой неудаче, ты сам разделился надвое, ты сам распался на части. Твоя целостность, что возникла из отчаянных объятий сладострастия и раскаяния, была лишь видимостью.

    Теперь же оставь свои сетования: пусть мертвые погребают своих мертвецов. Отврати свой взгляд от убожества твоих оков и переведи его — этот пристальный и настойчивый взгляд — на Мое убожество. Ты увидишь то, во что ты не хотел поверить. Твоя тюрьма стала Моей тюрьмой, а Моя свобода — твоей свободой.
    Не спрашивай, как это произошло, просто благодари и радуйся. И мертвое тело не будет тлеть вечно; рано или поздно оно начнет разлагаться, вода и подземные черви изменят саму его ткань, и, когда пройдут годы, на месте его окажется здоровая, плодородная земля.
    Ты конечен, и это верно; поэтому твое сопротивление тоже конечно, и в конце концов Я разберусь с тобою.
    Твердый кокон падает на землю, подобно опадающим листьям, за которыми скрываются цветы. Броня раскалывается, и бабочка выкарабкивается наружу. Слепая и ничего не понимающая, она сидит на краю листа, в то время как кровь постепенно наполняет лоскуты ее крыльев. И стоит бабочке почувствовать, что крылья становятся упругими и начинают сверкать, она, не раздумывая, так, как будто бы она всегда это умела, оставляет свой лист и начинает свой полет.

    А то, что ты говорил о собственном «я», это глупость. Ты не был бы Моим творением, если бы не был создан открытым. Всякая любовь стремится покинуть самое себя и устремляется наружу — в необъятные пространства свободы.

    Она ищет приключений и забывает при этом о себе самой.
    Я не говорю, что ты мог бы освободить себя сам, ибо именно для этого к тебе пришел Я.
    Я не говорю и того, что свобода любви была заключена в тебе самом, ибо это Я дал тебе эту свободу. Отец привел тебя ко Мне.Ты свободен.
    Ангел слегка подталкивает тебя, с твоих суставов сваливаются оковы, ворота рушатся сами собой, и вы вдвоем проскальзываете мимо уснувшей стражи вперед — на свободу. Ты все еще думаешь, что это сон. Стряхни его с глаз твоих. Ты свободен и можешь идти, куда хочешь.Но обернись: братья твои все еще томятся в заточении.Сможешь ли ты наслаждаться свободой, пока они страдают? Не хочешь ли ты помочь Мне, чтобы они избавились от оков? Не хочешь ли ты разделить со мной Мою темницу?

    ***********************************************************

    [​IMG]
     
  7. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    " Отойди от меня, ибо я человек грешный. Почему я все еще говорю с Тобою?
    Дыхание из уст моих настигает Тебя, подобно яду, и оскверняет Тебя.
    Уйди и развяжи этот немыслимый узел. Было время, когда я был грешником среди других грешников, и мне было позволено на лету хватать дар Твоей благодати, дар моего покаяния.
    Я хватал его, как нищий хватает медный грош, брошенный в его круглую шляпу, и я мог купить себе хлеб и суп, и я мог жить благодаря Тебе.
    Мне было дано распробовать счастье раскаяния. Мне было позволено жевать горькую траву сокрушения о грехах, и это было милостью Твоей благодати: блаженная горечь услащала мою горькую вину.
    А нынче? Что делать мне? В какую дыру мне бы пробраться, чтобы Ты больше не видел меня, чтобы я более не чувствовал себя ношей на Твоих плечах, чтобы мое разложение более не тяготило тебя?

    Я согрешил прямо Тебе в лицо. Тот рот, что тысячу раз касался Твоих уст — Твоих Божественных уст! — поцеловал уста мира сего и произнес: «Я не знаю Его».
    Я не знаю Его, Этого Человека. Если бы я знал Его, я бы не смог предать Его — предать столь естественно, столь беззастенчиво. А если я все же знал Его, то уж всяко не любил.
    Ибо любовь подобным образом не предает, она не отворачивается с самым невинным выражением лица: любовь не забывает любовь.
    То, что я — после всего того, что произошло между нами, — попросту продал Тебя, доказывает лишь одно: я не был достоин Твоей любви и сам не обладал любовью. То, что я говорю Тебе, не высокомерие, и не смирение — это просто правда: довольно, и еще раз довольно. Я не хочу, чтобы еще один луч Твоей чистоты еще раз заблудился в моей преисподней.

    Это прекрасно, когда любовь снисходительна к низости, но невыносимо, когда среди низостей она сама становится низкой. Это предательство, и оно необратимо.
    Это клеймо, которое останется навечно, и никогда мои глаза не смогут более встретиться с Твоими. Эти тридцать сребреников я швырну на пол в Храме, но не перепутай, прошу Тебя, этот шаг с раскаянием.

    Здесь неуместно это высокопарное слово. Душа моя сжимает губы, чтобы ни одно слово не выскочило из них. То, что я сделал, заслуживает лишь одного слова, и оно криком поднимается к небесам; было бы лучше, чтобы оно взывало к аду. Сотвори мне эту последнюю милость и отвернись от меня: я не могу больше видеть этого оплеванного лица. Омой его и оставь меня там, где я сейчас, там, где мне следует быть. На этот раз я знаю, кто я такой. На этот раз бесспорно.Тебе известно, что сказал Твой Апостол:

    «Тех, что некогда были просвещены, что попробовали от даров небесных, что стали причастниками Духа Святого, что вкусили блаженное Божье Слово и ощутили силы будущего века, но затем отпали, нельзя вновь обновить покаянием, если они вновь распинают в себе Сына Божьего и глумятся над Ним. Если земля в изобилии пьет нисходящий на нее дождь и приносит злаки тем, кто ее возделывает, то она получает благословение от Бога. Но если она рождает лишь тернии и колючки, она негодна и подлежит проклятию, и конец ее — огонь».

    Слишком много навоза израсходовано на то, чтобы удобрить это бесплодное дерево, которое просто пытается доказать Тебе, что излишние заботы до добра не доводят. Сруби его — и не стоит более говорить о нем.Люди изранили Твое Сердце, из него изливаются вода и кровь, и люди пили и исцелились, они омыли себя и очистились. Я же сделал нечто совсем иное. Я прицелился, чтобы нанести меткий удар в самое средоточие любви. Я убил любовь.

    Отдавая себе отчет в том, что я делаю, я попал в самую главную точку любви, я повредил ее жизненно важный, ее самый ранимый нерв. Она ушла в небытие, ее больше нет. Мертвое тело висит на Кресте, а я сижув стороне и размышляю о своем позоре. Я — сын скверны. Я злоупотребил Твоим Крестом и Твоими объятиями. Все израсходовано до последней капли. Все — и возвращение блудного сына, и овца, пропавшая в терновнике, и потерянная драхма: все растрачено навеки.

    Можно разыграть эту сцену заново, повторить двадцать или пятьдесят раз, но однажды она станет скучной и потеряет свою соль.
    Существует сообщество Святых. Существует также сообщество грешных. И, возможно, это одно и то же сообщество. Длинная цепь, нескончаемая волна, что катится через дни и через века, этот кровавый поток вины, тернистая дорога, на которой люди соскальзывают вниз и вновь карабкаются вверх.

    Единая жизнь — жизнь в горячем грехе и в горячем раскаянии — пронизывает всех этих людей, и где-то в глубинах этого темного потока из праведного и грешного страдания пульсируют капли и Твоей Крови, Господи. И Ты спасешь их.Я изгнан из этого сообщества грешных.
    Застывший и окоченевший, прикованный к неподвижной глыбе, я скорчился в стороне от них, и грех мой не сопоставим ни с чем. Если другие поддаются слабости, Ангел Божий плачет у них в сердце.

    В моем сердце нет этого Ангела. Если другие падают, некий тайный сосуд разбивается внутри их, и горькая тоска изливается из него, как будто бы ее льют на жертвенник. Но во мне уже нет ничего, что могло бы разбиться — все окаменело и неумолимо запечатано. Если другие грешат, они могут молиться. Но какую же молитву должен я произнести, чтобы в ответ не услышать победоносный хохот ада? Как мне после этого верить? Что я должен сказать Тебе? «Прости меня»? «Я хочу любить Тебя»? Опыт показывает, что это неправда. В душах других все еще раздаются скорбные стоны сострадающего Святого Духа. Во мне же все онемело; это, видимо, то, что называется «хулой на Духа Святого». Другие падают на колени перед Крестом. Я же оказался по ту сторону Креста.

    Моя вина совершенна, самодостаточна и с любой стороны неоспорима — этакая сфера из огня и металла.Оставь меня одного. И Твоя Мать пусть тоже не прикасается ко мне.

    [​IMG]

    Вам с Ней нечего на меня смотреть. Не расточайте на меня Вашего сострадания — ему здесь не место.

    Пусть со мной случится то, что должно случиться. Тому, что висит справа от Тебя, Ты пообещал рай. Я желаю ему этого от всего сердца. Он это заслужил. Он не ведал, что творил. Будьте счастливы вместе в ваших вечных садах. Но не мучайся ради меня. Я — это тот, что слева. И более не мучай меня Своими муками. Постарайся забыть обо мне...


    [​IMG]

    Кто может объяснить, что это означает: Господь есть Дух? Дух есть невидимая реальность, которая свидетельствует о себе очевиднее, чем все, что порождено нашими чувствами.

    Дух есть невидимое благоухание Рая, возникающего внутри нас.
    Дух есть невидимое огромное крыло, которое узнается по дуновению ветра и по тому внезапному влечению, которое охватывает нас, стоит лишь пуху этого пера слегка нас коснуться.
    Дух есть Параклит — Утешитель, и в Его нежности слово раскаяния немеет и остается невысказанным, подобно тому, как растворяется в свете солнца иней; огромный, легкий, как шелк, белоснежный покров покрывает твою плоть, и под этим покровом как бы сами по себе распадаются приросшие к тебе одежды отчаяния.
    Дух — волшебник: Он может сотворить в тебе то, чего в тебе нет, может заставить исчезнуть то, что кажется неотменимым; посреди пустыни он творит сады, птиц и источники, и то, что сотворено Его волшебством — вовсе не мираж, но несомненная истина.
    И вместе с истиной Он создает для тебя веру.
    Ты веришь Слову, ты видишь, ощущаешь и осязаешь.
    Ты чувствуешь новые, возрастающие в тебе органы, ты касаешься гладкой кожи, с которой чудом исчезли раны.
    Ты живешь в царстве чуда, ты проходишь по нему, как дети проходят по пространству сказки — осчастливленный и всепонимающий.

    И ты, Симон Петр, сын Ионин: любишь ли ты Меня? Любишь ли ты Меня, душа, что трижды отреклась от Меня?
    Разве не любил ты Меня всегда, разве не было это любовью, когда ты следовал за Мною, в то время, как другие разбежались по безопасным углам, разве не было это любовью, когда, замерзая, ты стоял у ночного костра, почти лишившись чувств, в смятении и оцепенении?
    Ты пытался согреться, но какое тепло могло добраться до твоей окоченевшей души, которая отреклась, не ведая, что с ней происходит?
    Не ведала, потому что вы все должны были оставить Меня, чтобы Я смог один проделать Свой путь, тот путь, по которому может пройти лишь Одинокий.

    Отреклась, чтобы горькие рыдания под крик петуха полностью сделали твою душу Моею.
    Все это теперь вдали и вряд ли видимо — новая страница открывается сегодня. Не только смерть побеждена мною, и не только грех, — не в меньшей мере побеждено приносимое ими бесчестие, красная краска стыда, горькие дрожжи твоей вины, раскаяние и твоя тяжкая совесть: взгляни — все это исчезло без следа, быстрей, чем тает снег в лучах пасхального солнца.

    Это Мой пасхальный подарок тебе, Петр, — твоя спокойная совесть, и ты должен принять этот подарок со спокойной совестью, ибо в день Моей победы Я не хочу видеть ни одного отягченного сердца.
    Что значит это преувеличенное раскаяние, эта злосчастная попытка выглядеть несчастным?
    Предоставьте фарисеям точные и благочестивые обмеры вины и раскаяния, пусть они измеряют тяжесть греха и ее соответствие глубине и силе покаяния; все это принадлежит Ветхому Завету.

    Я взял на Себя вину, позор и отягченную совесть; ныне же рожден Новый Завет — рожден в невинности Рая, через новое рождение от воды и Духа Святого.
    Столь непреодолимо сияние новорожденного мира, что душа ваша, хоть и пытается наперекор всему, но не в состоянии вернуться к пережитому в мире ушедшем.

    Может ли чашечка цветка противостоять солнцу, которое обрушивает на нее потоки света и тепла?

    Может ли она оставаться закрытой — хотя бы потому, что вроде бы недостойна взглянуть в глаза божественному свету?

    Если родители прощают своим детям, если друзья прощают друг другу, оставаясь при этом людьми, которым не подвластен акт сотворения, то как же Я, ваш Творец, не сотворю этого в день Моего восстания из мертвых?..

    [​IMG]

    Отважьсяна прыжок во Свет, не думай, что мир глубже Бога, не думай, что Мне не разобраться с тобою. Крепость твоя осаждена, запасы исчерпаны, ты должен сдаться.

    Что может быть проще и слаще, чем открыть ворота, в которые войдет Любовь?

    Что может быть легче, чем упасть на колени и произнести: Господь мой и Бог мой?

    Царство мое растет в каждом из вас. Вы не видите его, Моего Царства, или догадываетесь о нем по малым его осколкам. Но Я — Царь, Я — средоточие сердец, Я — глубочайшая их тайна; Мне внятно все, даже то, что предельно строго укрыто от посторонних взглядов.
    Вы видите лишь внешние покровы, под которыми люди скрываются от себе подобных.
    Но Я смотрю в их души изнутри — из центра, перед которым они беззащитны и для которого полностью открыты.

    И там, в этой глуби, прячут они свое истинное лицо. Там сверкает их золото, там покоится их бисер.

    Там сверкают Образ и Подобие — чеканные признаки их благородства.

    Там укрыты те очи, что непрестанно всматриваются в лик Отца.
    Там бодрствует лампада перед алтарем, даже когда плоть — внешняя душа — лишь дремлет.
    То, что снаружи выглядит неловким, неудачным и вывернутым наизнанку, внутри предстает чистым, трогательным и доверчивым.
    И если они действительно любят и творят друг другу добро, то свет исходит от их скрытого лика, их улыбка касается Меня, и Я вижу в ней то, что не всегда открыто для одного из них. Все доброе в них, даже ими самими не оцененное или скрытое под маской стыдливости, возвращается ко Мне.
    Даровав им непостижимую красоту души, Отец Мой укрыл ее от них, дабы они не влюбились в это сотворенное Им зеркало; нет ничего ближе к Богу, чем эта поразительная красота, и она, не скрытая покровами, стоит перед очами Моими.

    [​IMG]
    Х. Мемлинг
     
  8. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    [​IMG]
    Гюстав Доре

    "... О блаженная пустыня любви Твоей! Никто никогда не укротит тебя, никто не исследует тебя.
    Дороги, которые отважно пробивались вдаль, увели не слишком далеко.

    Внезапно они прерываются, и в воздухе все еще ощутимо разочарование, настигшее первопроходцев, и все еще чувствуется то настроение, в котором они повернули назад. Снова заросли тропы, прорастают со всех сторон лесные травы, поперек упали высокие стволы. Снова шумит и расцветает безграничная лесная пустыня.Когда я был юношей, я думал, что с Тобою можно как-то найти общий язык.

    Я увидел перед собой круто уходящую вверх дорогу и почувствовал прилив отваги. Я взял свою сумку и двинулся вверх.

    Я попытался стать как можно легче, по слову Твоему духовно расставшись со всем, чем можно.
    Какое-то время мне казалось, что я поднимаюсь вверх.

    Но когда сегодня, после стольких лет, я поднимаю глаза вверх, я вижу, что Твои восьмитысячные вершины сияют надо мной еще выше, еще необозримей, чем когда бы то ни было прежде.
    Ни о каком пути уже давно не может быть речи.

    Я основательно снабдил себя дорожными картами и измерительными приборами. Я наизусть выучил, что такое двенадцать ступеней смирения, и хорошо помнил о семи оградах и семи рвах, окружающих Замок Души.

    На некоторых вершинах я видел флажки и отметины, а красные и синие пометы на щебне указывали на то, что здесь до меня уже кто-то был. На некоторых привалах беспорядочно — подобно шоколадной фольге и пустым консервным банкам — валялись разные «Руководства на пути к блаженной жизни».

    С течением времени я избавился от привычки обращать внимание на эти печальные отбросы, я заметил лишь, что они попадались все реже и реже, мне казались они чем-то бесконечно старым, заржавелым и уже готовым к тому, чтобы самому стать частью этой пустыни, затерянной в глубинах девственного леса и в сплетении ветвей.И все, кто пытался здесь заклинать тебя, о Пустыня, кто пытался расколдовать тебя, показались мне глупыми и по-детски наивными.

    Я почувствовал, что гневаюсь на них — ибо они увлекли за собою души тех, кто мог бы на самом деле понять твое волшебство. Но и сострадание овладело мной — ибо они, стремясь к чему-то лучшему, обманули и мир, и себя.

    И вот однажды я выбросил все в кусты — и сумку, и еду, и карту — и посвятил себя лишь тебе, лишь твоим нетронутым ландшафтам, и ради тебя я стал свободен.

    Учителя говорили: есть три пути к Знанию. Первый путь есть «да». Второй путь есть «нет». Третий — что возвышенней обоих — есть путь по ту сторону «да» и «нет». Найти Тебя во всех творениях, ибо каждое, как осколок, отражает излучение Твоего света. Оставить все творения — ибо их жесткие грани не могут охватить струящегося Твоего Бытия. Наконец — разбить чашу с совершенствами творений и распространить эти совершенства до неизмеримой меры Твоей вечности. Но я узнал, что эти пути — не путь. «Да» — это изреченное, «нет» — это противоречие. Оба спутаны между собой и в конце концов тянут в бездну. Третий же путь есть невозможность эту бездну пересечь.

    Некоторые советовали: бросься в глубины, так, чтобы твое бытие и твоя ограниченность разбились, и ты найдешь то, чего жаждешь. Твои глаза откроются, и ты станешь, как Бог.Огромное искушение стояло за сказанным, и в глубине кратера появилась влекущая к себе золотая лава, манящая божественная жизнь. Золото от золота, казавшееся мне тем светом, что по преданиям иногда является далеким кораблям из верхних пещер Афона.

    Мне казалось, что это тот священный экстаз, в котором пересекали все преграды и Плотин, и Аль-Халладж, и Бодхисаттвы.
    Но вовремя мне вспомнилось Сердце Твое, Господи, и то, что ты возлюбил ограниченность Своих творений и сошел в нашу земную долину, чтобы пребыть среди нас до конца мира, чтобы предостерегать нас от искушений духа и от презрения к даже малейшему из малых.

    И когда я взглянул на Тебя и увидел, как Ты, усталый, сидишь у источника блудницы, как Ты пылью и слюной мажешь глаза слепорожденному, я начал подозревать, что все эти просветленные в пережитом ими экстазе сталкивались лишь с замаскированным призраком своей тщетной духовной жажды.

    И так же должны были ошибаться и те, кто пытались миновать Твою человеческую природу, пытались оставить ее позади, чтобы войти в якобы более глубокую безосновность Отца.Если еще точнее — каждый путь оказывался ложным, если этот путь не был Тобою.

    С дороги сбивались все те, кто не знал Тебя, и никто не знал Тебя, если не был в Тебе.

    Ни разу мне не удавалось пройти по дороге от себя самого к Тебе, если эта дорога не была заранее пройдена в Тебе.Но Ты Сам, Господи, как может быть так, что Ты — это Путь?
    Ты никак не похож на человеческие пути. Ни одно из слов Твоих не может служить надежным указателем, ведущим к следующему, — подобно тому, как путевые столбы указывают и расстояние, и единственно возможное направление. Каждое направление есть приговор и расправа, каждое изложение есть низложение, каждое указание — отказ.

    Путь, который есть Ты, — а Ты естьПуть, — должен выбивать у нас твердую почву под ногами, каждый наш шаг вперед сразу же отбрасывает нас назад — на еще большее расстояние нашего ничтожества — и тут же отводит нас в сторону, чтобы, стоя в пыли на коленях, мы пропустили Того Единственного, Кто может пройти этой дорогой — Царя славы.

    Мы должны творить дела и расти вместе с ними, но, возрастая, мы становимся меньше и при взгляде на Тебя забываем о своих делах. Наша справедливость должна превзойти справедливость книжников и фарисеев, но мы должны быть меньше и беспомощнее, чем вот этот ребенок. Мы должны собирать себе сокровище в небе — в надежных закромах, где их не съест ни ржавчина, ни моль, но мы должны быть беднее бедных, быть нищими духом, которые не должны в страхе заботиться о следующем — о Вечном — дне. В напряжении сил мы должны следовать за тем, что нас ждет, и при этом оставаться в нерушимом, лишенном страха покое, подобно птице в Твоих руках.
    Дела наши должны быть светом для людей, но мы должны творить их так, чтобы никто этого не видел. Мы должны быть совершенны, как совершенен Отец наш Небесный, но сокрушены духом, как сборщик податей в Храме, и воспринимать себя как ничтожных грешников. В бодрствовании и зрелости — как друзья Твои — мы должны быть посвящены в глубины Твоих таинств, но — как Твои слуги — мы не должны интересоваться даже тем, какой сегодня день и час. Мы должны заботиться о людях и умирать за них, подобно матери, умирающей в родах, но если они не принимают нас, мы должны уйти от них, отряхнув прах с ног своих. Мы должны хранить спокойствие и не желать никаких даров, но быть чуткими к горестям и радостям, а брать и давать с открытой рукой. С терпением малого семени мы должны позволить расти в нас Царству Твоему — расти, подобно неукротимым всходам, разбавленным сорняками, но в то же время мы должны с мгновенной отвагой откликнуться на подобное вспышке решение Царства Небесного похитить нас силой.

    Где путь и где путеводный ориентир? Не пустыня ли это? Кто может постичь Царство Твое — подобное горчичному зерну и растущее выше всех деревьев, смесь добра и скверны, куда нет, однако, входа злу, столь дальнее, что не от мира сего, и все же подошедшее столь близко, то Царство, что среди нас, что приближается к нам, когда мы от него далеко и пребываем в тени смертной, и удаляется, когда мы приближаемся к нему и пытаемся его коснуться?

    Это Царство, Твое Присутствие в мире, столь непостижимо, как и Ты Сам.

    Ибо оно — это все сразу: оно и бедность, и богатство, сила и бессилие, оно столь видимо, что его нельзя не заметить, не будучи за это наказанным, и оно столь скрыто, что никто не может увидеть его, не имея очей благодати.
    В его таинствах по-рабски склоняется перед нами Божья, скованная Своим собственным неотвратимым решением, Любовь, до которой можно дотронуться, которая столь доступна в воде, хлебе, вине и елее.

    Но стоит подойти поближе и попытаться схватить ее, как она протекает через тянущиеся к ней пальцы, как ветер, смеющийся над колючей оградой.

    И ты, о Церковь, княгиня и царица над народами, неприступно и отстраненно восседающая одесную Своего Государя, Невеста без порока и изъяна, но в то же время — темная служанка и презренная блудница, которую чуть не перепутали с кровавым Вавилоном, восседающим на плечах Зверя! И вы, христиане, свет миру и светильник под сосудом, соль земли и оставленные Богом, поругание рода людского, презираемые за ваши грехи и по справедливости гонимые вовсе не ради имени Христова! Граждане небес, изгнанники мира сего, изнуряющие себя повседневностью день за днем, таскающиеся от исповеди к исповеди: вы все, кто вы такие?

    Пустыня в сердце — сознательно противящемся, страстно обороняющемся, бегущем назад даже при движении вперед. Пустыня в совести — тяжелой, но тут же вновь освободившейся, исполненной спокойного сознания Божественного сыновства, но неосознанно тревожащейся, достойна она гнева или любви.

    Пустыня самой любви, которая не знает, любит ли она, или все еще остается скрытым под розами жертвенности вожделением, шаткая, колеблющаяся руина, хоть и несомненно знающая дар Божьей, излитой в сердце любви, и основание того здания, что построено на Господе и Христе.

    Наконец, пустыня всего этого запутанного мира: застывшие скалы и пенящиеся волны, вечное возвращение одного и того же и переход к еще доселе небывалым родам, гармония в движении звезд и суетливое кружение атомов — как будто этот мир в своей загадочной свободе выплескивается за пределы каждого только что придуманного закона. Мир, который был доверен человеку, как сад, доверен ради заботы о нем и для бесконечного развития.

    И, вечно новый, этот мир — как беззаботный хаос — переходит все границы, стачивает только что заостренные острия, как ни в чем не бывало выгибает вниз восходящие кривые и возвращает достигшие совершенства формы в то лоно, откуда они начали развиваться.
    Мир, в котором смысл и бессмыслица раскачиваются в равновесии, где каждый из элементов требует своей противоположности, мир, что заключил себя в округлое яйцо и любое стремление к небу поглощает своей земною атмосферой.
    И в то же время — это мир, который открыт, который раскрывается как рассеченное анатомом тело, который всеми своими органами стонет от тяги к полноте, который не в состоянии сам отдать себя. Он тянется к Богу обеими руками и всеми тканями своей плоти жаждет Его — как жаждут благословенного ливня.
    Мир, из глубин которого исходят все силы и который, однако, бессильно сжимается и жаждет нисхождения благодати. Столь неоднозначный мир, двойственность и неединство которого столь однозначны и который, держа Творца и творение на расстоянии друг от друга, все же соединяет их.
    Мир-чудовище, который встает на дыбы и мстит даже Богу в образе человека, и в то же время — мир-дитя, младенец, дремлющий на руках у Девы Марии.
    Кто постигнет замысел Господа, вложенный в Его творение и стоящий над ним? Кто свяжет короткой нитью бесконечную охапку цветов, собранных Премудростью? Кто укротит дикую чащу Его непостижимости?
    Взгляни, как дух и бытие человека, подобно чаше фонтана под струей воды, подставляют себя под ниспадающий поток всеохватной тайны.

    Пусть она льется, ибо, позволяя этому потоку изливаться, ты постигнешь то, что ты можешь, а все то, что ты можешь — это быть чашей, подставленной под этот поток. Открой свое сердце и свой рассудок и не пытайся удержать себя.

    Если тебя снесет потоком, ты будешь очищен. То странное и непонятное, что льется сквозь тебя — это именно тот смысл, которого ты ищешь. Чем более ты раздаешь, тем богаче твоя мудрость. Чем больше ты удерживаешь, тем полнее твоя сила. Смотри, все хочет сбить тебя с толку, чтобы ты в полноте заблуждения познал сверхполноту любви.

    Все жаждет опустошить тебя, чтобы ты обрел пустоту для сверхполноты веры.
    Все пытается превратить тебя в ткань, чтобы она протерлась, и чтоб сквозь нее засияла полнота Света.

    Ибо взгляни — все распадается на элементы и нисходит до уровня атомов, чтобы вновь сложиться в единственный кристалл совершенного центра. Все умирает в смертельной схватке конечного незнания, ибо только для нас материя совершенного бессилия становится царской мантией победы над миром.
    Все попадает в реку, где трещат, раскалываясь под солнцем, льдины, и катится в грохочущей бесформенности к морю.
    Но это движение порождено биениями пульса, идущими от центра, и то, что кажется хаотическим порывом, есть биение Крови в Теле космического Христа.

    Как благодарен я Тебе, Господи, что мне позволено плыть, и я не должен ни за что держаться, что я могу углубляться в Твою блаженную непостижимость и не должен заботиться о том, как пробиться через загадочные знаки и письмена.

    Ибо все есть таинственные руны, и каждая из них тихо рассказывает о Тебе, и все есть знак, и всякий знак указывает на Тебя.
    И все загадки всех вещей, как восходящее солнце, освещает Твоя тайна, а при закате всемирного света в безмолвии восходит Твоя великая ночь.
    Каждая дорога гонит меня из самого себя наружу, гонит в пустыню, и, поскольку я не нахожу иного пути, чувствую я крылья Твои и Твое дыхание.

    Как благодарен я Тебе, Господи, что Ты превращаешь изнуряющую нас пустыню мира в блаженную опустошенность Твоей любви, а все то в нас, что борется в смятении, Ты переплавляешь в горниле Твоей созидающей мощи.

    И все то, что двусмысленно и потому искусительно поблескивает, смиряется в Тебе исверкает в Твоем искуплении, объединяющем двоицу в одном. Вместо загадок Тобою устроена тайна, и эта тайна сияюща.
    Все, даже грех, для Тебя лишь сырье и строительный материал: в Твоем всепрощении Ты принимаешь каждого и даришь ему — не меняя сути его — новую суть. Ты превращаешь сор в драгоценности, блуд в девственность, ты даруешь будущее тем, кто потерял надежду. Твоя волшебная десница творит то, что волшебней, чем детские сказки.

    Ты — неизменно живой источник всякой возможности, и то, что в действительности тянется и бесконечно длится, под Твоими пальцами стремительно, как глина на гончарном круге.
    Ты фантастичнее любой мечты, и наши самые великолепные утопии суть глупость и тусклая копия в сравнении с тем, что уже давно воплощено Тобою.

    Как благодарен я Тебе, Господи, что мое существование в Тебе выше, чем я сам, а центр мой — в Тебе и за пределами меня самого. Хочу я того или нет, но назло всем препятствиям я должен уклониться с неровных путей моего сердца и прийти к Тебе.
    Так раскрываются в Тебе все вещи — подобно тому, как из треснувшего яйца появляется новая жизнь, подобно тому, как лопаются почки и все существа выбираются из своих жилищ навстречу Тебе и обретают в Тебе — по то сторону себя самих — одновременно и Тебя, и себя. Они собираются вокруг Тебя, как цветочные лепестки вокруг невидимого цветочного пестика, присутствие которого узнается только по его аромату.

    ...
    Твоя Церковь — всего лишь Твой сосуд и Твой инструмент. Ты — бьющий источник, и даже из нас пробивается поток в вечную жизнь — ибо этот поток есть данный нам Тобою напиток, что происходит из бьющего источника живой воды. И когда Ты — бедный и невзрачный — идешь через мир, укутанный плащом унижения и лишений, когда Ты скрываешься среди грешников и сборщиков податей, а мы в рассеянии совершаем в Тебе дела милосердия, то и тогда Ты — Тот Дающий, что сделал для нас возможной любовь — любовь внутреннюю, любовь внешнюю.
    Ты остаешься один. Ты есть Всё во всем.
    Даже если мы нужны Твоей любви, чтобы она могла с глазу на глаз с нами отпраздновать тайну лона и зачатия, то все равно — это Твоя любовь, она здесь и там, дарящая и даримая, она и семя, и лоно, и зачатое дитя. Если любви нужны две ноги, чтобы идти дальше, то идущий один, и это Ты.

    И если любви нужны двое — любящий и любимый, то эта любовь едина, и эта любовь есть Ты.

    Союз Нашей любви есть смысл мира. Все исполняется в нем. Ибо смысл мира есть Любовь."

    [​IMG]
    Рембрандт
     

Поделиться этой страницей