1. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396

    Сефарды - еврейская этнокультурная общность, представители которой появились на Пиренейском полуострове в 1-2 вв. н.э. (во времена поздней античности и начала средневековья), после разрушения Иерусалима и преследований иудеев римскими властями.
    «Сфарад» - это название местности, упоминаемой в Писании – Сефарад. Отсюда возникло и название, закрепившееся за представителями этнической общности.
    Выраженных различий между этой ветвью евреев и исконными представителями нации еще не было. В 5-7 веках сефарды подверглись преследованиям со стороны христианских (точнее, христианизированных) королей – вестготов (визиготов).
    В 711 году значительная часть Пиренеев была завоевана мусульманами, которые предоставили сефардам некоторую политическую, экономическую и религиозную свободу. Сефарды получили возможность открыто исповедовать иудаизм, что было крайне рискованно столетием ранее, в эпоху правления вестготских королей.
    Наибольшего расцвета духовная культура сефардов на Иберийском полуострове достигла в 9-11 веках, во времена мусульманского владычества, когда евреи-сефарды были весьма уважаемы среди мусульманских правителей за целеустремленность, деловую хватку, рациональное ведение разнообразных дел, успешную коммерцию, при этом высокую образованность и знание языков, столь необходимое для взаимовыгодного сотрудничества представителей разных культур полуострова.
    В 10 веке полуостров становится крупнейшим центром еврейской культуры. Большое влияние на строй еврейской философской мысли оказывает Маймонид, философ-рационалист, врач, математик. Известно также, что Маймонид (его изваяние ныне находится в славном городе Кордова) был ярым противником христианства, что, являлось прискорбным заблуждением, и следствием чего стало сожжение рукописей Маймонида монахами-доминиканцами в 1234 году (однако, при активном участии сефардов - противников Маймонида, приветствовавших расправу с рукописями).
    Вот, например, что он писал о христианстве:
    "
    А потом возникла другая разновидность преследователей, новая секта, которая с особым рвением отравляет нам жизнь обоими способами сразу: и насилием, и мечом, и наветами, ложными доводами и толкованиями, утверждениями о наличии (несуществующих) противоречий в нашей Торе. Эта секта вознамерилась извести наш народ новым способом. Ее глава ...коварно замыслил объявить себя пророком и создать новую веру, помимо Божественного учения — Торы, и провозгласил публично, что оба учения — от Бога. Целью его было заронить сомнение в сердца наши и посеять в них смятение. Тора едина, а его учение — ее противоположность.
    Утверждение, что оба учения от единого Бога, направлено на подрыв Торы. Изощренный замысел Иисуса - этого весьма дурного человека отличался необыкновенным коварством: вначале попытаться извести своего врага так, чтобы самому остаться в живых; но если все старания останутся напрасны, предпринять попытку погубить своего врага ценой собственной гибели. Злоумышленник этот был Йешуа из Ноцрата — еврей. Хотя отец его был нееврей и только мать была еврейка, закон гласит, что родившийся от нееврея, даже раба ,и дочери Исраэля — еврей. Имя же, которым его нарекли, потворствовало его безмерной наглости. Он выдавал себя за посланца Божьего, который явился, чтобы разъяснить неясности в Торе, утверждая, что он Машиах, обещанный нам всеми пророками. Его истолкование Торы, в полном соответствии с его замыслом, вело к упразднению ее и всех ее заповедей и допускало нарушение всех ее предостережений. Мудрецы наши, благословенна их память, разгадали его замысел прежде, чем он достиг широкой известности в народе, и поступили с ним так, как он того заслуживал. Всевышний через пророка Даниэля возвестил нам заранее, что человек, из нечестивцев нашего народа и вероотступников, попытается унизить и опровергнуть Тору, выдав себя за пророка, и зайдет так далеко, что провозгласит себя Машиахом, но Всевышний обречет его замыслы на провал, — как это и произошло в действительности. У Даниэля сказано: «И нечестивые из народа твоего поднимутся, чтобы осуществить предсказанное, но потерпят поражение» (Даниэль 11:14). Спустя немалое время после его смерти возникла религия, основоположником которой его считают. Она распространилась среди сынов Эйсава, об обращении которых он сам и не помышлял. Религии и вере евреев это не нанесло никакого ущерба. Ни у народа в целом, ни у отдельных его представителей не возникло каких-либо сомнений или колебаний: его ущербность была им ясна — он был потерян для нас и отвергнут нами еще до того, как с ним произошло то, что произошло".
    Вот такие перлы...

    [​IMG]

    Натертые до блеска туфли философа - дело рук многочисленных туристов...

    Еще немного уникальной стилистики Маймонида из "Марсельского письма об астрологии":
    "Пришел к нам вопрос от наших друзей и наставников, сведущих мудрецов, знатоков закона и обычаев, живущих в городе Марселе, пусть Всевышний защитит их от напастей, и умножит их мудрость, и увеличит их знания, и благословит их дела, как хотелось бы этого молящемуся за них брату и другу, которому в радость их спокойствие, Моше сыну, благословенной памяти, Маймона Испанского.
    И вопрос этот свидетельствует о чистоте их душ, о том что они ищут знаний и мудрости, и хотят подняться к истине, и найти правду, и понять смысл. Пусть рука Господа откроет им все закрытое и выпрямит кривое – Амен.
    И из вопроса я понял, что хоть и есть в нем много нюансов, все они ветви одного дерева – отношение к словам астрологов. Известно, что к вам еще не пришло наше сочинение о законах, которое я назвал "Мишне Тора". Иначе вы бы знали мое мнение обо всем что спрашивали. Ведь мы разъяснили этот вопрос в главе о запрете идолопоклонства и нееврейских обычаев.
    Мне кажется, что книга к вам дойдет скорее чем этот ответ, так как она уже распространилась в Сицилии, как до того распространилась на востоке, на западе и на юге. Но в любом случае я должен написать вам свой ответ и объяснения.
    Знайте господа, что достойно человека верить лишь в три вида вещей -
    Во первых, это то что можно доказать с помощью логики, как арифметика, геометрия или календарные вычисления.
    Во вторых, это вещи которые человек узнает с помощью органов чувств; как если человек увидел что то черное а это красное. Или попробовал на вкус что то сладкое а это соленое. Или потрогал и понял что вещь горячая или холодная. Или услышал, что голос чист или нет. Или понюхал приятный или гнилой запах. И тому подобное.
    И, в третьих, человек должен верить в то что передали пророки или праведники.
    И разумный человек должен разделять между вещами в которые верит, и отдавать себе отчет, что в это он верит по традиции, а то он почувствовал органами чувств, а в третье в силу доказательств.
    Но если кто-то верит во что-то ещё, то это о нем сказано "Простак верит всякому слову ".
    И еще нужно вам знать, что дураки написали тысячи книг, и некоторые люди, великие годами но не умом, потратили жизнь изучая эти книги, и им казалось что эти глупости есть великая мудрость, а они великие мудрецы, так-как знают написанное там.
    Потому что большинство, а может даже все кроме нескольких избранных Всевышним, делают одну и ту же ошибку.
    И это огромная проблема и великое зло : все написанное в книгах кажется сперва правдой. Особенно если книга древняя.
    А если многие занимались по этим книгам и обсуждали их, скороспелый сразу же решает что в них заключена мудрость. И говорит себе – неужели перо дано в руки лжеца, и зря все эти ученые занимались этими книгами.
    И именно из-за таких вещей пало наше царство и разрушен наш Храм, и наше изгнание продолжается до сих пор. Ведь наши предки согрешили и пропали, потому что нашли книги астрологов.
    И хоть это явное идолослужение, как мы и объяснили в книге о запрете идолопоклонства, они ошиблись и пошли за ними, и им казалось, что это важные и полезные вещи, и они занимались астрологией вместо изучения армейского искусства и завоевания земель, и считали, что это им поможет.
    И потому пророки называли их дураками и тупицами. Они и были дураками и тупицами если пошли за пустотой, которая никому не поможет.
    Знайте господа, что я много изучал эту тему, и начал с науки об “эдиктах движения звезд”, которая должна бы предсказать что случится с человеком или со страной в будущем. Также как я изучил все, что нашел о любом виде идолопоклонства.
    Мне кажется, в мире не осталось ни одной переведенной на арабский книги по темам идолослужения, которую я бы не изучил основательно. И изучив, я понял смысл многих заповедей, которые кажутся сперва бессмысленным приказом. И об этом у меня уже есть большая книга на арабском, в которой я объясняю смысл каждой заповеди. Но не о том речь, так что вернемся к вашему вопросу.
    Знайте же, господа, что все разговоры о том что звезды предсказывают, или что час рождения человека влияет на его будущее, это не наука, а глупость. И у меня есть ясные доказательства, что все это глупости.
    Никогда ни один из греческих философов (которые несомненно были мудрецами) не писал книг об астрологии. И все эти труды, вся эта ошибочная “наука”, были написаны вавилонянами, халдеями, египтянами и ханаанейцами, ибо это была их религия в те дни. Греки же, которые занимались всеми видами настоящих наук, смеялись над этими народами, и оскорбляли их, и писали трактаты, где доказывали всю несостоятельность предсказаний по звездам. Да и мудрецы персов знали что все эти науки вавилонян и халдеев, египтян и ханаанейцев не более чем ложь.
    И не думайте, что у нас просто нет доказательств правильности астрологии, и потому мы в нее не верим. На самом деле, существуют множество явных и четких доказательств..."

    Далее (о ясных доказательствах) можно почитать здесь http://ru-udaizm.livejournal.com/560210.html
    ***************************************************************​
    Однако, с приходом к власти мусульманской династии Альмохадов, еврейские общины, преследуемые новыми правителями страны, были вынуждены вновь уйти на север и искать поддержки христианских королей. Действительно, несколько столетий авторитет и влияние сефардов на ход экономической и даже политической жизни тогдашних христианских государств полуострова были очень велики. Окончательно сформировался ладино (современное название) – испанско-еврейский язык, отличающийся красотой мелодического языкового рисунка и интонационным богатством. На этом языке пишутся баллады, романсные формы, коплы, или как их еще называют, комплас. В то же время обогащение национальной культуры сефардов в огромной мере происходит за счет развития многообразных связей с местным христианским населением, внедрения светской культуры в жизнь и быт еврейских общин. Однако, этой идиллии не суждено было продлиться долго. Уже в 14 веке (1391 год) по городам, являющимся также крупными центрами еврейской культуры, прокатывается волна кровавых погромов (города Кастилии и Арагона).
    31 марта 1492 г. католические правители Фердинанд и Изабелла издали указ об изгнании евреев со всех подвластных им территорий, включавших почти весь Пиренейский полуостров (кроме Португалии и небольшого королевства Наварра), островов Сицилия и Сардиния.
    С этого времени огромное количество евреев, не желавших перейти в католичество, покинуло полуостров, отправившись на Север Африки (Алжир, Тунис, Марокко), в Италию, Португалию и в Турцию. В Турции (Османская империя) охотно приняли изгнанников, дав им свободу в отправлении религиозных культов и гражданские права.
    В Португалии король Мануэл вскоре также издает указ об изгнании из страны всех не принявших католицизм евреев, зачастую представители сефардов массово принимали христианство, однако втайне продолжали исповедовать свою веру и соблюдать необходимые обряды и ритуалы (марраны). Такие, в свою очередь, пострадали от инквизиции, тщательно отслеживавшей жизнь новообращенных сефардских семей.
    В 16-17 веках исход сефардов с территории Пиренеев продолжался, поскольку преследования со стороны местных властей и постоянное негативное отношение населения вынуждали их отправляться на поиски нового пристанища. Большое количество евреев-сефардов осело в Италии (Анкона). В 18-19 столетии сефарды обосновались в Нидерландах, Амстердаме, во Франции (на территории нынешней Бельгии – в Антверпене), в Австрии ( в Вене существовала крупная община), а также в Польше, Литве и Латвии. Некоторые общины марранов с 17 века были и в Англии.
    Новые христиане основывали свои общины и начинали вести дела в Новом Свете – на территориях Южной, Центральной Америки (нынешние Перу, Бразилия, Чили), на островах Карибского моря.
    В 20 веке на сефардов обрушилось новое несчастье – преследования со стороны фашистской Германии. Среди евреев, погибших в странах, оккупированных гитлеровцами - сефарды центральной и северной Италии, Франции.
    Благодаря усилиям правительств Испании и Португалии многих сефардских беженцев удалось спасти, они смогли получить политическое убежище на территории этих государств.
    Впрочем, уже в 19 столетии (1869 год) в Испании был принят закон (при короле Альфонсо 12), отменивший указ Фердинанда и Изабеллы от 1492 года. Были провозглашены принципы веротерпимости и возможность создания некатолических общин.
    Жизнь сефардов, их язык и культура формировались в постоянном противодействии законодательным установлениям, существующим в тех государствах, на территории которых им приходилось жить. В этих сложнейших условиях, во времена гонений, они смогли сохранить духовное и культурное своеобразие: свой язык, письменность, фольклор, музыку и поэзию, религию, наконец.

    Использованы материалы сайта
    http://www.eleven.co.il/article/13778
     
  2. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
  3. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Лион Фейхтвангер, "Испанская баллада":

    " Король воспылал любовью к еврейке, прозванной Фермоза, Красавица,
    и забыл свою жену.
    Альфонсо Мудрый, "Cronica general" (около 1270 года)
    [король Кастилии и Леона Альфонсо X, правивший с 1252 по 1282 г.
    Политическая деятельность его была малоудачной, но широкая образованность и
    склонность к занятиям науками снискали ему славу. Альфонсо Мудрому
    приписывается составление или редакция испанской летописи, так называемой
    "Cronica general".]


    И отправился в Толедо
    Дон Альфонсо с королевой,
    Со своей красивой, юной
    Королевой. Но известно,
    Что любовь сбивает с толку,
    Ослепляет. И влюбился
    Он в прекрасную еврейку
    По прозванию Фермоза.
    Да, звалась она Прекрасной,
    И недаром. И вот с ней-то
    Позабыл король Альфонсо
    Королеву.


    ... После ухода Вениамина Ракель и Иегуда продолжали ту же празднично-радостную жизнь. Они
    тщательно одевались, долго просиживали за столом, после захода солнца гуляли в саду, вели неспешные беседы.
    Кормилица Саад с искаженным от страха лицом первая принесла весть, что
    идут неверные - да покарает их Аллах, - что теперь делать? Иегуда сказал:
    - Молчать и покориться судьбе.
    Они ушли во внутренние апартаменты, к Ракели, в небольшую комнату с
    возвышением, как полагалось в покое у знатной дамы. Иегуда надел свою
    нагрудную пластину - знак занимаемой им высокой должности. В комнате стоял
    сумрак, и от сырого войлока, которым были обиты стены, исходила прохлада.
    Здесь они сидели и ждали тех, что приближались к их дому.

    Толпа подошла к белым стенам, опоясывавшим владение. Из калитки в воротах
    выглянул привратник, у него на камзоле был выткан королевский герб - три
    башни. Толпа заколебалась, не знала, что делать. Все глядели на барона де
    Кастро. Он подошел, как всегда, большими шагами, тяжело ступая, сказал:

    - Мы хотим посмотреть. Только этого мы и хотим. Мы не нанесем ущерба тому,
    что принадлежит королю. Со мной моя стража, и я никому не позволю нанести
    ущерб достоянию его королевского величества и никому не позволю топтать клумбы
    в саду.
    Привратник был в нерешительности. А тем временем кое-кто перелез через
    невысокую стену; не причинив привратнику вреда, его оттащили от ворот, де
    Кастро прошел в ворота, за ним его стража, за ней вся толпа.
    Люди шли осторожно, дивясь на сад, на посыпанные гравием дорожки, на
    замок. И вдруг как из земли вырос Белардо. Он был в кожаном колете, в кожаном
    шлеме и с дедовской алебардой.

    - Вам, благородный рыцарь, угодно видеть донью Ракель? - услужливо спросил
    он. - Наша госпожа в своих покоях, на возвышении. О вас, благородный рыцарь,
    уже доложено? Прикажете мне доложить? - не умолкал он.

    - Веди нас к ней, - сказал де Кастро. Они пошли за Белардо в дом - де
    Кастро, его солдаты, кое-кто из толпы, очень немногие. Вошли в комнату Ракели.
    И вдруг почувствовали, что знойный сад, ослепительно-белые стены, пыльная
    дорога, по которой они шли, пот и крики остались далеко позади, - в покое,
    убранном на чужеземный лад, стояли тишина, прохлада, сумрак. Вошедшие жались в
    дверях, отрезвев.
    Возвышение, на котором сидели Иегуда и Ракель, отделялось от остального
    покоя низкой балюстрадой с широким проходом посередине. При их появлении
    Иегуда медленно поднялся; он стоял, слегка опершись одной рукой на балюстраду,
    и смотрел на незваных гостей равнодушно, почти насмешливо - так, по крайней
    мере, показалось де Кастро. Ракель не встала. Она сидела на диване и из-под
    вуали, наполовину прикрывавшей её лоб, спокойно смотрела на де Кастро и его
    стражу. Со двора доносилось тихое журчанье фонтана, слышался отдаленный,
    глухой рокот толпы. Те, что остались в саду, повторяли все время одно и то же,
    но понять их слова было невозможно. Де Кастро понял, он знал - они кричат:
    "Так хочет бог!" и "Matar, matar! Убей их!"
    Иегуда видел грубые лица солдат и их начальника, он видел хитрого,
    трусливого, угодливого, глупого садовника Белардо и даже жажду убийства,
    написанную у него на лице, он догадывался, что означают крики за стеной дома,
    он знал - ему осталось жить несколько минут. Его душил страх. Он попробовал
    прогнать страх силою мысли. Ко всем приходит губительница всего сущего, он сам
    захотел, чтобы она пришла к нему здесь и сейчас. Он покончил счеты с жизнью
    уже несколько дней назад. Много суетного было в том, что он делал, а хорошее
    он делал часто потому, что хотел возвыситься среди людей. Но ему это было
    позволено. Он был выше других людей. Иегуда видел изречения на стенах, они
    восхваляли мир. Он в течение долгих лет охранял мир и процветание полуострова.
    И даже смерть его будет во спасение многим. Жалкие убийцы скоро раскаются в
    содеянном; они не осмелятся погубить других, он умрет ради спасения франкских
    беженцев. Леденящий страх опять подавил в нем мысль. Но на лице его
    сохранялась все та же спокойная, слегка насмешливая маска.

    И лицо доньи Ракель тоже не отражало волнения. Ей повелел остаться здесь
    Альфонсо, здесь распоряжается Альфонсо, что может ей сделать этот чужой
    человек? Она приказывала себе не бояться, быть достойной Альфонсо; он хотел,
    чтобы женщина, которую он любит, не боялась. И он обещал ей прийти. Она не
    шевельнулась. Но всем существом своим чувствовала приближение смерти, и страх
    сжимал ей сердце.

    Вошедшие все еще жались к стене и не знали, что делать. Полминуты - целую
    вечность - никто не открывал рта.
    И вдруг Белардо выпалил:
    - Благородный рыцарь не пожелал, чтоб о нем докладывали, госпожа.
    Теперь заговорил и де Кастро.
    - Почему ты не встаешь, еврейка, ведь к тебе пришел рыцарь? - сказал он
    своим резким, скрипучим голосом.
    Ракель не ответила. На него вдруг напало сомнение.

    - Или ты, может быть, христианка? - спросил он. Если так, ему не следовало
    сюда врываться. Но Белардо успокоил его:
    - Госпожа наша донья Ракель не христианка, - сказал он.

    Де Кастро покраснел. Он досадовал, что она разыграла из себя знатную даму,
    а он попался на эту удочку. Ракель видела, что он свирепеет, и вдруг ей
    показалось, будто перед ней стоит гневный Альфонсо, - да, это было лицо
    Альфонсо, искаженное страшным гневом. Но оно тут же расплылось, и она увидела
    того Альфонсо, что сражался с быком, его лучезарное, прекрасное лицо. Нет, она
    не опозорит Альфонсо в этот последний свой час. Когда ему расскажут, как
    остервенелый злодей напал на нее, ему должны будут также сказать: но Ракель не
    испугалась.
    Она медленно встала, каким-то детским и в то же время величественным
    движением.
    Но встала она не перед остервенелым рыцарем, а перед смертью.

    Вот ты стоишь, донья Ракель Ибн Эзра, Фермоза, вестница сатаны, наложница
    Альфонсо Кастильского; ты из рода Давидова, ты мать Иммануила. На твое
    пленительное лицо легла печать мудрости, и если с него и сбежал от страха
    румянец, при твоей матово-смуглой коже это незаметно. Твои серо-голубые глаза
    стали еще больше и смотрят вдаль, кто знает, может быть, в страшную пустоту,
    может быть, в светлое, высокое, желанное будущее.

    Де Кастро сосредоточенно думал. Все оказалось совсем не так, как он себе
    представлял, это был дом короля, и женщина, хоть и еврейка, была наложницей
    короля и родила ему бастарда.
    Но вот, наконец, Иегуда заговорил. Он спокойно спросил по-латыни:
    - Кто ты? И что тебе нужно?

    Де Кастро смотрел на него, на еврея, на того, кто отнял у него дом и сам
    там водворился, на того, кто виноват в смерти его брата, и кто носит на груди
    пластину с гербом Кастилии, и кто сейчас дерзает говорить с ним учтиво,
    надменно и по-латыни, словно рыцарь с рыцарем. Он гордо поднял голову и
    ответил, мешая арагонское и кастильское наречья:
    - Я Гутьере де Кастро, и этим все сказано, еврей. Иегуда посмотрел на него
    с чуть заметной насмешкой, как, бывало, смотрел в пору своего величия и
    блеска, и любезно сказал:
    - Таким ты и представлялся мне.

    Затем он отвернулся от барона де Кастро и тут же забыл о нем. Он смотрел
    на дочь, упивался её созерцанием, думал о внуке, о маленьком Иммануиле.
    Аласара он потерял, еще несколько минут - и сам он умрет. Но мальчик Иммануил
    Ибн Эзра живет, недостижимый для врагов.
    И Ракель тоже думала о сыне. Она не смогла переделать дона Альфонсо, но то
    хорошее, что было в нем, продолжало жить. Опять смутно, не в словах, всплыло
    перед ней представление о мессии, который победит зверя, быка, и принесет мир
    на землю. Она поймала взгляд отца и тоже ответила ему взглядом и сказала:

    - Ты хорошо сделал, отец, что спас Иммануила. Наш Иммануил будет жить. Вся
    душа моя переполнена благодарностью к тебе.

    Волна нежности, удовлетворения, гордости захлестнула Иегуду. Но тут же
    схлынула. И снова сжал его леденящий страх. Он нашел еще силы повернуться к
    востоку. Затем опустил голову, не противился долее и покорно ждал удара;
    томился и ждал.
    Де Кастро не понял еврейскую речь доньи Ракель, но почувствовал: они его
    не боятся, они издеваются над ним, и ярость сломила последние сомнения.

    - Что же, никто не хочет покончить с этой сволочью? - крикнул он. - Разве
    мы для того пришли, чтобы рассуждать с ними? - Он вытащил меч из ножен, но
    тотчас же вложил обратно. - Не хочу марать свой меч собачьей кровью, - сказал
    он с величайшим презрением.
    Он примерился и плашмя, мечом в ножнах, ударил по голове отвернувшегося от
    него Иегуду.

    Ракель все это время знала, что они с отцом должны умереть; она это знала
    умом, знала плотью, её живая фантазия собрала из сотни сказок сотни картин
    смерти и связала их воедино. Но в самой глубине души она не верила, что умрет.
    Даже когда де Кастро стоял перед ними, не верила. Только теперь почувствовала
    она всем своим существом, что Альфонсо не придет, чтоб спасти ее, что еще
    несколько мгновений - и она умрет, и её охватил ужас, ужаснее которого нет.
    Жизнь в ней угасла. Осталась одна оболочка, и не было в ней ничего, кроме
    страха. Рот её открылся, но из сдавленной груди не вырвался крик.

    Все, что произошло в покое с возвышением, было сделано без шума, сумрачно
    и удивительно глухо. Угрюмые спутники барона де Кастро, когда он подступил к
    еврею, невольно попятились, прижались к стене. Иегуда умирал беззвучно. Слышно
    было тяжелое дыхание пришедших, и плеск фонтана, и отдаленный рокот толпы у
    белой ограды.

    И вдруг закричала кормилица Саад пронзительным, безумным криком. Тут
    садовник Белардо неожиданно поднял руку и в исступлении, не помня себя, ударил
    священной дедовской алебардой Ракель. За ним устремились и остальные, они
    били, кололи Ракель, кормилицу, Иегуду, били, задыхаясь, хотя те уже давно
    лежали неподвижно, топтали их.

    - Довольно! - вдруг приказал де Кастро. Они вышли из комнаты, не
    оглянулись назад. Шатаясь, как пьяные, с тупым смехом покинули они дом. Один
    из солдат барона де Кастро не без труда снял мезузу, висевшую над дверью, и
    проткнул ее. Он еще не знал, что лучше - растоптать амулет или взять себе,
    чтобы он охранял его. Тронуть еще что-нибудь в доме короля никто не посмел.

    Те, что не вошли в дом, ждали на ослепительном, палящем солнце. И вот де
    Кастро объявил:
    - Кончено. Убиты. Ведьма и предатель убиты.
    Вероятно, его выслушали с удовлетворением. Но они не выказали
    удовлетворения, они не кричали, не ликовали. Они тоже были подавлены.

    - Так, теперь, значит, Фермоза убита, - бормотали они.

    Пока они поднимались по знойной, пыльной дороге в Толедо, испарились
    окончательно и радость, и слепая злоба. Стража у ворот спросила:

    - Ну, что, видели? Они там? Вы их нашли? И они ответили:
    - Да, мы их нашли. Они убиты.
    - Правильно сделали, - сказала стража. Но радость их длилась недолго, их
    слепая ярость тоже скоро развеялась, весь остаток дня они были задумчивы и
    угрюмы.
    Теперь уж никто не думал обижать евреев. Добродушно подсмеивался народ над
    теми, кто укрылся в иудерии:
    - Чего вы заперли все ворота? Нас боитесь? Все же знают, как хорошо
    сражались ваши под Аларкосом. Нас с вами связала общая беда.

    После гибели Иегуды и доньи Ракель на Родриго напала странная вялость.
    Все, что привязывало его к этому миру, погибло. Кастильское королевство
    разваливается, добрые друзья зверски убиты, и вина за все это лежит и на нем,
    он слишком долго терпел, он не вернул короля на путь истины. Чувство
    собственного ничтожества и беспомощности угнетало его.

    В душе он горько порицал дона Альфонсо, легкомыслие которого навлекло
    невзгоды на всю страну и на всех, кто был близок к нему. Он не хотел его
    видеть, не хотел иметь с ним никакого дела. Но он все еще любил этого
    незадачливого государя, долг и жалость побуждали его отправиться к дону
    Альфонсо со страшной вестью. Может быть, такое огромное несчастье покажет ему,
    что такое раскаяние, и Родриго не хотел оставлять его одного в минуты горя.
    Дона Родриго встретил исхудавший, больной Альфонсо. Нетерпеливо оборвал
    его, когда он осведомился о ране. Стоял перед ним злой, мрачный, насмешливый и
    вызывающий.

    - Ты был прав, мой мудрый отец и друг, - сказал он. - Войско мое
    уничтожено, королевство погибло. Да, я призвал четырех всадников Апокалипсиса
    на страну, все в точности, как ты мне предсказывал. Тебе хотелось это
    услышать? Ну что ж, признаю, ты был прав. Теперь ты доволен?

    Родриго против воли почувствовал жгучую жалость к стоявшему перед ним
    человеку, больному, издерганному, замученному и душевно и телесно. Но он не
    имеет права поддаться слабости, он должен достучаться до души дона Альфонсо,
    строптивого, непокорного господнего вассала, все еще не понявшего, что такое
    вина и что такое раскаяние. Родриго сказал:

    - В Толедо свершилось злое дело. Твой народ обвинил в поражении невинных,
    и не было никого, чтобы за них заступиться. - Король смотрел на Родриго
    непонимающим взглядом, и тогда тот сказал без обиняков: - Они убили донью
    Ракель и дона Иегуду.

    То, чего не могли сделать несчастье, предательство, чего не могло сделать
    тяжелое поражение, сделала эта весть: дон Альфонсо закричал. Он вскрикнул
    коротко и дико. И потерял сознание.
    Огромная волна любви к другу смыла все остальные соображения дона Родриго,
    он любил его, как никогда. Испуганный каноник хлопотал около короля, он послал
    за лекарем.
    Прошло некоторое время, и Альфонсо опамятовался, он поглядел по сторонам,
    взял себя в руки, сказал;
    - Прости мне, отец и друг, - сказал он. - Мне стыдно, что я поддался
    слабости. - И сердито прибавил:
    - После того как я разорил королевство, какое значение может иметь для меня смерть еще одного мужчины и еще одной женщины?
    Все равно я расстался бы с обоими, - сказал он угрюмо.
    Но тут же отрекся от своих слов: - Никогда, никогда не расстался бы я с моей любимой!
    И ничуть мне не стыдно! - Он стонал, бился головой о стену, скрежетал зубами: - Какая невыносимая мука! Тебе, Родриго, мой друг, я могу сказать: я любил её.
    Ты не можешь понять, ты не знаешь, что это, никто не знает. Я сам не знал, пока она не встала на моем пути. Я любил её больше, чем донью Леонор, больше, чем детей, больше, чем свое королевство, больше, чем Христа, больше всего на свете. Забудь то, что я скажу, пастырь, забудь сейчас же, но я должен это высказать:
    я любил её больше, чем свою бессмертную душу...

    Затем Альфонсо поехал в Галиану.

    Он ехал по узким, крутым улицам вниз, к Тахо, один, без свиты. Жители
    узнавали его, сторонились, испуганно смотрели в худое, окаменевшее лицо,
    обнажали головы и низко кланялись, многие падали на колени. Он не видел, не
    слышал, ехал дальше, медленно, уставившись в землю; машинально, не глядя,
    отвечал на поклоны.
    Он подъехал к белым стенам. Было очень знойно, над Галианой стояло
    тяжелое, дрожащее на солнце марево, все было тихо, как заколдовано.
    Садовник Белардо осторожно приблизился к королю. Робко поцеловал руку.
    - Я очень несчастен, государь, - сказал он. - Я не мог заступиться за
    госпожу. Их было очень много, верно, больше двух тысяч, и привел их знатный
    рыцарь, а у меня была только священная дедовская алебарда. Что мог я сделать
    против такой толпы? Они кричали: "Так хочет бог!" - и тогда свершилось. Но
    больше они ничего не попортили. Все в порядке, государь, и в доме и в саду.

    Альфонсо спросил:
    - Вы похоронили её здесь, в Галиане? Сведи меня к могиле.
    Могила ничем не была отмечена. Голое место со вскопанным дерном возле
    цистерн рабби Ханана.
    - Мы не знали, как быть, - оправдывался Белардо. - Ведь наша госпожа донья
    Ракель была некрещеная, я не посмел поставить крест.

    Король махнул ему рукой, чтоб он ушел.
    А сам тяжело опустился на землю, весь во власти жаркого, душного, мутного
    марева. Дерн был положен кое-как, могила казалась заброшенной, он бы и собаку
    так не похоронил.

    Здесь, под ним, лежит та, что давала ему безбрежное счастье и страстное
    волнение, а что она теперь? Тлен и пища червей. Но странно, это оставляло его
    равнодушным. Что искал он здесь, на этой жалкой, неубранной могиле? Он ни в
    чем перед ними обоими, перед теми, что лежат в ней, не виноват. Они виноваты
    пред ним. Виноваты за сына. Теперь он никогда не узнает, что сталось с его
    Санчо. Все равно как если бы мальчик был зарыт вместе с ними, как если бы
    зарыто было и тлело в земле его, Альфонсо, будущее. Не надо было ему приходить
    сюда. Во рту у него был плохой вкус, губы пересохли.

    Он с трудом перебрался в тень ближайшего дерева. Растянулся под ним. Он
    лежал там, закрыв глаза, солнечные блики играли на его лице. И опять он
    старался представить себе Ракель. Но опять он видел только покровы, сама она
    оставалась смутной. Он видел её в длинном одеянии, похожем на рубашку, такой,
    как она ждала его у себя в опочивальне. Видел её в том зеленом платье, в
    котором она предстала перед ним в первый раз в Бургосе, когда насмеялась над
    замком его предков. Да, в тот раз, когда она заставила его построить ей
    Галиану, она прибегла к колдовству и черной магии, хотя сама и не была при
    этом. И сейчас еще она заманивает его сюда, в Галиану, а его ждут ратные и
    государственные дела.
    Он заснул. Вокруг все было в дымке, все расплывалось, ничего нельзя было
    удержать. И вдруг перед ним появилась Ракель. Она вышла из дымки совсем как
    живая - это её матово-смуглое лицо, её серо-голубые, цвета голубиного крыла
    глаза - и стала перед ним. Совсем так же она смотрела, молча, но очень
    красноречиво, когда не хотела его, а он взял её силой, так смотрела, когда он
    кричал на нее, что она украла у него сына, и молчание её было громче всяких
    укоров.
    Он лежал с закрытыми глазами. Он знал, это эспехисмо - наваждение,
    горячечный бред; он знал, Ракель умерла. Но в мертвой Ракели было больше
    жаркой жизни, чем в живой. И пока она смотрела на него, не сводя глаз, ему
    вдруг стало ясно: душой он всегда понимал её немое красноречие, он только
    нарочно ожесточал себя, замыкался и не хотел понимать её настойчивых слов, её
    правды.
    Теперь он открыл свою душу для её правды. Теперь он понял то, что Ракель
    тщетно старалась ему объяснить: он понял, что такое долг, что такое вина. У
    него в руках была огромная власть, и он злоупотребил ею; он, как мальчишка,
    безбожно, беспечно ею играл. Он превратил свое вино в уксус.

    Образ Ракели затуманился.
    - Не уходи, не уходи еще! - молил он, но удержать её он не мог, видение
    развеялось.

    Альфонсо был обессилен и вдруг почувствовал голод. Он с трудом поднялся,
    пошел в дом. Приказал принести поесть. Он сидел за столом, за которым часто
    завтракал с нею, сидел и ел. Машинально, жадно, как волк. Не думал ни о чем,
    кроме еды.

    Силы вернулись к нему. Он встал. Велел позвать кормилицу Саад; он хотел,
    чтобы она показала ему кое-какие вещи, оставшиеся после Ракели. Наступило
    смущенное молчание, потом ему наконец сказали, что Саад убита. Он вздохнул.
    Захотел узнать подробности.

    - Она ужасно кричала, - сказал Белардо. - А наша госпожа донья Ракель не
    испугалась. Стояла спокойно, как настоящая знатная дама.
    Альфонсо обошел дом. Остановился перед тем изречением, написанным буквами
    древнеарабского алфавита, которые он не умел прочитать и Ракель перевела ему:
    "Унция мира больше стоит, чем тонна победы". Пошел дальше. Он открывал шкафы,
    лари. Касался платьев. Вот в этом светлом платье она была в тот раз, когда они
    играли в шахматы, а вот эта совсем нежная ткань, которая, кажется, вот-вот
    разорвется от прикосновения его пальцев, облекала её в тот раз, когда вокруг
    неё прыгали собаки. Из ларя повеяло ароматом её платьев, её ароматом. Он
    захлопнул крышку. Нет, он не Ланселот.

    Но она не ушла из мира. В нем, в Альфонсо, продолжало жить то полное
    знание, которое сейчас открыл ему её немой лик. Слова дона Родриго сказали
    ему, что такое вина и раскаяние, но не дошли до сердца. И его внутренний голос
    тоже только сказал. Лишь её немой лик врезал ему в сердце, что значат слова:
    долг, вина, раскаяние.
    Он собрался с силами. Прочел молитву, кощунственную молитву. Он молился
    умершей, прося её являться ему в решительные минуты, дабы её молчание говорило
    ему, что делать и чего не делать...

    Наконец настал день, когда единоверцы вырыли тела Иегуды Ибн Эзра и его
    дочери, чтобы перевезти на кладбище в иудерии.
    Это был теплый и пасмурный день ранней осени; скалу, на которой расположен
    Толедо, окутывала густая, зеленовато-серая мгла.
    Иегуду и Ракель обернули в белые саваны. Положили, как предписывал обычай,
    в простые дощатые гробы, а внутрь насыпали горстку тучной, черной, рыхлой
    земли, земли Сиона. На Сионской земле покоилась теперь голова Иегуды,
    радевшего о возвеличении своего народа, и голова Ракели, мечтавшей о мессии.

    Еврейские общины со всей Испании прислали своих представителей, многие
    прибыли из Прованса и из Франции, а некоторые даже из Германии.
    Восемь почтеннейших мужей толедской альхамы подняли гробы на плечи и между
    деревьями и цветами, но усыпанным гравием дорожкам Галианы понесли к воротам.
    Там, где входящих приветствовала надпись "алафиа", ждали другие, чтобы сменить
    их. А эти, пронеся гробы короткое расстояние, передали их стоящим наготове;
    ибо не было числа тем, кто домогался чести донести усопших до могилы.

    Так, с плеча на плечо, подвигались гробы по знойной дороге к Алькантаре, к
    мосту, переброшенному через Тахо.
    И молодой дон Вениамин нес короткое расстояние один из гробов, второй,
    гроб доньи Ракель. Ноша была лёгкая, но молодой человек еле волочил ноги -
    тяжким, гнетущим бременем придавило его горе.
    Он пытался думами облегчить гнет. Думал о том, что те шесть тысяч беглецов
    из Франции, которых Иегуда, наперекор неистовому сопротивлению, впустил в
    страну, из докучливых пришельцев превратились в желанных сограждан. Все вышло
    не так, как ожидал он, Вениамин, а гораздо лучше. Не веря своим глазам,
    смотрел он, как отправился посланцем в Севилью его дядя Эфраим, как добился
    мира, а теперь всячески старался закрепить этот мир. Дело Иегуды не погибло,
    оно идет дальше. И король не только терпит это, он этому способствует. Но
    сколько смертей и горя потребовалось для того, чтобы вразумить строптивого
    рыцаря. И надолго ли?
    Нельзя, чтобы личная неприязнь к королю толкала его на несправедливое
    суждение. Король и в самом деле изменился. Ракель добилась своего. Все вышло
    так, как в её любимой сказке. Волшебник вдохнул жизнь в ком глины, но заплатил
    за это собственной жизнью.

    Медленно шагал дон Вениамин с легкой ношей, с телом Ракели на плече, и,
    углубившись в свои думы, сбивался с шага, мешая и другим нести гроб.

    Шесть тысяч поселенцев могут теперь жить полезной жизнью. Это ничтожно по
    сравнению с бесполезной смертью тысяч и тысяч, погибших в войнах за последние
    десятилетия. И все достигнутое ничтожно: крупица мира, привезенная Эфраимом,
    крупица разума, зародившаяся в короле. Это лишь крошечная искорка света в
    непроглядном мраке. Но эта искорка нового света светит, и если на него, на
    Вениамина, нападет страх, искорка своим светом разгонит страх. Тут ему и тем,
    кто шел вместе с ним, приспело время передать гроб другим, ожидавшим своей
    очереди. Теперь, когда он освободился от ноши и не должен был равнять шаг по
    другим, ноги его совсем отяжелели. Но он собрался с силами, выпрямился,
    продолжал думать. Горькую, упорную, неотвязную думу: нам дано двигать дело, но
    завершить его нам не дано.

    Погребальное шествие достигло границы города- моста через Тахо. Широко
    распахнулись огромные ворота, дабы впустить усопших.
    Дон Альфонсо приказал, чтобы его министру, которого так плохо отблагодарил
    Толедо, были оказаны самые высокие почести. Жители Толедо охотно повиновались
    приказу. На всех домах висели черные полотнища. Тесными и темными рядами стоял
    народ вдоль обычно столь пестрых улиц; вместо громкого гомона - приглушенный
    скорбный гул. По всему пути были выстроены королевские солдаты, и знамена с
    кастильским гербом склонялись, когда мимо проносили гробы. Люди обнажали
    головы, многие падали на колени, женщины и девушки громко оплакивали судьбу
    Фермозы.

    Гробы несли крутыми улицами вверх, к внутреннему городу, и путь выбрали не
    самый короткий, шествие завернуло и на Базарную площадь, на Сокодовер, дабы
    как можно больше народу могло поклониться усопшим.
    У самого верхнего окна королевского замка, чтобы дольше следить за
    погребальным шествием, стоял Альфонсо, совсем один.

    Он думал:

    "Я даже не горюю. Я успокоился. Мне теперь чужды бурные страсти. Я стал
    лучшим королем. Мне бы надо радоваться этому. Но я не радуюсь.
    Надо полагать, я доживу до своего победоносного похода и совершу его во
    главе объединенной Испании. Но и в тот миг, когда победа будет в моих руках,
    вместо горячей радости я почувствую только, что наконец-то исполнил свой долг,
    в крайнем случае я испытаю облегчение, но не счастье. Все счастье, какое было
    мне отмерено, осталось позади. Я обладал им, держал его в своих объятиях, оно
    льнуло ко мне, такое нежное, упоительно сладостное, но я по легкомыслию ушел
    от него прочь. А теперь они там внизу проносят мимо все то счастье, какое было
    мне суждено.
    Двенадцать лет должен я ждать своего похода. Я никогда не умел ждать;
    жизнь для меня неслась вскачь, как резвый конь. А теперь она ползет, как
    улитка. Тянется год, тянется день. А я терплю, я даже не выхожу из себя. Хуже
    всего, что я научился ждать.
    И в походе своем я постараюсь быть рассудительным. Ничего в нем не будет
    от прежней буйной, блаженной отваги. Кругом будут кричать: "A lor, a lor!"-а я
    не подхвачу этот крик".
    Он постарался думать о том, ради кого пойдет воевать, о маленьком Фернане;
    но образ внука был расплывчат, и от него не веяло теплом. Все вокруг Альфонсо
    было теперь удивительно смутно, туманно, нереально.

    Он думал:
    "Мне сорок лет, но вся моя жизнь уже позади. По-настоящему живо для меня
    только прошедшее. А настоящее заволокло чадом и пылью, точно поле в разгар
    битвы. И если когда-нибудь я одержу победу, ничего от этого не останется,
    кроме чада и тоски. Вот если бы я мог побеждать для моего сына, для моего
    Санчо, для моего милого бастарда! Но кто знает, где в то время будет мой
    Санчо? Должно быть, среди тех, кому мир важнее даже, чем победа".

    Тем временем погребальное шествие достигло своей цели.

    У толедских евреев было три кладбища - два за пределами городских стен,
    одно в самой иудерии. На этом маленьком древнем кладбище находились
    усыпальницы самых знатных семей, и в том числе Ибн Эзров. Среди умерших Ибн
    Эзров здесь покоились такие, что вели свой род от потомка царя Давида,
    пришедшего на Иберийский полуостров вместе с Адонирамом, сборщиком податей у
    царя Соломона, о чем свидетельствовали надписи на их надгробных камнях. Еще
    покоились здесь среди умерших Ибн Эзров такие, что были купцами во времена
    римлян, банкирами, сборщиками податей, и еще такие, что жили в Толедо при
    готских королях и подвергались преследованиям и гонениям, и такие, что были
    при мусульманах визирями, знаменитыми врачами и поэтами. Покоился здесь и тот
    Ибн Эзра, который некогда построил кастильо, носивший их имя, и тот, который
    отстоял для императора Альфонсо Калатраву, - дядя Иегуды.

    На это именно кладбище и принесли тела усопших.
    Тесной скорбной толпой стояли провожающие, такой тесной, говорит
    летописец, что по их плечам можно было бы пробежать, как по земле.
    На месте погребения Ибн Эзров были вырыты две новые могилы. В эти могилы
    положили Иегуду Ибн Эзра и дочь его Ракель, чтобы они упокоились рядом со
    своими предками.
    Потом омыли себе руки и произнесли слова благословения.
    И дон Хосе Ибн Эзра, как ближайший родственник, прочитал заупокойную
    молитву, которая начинается так:
    "Да будет провозглашаемо могущество и святость великого имени его..." А
    кончается: "Кто действует миротворно в высотах своих, тот да учинит мир нам и
    всему Израилю. Скажите: аминь!"

    И тридцать дней во всех еврейских общинах на полуострове, а также в
    Провансе и во Франции творили эту молитву в память дона Иегуды Ибн Эзра,
    нашего господина и учителя, и доньи Ракель.

    А по всей Кастилии, где бы ни собирались люди, на базарах и в харчевнях,
    жонглеры и бродячие певцы пели баллады о короле Альфонсо и его пылкой роковой
    любви к еврейке Фермозе. Глубоко в народную гущу проникали эти песни, и, будь
    то в праздник или в будний день, за едой или за работой и даже сквозь сон,
    каждый в Кастилии пел и напевал:

    Так любовь, что ослепляет,
    Сбила с толку дон Альфонсо,
    И влюбился он в еврейку
    По прозванию Фермоза,

    Да, звалась она Прекрасной.
    И недаром. И вот с ней-то
    Позабыл король Альфонсо
    Королеву.

    Сам же дон Альфонсо больше ни разу не вступал в пределы Уэрта-дель-Рей.
    Медленно дичали сады и разрушалась Галиана.
    Искрошилась и белая стена,окружавшая обширное владение. Дольше всего держались главные ворота, в которые вломились Гутьере де Кастро с приспешниками, чтобы убить Ракель и её отца.
    Я сам стоял перед этими воротами и читал полустертую арабскую надпись,
    которой Галиана приветствовала гостя: "Алафиа - мир входящему!"
     
  4. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Король Франции и три его дочери - старинная сефардская песня (автор неизвестен), в исполнении Монтсеррат Фигуерас (Каталония).
     
  5. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Вот еще замечательная баллада на старокастильско-еврейском...
    Моя девочка.

    Hija mia
    mi querida
    Aman, aman, aman
    No te eches
    a la mar
    Que la mar
    esta enfortuna
    Mira que te va llevar
    Que me lleve
    que me traiga
    Aman, aman, aman
    Siete puntas de hondor
    Que m’engluta pexe preto
    Para salvar de l’amor

    Девочка моя,
    Моя любимая,
    Любовь, любовь, любовь.
    Не бросайся в море, (видимо, очертя голову)
    Потому что в море судьба.
    Смотри, к чему это приведет.
    К чему это приведет меня,
    Чем меня насытит ? -
    Любовь, любовь, любовь...
    Семь важных советов
    Тем, кто влюблен...
    Для спасения Любви...

    Концерт в синагоге в Толедо (2009). Поет Ана Варден​
    А этот сефардский романс родом с острова Родос, хотя в романсе присутствуют яркие черты андалузской музыкальной традиции.

    La rosa enflorece en el mez de Mayo,
    mi alma s'escurece, sufriendo del amor.
    Los bilbilicos cantan sospiran del amor.
    Y la pasion me mata, muchigua mi dolor.
    Mas presto ven Palomba, mas presto ven a mi
    mas presto tu mi alma, que yo me vo morir.

    Роза в цвету, в месяце мае...
    Моя душа темна, она страдает от Любви...
    Соловьи поют и вздыхают от Любви.
    И страсть убивает меня, моя скорбь велика.
    Быстрее прилетай ко мне, Голубка,
    Быстрее прилетай ко мне...
    Скорее, ибо моя душа ожидает тебя,
    Ибо я могу умереть...

    Роза в цвету .Сефардский романс​
    Las estrellas de los cielos
    Una y una s'hazen dos
    No tenex tanta firmeza
    Como tenemos los dos.

    Звезды в небесах...
    Одна и одна - будут две.
    Но они не так верны,
    Как верны друг другу мы двое...
    "Las estrellas de los cielos"
     
  6. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Сефардская песня "Засыпай..."

    Durme durme, mi alma donzella
    Durme durme, sin ansia y dolor.

    Que tu 'sclavo que tanto desea
    ver tu suenyo con grande amor.

    Hay dos anyos que sufre mi alma
    por ti joya, mi linda dama.

    ***
    Засыпай, засыпай, душа моя, девственница,​
    Засыпай, засыпай, без тревоги и боли.​
    Потому что твой возлюбленный жаждет​
    Видеть тебя спящей с такой огромной любовью...​
    Вот уже два года, как страдает моя душа,​
    По тебе, сокровище, моя прекрасная дама.​
     
    Ондатр нравится это.

Поделиться этой страницей