Очевидность 1. Как сказал Блейк: «Дурак видит дерево совсем не так, как мудрец». Дело не в "дураках". (И дурак, и мудрец сидит в каждом) КАЖДЫЙ видит свое дерево. Для птиц - это дом, для путника - укрытие в жару и ливень; для влюбленных - заветное место тайных встреч; для вора - примета зарытого им клада... Более того: Каждый видит КАЖДЫЙ РАЗ другое дерево. Утром - одно, вечером - другое. Летом и зимой, весной и осенью. Когда он счастлив, и когда устал и все надоело... Как в одном хокку: Над домом вновь взошла полная луна. Но вот расцвела слива - И луна уже не та. Дело же не в "реальности". А в уровне ее восприятия. Обычно реальность закрыта от нас завесой слов и понятий. В таком обыденном, "вербализированном" восприятии, - дерево всегда одно и то же. А для Моне и Руанский собор, и тополя, и простой стог сена - всегда разный; и всегда - ДРУГОЙ. 2. Очевидность в том, что солнце всходит и заходит. И подвергать это сомнению может только дебил или шутник. Восклицать, что все наоборот: солнце неподвижно, а мы вместе с землей все время изворачиваемся по отношению к нему каким-то идиотским образом, - это КЛИНИКА. Различия в духовном (просветленном) и привычном видении еще больше, еще глубже. Эта пропасть преодолевается не убеждениями и доказательствами, а только ЛИЧНЫМ опытом. Поэтому все (условно) просветленные утверждения (взгляд на Матрицу извне, а не изнутри) носят парадоксальный характер и служат лишь указателями, ориентирами. Сами же по себе они представляют мало ценности и смысла. Однако, попав в канонизированные тексты (Писание), они трактуются многозначительно и душеполезно , но трактовки эти не имеют никакого отношения к подлинному их смыслу. В самом нелепом положении оказывается в этом смысле христианство. Логии (речения) Иисуса более чем наполовину обречены на ложное понимание мирским умом. (А именно таков ум подавляющего большинства верующих и современного духовенства. Времена, когда Мейстер Экхарт занимал высокое положение в церкви, а на его лекции и проповеди собирался весь цвет тогдашней Германии и Франции, - канули в лету). Так что преображение человека (постепенное или мгновенное, великое или малое, полное или частичное) всегда сказывается в преображении его восприятия. Вмести с ним меняется и его представления (о добре и зле, жизни и смерти; о мире и самом себе) во всей их совокупности. Истинность восприятия не столько относительна, сколько иерархична (холархия). Потому стремление к истине - это подлинный труд души. ---------- Моне "Стог сена" С полдюжины этих "стогов" висят ряд в Art Institute of Chicago ---------- Как сказал Блейк: «Дурак видит дерево совсем не так, как мудрец». Более того: Каждый видит КАЖДЫЙ РАЗ другое дерево. ...для Моне и Руанский собор, и тополя, и простой стог сена - всегда разный; и всегда - ДРУГОЙ. ((гугл, напр."Моне, стог сена"
Относительность наших сегодняшних личных истин и уважительность к чужим и былым ошибкам. Птолемеевская (геоцентричная) система - это именно система! Мало того: довольно долго (до Кеплера) именно она давала наиболее точные результаты! А коперникова (гелиоцентрическая) пришлась по нраву ученым по чисто эстетическим (не основанным на опыте, эксперименте) соображениям. /Так, в частности, говорит Карл Саган в своих выпусках передачи «Космос»/
Очевидность 3 И сам Будда*, как кастанедовский Дон Хуан, Ошо, Пападжи и многие другие, говорил, что так как изначально ученик (бхикшу) находится во сне, в своем уме, говорить о реальности с ним невозможно. Поэтому его надо обмануть. Это подобно тому, как отец, желая спасти заигравшихся детей из горящего дома, кричит им: "Посмотрите какие игрушки я вам принес!" На самом деле, все, что он им говорит, - неправда. Но правду (о горящем доме, о необходимости немедленного спасения, а для этого надо, прежде всего, оставить свои игры), - способные думать только об игрушках дети в их нынешнем азарте воспринять не в состоянии. Поэтому отец и зазывает их несуществующими игрушками. При этом, он их вовсе не обманывает (Франкл "Человек в поисках смысла")**, он просто пытается передать недоступную пока им истину на доступном им языке. Поэтому обсуждение базовых структур, мифологем (или, в приведенном занижающем примере, - "игрушек") великих религий - для меня затруднительно. С женским прагматизмом я рассматриваю их как упайя: средство выхода из обыденного опыта, "лжеименного ума", сна, - в иное, расширенное сознание, в котором реальное содержание, "предмет" религии, становится ближе и яснее. -- **В обсуждении вопроса что есть правда, а что - нет, Франкл*** приводит такой пример. Измерив давление взволнованному пациенты можно сказать ему правду: давление 140, которая тут же станет неправдой: у и так взволнованного состоянием своего здоровья пациента давление тут же подскочит еще выше. И наоборот: можно сказать ему неправду: "у вас 120", которая немедленно станет правдой для успокоенного и расслабившегося от приятной новости посетителя. ------- *** Виктор Франкл — австрийский психиатр, психолог и невролог, узник нацистского концентрационного лагеря, обретший смысл там, где Эли Визель его потерял. Франкл является создателем логотерапии – метода экзистенциального психоанализа, ставшего основой Третьей Венской школы психотерапии.
Очевидность 5 ... Так, один из основополагающих текстов не только адвайты, Йога Вашишта утверждает: "О Рама, понять истину, которую самолично не пережил, невозможно, кроме как при помощи иллюстраций. Такие иллюстрации были использованы в этом писании с определенной целью и с ограниченным значением. Их не надо понимать буквально, и не надо вытягивать их значение за рамки задуманного. Когда писание изучается таким образом, мир кажется видением во сне. Это и есть цель и смысл иллюстраций. Пусть никто не пытается неверно их толковать." Сказки и басни имеют только одну цель: помочь слушателю понять истину. Понимание истины настолько важно, что оправдано применение любых здравых методов, хотя сами сказки могут быть и выдуманными. Сами сказки только частично иллюстрируют истину, и только эта их часть должна быть понята, а на остальное лучше не обращать внимания. Изучение и понимание писаний необходимы только до тех пор, пока человек не дойдет до истины. -------------------------------------------- Бог - одна из человеческих концепций.
Очевидность 6 Бог - одна из человеческих концепций. Часть не может претендовать на понимание Целого. Но и не в силах отказаться от рассуждений о нем. Потому для таких понятий как "бесконечность" и т.п. приходится употреблять какие-то обозначения. Памятуя, что "карта не есть территория" (обозначение не есть обозначаемое).
Мы часто видим то чего нет и не видим то что есть я называю достойным и осознанным человеком того, кто мало-мальски понимает устроение своего ума. Хорошо бы всегда помнить, что кажущиеся нам твердыми основания, на которых покоятся наши суждения, могут оказаться неожиданно вовсе не такими незыблемыми и надежными. Великий ниспровергатель основ, отец современной научной, экспериментальной медицины, младший современник Коперника Андреас Везалий, обнаружил: у мужчины на удивление столько же ребер, сколько у женщины (прежние медики многажды пересчитывали, но упорно этого не замечали. У них всякий раз одного ребра /из которого была сделана Ева/ недоставало. Убеждение закрывало глаза на очевидно; мозг диктовал глазу). Пришлось ему сделать вывод: новое, "лишнее" ребро просто выросло. Далее. Непререкаемый тогда Гален (изучавший по собакам, а, возможно, и по кавалеристам) утверждал, что у мужчин - кривые ноги (бедренная кость изогнута, подобно собачьей). Опровергнувшему его Везалию пришлось согласиться с общим мнением: выпрямление кости вызвано недавней модой на узкие штаны. с 17 по 19 мин в BBC.The.Story.of.Science 5of6 .What.is.the.Secret.of.Life. BBC. История науки (6 серий из 6) / The Story of Science http://kinozal.tv/details.php?id=1153327 http://rutracker.org/forum/tracker.php… Ослабление хватки собственного ума; партнерское, а не рабское к нему отношение, позволяет со временем разотождествиться с ним и выйти за его пределы, к большому Уму. Ведь истинно говорят: ум - хороший слуга, но плохой хозяин. (Природе нашего "я" посвящена последняя, 6я серия.)
Множественность миров или каждый имеет свой Umwelt. "Философия всегда претендует на универсальность, и в этом заключается ее сила и слабость одновременно. Ханна Арендт видела в претензиях философии на всеобщность истоки свойственного ей авторитаризма (она писала об этом применительно к своему учителю и любовнику Хайдеггеру). Когда-то известный биолог Якоб фон Икскюль ввел понятие Umwelt. Umwelt — это окружающий мир, и каждое животное, говорил он, имеет свой Umwelt. Пчела видит только цветы, то есть определенные геометрические формы, которые она идентифицирует как важные для нее. А, например, облака для нее не важны, и она их не видит. Позже Хайдеггер говорил, что мир животного гораздо беднее мира человека, так как мы в состоянии вместить в наш мир гораздо больше элементов, не имеющих прагматической для нас значимости. Конфигурация Umwelt'а меняется в зависимости от состояния организма. Икскюль писал о том, что сытая акула не видит мелкой рыбешки, потому что она не входит в ее мир, она ей не нужна. А голодная акула видит мелкую рыбешку, потому что меняется ее мир. Мы исходим из того, что каждый биологический вид имеет свою феноменологизацию мира. Мы видим цвета, которые не видят другие животные, но, например, обезьяны видят красный цвет, потому что в джунглях они должны видеть плоды, являющиеся для них пищей, и поэтому красный цвет становится для них важным. Но если мир являет себя в разных конфигурациях, то следует понимать, что его онтология — это не что иное, как «региональная онтология», что миров может быть много и что способы их описания тоже могут меняться. Вот почему я не очень верю в универсальность философских методов и образов мира. Мне кажется, что разумный и критический эклектизм вполне приемлем для философии, если, конечно, он не ведет к хаосу и дурному неразличению категорий и понятий. В любом случае философия (и в этом еще один ее парадокс) — это форма универсальной рефлексии, которая должна понимать свою соотнесенность с региональными онтологиями." Зачем нужна философия? | Colta.ru https://www.colta.ru/articles/speci...zRj5GBHMvPx2BiB_fBEXUxwWp_f41r4Fp0KkNwW7KMUWk
1 Спустившись на сушу, Заратустра не направился прямо на свою гору и в свою пещеру, а прошелся по разным дорогам, всюду задавая вопросы и осведомляясь о многом, так что, шутя, он говорил о себе самом: "Вот река, многими извивами возвращающаяся к источнику своему!" Ибо он хотел узнать, что случилось с человеком в отсутствие его: стал ли он более великим или меньше прежнего? И однажды увидел он ряд новых домов; дивился он этому и сказал: "Что означают дома эти? Поистине, не великая душа построила их по своему подобию! Не глупый ли ребенок вынул их из своего ящика с игрушками? Пусть бы другой ребенок опять уложил их в свой ящик! А эти комнаты и каморки: могут ли люди выходить из них и входить туда? Они кажутся мне сделанными для шелковичных червей или для кошек-лакомок, которые не прочь дать полакомиться и собою!" И Заратустра остановился и задумался. Наконец он сказал с грустью: "Все измельчало! Повсюду вижу я низкие ворота: кто подобен мне, может еще пройти в них, но -- он должен нагнуться! О, когда же вернусь я на мою родину, где я не должен более нагибаться -- не должен более нагибаться перед маленькими!" -- И Заратустра вздохнул и устремил взор свой вдаль. В тот же день сказал он речь свою об умаляющей добродетели. 2 Я хожу среди этих людей и дивлюсь: они не прощают мне, что я не завидую добродетелям их. Они огрызаются на меня, ибо я говорю им: маленьким людям нужны маленькие добродетели, -- ибо трудно мне согласиться, чтобы маленькие люди были нужны! Я похож здесь на петуха в чужом птичнике, которого клюют даже куры; но оттого не сержусь я на этих кур. Я вежлив с ними, как со всякой маленькой неприятностью; быть колючим по отношению ко всему маленькому кажется мне мудростью, достойной ежа. Все они говорят обо мне, сидя вечером у очага, -- они говорят обо мне, но никто не думает -- обо мне! Вот новая тишина, которой я научился: их шум вокруг меня накидывает покрывало на мои мысли. Они шумят между собой: "Что несет нам эта темная туча? берегитесь, чтобы не принесла она нам заразы!" И недавно одна женщина отдернула своего ребенка, тянувшегося ко мне. "Унесите детей! -- кричала она. -- Такие глаза опаляют детские души". Они кашляют, когда я говорю: они думают, что кашель -- возражение против могучих ветров, -- они нисколько не догадываются о шуме моего счастья! "У нас еще нет времени для Заратустры" -- так возражают они; но что толку во времени, у которого "нет времени" для Заратустры? И даже когда они восхваляют меня -- разве мог бы заснуть я на славе их? Терновый пояс -- хвала их для меня: я испытываю зуд, даже когда снимаю его. И вот чему научился я у них: тот, кто хвалит, делает вид, будто воздает он должное, но на самом деле он хочет получить еще больше! Спросите у моей ноги, нравится ли ей их манера хвалить и привлекать к себе! Поистине, при таком такте и при таком тик-таке не хочет она ни танцевать, ни оставаться в покое. Они пробуют хвалить мне маленькую добродетель и привлечь меня к ней; в тик-так маленького счастья хотели бы они увлечь мою ногу. Я хожу среди этих людей и дивлюсь: они измельчали и все еще мельчают -- и делает это их учение о счастье и добродетели. Они ведь и в добродетели скромны, ибо они ищут довольства. А с довольством может мириться только скромная добродетель. Правда, и они учатся шагать по-своему и шагать вперед; но я называю это ковылянием. -- И этим мешают они всякому, кто спешит. И многие из них идут вперед и смотрят при этом назад, вытянув шею: я охотно толкаю их. Ноги и глаза не должны ни лгать, ни изобличать друг друга во лжи. Но много лжи у маленьких людей. Некоторые из них обнаруживают свою волю, но большинство лишь служит чужой воле. Некоторые из них искренни, ни большинство -- плохие актеры. Есть между ними актеры бессознательные и актеры против воли, -- искренние всегда редки, особенно искренние актеры. Качества мужа здесь редки; поэтому их женщины становятся мужчинами. Ибо только тот, кто достаточно мужчина, освободит в женщине -- женщину. И вот худшее лицемерие, что встретил я у них: даже те, кто повелевают, подделываются под добродетели тех, кто служит им. "Я служу, ты служишь, мы служим" -- так молится здесь лицемерие господствующих, -- но горе! если первый господин есть только первый слуга! Ах, даже в их лицемерие залетело любопытство моего взора; и я хорошо угадал их счастье мухи и их жужжание на освещенном солнцем оконном стекле. Сколько вижу я доброты, столько и слабости. Сколько справедливости и сострадания, столько и слабости. Все они круглы, аккуратны и благосклонны друг к другу, как круглы, аккуратны и благосклонны песчинки одна к другой. Скромно обнять маленькое счастье -- это называют они "смирением"! и при этом они уже скромно косятся на новое маленькое счастье. В сущности в своей простоте они желают лишь одного: чтобы никто не причинял им страдания. Поэтому они предупредительны к каждому и делают ему добро. Но это трусость -- хотя бы и называлась она "добродетелью". -- И когда этим маленьким людям случается говорить грубо -- я слышу в голосе их лишь хрипоту: ибо всякий сквозняк -- делает их хриплыми. Хитры они, и у добродетелей их хитрые пальцы. Но им недостает кулаков, их пальцы не умеют сжиматься в кулак. Добродетелью считают они все, что делает скромным и ручным; так превратили они волка в собаку и самого человека в лучшее домашнее животное человека. "Мы поставили наш стул посередине, -- так говорит мне ухмылка их, -- одинаково далеко от умирающего гладиатора и довольных свиней". Но это -- посредственность; хотя бы и называлась она умеренностью. 3 Я хожу среди этих людей и роняю много слов; но они не умеют ни брать, ни хранить. Они удивляются, что я не пришел обличать их похоти и пороки; но поистине, я не пришел также предостерегать от карманных воров! Они удивляются, что я не желаю оттачивать и накачивать их ум; как будто им мало еще умников, тонких, чей голос скрипит, как грифель по аспидной доске! И когда я кричу: "Кляните всех трусливых демонов в вас, которые желали бы визжать, крестом складывать руки и поклоняться", они восклицают: "Заратустра -- безбожник". И особенно кричат об этом их проповедники смирения -- да, именно им люблю я кричать в самое ухо: да! Я -- Заратустра, безбожник! Проповедники смирения! Всюду, где есть слабость, болезнь и струпья, они ползают, как вши; и только мое отвращение мешает мне давить их. Ну что ж! Вот моя проповедь для их ушей: я -- Заратустра, безбожник, который говорит "кто безбожнее меня, чтобы я мог радоваться его наставлению?" Я -- Заратустра, безбожник: где найду я подобных себе? Подобны мне все, кто отдают себя самих своей воле и сбрасывают с себя всякое смирение. Я -- Заратустра, безбожник: я варю каждый случай в моем котле. И только когда он там вполне сварится, я приветствую его как мою пищу. И поистине, многие случаи повелительно приближались ко мне; но еще более повелительно говорила к ним моя воля, -- и тотчас стояли они на коленях, умоляя -- -- умоляя, чтобы дал я им пристанище и оказал им сердечный прием, и льстиво уговаривая: "Видишь, о Заратустра, так только друг приближается к другу!" -- Но что говорю я там, где нет ни у кого моих ушей! И так стану я взывать ко всем ветрам: -- Вы все мельчаете, вы, маленькие люди! Вы распадаетесь на крошки, вы, любители довольства! Вы погибнете еще -- -- от множества ваших маленьких добродетелей, от множества ваших мелких упущений, от вашего постоянного маленького смирения! Вы слишком щадите, слишком уступаете: такова почва, на которой произрастаете вы! Но чтобы дерево стало большим, для этого должно оно обвить крепкие скалы крепкими корнями! Даже то, чего вы не исполняете, помогает ткать ткань всего человеческого будущего; даже ваше ничто есть паутина и паук, живущий кровью будущего. И когда вы берете, вы как бы крадете, вы, маленькие добродетельные люди; но и среди мошенников говорит честь: "Надо красть только там, где нельзя грабить". "Дается" -- таково учение смирения. Но я говорю вам, вы, любители довольства: берется и будет все больше браться от вас! Ах, если бы вы сбросили с себя всякое полухотение и решительно отдались и лени и делу! Ах, если бы вы поняли мои слова: "Делайте, пожалуй, все, что вы хотите, -- но прежде всего будьте такими, которые могут хотеть! Любите, пожалуй, своего ближнего, как себя, -- но прежде всего будьте такими, которые любят самих себя -- -- любят великой любовью, любят великим презрением!" Так говорит Заратустра, безбожник. -- Но что говорю я там, где нет ни у кого моих ушей! Здесь еще целым часом рано для меня. Свой собственный провозвестник я среди этих людей, свой собственный крик петуха среди темных улиц. Но приближается их час! Приближается также и мой! Час от часу становятся они меньше, беднее, бесплоднее -- бедная трава! бедная земля! И скоро будут они стоять, подобно сухой степной траве, и поистине, усталые от себя самих, -- и томимые скорее жаждой огня, чем воды! О благословенный час молнии! О тайна перед полуднем! -- в блуждающие огни некогда превращу я их и в провозвестников огненными языками: -- возвещать будут они некогда огненными языками: он приближается, он близок, великий полдень! -- Так говорил Заратустра.
