Павел I - Александр I

Сановники

кн. Куракин Александр Борисович


прозвище "Бриллиантовый князь"
вице-канцлер 1796-98 и 1801-2
1796 гофмаршал и действительный тайный советник, член Совета
1798 уволен
1801-2 глава (управляющий) Иностранной коллегии
с 1802 канцлер орденов
с 1807 действительный тайный советник 1 класса
1806-9 посол в Вене, 1809-12 посол в Париже.
ум.1818 г

Ростопчин: «Он должен быть германским принцем, лишенным состояния, или божком у дикарей»

император Иосиф: "Кн. Куракин, сопутствующий Их Высочествам по чувству личной преданности, состоит при них уже в течение многих лет. Будучи племянником графа Панина, он уже этим имеет право на признательность великого князя и пользуется доверием и отменным вниманием Их Высочеств. Это человек любезный и с обращением высшего общества."

Вигель: "«Смолоду князь Куракин был очень красив и получил от природы крепкое, даже атлетическое сложение. Но роскошь, которую он так любил и среди коей всегда жил, и сладострастие, к коему имел всегдашнюю наклонность, размягчали телесную и душевную его энергию, и эпикуреизм был виден во всех его движениях а лучезарное тихонравие его долго пленяло и уважалось, но в новое царствование (Александра 1-О) ,с новыми идеями, оно дало повод сравнивать его с павлином... Никто более князя Куракина не увлекался удовольствиями наружного тщеславия, никто более его не умел наряжаться. Легкомысленно и раболепно он не хотел, однако же, подчиняться моде: он хотел казаться не модником, а великим господином, и всегда в бархате или парче, всегда с алмазными пряжками, и пуговицами, перстнями и табакерками... Бесчисленные фразы, затверженные им во Франции, и отчасти переведенные им даже по-русски, составляли всю политическую его мудрость; но зато, какой искусной представительностью, каким благородством, каким постоянством и нежностью в дружбе заменял он все недостатки свои!
.... в великолепном уединении своем сотворил он себе, наподобие посещенных им дворов, также нечто похожее на двор. Совершенно бедные дворяне за большую плату принимали у него должности главных дворцовых управителей, даже шталмейстеров и церемониймейстеров; потом секретарь, медик, капельмейстер, библиотекарь и множество любезников без должностей составляли свиту его и оживляли его пустыню...Всякий день, даже в будни, за столом гремела у него музыка, а по воскресным и праздничным дням были большие выходы; распределение времени, дела, как и забавы, всё было подчинено строгому порядку и этикету. »

"Выдающимся хлебосольством и гостеприимством отличались многие из наших вельмож и помещиков старого времени. Таким большим хлебосолом был представитель сластолюбивого XVIII века, великолепный, покрытый бриллиантами и окруженный всегда множеством всякой прислуги канцлер Александр Борисович Куракин, правнук знаменитого дипломата и свояк Петра Великого.
При Екатерине II этот вельможа был сослан в ссылку в свое саратовское имение. Причиною ссылки князя стала обнаруженная во время путешествия секретная переписка его с флигель-адъютантом П.А. Бибиковым .
Когда князь проживал в своем Надеждине, все кипело жизнью шумной и полной всякого довольства. Учтивая, внимательная барская дворня прежнего времени по уши была занята услугами: большой наплыв посетителей всегда был приятен князю. Часто многие из бедных дворян жили здесь, из скромности по нескольку месяцев не смея представиться князю, однако пользуясь всеми удобствами широкой барской жизни. Во дворе для выездов были всегда готовы экипажи и верховые лошади, а на прудах желающих ожидали шлюпки с молодцами-гребцами.
Каждому из приезжих гостей подавалась печатная инструкция: «Обряд и правила для здешнего образа жизни в селе Надеждине». Первое правило гласило: «хозяин, удалясь от сует и пышностей мирских, желает и надеется обрести здесь уединение совершенное, а от онаго проистекающее счастливое и ничем непоколебимое спокойствие духа»; второе - «хозяин почитает хлебосольство и гостеприимство основанием взаимственного удовольствия в общежитии. Следственно, видит в оных приятные для себя должности»; третье - «всякое, здесь деланное посещение хозяину будет им принято с удовольствием и признанием совершенным»; четвертое - «хозяин, наблюдая предмет и пользу своего сюда приезда, определяет в каждый день разделять свое время с жалующими к нему гостьми от часу пополудни до обеда, время обеда и все время после обеда до 7-ми часов вечера»; пятое - «хозяин по вышеуказанному наблюдению определяет утро каждого дня от 7-ми часов до полудни - для разных собственных его хозяйственных объездов, осмотров и упражнений, а вечер каждого дня, от 7-ми до 10-ти часов, определяет он для уединенного своего чтения или письма»; шестое - «хозяин просит тех, кои могут пожаловать к нему на один, или на два дня, или на многие дни, чтобы, быв в его доме, почитали себя сами хозяевами, никак не помня о нем единственно в сем качестве, приказывали его людям все надобные для них услуги и, одним словом, распоряжались бы своим временем и своими упражнениями от самого утра, как каждый привык и как каждому угодно, отнюдь не снаравливая в провождении времени самого хозяина, который чрез то с новою к ним благодарностью получит всю свободу им принятое безостановочно и с продолжительным тщанием выполнять»; седьмое: «хозяин никогда не ужинает, но всякий день, в девять часов вечера, будет у него ужин готов для всех, приобыкших к оному, и он, прося дозволения от оного всегда отлучаться, просит также своих случающихся гостей, несмотря на его отсутствие, за оный садиться и за оным самим хозяйничать».



Куракин Александр Борисович (1752-1818)
С восшествием на престол Павла Петровича, князь был отозван в Петербург и на него тотчас посыпались нескончаемые царские милости. В течение одного месяца Куракин получил чин тайного и действительного тайного советника, звание канцлера, орден св. Александра Невского и св. Андрея Первозванного, 5 т[ысяч] душ, 20 т[ысяч] десятин земли в Тамбовской губернии и рыбные ловли на Волге.
При императоре Александре I на его долю также выпало немало почетных должностей. Так, в 1808 г. он был назначен русским послом в Париж, где и пробыл до 1812 г.
Там в 1810 г. его постигло большое несчастье: он едва не погиб во время пожара на празднике, данном австрийским послом, князем Шварценбергом, по случаю бракосочетания Наполеона с эрцгерцогинею Марией-Луизою. Он очень обгорел, у него совсем не осталось волос, голова повреждена была во многих местах и особенно пострадали уши; ресницы сгорели, ноги и руки были раздуты и покрыты ранами; на одной руке ожог оказался настолько силен, что кожа слезла, как перчатка. Спасением своим он отчасти был обязан своему мундиру, который весь был залит золотом; последнее до того нагрелось, что вытащившие князя из огня долго не могли поднять его, обжигаясь от одного прикосновения к его одежде. Независимо от здоровья, Куракин во время суматохи лишился ещё бриллиантов на сумму более 70000 франков, до которых он был очень большой охотник.
Существует редкая гравюра, изображающая князя Куракина в больном виде после этого пожара. Князь Куракин был вытащен в обмороке из толпы доктором Кфеф при содействии французских офицеров. Платье на нем тлело, и его тушили водою из лужи, между тем как другие отрезывали бриллиантовые пуговицы его одежды. На этом балу погибло до двадцати жертв, в числе которых и жена князя Шварценберга. Потеря драгоценностей исчислялась в несколько миллионов.
Выздоровление Куракина долгое время считалось сомнительным, хотя лучшие парижские врачи окружали его, в том числе доктор Наполеона. Получив немного облегчения, он велел перенести себя в бархатных креслах, халате и в соломенной шляпе в загородный свой дом, находившийся в окрестностях Парижа. Служители его шли впереди по два человека в ряд, свита следовала за ним; многочисленная толпа народа толпилась вокруг него. Прибыв в Нельи, князь Куракин произнес приветственную речь жителям, вышедшим к нему навстречу.
Под конец своей жизни князь Куракин, состоя членом Государственного Совета, жил в Петербурге, где он часто давал пышные обеды и блистательные балы в обширном своем доме на Большой Морской. Палаццо Куракина по вечерам горело огнями, огромный оркестр гремел полонезы, толпа ливрейных слуг и официантов кишела в комнатах, скороходы, расставленные на крыльце, встречали и провожали гостей.
На балах у Куракина разыгрывались безденежно в пользу прекрасного пола лотереи из дорогих вещей. В кругу лучшего петербургского общества и всего дипломатического корпуса гостеприимный хозяин не раз имел счастье принимать у себя царскую фамилию. Князь Куракин носил всегда глазетовый или бархатный французский кафтан, на котором, как и на камзоле, все пуговицы были бриллиантовые, а звезды, как и кресты на шее, - из крупных солитеров. На правое плечо он надевал бриллиантовый или жемчужный эполет, пряжки и шпагу имел алмазные, даже петлю на шляпе - из бриллиантов; кружева носил на груди и рукавах.
Куракин был большой педант в одежде. Каждое утро, когда он просыпался, камердинер подавал ему книгу вроде альбома, где находились образчики материй, из которых были сшиты его великолепные костюмы, и образцы платья; при каждом платье были особенная шпага, пряжки, перстень, табакерка и т.д.
Однажды, играя в карты у императрицы, князь внезапно почувствовал дурноту: открывая табакерку, он увидал, что перстень, бывший у него на пальце, совсем не подходит к табакерке, а табакерка не соответствует остальному костюму. Волнение его было настолько сильно, что он с крупными картами проиграл игру; по счастью, никто, кроме него, не заметил ужасной небрежности камердинера.
В Александровское время, когда сам император ездил в одну лошадь, когда исчезли богатые экипажи и обложенные галунами ливреи, в Петербурге только один Куракин сохранял прежний екатерининский обычай и ездил в вызолоченной карете о восьми стеклах цугом с одним форейтором, двумя лакеями и скороходом на запятках, двумя верховыми впереди и двумя скороходами, бежавшими за каретой.
Князь Куракин во всю свою жизнь не оскорбил никого: отличительная его черта была - за всякую безделицу быть благодарным.
С благоговением он хранил у себя стол, за которым провел лучшее время своей жизни, обучаясь вместе с Павлом Петровичем." (Пыляев)


оставил после себя 70 внебрачных детей.

 

кн. Куракин Алексей Борисович
(младший брат Александра)




1796-98 генерал-прокурор Сената, член Совета
1797 действительный тайный советник
1798 уволен
1802-7 генерал-губернатор Малороссии
1807-10 министр внутренних дел
затем член Государственного совета
1821-29 председатель Департамента государственной экономии Госсовета
с 1826 действительный тайный советник 1 класса и канцлер орденов
ум. 1829 г.

П. Долгоруков: Куракин был" чрезвычайно горд, надменность его всё превышала... он был то горд, то слишком приветлив, всё зависело от минуты и такой характер в начальнике несносен. Всякий знак его внимания, даже самого благодетельного, был тяжёл, ибо он покупался не столько подвигами, знанию свойственными, как разными низкими угождениями, кои так противны благородному сердцу"

"Этот Куракин жил тоже пышно, но отличался необыкновенною гордостью. В его имении Орловской губернии Малоархангельского уезда был целый штат придворных - полная пародия на двор. Были даже чины полиции: на кладбище сельской церкви села Куракина посейчас ещё целы могилы куракинских крепостных полицеймейстеров и камергеров.
При дворе князя соблюдался самый строгий этикет и нередко даже родная его дочь дожидалась выхода князя по пяти и более дней. Дочь его была замужем за графом Зотовым; она выведена в романе «Война и мир». Роскошный деревенский дом князя Куракина был в пятьдесят комнат, с залами в два света, галереей в помпейском стиле и со всеми затеями былого барства." (Пыляев)

 

В.П. Кочубей



1795 камергер
1797 действительный тайный советник
1798-99 вице-канцлер (при своём дяде канцлере Безбородко)
1799 граф
1799 в отставке
1801-2 сенатор, фактический глава Иностранной коллегии и член Негласного комитета
1802-7 и 1819-25 министр внутренних дел
с 1810 член Госсовета (в 12 глава департамента государственной экономии, 16 -19 гражданских и духовных дел)
1827-34 председатель Государственного совета и комитета министров
1831 князь
1834 канцлер (внутренних дел)
умер в 1834 г.

цитата: «Россия, — говорил он, — слишком часто и без достаточного повода вмешивалась в дела, прямо ее не касающиеся, и войны, дорого ей стоившие и даже бесполезные, русское население не извлекало из них никаких выгод и между тем несло огромные экономические невыгоды, не говоря уже о потере людьми»

Чарторыйский: "Кочубей был племянником графа Безбородко, министра, пользовавшегося большим уважением Екатерины. Еще очень молодым он получил назначение в Константинополь, где сумел своей деятельностью заслужить одобрение русского правительства. При императоре Павле он был отозван из Константинополя, а на его место был назначен Тамара, о котором я поговорю в другой раз. Я встречался с Кочубеем за несколько лет перед тем в Вене, перед его отъездом на восток. В то время он был единственным русским в Вене, к которому относились хорошо. …Он выглядел европейцем и отличался прекрасными манерами и потому легко завоевал расположение и уважение. Он был тщеславен - слабость, общая почти всем людям, но в особенности свойственная русским и вообще славянам. Это вызвало нападки на него со стороны столь же тщеславных людей; но по мягкости характера он оставлял подобные нападки без внимания. Он имел навык в делах, но ему не доставало широких и действительных знаний. Ум у него был точный, но неглубокий; он отличался мягкостью характера, добротой, искренностью, которые редко можно встретить в России.
При всех этих свойствах в его душе глубоко гнездились некоторые чисто русские слабости, - жажда назначений, отличий и, в особенности, богатства, чтобы покрывать свои личные издержки и расходы своей все увеличивающейся семьи. Кроме того, он с чрезвычайной легкостью поддавался ходячим мнениям и всегда готов был следовать тем воззрениям, которые указывались высшей властью или же окружающей средой. Перед нами он высказывал либеральные взгляды, но всегда с какой-то недомолвкой, так как эти взгляды не могли совпадать с его собственными убеждениями. К этим слабостям нужно прибавить еще его тщеславие, которое ему при всем его желании никак не удавалось скрыть...
Перед соотечественниками ему было чем блеснуть: он лучше других знал состав парламента, права его членов, прочитал всех английских публицистов и, как львёнок крыловской басни, собирался учить зверей вить гнёзда. Красивая наружность, иногда молчаливая задумчивость, испытующий взгляд, надменная учтивость были блестящей завесой, за коей искусно он прятал свои недостатки, и имя государственного человека принадлежало ему, когда еще ничем он его не заслужил..."

Вигель: "Лорд Кочубей, который в продолжение пяти лет усиливался при дворе, расширял свое министерство, распространял свою власть, казался первым министром. Для соблюдения пристойности, чтоб явно не изменить исповедуемым им политическим правилам, показывал он вид недовольный, безмолвное порицание, не зная, что и без того уже он сделался неугоден царю. Не будучи слишком богат, а чиновен, горд и расчетлив, он хотел, не разоряясь, жить соответственно притязаниям своим на высокую знатность. Ему одному известны были средства, кои употреблял он, чтобы согласовать великолепие с бережливостью. Сначала дивились, наконец стали приписывать колдовству быстрое и чрезвычайное приращение его состояния, тогда как не уменьшались его расходы; долгов он не делал, помощи от государя не получал и при заботах государственных едва ли имел время заниматься собственными хозяйственными делами. Из двух тысяч не с большим душ выросло у него вдруг до двадцати. В неприятелях недостатка у него не было; надменность его, хотя умеряемая вежливостью, вселяла к нему нелюбовь, которая в иных доходила до ненависти.... Кочубей был первый, который берег улыбки для равносильных ему при дворе, для приближенных своих, необходимых ему по делам службы и по денежным делам его: всех прочих встречало его надменное, угрюмое чело, скупость слов и убийственный холод. Не говоря о давно прошедшем при Анне и Елисавете, в новейшее время он первый начал входить в постыдные для министра спекуляции."



Греч: "Виктор Павлович Кочубей (впоследствии граф и князь, родился в 1768 году, умер 3 июля 1834 года) принадлежит к числу самых замечательных и блистательных людей России в первой половине XIX века. В 1819 году Кочубей вновь занял место министра внутренних дел, но это уже было не то: он не делал зла, старался делать добро, но вообще пень через колоду валил. В 1827 году Николай Павлович назначил его председателем Государственного совета. Кочубей оставил по себе хорошую память, хотя и не был тем, чем мог бы быть при другой обстановке -- и сверху и снизу, а особенно сбоку: подле графа Аракчеева не мог существовать с честью и с пользой никакой министр. С ним ладил только иезуит Сперанский. Кочубей был так высок во всех отношениях, что пресмыкавшийся скаред не мог его достигнуть и ужалить;
Родной племянник и воспитанник знаменитого князя Безбородко, прекрасный наружностью, умный, высокообразованный, несказанно приятный в обращении, в делах трудолюбивый, сметливый и (сколько можно) справедливый, он вышел в люди очень рано: на двадцать четвертом году от рождения был тайным советником, послом в Константинополе, при императоре Павле был вице-канцлером, получил, в числе многих наград, и графское достоинство, но впоследствии был отставлен.
Александр, сблизившийся с ним еще при жизни Екатерины (свидетельством тому служит письмо к нему Александра, напечатанное в книге барона Корфа), советовался с ним при учреждении министерств и дал ему новоучрежденное тогда на самых либеральных основаниях Министерство внутренних дел. Кочубей образовал эту часть, имея директором своей канцелярии Сперанского; вице-директором был Магницкий, секретарем министра -- Лубяновский. Между прочими заслугами этого министерства должно считать не последней -- исправление и обогащение русского делового слога.
Между тем любовь Александра к Кочубею охладела. Нельзя было оставаться и другом Аракчеева, и другом Кочубея. Кочубей оставил Министерство внутренних дел в 1809 году. Когда надлежало в 1812 году поручить дельному человеку управление всеми внутренними делами империи, в звании председателя комитета министров, предложили Кочубея. Александр не согласился, говорят, под тем предлогом, что Кочубей человек коварный, и назначил на это место дряхлого графа Н.И.Солтьжова, своего воспитателя."

 

Греч: "Кочубей был человек умный, высокообразованный и благородный, но, кажется мне, не имел довольно твердости и энергии, не мог совладать с событиями необыкновенными, каковы были события того времени. "

И. Долгорукий: "«Не было, по мнению моему, в России министра просвещеннее его и способнее к званью»"

некролог: "«Князь Виктор Павлович Кочубей с ясным наблюдательным умом соединял опытность, быстрый и верный взгляд на вещи, определяющий существо их от разносторонностей, способность открывать в самом многосложном деле простые первоначальные его стихии, дарование сравнивать, сводить, соглашать разномыслие, был Министр утонченный, Вельможа во всем пространстве сего слова. Неизменное доверие и личное уважение Государя сопровождали его до гроба»"

 

Лопухин П.В.



отец фаворитки Павла 1
1793-96 генерал-губернатор Ярославский и Вологодский
1798 действительный тайный советник
1799 светлейший князь
1798-99 генерал-прокурор Сената, член Совета
1799 в отставке
1801 член Неприменного совета
1803-10 министр юстиции
1810-16 председатель департамента гражданских и духовных дел Госсовета, 1812-19 департамента законов, 1812-16 департамента экономии
1814 действительный тайный советник 1 класса
1816-27 председатель Государственного совета и комитета министров
1826 председатель суда над декабристами
ум. 1827 г.

И. Долгоруков: "«Эгоист по характеру и чувству, равнодушный к родине, престолу и ближнему, он и добро и зло делал только по встрече, без умысла и намерения; кроме себя ничего не любит, кроме своего удовольствия, ничем не дорожит, покупая оное всеми средства. без разбора их качества.»"


Ростопчин: "Трудно быть более способным, нежели этот человек. С обширным умом в нем соединяется глубокая прозорливость и уменье легко работать. Он вкрадчив, льстив, притворно простодушен, большой любитель прекрасного пола, который пользуется у него крупным влиянием, ленив и фальшив до крайности. Ум, пороки и терпение этого человека поддерживали его кредит и доставили ему средства привязать к себе множество лиц, которым он оказывал услуги и на поведение которых глядел равнодушно."

 

Ф.В. Ростопчин



шут, остряк, публицист, крайний консерватор и ура-патриот, организатор поджога Москвы в 1812 г. прозвище "Сумасшедший Федька"

1796 генерал-адъютант
1798 сослан в деревню, через несколько месяцев возвращён, действительный тайный советник
1799 граф, великий канцлер Мальтийского ордена
1800 член Совета
1799-1801 первоприсутсвующий (глава) в Иностранной коллегии
1801 сослан в деревню (за несколько месяцев до убийства Павла)
1810 в звании обер-камергера в отпуску
1812-14 главнокомандующий в Москве, генерал-аншеф
14-23 член Госсовета

цитата: "Меня обучали сразу целой куче вещей и разным языкам. Благодаря тому, что я обладал некоторой долей бесстыдства и шарлатанства, меня принимали порой за мудреца. Моя голова скоро превратилась в библиотеку, ключ от которой хранился у меня"

""Я люблю все русское, и если бы не был, то желал бы быть русским, ибо ничего лучше и славнее не знаю: это бриллиант между камнями, лев между зверями, орел между птицами..." "

Чарторыйский: "Растопчин был одним из усердных посетителей Гатчины и Павловска до восшествия на престол Павла I. Это был, я думаю, единственный умный человек, привязавшийся к Павлу до его воцарения. Великий князь Александр, преданный отцу в царствование Екатерины, выделил среди других графа Растопчина, почувствовав к нему уважение и дружбу. Придворные интриги потом все это изменили, и между ними установилась холодность и несогласие; "

анекдоты:

Когда Ростопчин уже находился в отставке и жил в Москве весьма уединенно, к нему приехал родственник его Протасов, молодой человек, только что поступивший на службу.
Войдя в кабинет, Протасов застал графа лежащим на диване. На столе горела свеча.
— Что делаешь, Александр Павлович? Чем занимаешься? — спросил Ростопчин.
— Служу, Ваше Сиятельство. Занимаюсь службою.
— Служи, служи, дослуживайся до наших чинов.
— Чтобы дослужиться до вашего звания, надобно иметь ваши великие способности, ваш гений! — отвечал Протасов.
Ростопчин встал с дивана, взял со стола свечку, поднес ее к лицу Протасова и сказал:
— Я хотел посмотреть, не смеешься ли ты надо мной?
— Помилуйте! — возразил Протасов,— смею ли я смеяться над вами?
— Вижу, вижу! Так, стало быть, ты и вправду думаешь, что у нас надобно иметь гений, чтобы дослужиться до знатных чинов? Очень жаль, что ты так думаешь! Слушай же, я расскажу тебе, как я вышел в люди и чем дослужился.
Отец мой был хотя и небогатый дворянин, но дал мне хорошее воспитание. По тогдашнему обычаю, для окончания образования я отправился путешествовать в чужие края; я был в то время еще очень молод, но имел уже чин поручика.
В Берлине я пристрастился к картам и раз обыграл одного старого прусского майора. После игры майор отозвал меня в сторону и сказал:
— Герр лейтенант! Мне нечем вам платить — у меня нет денег; но я честный человек» Прошу вас пожаловать завтра ко мне на квартиру. Я могу предложить вам некоторые вещи: может быть, они вам понравятся.
Когда я явился к майору, он повел меня в одну комнату, все стены которой были уставлены шкафами. В этих шкафах, за стеклом, находились в маленьком виде всевозможные оружия и воинские одеяния: латы, шлемы, шиты, мундиры, шляпы, каски, кивера и т. д. Одним словом, это было полное собрание оружий и во-
инских костюмов всех веков и народов, начиная с древности. Тут же красовались и воины, одетые в их современные костюмы.
Посреди комнаты стоял большой круглый стол, где тоже было расставлено войско. Майор тронул пружину, и фигуры начали делать правильные построения и движения.
— Вот,— сказал майор,— все, что мне осталось после моего отца, который был страстен к военному ремеслу и всю жизнь собирал этот кабинет редкостей. Возьмите его вместо платы.
После нескольких отговорок я согласился на предложение майора, уложил все это в ящики и отправил в Россию. По возвращении в Петербург," я расставил мои редкости у себя на квартире, и гвардейские офицеры ежедневно приходили любоваться моим собранием.
В одно утро приезжает ко мне адъютант великого князя Павла Петровича и говорит, что великий князь желает видеть мое собрание и для этого приедет ко мне. Я, разумеется, отвечал, что сам привезу все к его величеству. Привез и расставил мои игрушки. Великий князь был в восхищении.
— Как вы могли составить такое полное собрание в этом роде! — воскликнул он.— Жизни человеческой мало, чтоб это исполнить.
— Ваше Высочество!— отвечал я,— усердие к службе все превозмогает. Военная служба моя страсть.
С этого времени я пошел у него за знатока в военном деле.
Наконец великий князь начал предлагать, чтобы я продал ему мою коллекцию. Я отвечал ему, что продать ее не могу, но почту за счастье, если он позволит мне поднести его высочеству. Великий князь принял мой подарок и бросился меня обнимать. С этой минуты я пошел за преданного ему человека.
— Так вот чем, любезный друг,— заключил свой рассказ граф Ростопчин,— выходят в чины, а не талантом и гением!

Павел поручил Ростопчину составить манифест об объявлении войны Англии, с чем грая был не согласен.
. По прочтении некоторых бумаг, государь спрашивает:
— А где же манифест?
— Здесь,— отвечает Ростопчин (он уложил его на дно портфеля, чтобы дать себе время осмотреться и, как говорят, ощупать почву).
Дошла очередь и до манифеста. Государь очень доволен редакцией. Ростопчин пытается отклонить царскую волю от меръ, которую признает пагубною; но красноречие его также безуспешно, как и накануне. Император берет перо и готовится подписать манифест. Тут блеснул луч надежды зоркому и хорошо изучившему государя глазу Ростопчина. Обыкновенно Павел скоро и как-то порывисто подписывал имя свое. Тут он подписывает медленно, как бы рисует каждую букву. Затем говорит Ростопчину:
— А тебе очень не нравится эта бумага?
— Не умею и выразить, как не нравится.
— Что готов ты сделать, чтобы я ее уничтожил?
— А все, что будет угодно Вашему Величеству, например, пропеть арию из итальянской оперы (тут он называет арию, особенно любимую государем, из оперы, имя которой не упомню).
— Ну так пой! — говорит Павел Петрович.
И Ростопчин затягивает арию с разными фиоритурами и коленцами. Император подтягивает ему. После пения он раздирает манифест и отдает лоскутки Ростопчину. Можно представить себе изумление тех, которые в соседней комнате ожидали с тоскливым нетерпением, чем разразится этот доклад.


Отец декабриста, Иван Борисович Пестель, сибирский генерал-губернатор, безвыездно жил в Петербурге, управляя отсюда сибирским краем. Это обстоятельство служило постоянным поводом для насмешек современников. Однажды Александр I, стоя у окна Зимнего дворца с Пестелем и Ростопчиным, спросил:
— Что это там на церкви, на кресте черное?
— Я не могу разглядеть, Ваше Величество,— ответил Ростопчин,— это надобно спросить у Ивана Борисовича, у него чудесные глаза: он видит отсюда, что делается в Сибири


Ростопчин сидел в одном из парижских театров во время дебюта плохого актера. Публика страшно ему шикала, один Ростопчин аплодировал.
— Что это значит? — спросили его,— зачем вы аплодируете?
— Боюсь,— отвечал Ростопчин,— что как сгонят его со сцены, то он отправится к нам в учители.


...Планом князя Т. было сделать революцию, как во Франции. Граф Ф. В. Ростопчин вслушался и сказал примечательные сии слова: «Во Франции повара хотели стать принцами, а здесь принцы захотели стать поварами».


Павел сказал однажды графу Ростопчину: «Так как наступают праздники, надобно раздать награды; начнем с андреевского ордена; кому следует его пожаловать?» Граф обратил внимание Павла на графа Андрея Кирилловича Разумовского, посла нашего в Вене. Государь, с первою супругою коего, великою княгинею Наталиею Алексеевною, Разумовский был в связи, изобразив рога на голове, воскликнул: «Разве ты не знаешь?» Ростопчин сделал тот же самый знак рукою и сказал: «Потому-то в особенности и нужно, чтобы об этом не говорили!»

 

Однажды, во время парада, Павел Петрович заметил, что сукно, поставляемое Русскими фабрикантами для солдатских мундиров, никуда не годно. Взбешенный этим, он, возвратясь во дворец, тотчас же послал за Ростопчиным и приказал тому немедленно же, в его присутствии, написать графу Воронцову, чтобы тот передал поставку сукон для всей Русской армии Английским фабрикантам. Ростопчин пытался возразить, что это распоряжение должно повлечь за собой закрытие всех Русских фабрик, разорить их владельцев и т. п., но его возражения лишь раздражали Государя, и он все-таки принужден был написать это письмо. Государь прочел его, подписал и приказал отправить. Но перед отправкой Ростопчин успел сделать к письму приписку, поместив после подписи Государя следующее обращение к своему Лондонскому другу: "Не выполняйте этого повеления, потому что он не в своем уме". Но Павел ?, ходивший в это время по своему кабинету, заметил, что Ростопчин снова взялся за перо. "Мне сдается, Милостивый Государь, — обратился он тогда к Ф. В., — что вы осмелились что-то прибавить к моему приказанию". Ростопчин утвердительно ответил и подал Государю письмо. Тот прочел приписку, побледнел, начал нервно ходить взад и вперед, но через несколько мгновений овладел собой и, бросив письмо в пылавший камин, обнял Ростопчина и сказал ему: "Спасибо тебе, ты прав; молю Бога, чтобы все мои слуги могли походить на тебя"







"Не о многих деятелях Русской истории существует столько разнообразных и большей частью противоречивых и непримиримых характеристик, как о Ростопчине. Уже одно это свидетельствует, что он был личностью незаурядною, оригинальною, с трудом укладывающеюся в рамки обычного понимания. Трудно, поэтому, дать его исчерпывающую и всеобъемлющую характеристику, приемлемую как для почитателей, так и для противников его, когда даже в оценке одной его политической роли в 1812 г. приходится сталкиваться с такими диаметрально противоположными отзывами, как эпитеты "Герострат" и "несравненный патриот". Оценка его личного характера также представляет немало затруднений ввиду тех противоречий, какие были заложены в нем самою природой. По внешности Р. был среднего роста, плотного телосложения; широкое лицо и хотя правильный, но короткий нос как бы напоминали о его монгольском происхождении; он имел голубые глаза, в движениях был быстр и даже резок. Он сам говорил про себя: "ростом велик, лицом калмык, плешив, не спесив, сердцем прям"... Нервный, раздражительный и даже желчный во вторую половину жизни темперамент делал Ростопчина не всегда уживчивым, но это качество не помешало ему завязывать и поддерживать продолжительные и живые связи с такими людьми, как князь Цицианов, граф Воронцов, граф Головин, Карамзин и др. Раздражительность не мешала ему быть общительным, и он умел соединять в себе, говоря словами одного из его биографов, "неумолимую жестокость башкира с любезностью француза начала Х?Х века". В нем, действительно, непостижимым образом соединялись коренной русский, истый москвич — с чистокровным парижанином. По отзывам большинства современников, Р. был вообще человеком словоохотливым, был чужд всякого педантства, натяжек и принуждения; обладал даром красноречия, почему роль его собеседника сводилась лишь к тому, чтобы слушать его пересыпанную остроумными выражениями речь. Он всегда умел соразмерять свои рассказы с умом и понятиями того, с кем разговаривал. Сообщество людей ему было необходимо, — по отзыву одного из современников, "как хирургу оператору нужна клиника...; уединение, отшельничество не могли ладить с натурой его: он любил быть действующим лицом на живой и светской сцене; ему, как актеру, отличающемуся великим дарованием и художеством, нужны были партер и ложи, занятые избранными и блестящими слушательницами... В избранных салонах он был душою общества. Он прекрасно владел даром слова, по-русски и по-французски. При нем охотникам говорить самим было мало простора. Разговор его был разнообразен содержанием, богат красками и переливами оттенков. Он хорошо знал историческое царствование Екатерины и анекдотическое царствование Павла. Он был довольно искренен и распашист в воспоминаниях и рассказах своих... В продолжение речи своей имел привычку медленно и, так сказать, поверхностно принюхивать щепотку табаку, особенно перед острым словом или при остром слове; он табаком, как будто порохом, заряжал свой выстрел. Острословие было отличительной чертой Ростопчина как в его беседах, так и в переписи, и многим было небезопасно попасть под его перо или под его острый, как бритва, язык. Он умел, говоря словами русской пословицы, "подбивать слова бархатные атласом". Порою эта острота переходила у него в насмешливость и злоречие, от которого, в конце концов, под конец жизни ему пришлось поплатиться самому: покинутый обществом, он доживал свой век в одиноком желчном раздражении. Слывя за хорошего рассказчика, Р. умел отменно искусно представлять в лицах разные случаи"... Его рассказы всегда имели широкий успех. Про себя самого он так писал в своей автобиографии: "Был христианин, россиянин, бахарь, пахарь, язычник, птичник, наездник, насмешник, читатель, писатель и во весь век — честный человек". Едкая насмешка не покидала Ростопчина почти до самой его кончины. Известны его слова, сказанные им о декабристах, когда он сам стоял уже одной ногой в гробу: "Обыкновенно сапожники делают революцию, чтобы сделаться господами, а у нас господа захотели сделаться сапожниками".

Проявившаяся по вторую половину его жизни желчность имела своим последствием развитие в характере Р., под конец его жизни, мизантропии, которая так противоречила его общительности; на первых порах это новое настроение проявлялось в нем лишь урывками, и ему часто удавалось подавлять в себе такие приступы; но с годами его презрение к людям все более возрастало, чем больше ему приходилось углубляться в жизнь и приходить в столкновение с людьми. Первоначально оно, быть может, находило себе исход в его ненависти к Франции и к французам, которых он ненавидел и ругал на чистом французском языке, поражая их оружием, которое он у них же сам заимствовал. Позднее, особенно в годы невольного изгнания, это чувство овладело им почти всецело, находя для себя пищу сперва в двусмысленных отношениях к нему Кутузова, затем в неблагодарности к нему москвичей и, наконец, в охлаждении Императора Александра.

Большинство современников считало Ростопчина человеком весьма талантливым и энергичным; его ума не отрицала и Екатерина Великая, называвшая его за его гаерские выходки "сумасшедшим Федькой"; ценил его и фельдмаршал Суворов. Но ум Ростопчина был несколько особого свойства: в нем было больше блеска и внезапности, чем основательности и убеждения; он был достаточно разносторонен, чтобы не замкнуться в узком кругу одной какой-нибудь специальности, но в нем не было и той широты и мощи, которая так необходима для деятельности государственной. Эти качества обеспечили Ростопчину его жизненный успех, но они же наметили и предел его. Что касается нравственной характеристики Ростопчина, то нельзя умолчать о таких его качествах, как неподкупная честность и искренность характера; можно разно оценивать его отношения к Императору Павлу ?, но нельзя отказать ему в преданности и благодарности, какую он всегда питал к своему благодетелю и к его памяти. Он был на редкость щепетилен относительно личных просьб; во многих поступках, как, напр., в пожертвовании своею усадьбою в Воронове или имуществом в Москве, он выступает настоящим рыцарем, но наряду с этим, в силу своей страстности и невоздержности, он бывал порою без меры жесток и беспощадно суров к тем, кто становился на его пути. Рисуя свой нравственный портрет, Р. сам говорит, что он "был упрям, как лошак, капризен, как кокетка, весел, как дитя, деятелен, как Бонапарте, — но все это, когда и как вздумается". Несмотря на всю резкость и прямолинейность своего характера, Ростопчин был добр и великодушен; плохой педагог сочетался в нем с нежным отцом, и это сочетание явилось одною из основных причин крушения его семейного счастья. Ко всему этому надо, наконец, добавить, что Р. обладал редкою наблюдательностью, уменьем быстро схватывать и подмечать особенности народной жизни и чуждой ему среды. За годы своего вынужденного пребывания в деревне под Москвой он до тонкости изучил психологию великорусского простонародья, что и использовал в своих пламенных дружеских посланиях. Таков встает пред нами облик Ростопчина; он имел полное право сказать про себя в конце жизни: "вышел сам собою, делами, чинами, орденами, местами в вельможи"."(Ельницкий)

 

гр. Воронцов А.Р.


1801 член Неприменного совета, действительный тайный советник 1 класса
1802 канцлер
1802-5 министр иностранных дел
1804 в отпуску
умер 1805

Чарторыйский: "Я не знаю, что заставило графа А. Воронцова в царствование Екатерины удалиться от дел. Временами он бывал очень капризен, его честолюбие не довольствовалось малым. В царствование Павла он всегда благоразумно держался вдали от Петербурга, хотя Павел и был очень расположен к семейству Воронцовых из-за связи Петра III с одной из их сестер. Только с восшествием на престол Александра граф Воронцов снова появился в Петербурге, окруженный той же славой, какой пользовался при Екатерине и которая еще увеличилась, благодаря его разумному поведению и продолжительному отстранению от дел.

Граф не присоединился к старым министрам, которые по познаниям и образу мыслей большею частью стояли ниже его; к тому же для предоставления ему места министра пришлось бы удалить кого-нибудь из них. Он занял более высокое положение, взяв на себя роль посредника между новыми идеями императора и старой русской рутиной и умерителя тех преобразований, которые, как он предвидел, должны были проистечь из стремлений молодого императора. Он был очень доволен, что, благодаря такому положению, мог в одно время и уступать желаниям государя, и направлять их, и этим самым обеспечить себе царскую милость и власть. Он стал на сторону молодых, а старых предоставил их собственной судьбе, зная, что во всякой новой организации за ним будет обеспечено первое место....

У императора составилось непоколебимое предубеждение против графа Воронцова, которое возрастало с каждым днем. Его немного устаревшие приемы, звук голоса, манера говорить нараспев, вплоть до привычных жестов, все в нем было антипатично Александру. ... Несмотря на все хорошее, что я ему говорил о Воронцове, император высмеивал своего старого министра, передразнивал его и часто высказывал желание от него отделаться. ...Император одобрял только те депеши и рескрипты, которые составлялись мною. Желание канцлера удалиться на отдых не встретило поэтому никакого препятствия со стороны императора, который, наоборот, всеми способами поддерживал его в этом намерении."

подробнее http://forum.arimoya.info/threads/Екатерина-2.3562/#post-76326

 

гр. Румянцев Николай Петрович


сын фельдмаршала
1796 обер-гофмейстер и действительный тайный советник
1798 уволен с приказом покинуть Россию
1801 член Неприменного совета
1801-9 директор водных коммуникаций
1802-11 министр коммерции
1808-14 министр иностранных дел
1809 канцлер
1810-12 председатель Государственного совета и комитета министров
1814 в отставке

как франкофил и сторонник союза с Наполеонов был весьма непопулярен.
меценат, коллеционер, археограф, выдающийся организатор науки, основатель Румянцевского музея и библиотеки ("Ленинки")

Вигель:
"Место жалкого немца вскоре занял русский с громким именем, высокою образованностью, благородною душою, незлобивым характером и с умом, давно ознакомленным с делами дипломатическими и ходом французской революции. Самое даже согласие графа Николая Петровича Румянцева на принятие звания министра иностранных дел показывает в нем сильный дух, готовый, со вступлением в должность, вступить в борьбу со всеобщим мнением, самоотвержение, с которым он в настоящем жертвовал собственною честью для будущей пользы своего отечества.
На каламбуры Александра Львовича Нарышкина, не всегда удачные, на клевету мирскую, как бы не ведая о них, отвечал Румянцев одними великими, беспримерными в России делами: снаряжал за свой счет корабли и для открытий отправлял их вокруг света, с издержками и трудами отыскивал и собирал любопытные отечественные древние рукописи и хартии и посредством великолепных изданий дарил ими читающую публику, заводил для всех открытые библиотеки, учреждал музеи. Содеянное им блестит на Английской набережной в Петербурге и лучше меня оправдает его перед потомством."


Ростопчин: Румянцев был человек светский, с манерами вельможи. Политика его в отношении Наполеона сводилась к двум пунктам: 1) выигрывать время; 2) избегать войны. Публика, постоянно пребывающая покорнейшим слугою клеветы и послушным эхом глупости, глядела на него как на человека, преданного Наполеону и жертвующего ему интересами России; но для отражения этой клеветы достаточно вспомнить имя, которое он носит, его привязанность к государю и возвышенность его души."

 

гр. Андрей Кириллович Разумовский


прозвище "Эрцгерцог Андреас"
сын фельдмаршала, авантюрист, меценат, коллекционер, музыкант, покровитель Бетховена, любовник цесаревны и двух королев

1792-99 и 1801-7 посол в Вене
в 1799-1801 был сослан в имения
1814-15 главный представитель России на Венском конгрессе

1797 действительный тайный советник
1814 князь
1815 светлейший князь
1819 действительный тайный советник 1 класса

«космополит в полнейшем смысле этого слова, не умевший писать по-русски депеш, женатый на немках и перед смертью перешедший в католичество, Разумовский был образцом довольно многочисленных русских дипломатов, совершенно чуждых России»

 

Васильев А.И.



1793-96 главный директор Медицинской коллегии и сенатор
1796-1800 и 1801-2 государственный казначей (в 1800 уволен)
1797 барон, действительный тайный советник
1801 граф
1802-7 министр финансов
умер в 1807 г


Вигель: "В нём была вся скромность великих истинных достоинств. Простота его жизни была не притязание на оригинальность, не следствие расчетов, а умеренности желаний и давнишних привычек. Будучи происхождения незнатного, едва ли дворянского, он не ослеплялся счастием, никогда не забывался среди успехов. Сам Сперанский рассказывал при мне, как даже он был тронут патриархальностию, которою все дышало в его доме."

(на самом деле дворянство получил ещё дед Васильева - О.)

Гельбиг: "Васильев был темного происхождения, но возмещал этот невольный недостаток такими способностями и познаниями, которые составили бы честь самому высокому рождению. Этот действительно великий человек был в течение 20 лет, рядом с кн. Вяземским, душой русских финансов, и как ни были они запутаны в царствование Екатерины II, умел находить средства к удовлетворению желаний государыни и к покрытию государственных потребностей, не удручая чрезмерно подданных. Он не мог, конечно, по ограниченности своего круга ведения, воспрепятствовать тому, что, помимо собственно финансового ведомства, вредило финансам вообще в придворной, военной и флотской организации. Васильев начал свою карьеру в канцелярии князя Вяземского. В школе этого прекрасного учителя, которого он, однако, превзошел, получил он такие сведения о силе и слабости Российской империи, каких до него не имел еще ни один министр финансов. Его добрый, благодетельный и твердый характер увеличивал еще цену его превосходных дарований."

Чарторыйский: "До тех пор в России не было министерства финансов. Теперь оно было учреждено, и во главе его стал граф Васильев, бюрократ, способный и честный человек, бывший в финансовых делах правой рукой князя Вяземского, единственного генерал-прокурора времен императрицы Екатерины, о котором отзывались с похвалой. При всех переменах, происшедших со времени смерти князя Вяземского, последовавшей, если не ошибаюсь, в 1794 году, государственный казначей Васильев оставался необходимым человеком и его не смещали, т. к. без него не могли обойтись. Это был опытный, деловой работник, честный, неподкупный, понимавший, как мне кажется, новые идеи и принимавший их в тех случаях, когда они ему представлялись своевременными."

 

Гурьев Д.А.



1797 гофмейстер, 1799 сенатор
1800 уволен
с 1801 управляющий кабинетом Александра 1
1804 действительный тайный советник
с 1806 министр уделов
с 1810 член Госсовета
1810-23 министр финансов
1819 граф
умер в 1825 г.

Вигель:"Гурьев никогда не был ни хорош, ни умен; только в те поры был он молод, свеж, дюж, бел и румян, вместе с тем чрезвычайно искателен и угодителен; ему хотелось во что бы ни стало попасть в люди, и слепое счастие услышало мольбы его. Он случайно познакомился с одним молодым, женоподобным миллионером, графом Павлом Мартыновичем Скавронским, внуком родного брата Екатерины I, отправлявшимся за границу. Гурьев умел ему полюбиться, даже овладеть им, и более трех лет странствовал с ним по Европе. Этот молодой Скавронский, как говорят, был великий чудак: никакая земля не нравилась ему, кроме Италии, всему предпочитал он музыку, сам сочинял какой-то ералаш, давал концерты, и слуги его не иначе имели дозволение говорить с ним как речитативами, как нараспев. Вероятно, и Гурьев из угождения принужден был иногда петь с ним дуэты. Когда Скавронский воротился в Петербург, все молодые знатные девицы стали искать его руки, а он о женитьбе и слышать не хотел. Наконец, сам князь Потемкин пожелал выдать за него племянницу свою Энгельгардт, сестру графини Браницкой и княгини Голицыной. Один только Гурьев мог этим делом поладить, но он торговался и требовал по-тогдашнему невозможного: он хотел быть камер-юнкером. Всякого другого, но только не Потемкина, это бы остановило; и так сей брак стараниями его состоялся. Не только получил он камер-юнкерство, но сверх того от Скавронского три тысячи душ в знак памяти и верной дружбы. Молодость, иностранная образованность, придворный чин, богатство, все это позволяло думать ему о выгодной партии, только новость его имени все еще мешала ему получить право гражданства в аристократическом мире; он скоро приобрел их, женившись на графине Прасковье Николаевне Салтыковой, тридцатилетней девке, уродливой и злой, на которой никто не хотел жениться, несмотря на ее три тысячи душ.
Гурьев недаром путешествовал за границей: он там усовершенствовал себя по части гастрономической. У него в этом роде был действительно гений изобретательный, и, кажется, есть паштеты, есть котлеты, которые носят его имя. Он давал обеды знатным новым родным своим, и только им одним; дом его стал почитаться одним из лучших, и сам он попал в число первых патрициев Петрополя."

Ростопчин: "Гурьев, министр финансов. Человек умный, весьма любезный в тесном кружке, не имеющий другого образования, кроме уменья свободно объясняться по-французски, интриган и честолюбец в высшей степени; относит все к самому себе; обременен делами, которыми занимается в полудремоте; столь же грузен телом, сколько тяжел на работу; великий охотник до лакомых блюд и до новостей в административном мире; легко поддается на проекты: всем жертвует своему желанию удержаться в милости и увеличить свое состояние."

 

Кушелев Г.Г.



любимец Павла ни разу не подвергавшийся опале, руководил гатчинским флотом.
1798-1801 вице-президент (глава) Адмиралтейств-коллегии (с 1800 также директор водных коммуникаций)
1798 адмирал
1799 граф «во изъявление Высочайшего нашего благоволения к ревностному всегда служению Вашему и во уважении неусыпных трудов Ваших, оказанных Вами устроениям флотов наших по новоизданному уставу, снабжения оных всеми нужными и полезными сочинениями, ровно введением нового образца построения кораблей и прочих судов с особенной прочностью, чистотой и скоростью при всяком сбережении казны нашей ныне производимых и, наконец, приведением деятельностью Вашей всего морского департамента в лучший порядок и устройство».
1801 после смерти Павла уволен в отставку.

 

Вязьмитинов С.К.


участник второй турецкой войны.
1798 генерал от инфантерии (соответствует чину генерал-аншеф)
1799 уволен (с поста коменданта Петропавловской крепости и члена военной коллегии)
1802-8 военный министр
1808 в отставке
с 1811 член Госсовета
1812-18 петербургский генерал-губернатор (главнокомандующий/военный губернатор)
1812-16 председатель коммитета министров
1812-19 управляющий министерством полиции
с 1816 граф
ум. 1819 г. (в 75 лет)

Ростопчин: "Вязьмитинов, сын солдата, (дворянина - О.) пробился в канцелярию фельдмаршала Чернышева, имевшего важную способность находить и формировать талантливых людей. Он сделался его адъютантом, а потом служил в армии. Служба была не блестящая, но почтенная. При восшествии на престол императора Павла он был губернатором в Пензе; но государь поместил его в военную коллегию, во главе комиссии, которой поручена была экипировка армии. При императоре Александре I он был военным министром, а потом, во время войны, главнокомандующим в Петербурге, что доставило ему голубую ленту, а наконец, и графский титул, начавшийся и окончившийся в его лице, так как он не оставил после себя детей. Вязьмитинов был человек весьма умный, любитель изящных искусств, приятный музыкальный композитор, хорошо владел русским языком, весьма усидчиво и легко работал, был честен и, имел многие качества для того, чтобы оказаться выдающимся государственным человеком; но у него недоставало твердости; манеры и обхождение его отзывались его происхождением. Ему слишком долго приходилось употреблять усилия, чтобы поставить себя на высоту тех важных должностей, которые выпали на его долю тогда, когда он уже состарелся."

Вигель:«Покорность к предержащей власти была девизом старика Сергея Кузьмича. Его доброта и честность были столь же известны, как ум его и деятельность. Трудолюбием и долговременною беспорочной службою единственно попал он, наконец, в люди. К сожалению, нахождение его в малых чинах при лицах строгих и не весьма вежливых начальников оставило в нем какое-то раболепство. Ни английского, ни какого другого иностранного, в нем решительно ничего не было, в нем также никто не мог бы узнать и древнего русского барина, а старинного, честного верного и преданного русского холопа…»

 

Аракчеев А.А.



командовал гатчинскими войсками, комендант Гатчины
с 1796 комендант Петербурга (Петропавловской крепости)
1797 барон
1798 сослан в деревню
1799 граф, инспектор артиллерии
в этом же году уволен
с 1803 инспектор артиллерии
1807 генерал от артиллерии
1808-10 военный министр
1808-19 генерал-инспектор артиллерии и пехоты
1810-12 и 19-26 председатель военного департамента Госсовета
1812-25 возглавлял собственную его императорского величества канцелярию. постепенно стал единственным докладчиком по всем вопросам.
с 1819 главный начальник военных поселения
с 1826 в бессрочном отпуску

Саблуков:
"По наружности Аракчеев похож на большую обезьяну в мундире. Он был высок ростом, худощав и жилист; в его складе не было ничего стройного; так как он был очень сутуловат и имел длинную тонкую шею, на которой можно было бы изучать анатомию жил, мышц и т. п. Сверх того, он как-то судорожно морщил подбородок. У него были большие, мясистые уши, толстая безобразная голова, всегда наклоненная в сторону; цвет лица его был нечист, щеки впалые, нос широкий и угловатый, ноздри вздутые, рот большой, лоб нависший. Чтобы дорисовать его портрет — у него были впалые серые глаза, и всё выражение его лица представляло странную смесь ума и злости"

Вигель: "
Сын самого бедного дворянина Новгородской губернии, он в малолетстве отдан был в артиллерийский кадетский корпус. Одаренный умом и сильною над собою волею, он с ребячества умел укрощать порывы врожденной своей злости: не только покорялся всегда высшим над собою, но, кажется, любил их власть, видя в ней источник, из коего единственно мог он почерпать собственную. Не занимаясь изучением иностранных языков, пренебрегая историей, словесными науками до того, что плохо выучился русской грамоте, чуждый совершенно чувству всего изящного, молодой кадет, любя только все расчетливое, положительное, прилепился к одним наукам математическим и в них усовершенствовался. Выпущенный в офицеры, он попал в артиллерийскую роту, которая для потехи дана была наследнику престола и находилась при нем в Гатчине.
Лучшей школы раболепства и самовластия найти бы он не мог; он возмужал среди людей отверженных, презираемых, покорных, хотя завистливых и недовольных, среди этой малой гвардии, которая должна была впоследствии осрамить, измучить и унизить настоящую, старую гвардию. Чувствуя все превосходство свое перед другими гатчинцами, Аракчеев не хотел им быть подобен даже и в изъявлениях холопской своей преданности.
Употребляя с пользою данную ему от природы суровость, он давал ей вид какой-то откровенности и казался бульдогом, который, не смея никогда ласкаться к господину, всегда готов напасть и загрызть тех, кои бы воспротивились его воле. Таким образом приобрел он особую доверенность Павла Первого.
При вступлении его на престол был он подполковник, через два дня после того генерал-майор, в Аннинской ленте и имел две тысячи душ. Не довольствуясь обогащением, быстрым возвышением его, новый император открывал широкое поле его известной деятельности, создав для него новую должность коменданта города Петербурга (не крепости) и в то же время назначив его генерал-квартирмейстером армии и начальником Преображенского полка. На просторе разъяренный бульдог, как бы сорвавшись с цепи, пустился рвать и терзать все ему подчиненное: офицеров убивал поносными, обидными для них словами, а с нижними чинами поступал совершенно по-собачьи: у одного гренадера укусил нос, у другого вырвал ус, а дворянчиков унтер-офицеров из своих рук бил палкою. Он был тогда еще весьма не стар, не совсем опытен и в пылу молодости спешил по-своему натешиться. Впоследствии выучился он кусать и иным образом. И такие деяния, об ужасе коих не смели ему доложить, почитались милостивцем его за ревностное исполнение обязанностей. Год спустя чрезмерное его усердие изумило самого царя, и в одну из добрых его минут, внимая общему воплю, решился он его отставить и сослать в пожалованную им деревню.
Не более года оставался он в ней. Она была в близости от Петербурга, и как государю стоило, так сказать, протянуть к нему руку, то он и не утерпел, чтобы не призвать приученного им приверженца и не назначить инспектором всей артиллерии. Мне неизвестна причина новой немилости к нему царя; вероятно, наговоры и происки бесчисленных неприятелей; только вторично должен был он удалиться. Вызванный в последний раз, он въезжал в заставу столицы в ту самую минуту, когда прекращалась жизнь его благодетеля.
Сельское житье его было мучительно для несчастных его крестьян, между коими завел он дисциплину совершенно военную. Ни покоя, ни малейшей свободы, ни веселия, плясок и песней не знали жители села Грузина, некогда поместья князя Меншикова. Везде видны были там чистота, порядок и устройство, зато везде одни труды, молчание и трепет. И эта каторга должна .была служить после того образцом изобретенных им военных поселений. Непонятно, как мог император Александр, который знал, что в царствование отца его Аракчееву поручено было тайно присматривать за его деяниями, как мог он вновь избрать его начальником всей артиллерии? Не служит ли это доказательством, что личностями умел он иногда жертвовать пользе службы? Войдя раз в частые сношения с молодым императором, он лучше, чем отца его, успел его обольстить своею грубою, мнимо откровенною покорностью; все убеждало Александра в его чистосердечии, самый девиз в гербе, при пожаловании ему Павлом графского достоинства, им избранный: «Без лести предан». Он умел уверить царя, что, кроме двух богов, одного на небе, другого на земле, он ничего в мире не знает и знать не хочет, им одним служит, им одним поклоняется."

Массон: "Среди <...> новых офицеров ни один не сделал такой быстрой карьеры, как Аракчеев.
Семь лет тому назад1 великий князь2, желая иметь артиллерийскую батарею в Павловском, попросил генерала Мелиссино3 указать ему офицера, который мог бы ее сформировать. Этим офицером стал воспитанник кадетского корпуса Аракчеев, который зарекомендовал себя успехами, а главное — усердием и ревнивой страстью к мелочам дисциплины. Несмотря на свою неутомимость, строгость и пунктуальность в службе, потребовалось некоторое время, чтобы он был замечен Павлом. Множество прекрасных фейерверков, которые он устраивал с помощью своего бывшего учителя для праздников в Павловском, в особенности же снедавшая его страсть к учениям, которая заставляла его день и ночь издеваться над солдатами, снискали ему наконец расположение великого князя. По восшествии на престол Павла Аракчеев был произведен в генерал-майоры гвардии и назначен петербургским комендантом. Он полу- чил орден св. Анны и несколько тысяч крестьян и сделался правой рукой Императора. Аракчеев, вместе с которым майор М...4 служил в кадетском корпусе, завоевал как унтер-офицер истинное уважение своими способностями, знаниями и усердием, которые он тогда проявлял, но уже в то время он отличался возмутительной грубостью по отношению к кадетам. Ни один лирический поэт не был столь бесконечно подвластен Аполлону, как был одержим демоном Марса этот человек. Его ярость и палочные удары, даже в присутствии Павла, стоили жизни многим несчастным солдатам5. Этот палач вернул в русскую армию такое варварство, о котором здесь уже забыли: он оскорбляет и бьет офицеров во время учения."

Греч: "
Граф Алексей Андреевич Аракчеев (родился в 1769 году, умер в 1834-м) происходил из старинной, но бедной фамилии Новгородской губернии. Один из предков его был генералом в армии Миниха, действовавшей в Крыму.
Эти учреждения возбудили общий ропот, общие проклятия. Но железная рука Аракчеева и Клейнмихеля сдерживала осчастливленных, по мнению Александра, крестьян в страхе и повиновении. В южных колониях казацкая кровь не вытерпела. Вспыхнуло восстание: оно было потушено кровью и жизнью людей, выведенных из пределов человеческого терпения генерал-майором Садовым, поступавшим притом с величайшим бесчеловечием. Аракчеев бессовестно обманывал императора, потворствуя его прихоти, уверял его в благоденствии и довольстве солдат, а вспышку приписывал влиянию людей злонамеренных и иностранных эмиссаров. До какой степени простиралось в этом его бесстыдство, он доказал отчетом, поданным им Николаю Павловичу по вступлении его на престол и обнародованным в газетах.
Алексей Аракчеев, молодым мальчиком, пришел пешком в Петербург с рекомендательным письмом к митрополиту Гавриилу. Преосвященный, приняв его ласково, подарил ему рублевик и определил в Артиллерийский и Инженерный корпус. Образование тогда было скудное: лучше всего преподавалась математика, и Аракчеев оказал в ней большие успехи, но уже в детстве оказывал коварство, низость и подлость, доносил на товарищей и кланялся начальникам. За то ненавидели его товарищи, и самый сильный из них, великан Костенецкий, больно колотил его. Видно, в благодарность за его уроки Аракчеев потом перевел его в гвардию,
Непосредственным начальником его был корпусной офицер Андрей Андреевич Клейнмихель, женившийся на красавице Анне Францовне Ришар, которую очень жаловал генерал Мелиссино, директор корпуса. По выпуске в офицеры, Аракчеев оставлен был в корпусе для преподавания кадетам артиллерии, дослужился в 1790 году до капитанского чина и был взят генералом Мелиссино в адъютанты. В то же время преподавал он математические науки и в частных домах: между прочим, сыновьям гр. Н.И.Салтыкова. В 1792 году великий князь Павел Петрович просил Мелиссино найти ему хорошего офицера для командования батареей при его Гатчинских батальонах, и Мелиссино рекомендовал Аракчеева. Капитан вскоре заслужил внимание великого князя деятельностью по службе, точностью и строгим исполнением всех приказаний, как бы они нелепы и бестолковы ни были; особенно нравилось строгое наблюдение им воинской дисциплины.
По вступлении Павла на престол Аракчеев произведен был в полковники и в генерал-майоры, получил орден Св. Анны 1-й степени, титул барона и две тысячи душ (село Грузине) в Новгородской губернии. Замечательно, что он служил в то время не по артиллерии, а командовал Преображенским полком и был с.-петербургским комендантом. В командовании полком обязанность его была истребить в офицерах и нижних чинах дух свободы и уважение к самим себе; он оскорблял офицеров, а у солдат срывал усы с частью губы. Не знаю, излишество или недостаток усердия не понравились Павлу; только Аракчеев в 1798 году был отставлен от службы, но с чином генерал-лейтенанта. В том же году он опять вошел в милость, был назначен командиром гвардейского артиллерийского батальона и инспектором всей артиллерии, возведен в графское достоинство, получил Александровскую ленту и Мальтийский командорский крест. В 1799 году за какие-то беспорядки в артиллерийских гарнизонах и арсеналах был вновь отставлен.
Говорят, что Павел, недели за две до кончины своей, пригласил его приехать в Петербург и вновь вступить в службу. Пален, узнав о том, ускорил исполнение своего замысла, и притом запретил пускать в город кого бы то ни было. Аракчеев прибыл уже по совершении катастрофы, явился к Александру Павловичу и в слезах повалился к ногам его. Потом очень умно и хитро, будто бы с откровенностью и самоотвержением, дал знать Александру, что если б он (Аракчеев) был в то время в Петербурге, Павел сидел бы на престоле. Все это было исполнено с успехом.
Замечательно, что в первые годы царствования Александра Аракчеев стоял в тени, давая другим любимцам износиться, чтоб потом захватить государя вполне. Он особенно стал усиливаться с 1807 года, когда угасли в Александре порывы молодых мечтаний, когда он совершенно разочаровался в людях. В то время Аракчеев принес России существенную пользу преобразованием нашей артиллерии и исполнением многих важных поручений государя. Например, в финляндской войне, когда наши генералы не решались пройти по льду на Аландский остров и на шведский берег, ездил к ним Аракчеев и убедил их исполнить волю государеву.
В Аракчееве была действительно ложка меду и бочка дегтю. Он придрался к главнокомандующему, графу Буксгевдену, за недочет нескольких пудов пороха и написал ему грубое отношение. На это Буксгевден отвечал сильным письмом, в котором представил разницу между главнокомандующим армией, которому государь поручает судьбу государства, и ничтожным царедворцем, хотя бы он и назывался военным министром. Этот ответ стоил дорого Буксгевдену, но разошелся в публике, к радости большинства ее. Аракчеев не знал или не думал, чтоб это письмо было известно. Однажды, у себя за столом, говоря со мной о каком-то историке, неучтиво отзывавшемся о Румянцеве, он сказал: "Да знаете ли вы, что такое главнокомандующий?" -- и повторил слова врага своего. Я не знал, куда деваться, и боялся смотреть на бывших при том. Еще достойно внимания, что Аракчеев и Балашов видели необходимость удалить Александра из армии в начале 1812 года и достигли цели, заставив Шишкова написать о том государю. Что хорошо, то хорошо.
Аракчеев не был взяточником, но был подлец и пользовался всяким случаем для охранения своего кармана. Он жил в доме 2-й артиллерийский бригады, которой он был шефом, на углу Литейного и Кирочной (деревянный дом этот существует доныне). Государь сказал ему однажды:
-- Возьми этот дом себе.
-- Благодарю, государь, -- отвечал он, -- на что он мне? Пусть остается вашим; на мой век станет.
Бескорыстно, не правда ли? Но истинной причиной этого бескорыстия было то, что дом чинили, перекрашивали, топили, освещали на счет бригады, а если б была на нем доска с надписью: "Дом графа Аракчеева", -- эти расходы пали бы на хозяина.
По окончании войны Александр возымел странную и несчастную мысль: завести военные поселения для пехоты на севере, для конницы на юге России. Он полагал получать из этих округов и рекрут, с детства уже готовившихся в военную службу, и продовольствие, и обмундирование, и вооружение их в устроенных в поселениях фабриках и заводах, а остальную часть России освободить от рекрутства и податей на Военное министерство. Здесь не место излагать невозможность и неисполнимость миллионом людей производить то, что добывали дотоле с трудом и истощением пятьдесят миллионов. Скажу только об исполнении. Оно возложено было на Аракчеева, и он взялся осуществить бестолковую мечту, грезу. Несколько тысяч душ крестьян превращены были в военные поселяне. Старики названы инвалидами, дети кантонистами, взрослые рядовыми. Вся жизнь их, все занятия, все обычаи поставлены были на военную ногу.
Женили их по жребию, как кому выпадет, учили ружью, одевали, кормили, клали спать по форме. Вместо привольных, хотя и невзрачных, крестьянских изб, возникли красивенькие домики, вовсе неудобные, холодные, в которых жильцы должны были ходить, сидеть, лежать по установленной форме. Например: "На окошке N4 полагается занавесь, задергиваемая на то время, когда дети женского пола будут одеваться".

.... с человеком не глупым, но хитрым, коварным, жестоким, грубым, подлым и необразованным, подлым рабом и хамом Аракчеевым. Этот бессовестный, недальновидный варвар успел подметить слабую сторону Александра -- неуважение его к людям вообще и недоверчивость к людям высшего образования, и вкрался к нему в милость, но, вероятно, сам просил его не выказывать своего к нему благоволения слишком явно; он во всю жизнь свою боялся дневного света.

Существование тесной связи Александра с Аракчеевым, в бытность его наследником престола, известно мне по одному неважному обстоятельству: Аракчеев, получив какую-то должность, помнится С.-Петербургского коменданта, и чувствуя свою неграмотность, вытребовал себе в писцы лучшего студента Московского университета, обещая сделать его счастье. К нему прислан был Петр Николаевич Шарапов (бывший потом учителем в Коммерческом училище), человек неглупый, кроткий, трудолюбивый и сведущий. Аракчеев обременял его работой, обижал, обходился с ним, как с крепостным человеком. Исключенный из службы по капризу Павла, Аракчеев почувствовал сожаление к честному труженику и поручил его покровительству Александра, сказав: "Наследник мне друг, и тебя не оставит". Действительно, Шарапов получил хорошее место: впоследствии сгубила его чарочка.
Аракчеев, заметив в бумагах какого-либо высшего чиновника толк и хороший слог, осведомлялся, кто его секретарь, переводил его к себе, обещал многое, сначала холил и ласкал, а потом начинал оказывать ему холодность и презрение. Так приблизил он к себе почтенного и достойного Василия Романовича Марченко и впоследствии сделал его своим злейшим врагом. Потом вытащил он из провинции простого, неученого, но умного и дельного Сырнова. По окончании ревизии Сибири, выпросил у Сперанского Батенькова, посадил его в Совет военных поселений и потом до того насолил ему, что Батеньков пошел в заговор Рылеева.
Между тем Аракчеев хорошо умел отличать подлецов и льстецов. Таким образом втерся к нему бывший потом генерал-провиантмейстером в Варшаве Василий Васильевич Погодин, человек необразованный, но неглупый, сметливый, честолюбивый. Он начал свою карьеру в Министерстве юстиции, женился на отставной любовнице графа Шереметьева, сделал себе тем состояние и пошел в люди. Что лучше, думал он, как служить у Аракчеева? -- втерся к нему, работал неутомимо, кормил и поил Батенькова, чтоб пользоваться его умом, льстил графу, соглашался на все гнуснейшие его меры и, по-видимому, обратил на себя милостивое его внимание. Однажды, когда он докладывал, графа вызвали в другую комнату. Погодин воспользовался этой минутой и заглянул в лежавшие на столе формулярные списки, в которых Аракчеев вписывал свои аттестации для поднесения государю. Против своего имени прочитал он: "глуп, подл и ленив". И Погодин рассказывал это всем, жалуясь на несправедливость и неблагодарность.
Полагаю, что Александр видел в светских друзьях своих будущих своих помощников перед глазами света, а в Аракчееве готовил цепную собаку, чем он и был во всю свою жизнь. Аракчеев выбрал себе девизом: Без лести предан. Из этого общий голос сделал: Бес лести предан."


"
Известный граф Аракчеев , о котором в свое время иначе не говорили, как шепотом, и пред домом которого на Литейном, проезжая мимо, всякий сдерживал дыхание и затаивал мысль, - отличался большими странностями. Аракчеев очень боялся отравы и за обедом каждое блюдо, прежде чем его начать, давал немного своей собачке Жучке и после того уже ел сам. Даже после стола, когда подавали кофе, то он сперва отливал немного собаке на блюдечко, а после того уже пил из своей чашки.



Аракчеев Алексей Андреевич (1769-1834)
Аракчеев безмерно любил быструю езду: в своё Грузино из Петербурга он ездил в восемь часов. Грузино от Петербурга отстояло на 121 с половиною версты. Выезжал он постоянно из столицы в 6 часов утра, а в 2 часа пополудни был уже у себя в Грузино: ему выставляли подставу на каждой станции. Таких верст между Петербургом и Грузино он сделал во всю свою жизнь около 90 тысяч. Был ещё и другой такой же любитель скорой езды - военный генерал-губернатор Восточной Сибири М. С. Корсаков; за такую страсть последний поплатился жизнью, нажив смертельную болезнь в почках. Несмотря на частые приезды в столицу из дальней Сибири, Корсаков во всю свою службу не проехал и четверти того расстояния, что сделал на лошадях Аракчеев.
В числе странностей Аракчеева была какая-то во всем азартная поспешность, а затем - ранжир. Он не только людей, но и природу подчинял своему деспотизму. Когда Грузинское имение поступило к нему, то равнять и стричь было главною его заботою: ни одно дерево в саду, по дороге и деревням не смело расти выше и гуще назначенного ему Аракчеевым; сад и все деревья в имении стриглись по мерке. Деревни все он вытянул в прямую линию, и если случалось по необходимости сделать поворот, то он шел или под прямым углом или правильным полукругом.
Все старое было истреблено с корнем - следов не осталось прежних сел и деревень. Даже церкви, если они приходились не по плану, были снесены, а кладбища все заравнялись так, что не осталось и следов дорогих для родных могил. Немало было пролито и слез, когда солдаты ровняли кладбища: многих старух замертво стаскивали с могил, так они упорно отстаивали эту, по русскому поверью святыню. Берега реки Волхова, на которых располагалось имение, были покрыты лесом. Аракчеев приказал вычистить берега: лес рубился на свал и сжигался на месте. Все распоряжения были невозможно бестолковы. Так, канавы копались зимою, во время морозов, дороги насыпались в глухую осень под проливными дождями, деревни строились разом и с такою поспешностью, будто к смотру.
Помещичья жизнь Аракчеева отличалась неслыханной дисциплиной. У Аракчеева был написан свой талмуд для крестьян, в котором излагались мельчайшие правила на все случаи жизни крестьянина, даже, например, как и кому ходить в церковь, в какие колокола звонить, как ходить с крестным ходом и при других церковных церемониях. Несколько тысяч крестьян были превращены в военных поселян: старики названы инвалидами, взрослые - рядовыми, дети - кантонистами. Вся жизнь их была поставлена на военную ногу: они должны были ходить, сидеть и лежать по установленной форме. Например, на одном окошке №4 полагалась занавесь, задергиваемая на то время, когда дети женского пола будут одеваться. Обо всех мелочах в жизни каждого крестьянина Аракчеев знал подробно, в каждой деревне был шпион, да ещё не один, который являлся лично к самому Аракчееву каждое утро и подробно рапортовал о случившемся.
Чуть ли не первое шоссе в России от Чудова до Грузино было построено руками его крестьян. Строено оно было на остатки сумм, отпущенных на военные поселения. Обошлось оно в миллион рублей ассигнациями. Подряд взял голова грузинской вотчины или, вернее, сам Аракчеев, потому что барыши он брал себе, а задельная плата поступала в банк за бедных должников: богатые крестьяне ничего не получали за свою работу. Зачем? Они и без того были богаты. Чистого барыша от этой постройки Аракчеев взял 600 тысяч рублей, остальные 400 тысяч поступили в банк за долги. Аракчеев любил ссылаться на свою бедность и бескорыстие. Так, при вступлении на престол императора Николая I, Аракчеев недомогал; в это время при дворе с особенным участием стали заботиться о расстроенном его здоровье и настойчиво советовали ему ехать за границу для лечения. Аракчеев говорил, что у него нет на это денег. Тогда в уважение его стесненных обстоятельств ему было выдано высочайшее пособие в размере 50 тыс. рублей. Сконфуженный такой неожиданностью, Аракчеев пожертвовал эти деньги в Екатерининский институт, а чтобы вывернуться из затруднительного и неловкого положения, предложил чрез министра двора купить у него за 50 тыс. фарфоровый сервиз, подаренный ему императором Наполеоном I, мотивируя свое предложение тем, что сервиз с императорским гербом неприлично иметь в частных руках. Предложение Аракчеева было принято, сервиз куплен, и ему пришлось отправиться за границу. За границей Аракчеева принимали более чем равнодушно, почему он, желая напомнить о своем прежнем величии, напечатал в Берлине по-французски письма к нему императора Александра I. Этот поступок усилил справедливое к нему негодование императора и окончательно подорвал его поприще. Когда Аракчеев выезжал во Францию, таможня отобрала у него серебряные вещи, предлагая возвратить ему при обратном выезде его из Франции или изломать их и отдать ему металл. Он выбрал последнее, но когда таможенный служитель стал разбивать серебряный чайник, он пришел в бешенство, бросился на него и схватил за горло. Сопровождавшие Аракчеева с трудом освободили таможенного.
По возвращении своем из-за границы, Аракчеев, лишенный уже всех своих должностей, проводил время уединенно, развлекаясь только в обществе молодых экономок. Так влачил дни до своей кончины этот человек, замечательный только не по уму и способностям, как говорит Михайловский-Данилевский в своих записках, цитируя слова императора Александра I, а по усердию и трудолюбию, по холодности и жестокости, по отсутствию мысли в действиях, по привязанности к одной форме и внешности." (Пыляев)

 

Барклай-де-Толли М.Б.



боевой генерал
в 1809 гланокомандующий в войне с Швецией и генерал-губернатор Финляндии, генерал от инфантерии
1810-12 военный министр
с 1810 член Госсовета и сенатор
1812 главнокомандующий в войне с Францией
с сентября в отставке
1813-14 главнокомандующий русскими и прусскими войсками в Заграничном походе
1813 граф, кавалер Георгия 1 степени
1814 фельдмаршал
1814-18 командующий 1-й армией
в 1815 совершил поход во Францию
1815 князь
ум. 1818

Греч:
"Барклай был человек возвышенный и чистый, но ограничивался тем, что знал в самом деле: военной частью. К тому же он был холоден в обращении и не любим русскими, которые его не понимали и бессовестно порицали."

Ермолов: "Барклая де Толли долгое время невидная служба, скрывая в неизвестности, подчиняла порядку постепенного возвышения, стесняла надежды, смиряла честолюбие. Не принадлежа превосходством дарований к числу людей необыкновенных, он излишне скромно ценил хорошие свои способности и потому не имел к самому себе доверия, могущего открыть пути, от обыкновенного порядка не зависящие…
Неловкий у двора, не расположил к себе людей, близких государю; холодностию в обращении не снискал приязни равных, ни приверженности подчиненных…
Барклай де Толли до возвышения в чины имел состояние весьма ограниченное, скорее даже скудное, должен был смирять желания, стеснять потребности. Такое состояние, конечно, не препятствует стремлению души благородной, не погашает ума высокие дарования; но бедность однако же дает способы явить их в приличнейшем виде… Семейная жизнь его не наполняла всего времени уединения: жена немолода, не обладает прелестями, которые могут долго удерживать в некотором очаровании, все другие чувства покоряя. Дети в младенчестве, хозяйства военный человек не имеет! Свободное время он употребил на полезные занятия, обогатил себя познаниями. По свойствам воздержан во всех отношениях, по состоянию неприхотлив, по привычке без ропота сносит недостатки. Ума образованного, положительного, терпелив в трудах, заботлив о вверенном ему деле; нетверд в намерениях, робок в ответственности; равнодушен в опасности, недоступен страху. Свойств души добрых, не чуждый снисходительности; внимателен к трудам других, но более людей, к нему приближенных… Осторожен в обращении с подчиненными, не допускает свободного и непринужденного их обхождения, принимая его за несоблюдение чинопочитания. Боязлив пред государем, лишен дара объясняться. Боится потерять милости его, недавно пользуясь ими, свыше ожидания воспользовавшись.
Словом, Барклай де Толли имеет недостатки, с большею частию людей неразлучные, достоинства же и способности, украшающие в настоящее время весьма немногих из знаменитейших наших генералов."

"«По описанию современников, князь Барклай-де-Толли "был высокого роста, имел продолговатое, бледное лицо, верхнюю часть головы без волос, и носил бакенбарды. Поступь его и все приемы выражали важность и необыкновенное хладнокровие, и вся наружность его, с первого взгляда внушавшая к нему доверие и уважение, являла в нем человека, созданного предводить войсками... Спокойствие духа никогда ему не изменяло, и в пылу битвы он распоряжался точно так, как бы это было в мирное время, в безопасном месте, не обращая никакого внимания на неприятельские выстрелы. Бесстрашие его не знало пределов. В обращении с равными он был всегда вежлив и обходителен, но ни с кем близко не дружился; с подчиненными, от высших до низших чинов, был кроток и ласков; никогда, ни в каком случае, не употреблял оскорбительных и бранных выражений и всегда настоятельно требовал, чтобы до солдата доходило все ему следуемое. Отличительную черту его характера составляла признательность к лицам, способствовавшим его возвышению. Глубоко уважая память своего бывшего начальника, принца Ангальт-Бернбургского, он всегда, во всех походах, имел с собою полученную от него шпагу и миниатюрный его портрет, который обыкновенно вешал над своею постелью. Обладая обширными познаниями в военном деле, он любил заниматься и обогащать себя новыми сведениями; вел жизнь весьма строгую и умеренную; не дозволял себе ни в чем излишества, убегал больших обществ, не любил карточной игры и, взыскательный к себе, снисходил к слабостям других, если они не выходили из границ приличия и законов"... Солдаты уважали Барклая за его необыкновенную храбрость, правоту и заботливость об их нуждах, но, при всех этих достоинствах, а может быть именно вследствие таких достоинств и чрезвычайной возвышенности духа, он не мог быть популярным начальником.»" (Половцов)

 

Коновницын П.П.


боевой офицер, 1798 уволен в звании генерал-майора, 1806 снова на службе, герой войны 1812 г. в 1813 тяжело ранен.
1815-19 военный министр
1817 генерал от инфантерии
1819 граф
с 1819 главный дирктор военно-учебних заведения и член Госсовета
ум. 1822

Михайловский-Данилевский: "«Генерал Коновницын в нашей армии являл собою модель храбрости и надежности, на которого можно всегда положиться… Этот человек, достойный уважения во всех отношениях, сделал больше, чем любой другой генерал для спасения России, и эта заслуга сейчас забыта. Но он навсегда сохранит в нашей истории имя, которое зависть не сможет вырвать из этой памяти. Я не буду говорить о его победах в Витебске и Смоленске, где он один командовал армией, я не буду говорить о его подвигах, как блестящего генерала арьергарда, но я скажу только одно, что после того, как врагу сдали Москву, наша армия находилась в состоянии полной дезорганизации, когда все отчаивались в спасении родины. Князь Кутузов и все его генералы просили генерала Коновницына встать во главе генерального штаба армии. Он принял этот труднейший пост в Красной Пахре, и он исполнял его со всей возможной ревностью и энергией, и ему удалось сформировать из самой разбредшейся, самой дезорганизованной армии, первую армию мира, которая побивала Наполеона и всю Европу, объединившуюся против нас. Во всех последующих делах, которые произошли после, он был первым во главе наших колонн. Именно он командовал лично вечно памятными битвами при Тарутине и Малоярославце. Это подлинный русский, который умеет по-настоящему ценить доблесть и знает подлинную цену иностранцам. „Никогда, — говорит он, — я не дам иностранцу звания генерала. Давайте им денег, сколько хотите, но не давайте почестей, потому что это — наемники“. Что касается меня, то я почитаю себя счастливым своим знакомством с ним. Люди, подобные ему, редки. И когда он умрет, я напишу на его могиле: „Sit ti bi terra levis“… Коновницын только раз посоветовал отступить. Это было в Красной Пахре»."

"Коновницын принадлежит к числу выдающихся боевых генералов. Он любил солдат, умел с ними обращаться, был любим ими до чрезвычайности и под его начальством, даже в его присутствии, они способны были совершать чудеса храбрости. Сам Коновницын отличался редкой неустрашимостью; с длинной трубкой в руках он спокойно оставался под огнем неприятеля, находившегося даже на очень близком расстоянии. Обыкновенно одетый просто, даже часто не вполне по форме, в Бородинскую битву он явился в блестящем парадном генеральском мундире и в нем был прямо в рукопашных схватках. В полном смысле слова неустрашимый на поле битвы, человек, о подвигах которого ходили анекдоты и в русских и в чужих армиях, Коновницын отличался чрезвычайно добрым сердцем и твердо хранил заветы Суворова — щадить безоружного врага и никогда не угнетать беззащитного жителя; напротив, интересы и благосостояние мирных жителей Коновницын всюду особенно охранял. Один из современников и участников в Отечественной войне, говорит о нем следующими словами: "с удовольствием останавливаюсь над героической памятью сего достойного мужа. Только в Отечественной войне возвышаются явления, подобные ему. Не столько, полагаю, отличали его воинские дарования, сколько величие самоотвержения, всегда присутственного, равного величию самой борьбы за честь и целость Отечества и кротостью нрава истинно умилительной украшенного".(Половцов)

 

Татищев А.И.
служил в конюшенном ведомстве. в 1798 уволен в звании статского советника
1808-23 генерал-кригс-комиссар (главный интендант)
1823 генерал-от инфантерии,сенатор и член Госсовета.
1823-27 военный министр
1826 граф, председатель следственной комиссии по делу декабристов.
1827 в отставке

Розен: «Председатель комиссии Татищев редко вмешивался в разбор дела; он только иногда замечал слишком ретивым ответчикам: „Вы, господа, читали всё — и Destutt-Tracy, и Benjamin Constant, и Bentlame — и вот куда попали, а я всю жизнь мою читал только священное писание, и смотрите, что заслужил“, — показывая на два ряда звёзд, освещавших грудь его.»"

 

бар. фон дер Остен-Сакен Фабиан Вильгельмович

р. 1752 г.боевой генерал, герой заграничного похода. в 1814 г. комндант (генерал-губернатор) Парижа
1813 генерал от инфантерии
1818 член Госсовета
1821 граф
1826 фельдмаршал
1831 князь
1818-35 главнокомандующий 1-й армией (после Барклая)

Муравьёв: «при всей дряхлости своей, в дарованиях и правилах своих далеко превосходил всех первейших людей в государстве»

"Въ частной жизни Сакенъ отличался веселымъ нравомъ, любезностью и остроумиемъ. Долгое время онъ оставался бодрымъ и веселымъ старикомъ, большимъ любителемъ прекраснаго пола."

 

Эльмпт И.К.

Родился в 1725 г. на русской службе с 1749 г., боевой генерал,
1780 генерал-аншеф,
1790 граф Римской империи
1797 фельдмаршал (командовал Лифляндской дивизией)
1798 уволен

"Императрица Екатерина II не любила Графа Эльмта за его невоздержный языкъ; Военачальники — за вспыльчивый нравъ, благородную гордость, хотя и отдавали справедливость достоинствамъ этого Полководца. ...
Графъ Эльмтъ былъ самъ виновникомъ своего паденія: къ нему пріѣхалъ Инспекторомъ Генералъ-Адъютантъ Баратынскій. Однажды, въ присутствіи его, за обѣденнымъ столомъ, Фельдмаршалъ спросилъ гостей, сидѣвшихъ вдали: о чемъ они разговариваютъ съ такимъ жаромъ? Ему отвѣчали: что въ сосѣдней дивизіи Инспекторъ Аракчеевъ арестовалъ Полковника, имѣющаго Георгіевскій крестъ. — «Осмѣлилсябы у меня Инспекторъ поступить такимъ образомъ! — воскликнулъ съ сердцемъ Графъ Эльмтъ — «Я велѣлъ-бы ему связать руки и ноги и отправилъ-бы его прямо въ Гатчино. » — Въ другое время присланъ къ нему Штабъ-офицеръ, изъ Нѣмцевъ, для обученія солдатъ и, маршируя съ ними на флангѣ, мимо Фельдмаршала, повторялъ во весь голосъ слова: разъ, два. — «Какой тактик!» — произнесъ вслухъ Эльмтъ и, тотчасъ, приказалъ Штабъ-офицеру выйдти изъ рядовъ, занялъ его мѣсто, началъ маршировать съ солдатами, подымалъ какъ можно выше ноги и, въ тактъ, палку, которую держалъ въ рукѣ, но, вмѣсто произносимыхъ офицеромъ словъ, повторялъ съ разстановкою: такъ — тикъ.
Онъ скончался въ 1802 году и погребенъ въ принадлежавшей ему мызѣ Свитенъ (Курляндской Губерніи); былъ высокаго роста; имѣлъ и въ старости маститой красивую, пріятную наружность; съ великимъ умомъ соединялъ большія свѣдѣнія по военной части, отважность, нравъ веселый, обходительный; не смотрѣлъ вблизи на формы; но отъ природы чрезвычайно вспыльчивый, откровенный, не щадилъ никого для остраго слова." (Бантыш-Каменский)

 

Каменский Михаил Федотович


боевой генерал, отличался крайней конфликтностью, но при этом был чрезвычайно популярен.

р. 1738
1784 генерал-аншеф
1783-85 генерал-губернатор Рязанский и Тамбовский
1791 уволен в отставку, 1796 вернулся на службу
1797 граф и фельдмаршал, в декабре уволен
в 1802 генерал-губернатор Петербурга, в том же году уволен
1806 главнокомандующий в войне с Францией. самовольно покинул армию. уволен
1809 убит своими крепостными

Екатерина2: "Сумасшедший Каменский... шалит как может, и показывает. что ни гроша нет соображения... его поступки во всей армии умножают рыданье и печаль, одним словом, его дурачества всех огорчают до крайности"

Хвостов: "видел я, как Каменский за каждое ему слово императора Павла целовал полу сюртука его"

"Екатерина нашла Каменского – грубого и жестокого, кусавшего своих солдат на маневрах, вырывая у них куски мяса зубами, велевшего раздевать пленных и обливать их водой, пока они не замерзали" (Валишевский)

"Другим подражателем Суворова был фельдмаршал граф Михаил Федотович Каменский, личность бесспорно талантливая, с большим знанием военного дела и личной храбростью, но необыкновенно честолюбивая и крайне нервная в обращении с людьми. Императрица Екатерина II не любила с ним разговаривать. Вот что она сказала своему секретарю Храповицкому про Каменского: «К нам будет скучнейший человек в свете». Король прусский отзывался о нем: «Это молодой канадец, однако же довольно вылощенный». Император Павел любил Каменского, а граф Аракчеев был большой почитатель его воинских талантов. Каменский был строгий служака и педант; он в частной жизни подражал Суворову и также часто оригинальничал и юродствовал. У себя в деревне фельдмаршал жил в своих комнатах совершенно один, в кабинет его никто не допускался, кроме камердинера; у дверей его комнаты были привязаны на цепи две огромные меделянские собаки, знавшие только его и камердинера. Он носил всегда куртку на заячьем меху с завязками, покрытую голубой тафтою, жёлтые мундирные штаны из сукна, ботфорты, а иногда коты и кожаный картуз; волосы сзади связывал веревочкою в виде пучка. Ездил Каменский в длинных дрожках цугом, с двумя форейторами; лакей сидел на козлах, имея приказание не оборачиваться назад, но смотреть только на дорогу .

Чудачества Каменского этим не ограничивались - он также пел на клиросе, ел за столом сам только простую грубую пищу и очень оскорблялся всяким невниманием к его заслугам. Так, когда перед второю турецкою войною императрица послала ему в подарок пять тысяч золотом, он захотел показать, что подарок слишком ничтожен, и нарочно истратил эти деньги на завтраки в Летнем саду, к которым приглашал всех, кто ему попадался на глаза. Вызванный для войны с Наполеоном, предпринятой для защиты Пруссии, он явился в Петербург и поместился в убогом помещении на третьем этаже плохой гостиницы. Женат он был на княгине Щербатовой, и относительно брака судьба его похожа на судьбу Суворова. Супруги виделись довольно редко, однако плодом их супружества были дочь и два сына. Старшего сына отец не любил и, по рассказам Энгельгардта , однажды, когда сын уже был в чинах, граф публично дал ему двадцать ударов арапником за то, что он не явился в срок по какому-то служебному делу. Младшего сына, известного театрала, граф очень любил. Каменский никогда не был любим никем за свой крутой и вместе вспыльчивый и жестокий нрав. ...

В конце царствования Екатерины, императора Павла и в первые годы Александра I славился, по рассказам современников, дом графа Каменского на Зубовском бульваре79. Дом этого любимца Павла был типом московского барского дома прошлого века. По словам Е. Ковалевского80 и графини А. Д Блудовой81, в этом доме со всеми утонченностями западной роскоши и светскости сливались и все русские и татарские древние обычаи.
Дом Каменского наполняли мамы, няни, калмычки, карлицы, турчанки, т. е. взятые в плен турецкие девушки, подаренные по возвращении из армии наших военных знакомым дамам, крещеные ими в православную веру и кое-как воспитанные.
В этом доме сохранялась вся русская уродливая жизнь, со строгостью нравов и суеверием.
В домашнем театре играли комедии Вольтера и Мариво, и в важных семейных торжествах, как, например, при свадьбах, сенные девушки пели русские обрядовые песни, как в допетровской Руси. Блудова рассказывает, что, когда дочь фельдмаршала выходила замуж, горничные девушки и приживалки пели свадебные песни ежедневно во все время между помолвкой и свадьбой, так что наконец попугай графини выучился напеву и некоторым словам так твердо, что продолжал петь их, когда невеста давно была замужем уже за вторым мужем.
Хозяйка дома, графиня Анна Павловна Каменская, урожденная княгиня Щербатова, была одна из первых красавиц своего времени, благородная душой, добрая сердцем, мягкая нравом; о ней вся Москва говорила, как об ангеле во плоти.
В замужестве она не была счастлива: муж ее много заставил ее страдать; у него была известная всем, нагло выставленная связь с простою злою женщиной, к которой он уезжал беспрестанно в деревню на целые месяцы, когда не был в Петербурге или в армии, оставляя жену одну в Москве; но она никогда не заслужила ни малейшего упрека, никогда злословье не касалось ее.


Граф М. Ф. Каменский был сын мундшенка, служившего при дворе Петра Великого; он родился в 1738 году, обучался в Сухопутном Кадетском корпусе и четырнадцати лет начал военную службу капралом, а на двадцать девятом году уже имел чин бригадира.
Характера Каменский был очень крутого. ... Каменский был небольшого роста, сухощавый, широкий в плечах; лицо у него было круглое, приятное, брови густые, в разговоре нетерпелив и странен, иногда очень ласков.
Самым выдающимся его достоинством была храбрость. ...

Суворов, отзываясь о Каменском, говорил, что «он знал тактику». Сегюр в своих записках называет его вспыльчивым и жестоким, но отдает полную справедливость ему как полководцу, который никогда не боялся смерти. Державин приветствовал его победы в 1806 году во время войны с Францией и называл его «булатом, обдержанным в боях, оставшимся мечом Екатерины, камнем и именем, и духом». Каменский в своей молодости два года служил во Франции для приобретения опытности в военном искусстве. Он прославился при Екатерине в обеих войнах с турками, но никогда не был любим за свой крутой и вместе вспыльчивый нрав и за жестокость.
В 1783 году он назначен был генерал-губернатором Рязанским и Тамбовским. Рассказывают, что когда он был губернатором, то частенько прибегал к крутым мерам с виновными без разбору. Так, однажды впустили к нему с просьбою какую-то барыню в ту минуту, как он хлопотал около любимой суки и щенков ее клал в полу своего сюртука; взбешенный за нарушение такого занятия, он стал кидать в бедную просительницу щенят.


Державин упоминает про него, что в бытность его тамбовским наместником он заботился о народном образовании и заводил первоначальные школы, которых тогда еще не было в том крае. Он покровительствовал также поэту Богдановичу и издал в Москве в 1778 году первую книгу поэмы его «Душенька».
Каменский, как и многие богачи-вельможи того времени, был тоже неразборчив в своей связи и попал под влияние грубой, необразованной и некрасивой женщины; с нею проводил он все время в деревне.
В Москву же, в семейство он приезжал на короткое время и являлся в нем безграничным деспотом, грозою всех домашних. Любовная связь с упомянутой женщиной погубила Каменского.

Богатство и власть, которою наделял ее фельдмаршал в своем имении, не удовлетворяли его любовницу. Ей захотелось выйти замуж, и предметом своей любви она избрала полицейского чиновника, а средством к достижению цели – убийство. Обещанием наград и надеждой на безнаказанность, она уговорила одного молодого парня из дворовых, не любивших вообще своего крутого помещика, разрубить ему череп топором в лесу, через который он езжал часто; кучер был соучастником или, по крайней мере, не защитил барина, и оба приговорены были к наказанию, но сама виновница кровавого преступления осталась в стороне, благодаря протекции полицейского, за которого она вышла замуж. Убийца одним ударом топора рассек фельдмаршалу череп и половину языка.
Преступление совершилось 12 августа 1809 года; смерть вождя трогательно описал поэт Жуковский. По делу об убийстве Каменского пошло в Сибирь и отдано в солдаты около 300 человек. По рассказу же графа Делагарда82, подробности смерти графа совсем другие: убийцами Каменского были два молодых крепостных человека, которым он дал музыкальное образование в Лейпциге. По возвращении их к помещику он с ними обращался жестоко и одного из них за маловажный проступок высек. Это и вызвало жажду мести. Ночью они проникли в спальню графа и убили его топором, упрекая его за то, что он вздумал извлечь их из той среды, в которой они родились. Убив своего барина, они явились в город и повинились в преступлении."


усадьба Каменского, кстати, была полностью обнесена вот таким заборчиком






"М. Ф. Каменский был небольшого роста, крепкого сложения, приятной наружности; Он выделялся между современниками своим образованием; до самого конца своей жизни он не оставлял занятий науками и искусствами: он изучал выходившие в свете сочинения по математике; занимался поэзией или, как он сам писал: "готовился быть Гомиром", "надеялся скакать по следам Ломоносова"; но он очень много портил и сам всю жизнь страдал от своего невыработанного и совершенно необузданного характера. Его горячность, вспыльчивость и нередко злоба доходили до крайних пределов; в свою очередь резкость и жестокость внезапно сменялись сердечною беседою, ласковостью; нередко он лукавил, охотно льстил; при таком характере всегда и всюду он со всеми ссорился и не одну тяжелую минуту доставляли ему его ссоры с сильными людьми. Все государи, в царствование которых служил Каменский, ранее или позднее переставали ему доверять и отказывались от его услуг. Исполняя те или другие поручения во время военных действий, он проявлял истинную храбрость, большую энергию, разумную решительность, но по мере повышения его по службе становилось все более и более очевидным, что он был лишен выдающихся воинских дарований. Он мог пожалуй быть хорошим исполнителем, но отнюдь не самостоятельным начальником. Сам Каменский понял это слишком поздно, но был понят задолго до того императрицею Екатериною, слова которой "к нему доверенность иметь едва ли возможно" — к несчастью для него до известной степени оправдались шестнадцать лет спустя." (Гейсман и Дубовский)

"При Александре I Каменский получил пост генерал-губернатора Петербурга (1802 г.), однако отсутствие деловитости и такта привели его к быстрой отставке с этой должности. Последний раз его привлекли к военной деятельности в 1806 г., когда по инициативе Аракчеева фельдмаршал был назначен главнокомандующим русской армией в войне антифранцузской коалиции против Наполеона. Отправляясь в армию, Каменский обещал привезти Бонапарта в Петербург в клетке, но уже по пути стал жаловаться на недомогания и старческую немощь. Приняв командование, 68-летний фельдмаршал начал производить непонятные для войск маневры и движения. Наполеон, удивляясь хитроумным, хаотичным действиям Каменского, шутил, что этот военачальник является для него самым опасным, ибо планы всех здравомыслящих людей можно предвидеть, а планы Каменского предвидеть невозможно. Уже через неделю пребывания в войсках главнокомандующий совсем потерял рассудок, стал звать солдат быстрее отступать в Россию, обещал стать впереди бегущих. Запросив у Александра 1 отставки, он уехал из армии, передав ее генералу Беннигсену. Александр был крайне раздражен случившимся и едва не отдал фельдмаршала под суд.
Свои последние годы Каменский провел в деревне. Бесчеловечно относился к крепостным, в минуты вспыльчивости вымещал на них свою ярость, доставалось и близким (однажды сыну Сергею, бывшему уже в чинах, дал двадцать арапников)." (Ковалевский)

 

Голенищев- Кутузов (Кутузов-Смоленский) М.И.



боевой генерал, дважды получал тяжёлые ранения, выдающийся дипломат.

1792-94 посол в Стамбуле
1794-97 директор Шляхетского сухопутного корпуса (одновременно с 95 командующий в Финляндии и генерал-губернатор Казанский и Вятский)
1798 генерал от инфантерии
1799-1801 и 1808-11 Литовский военный губернатор
1801-2 Петербургский военный губернатор
1811-12 командующий в войне с Турцией (1812 подписал Бухарестский мирный договор)
1805 и 1812-13 главнокомандующий в войнах с Францией
1811 граф
1812 светлейший князь, фельдмаршал и кавалер георгий 1 степени
ум. 1813 в возрасте 67 лет

Муравьёв-Карский:
«...Кутузов был человек умный, но хитрый <...>. Говорили, что он был упрямого нрава, неприятного и даже грубого; впрочем, что он умел в случае надобности обласкать, вселить к себе доверие и привязанность. Солдаты его действительно любили, ибо он умел обходиться с ними. Кутузов был малого роста, толст, некрасив собою и крив на один глаз».

Суворов: «Я не кланяюсь Кутузову; он поклонится раз, а обманет десять раз», : "Он умен, очень умен: его и сам Рибас не проведет!"

Ланжерон:
«...Кутузов, будучи очень умным, был в то же время страшно слабохарактерный и соединял в себе ловкость, хитрость и действительные таланты с поразительной безнравственностью. Необыкновенная память, серьезное образование, любезное обращение, разговор, полный интереса, и добродушие (немного поддельное, но приятное для доверчивых людей) — вот симпатичные стороны Кутузова. Но зато его жестокость, грубость, когда он горячился или имел дело с людьми, которых нечего бояться, и в то же время его угодливость, доходящая до раболепства по отношению к высокостоящим, непреодолимая лень, простирающаяся на все, апатия, эгоизм, вольнодумство и неделикатное отношение в денежных делах, составляли противоположные стороны этого человека...Не может существовать без того, чтобы иметь около себя трех-четырех женщин, хвастаясь этим богатством....
По прибытии Кутузова, я передал ему командование армией и посвятил во все подробности, которые еще ему не были известны. Сначала он прямо поразил меня своей неутомимой деятельностью, к которой мы совсем не привыкли, но его энергия скоро остыла, и обычная леность, по-прежнему, вошла в свои права. Тут-то я и заметил, как он сильно опустился за последнее время. Были ли тому причиной его года или он перестал бороться со своими недостатками, но только, несмотря на весь его ум, дурные его стороны особенно выдались в этой войне, чего не может не отметить история. Первым делом Кутузова, по приезде в Бухарест, было отыскать себе владычицу; сделать это было совсем не трудно, но его выбор поразил нас. Он пал на 14-летнюю девочку, племянницу Варлама и бывшую уже замужем за одним молодым боярином Гунианом. Она очень понравилась Кутузову, и он, хорошо зная валахские нравы, приказал ее мужу привезти ее к нему, что тот и исполнил.

На следующий день Кутузов представил нам свою возлюбленную и ввел ее в общество, но, к несчастью, этот ребенок (как и все женщины, кто бы они ни были) скоро начал иметь на нас большое влияние и пользовался им исключительно для себя и для своих родных.

Когда 64-летний старик, одноглазый, толстый, уродливый, как Кутузов, не может существовать без того, чтобы иметь около себя трех, четырех женщин, хвастаясь этим богатством — это достойно или отвращения или сожаления; но когда последнее из этих созданий управляет им совершенно, руководит всеми его действиями, дурно на него влияет, раздает места, то тут уже отвращение уступает место негодованию.
»"

Глинка:
«...Он имел обширный ум и отличное образование. Будучи в одно время директором 1-го кадетского корпуса и присутствуя на экзамене, он развил такое богатство разнообразных познаний, что все профессора и учителя пришли в изумление. В кругу своих он был веселонравен, шутлив, даже при самых затруднительных обстоятельствах. К числу прочих талантов его неоспоримо принадлежало искусство говорить. Он рассказывал с таким пленительным мастерством, особливо оживленный присутствием прекрасного пола, что слушатели всякий раз между собою говорили: «Можно ли быть любезнее его?»

Гейман: «Он отлично знал математику, фортификацию, инженерное дело, был знаком с богословием и философией, отлично знал историю, словесность русскую и немецкую, интересовался науками юридическими и общественными, отлично владел языками французским, немецким, польским, мог объясняться на шведском, английском и даже турецком языках, знал несколько и латинский»

Маевский:
«...Для Кутузова написать вместе 10 слов труднее, чем для другого описать кругом 100 листов; сильная хирагра, старость и непривычка •— вот враги пера его. Но зато природа и навык одарили его прекрасным языком, который восходил до высокого красноречия. В нем были счастливые обороты в мыслях и словах, и притом он умел сохранять всегда чудную прелесть лаконизма и игривость от шуточного до величественного. Можно сказать, что Кутузов не говорил, но играл языком: это был другой Моцарт или Россини, обвораживавший слух разговорным своим смычком. Но при всем творческом его даре, он уподоблялся импровизатору, и тогда только был как будто вдохновен, когда попадал на мысль или когда потрясаем был страстью, нуждою или дипломатическою уверткою. Никто лучше его не умел одного заставить говорить, а другого — чувствовать, и никто тоньше его не был в ласкательстве и в проведении того, кого обмануть или обворожить принял он намерение: вы увидите в минуту благоговейный восторг его и слезы умиления или жалости, но прошел час —¦ ион все позабыл. Это был и тончайший политик по уму и самый добродетельный по сердцу. Ко вреду подвинуть его было трудно. У слабости бывал он иногда в руках, но тех, которых он подозревал в разделении славы его, невидимо подъедал так, как подъедает червь любимое или ненавистное деревцо...»



Ростопчин:
«...Этот человек был большой краснобай, постоянный дамский угодник, дерзкий лгун и низкопоклонник. Из-за фавора высших он все переносил, всем жертвовал, никогда не жаловался и, благодаря интригам и ухаживанью, всегда добивался того, что его снова употребляли в дело, в ту самую минуту, когда он считался навсегда забытым...»

Вильсон:
«Любитель наслаждений, человек обходительный и с безупречными манерами, хитрый, как грек, умный от природы, как азиат, но в то же время европейски образованный, он для достижения успеха более полагался на дипломатию, нежели на воинские доблести, к коим по причине возраста и здоровья был уже не способен».

Михайловский-Данилевский:
«Общее внимание обращено было на князя Кутузова. Он столько же превышал всех умом, сколько званием своим и славою. Здоровье его начинало слабеть, но память его была свежа до такой степени, что он неодно-
кратно диктовал лше по нескольку страниц безостановочно, зато сам не любил писать, говоря, что он письму не мог никогда порядочно выучиться, хотя, впрочем, по всем частям сведения его были необыкновенные. В Ka-лише единодушно платили справедливую дань удивления его заслугам и достоинствам, но его не любили за его лукавство. Приметно было также, что были недовольны неохотою его подаваться вперед с армиею. Осторожность всегда составляла отличительную черту его характера, но на сей раз она имела основание в сердце его"

«Всегда себе на уме, с хитрецой истого великорусса, Кутузов привык в своих поступках больше действовать ухваткой и руководиться вдумчивым расчетом, нежели действовать на пролом и рисковать; только это его вечное «себе на уме» не было хитрецой мелкого человека, вытекающей из известной трусости: Кутузов был сам по себе слишком умен и крупен, слишком хорошо знал себе цену, чтобы быть боязливым и трусливым в сношениях с людьми, но люди были для него только средством в достижении поставленных им себе целей личного благополучия и возвышения, поэтому он не стеснялся быть как бы двуличным, когда ему это было нужно, хотя в этой своей всегдашней готовности схитрить он все же никогда не переступал той границы, когда известного рода хитрость может привести человека к поступкам мелким и безнравственным. Он был просто типичный человек XVIII века, который с легкой иронией и насмешкой скользил над общими вопросами морали, не очень задумываясь слукавить и обмануть, когда это ему было полезно и выгодно, наблюдая только одно, чтобы эта готовность поступить не совсем согласно с правилами морали никогда не нарушала то «благородство», которое истый человек XVIII века считал основой житейской порядочности. Исключительный ум спасал Кутузова от поступков рискованных, могущих, как говорили в XVIII веке, «ошельмовать» человека. Доверившись Кутузову, на него можно было положиться; сделавшись его врагом, от него надо было ждать борьбы, в которой он допускал все приемы — как терпимые, так и нетерпимые... моралью» (Князьков)


«Князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов-Смоленский среднего роста, тучный собою, крепкого, здорового сложения, выступал медленно, ездил в покойном экипаже, редко садился на лошадь по причине тяжести тела. Любил вкусные блюда, великолепные палаты, мягкое ложе, но на войне никогда по ночам не раздевался. Имел нрав скрытый, недоверчивый и, вместе, веселый; говорил за обеденным столом: «Главная квартира не должна походить на монастырь, веселость солдата ручается за его храбрость». В молодых летах простирал горячность до такой степени, что когда оставался недоволен полковым учением, то, сойдя с лошади, бросался на землю.
Царедворец ловкий, утонченный; лаская временщиков, одушевлял общества даром слова, занимательным рассказом, любезностию, особенно в кругу прекрасного пола, которого до последних минут своей жизни был страстным обожателем. ["Однажды в Калише, — пишет Михайловский-Данилевский в Записках о походе 1813 года, — на балу я вышел из танцевальной залы в удаленные комнаты, где никого не было; наконец, в одной из них слышу хохот, вхожу туда, и что же вижу? Обремененного лаврами фельдмаршала, привязывавшего ленты у башмаков прекрасной шестнадцатилетней польки Маячевской". ) В превратности счастья молчалив. Во время войны осторожен, медлителен, как Фабий....Во время битв сохранял важность и хладнокровие; не требовал мнений посторонних; не терпел, чтоб ему давали советы, чтоб приказания его оставались без исполнения; взыскивал строго с виновных, несмотря на звания и на заслуги. Неустрашим: мы выше сего упомянули, что на Бородинском сражении приближенные несколько раз отводили лошадь его за повода, потому что он стоял под выстрелами неприятельских батарей, осыпаемый ядрами. ..Отличался чрезвычайною предусмотрительностью:...Военные и дипломаты всех держав удивлялись его обширным сведениям в теории и в практике каждого рода службы; ибо он был офицером инженерным, квартирмейстерским, артиллерийским, министром иностранным при дворах, градодержателем; образовал не существовавшие тогда в России легкую конницу и легкую пехоту; брал крепости; предводительствовал армиями в счастливые и неудачные времена. [Черты из жизни князя Кутузова-Смоленского.] Самые недоброжелатели отдавали полную справедливость уму его, проницательности, обширной памяти. С примерным благочестием соединял редкую доброту души: подписывая смертные приговоры или подвергая наказаниям, делался мрачным, удалялся во внутренние комнаты, не употреблял пищи. Никогда не роптал; никого не просил за себя, но любил предстательствовать — не завидовал — возбуждал зависть. Скрывая даже от приближенных свой образ мыслей, повторял: "Какое нам дело до других! Нет лучше того, как знать себя самого". ...Подчиненных приучал к слепому повиновению: "Не тот истинно храбр, — говорил он, — кто, по произволу своему, мечется в опасность, а тот, кто повинуется". Сидя в кругу солдат на соломе и разделяя с ними пищу, приговаривал: "Хлеб да вода — солдатская еда"; обозревая полки в 1812 году, произнес: "Я приехал только посмотреть, здоровы ли вы, дети мои? Солдату в походе не о щегольстве думать; ему должно отдыхать после трудов и готовиться к победе". » (Бантыш-Каменский)



"На поверхности же был виден человек, который, к примеру, в 1794-95 гг., директорствуя шляхетским кадетским корпусом, чуть ли не ежедневно ездил на поклон к последнему екатерининскому фавориту, 27-летнему Платону Зубову (ничем, кроме постельной службы Екатерине, не прославившемуся), часами дожидался его у него в приемной, собственными руками готовил и подавал Зубову в постель по утрам горячий кофе - человек, которому его же кадеты открыто кричали вслед: «Подлец, хвост Зубова!», и к которому с той поры прилипло прозвище «кофейник». Впрочем, у Кутузова имелись основания быть благодарным фавориту: годом ранее он просил Зубова, чтобы тот выхлопотал для него у Екатерины каких-нибудь «щедрот» (то есть материальных поощрений) по случаю его «недостатка /бедности/ с многочисленной семьею» - и Зубов не подвел: Кутузов получил тогда имение в 2 тысячи душ мужского пола. Расходы на кофе тоже оказались на редкость рентабельны: в 1795 г. Екатерина пожаловала Кутузову имения еще в 3 без малого тысячи душ мужского пола; этого никогда бы не случилось, не добейся он благосклонности Зубова. В начале 19 века он усердно заботился тем, чтобы систематически писать через свою жену императорской любовнице Марии Нарышкиной, рассыпаясь в комплиментах и уверяя, что он и женскому полу поклоняется только потому, что такое чудо, как она, принадлежит к оному («если я боготворю женщин, то для того только, что она – сего пола»...).. «Собаке дворника, чтоб ласкова была...» Столичному барству, всероссийскому коллективному Фамусову все это было, разумеется, только по душе - потому именно этот коллективный Фамусов в июле 12-го года и избрал его предводительствовать земским ополчением, что московским, что петербургским.
Зато люди, которым прислуживаться было тошно, судили о Кутузове по-иному. Раевский (тот самый, герой 12-го года, «первый грудь против мечей с отважными сынами») заявлял, что Кутузов был духом «не выше ничтожества», Ермолов - что он был исполнен «низкого малодушия», Дохтуров - что он был просто «малодушен», а «русский Баярд», воплощение рыцарских доблестей дворянина, Милорадович - что Кутузов и вовсе «был человек подлого нрава» (напомню, что слово «подлый» означало тогда не готовность вероломно губить ближних, а готовность ради выгод поступаться чувством собственного достоинства - кланяться вышестоящим, хитрить, заискивать и обманывать).
После всего сказанного понятно, как и почему должен был относиться к Кутузову Александр. Император и в цитированном письме к Екатерине Павловне писал, говоря о Кутузове, о вредоносном «придворном характере этого человека», а в устных беседах именовал его «лобызалом» и «кофейником».
… не просто открытым, а демонстративно открытым был его разврат, добросовестный, но уж никак не ребяческий: многодетный старик, в многолетнем браке с почтенной женщиной, он систематически выставлял напоказ тот факт, что постоянно окружен юными любовницами, желательно несколькими сразу. Ланжерон писал о Кутузове, которого он знал с 1805 г.: «Не может существовать без того, чтобы иметь около себя трех-четырех женщин, хвастаясь этим богатством» - причем речь здесь идет о времени, когда Кутузов командовал войсками на Дунае и было ему свыше шестидесяти лет. Тогда как раз верховодила среди Кутузовских девиц 14-летняя молдавская боярыня Ганиани, увезенная Кутузовым от мужа – боярина Ганиани – с полного ведома последнего, так что согласие тут было даже не обоюдное, а тройственное. Для развлечения девочки увоз имел вид умыкания. – Как известно, к Михаилу Илларионовичу прочно прилипла кличка «старый сатир» (вариант «одноглазый сатир»); чтобы заслужить такую кличку в современном ему русском обществе, не отличавшемся, мягко говоря, особой строгостью нравов, надо было сильно постараться.
… Все это не мешало ему всю жизнь жить с собственной женой, Екатериной Ильиничной, душа в душу (первая их дочь, кстати, родилась за 15 месяцев до свадьбы - и ничего), иметь с ней и дружбу, и доверенность и подписываться в письмах к ней - совершенно правдиво - «верный друг Михайло» или «друг по гроб Михаил». Екатерина Ильинична была, разумеется, о всех прочих сторонах его жизни прекрасно осведомлена, тем более, что он и сам мог в качестве совершенно проходного пассажа вставить в письмо к ней, говоря о себе от лица фортуны как воплощения женственности, такие красноречивые слова (письмо от 30 октября 1812 года): «вот старик, который всегда обожал наш пол, боготворит его и сейчас... всегда любил угождать женщинам». И точно: в это самое время фельдмаршал возил с собой двух конкубин, переодетых казачками. (Немировский)"

 

анекдоты:

Находясь в Константинополе в почетном звании представителя могущественной Монархини и покоясь от военных трудов под роскошным небом, в кругу народа, преданного неге, Кутузов любовался прелестными видами и называл это время счастливейшим в своей жизни. Обозревая однажды окрестности города, он поворотил лошадь свою к султанскому саду. В тот день прогуливались в нем жены Селима, и вход был запрещен под смертною казнью. В свите посла находились несколько чиновников и турецкий бим-паша (полковник). Последний, полагая, что Кутузов сбился с дороги, подъезжая к страшному для мусульман месту, или не знает грозного запрещения, осмелился представить, что вход в увеселительный сад возбранен несмотря ни на какое лицо. "Знаю, знаю", — отвечал отважный Кутузов и продолжал ехать к воротам. Здесь изумленная стража взволновалась; начальник султанской гвардии вопросил: "кто едет?" "Представитель Монархини, — отвечал посол, — пред которою ничего не вянет, а все цветет, Екатерины Великой, Императрицы Всероссийской, которая ныне милует вас миром". При этих словах начальник стражи пал на колени, как будто громом сраженный, и телохранители мгновенно удалились. Кутузов беспрепятственно въехал в сад, осмотрел все находившееся в нем и потом спокойно возвратился, но предвидя горестные последствия своего любопытства, немедленно отправил нарочного с письмом к султану: выхвалял ум, верность, исправность его стражи, которая точным исполнением обязанности привела его в умиление, и, оправдывая ее пред повелителем оттоманов, просил, именем Екатерины Великой, у правосудного, человеколюбивого монарха наградить столь достойных подданных, жертвовавших собою для поддержания дружбы обоих дворов. В одно время с письмом Кутузова явился к султану великий визирь с донесением о неслыханной дерзости русских и непростительном преступлении стражи: Селим III разорвал представление своего первого министра и велел отвечать послу, что, "уважая высокое имя Екатерины Великой, он произвел начальника стражи в бунчужные паши, а караульных прилично наградил".

На войсковых маневрах 1800 г. под Петербургом одним корпусом командовал П.А. Пален, другим — Кутузов. Павел I был при штабе Палена. Заметив в подзорную трубу, что Кутузов стоит вдалеке от войск, почти без охраны, Павел I решил взять его «в плен». Во главе эскадрона гусар Император скрытно подступил к тому месту, где стоял Кутузов, как вдруг был сам окружен со всех сторон и принужден «сдаться». Оказалось, что Кутузов заметил маневр Павла и, вызвав «огонь» на себя, приготовил ему засаду. Император был и расстроен, и восхищен. После маневров он обнял Кутузова со словами: «Обнимаю одного из величайших полководцев нашего времени!»1

"Однажды петербургский генерал-губернатор <...>* Голенищев-Кутузов вышел из кабинета царя [Александра I] в приемную, утирая слезы. Ожидавшие приема бросились к нему с расспросами и услышали в ответ: «Плакали оба, но кто кого обманул, не знаю»".


Назначенный главнокомандующим русскими армиями Кутузов, выходя из кабинета императора, вспомнил, что у него нет средств, чтобы добраться до армии. Сам Кутузов рассказывал об этом так:
"Затворяя уже дверь кабинета, я вспомнил, что у меня ни полушки нет денег на дорогу. Я воротился и сказал:
"Mon maitre, je n'ai pas un sou d'argent (Государь, у меня нет денег ни копейки)".
Государь пожаловал мне 10000 рублей".

Вот как Кутузов опроверг слух в армии о том, что он плохо видит. Отправив заблаговременно и тайно казачий надзор в ту сторону, откуда мог бы появиться и неприятель, за версту от большой дороги, по которой он ехал со своим штабом, Кутузов вдруг остановился, стал смотреть на едва различимых всадников у далекой лесной опушки и спросил: «Кто бы это мог быть?» Цитирую дальше очевидца, А.Н. Муравьева (будущего декабриста): «Приближенные начали уверять его, что это неприятельские разъезды, но он, пристально посмотря, отвечал: «Нет, это казаки, пошлите справиться» — и продолжал спокойно путь свой. Вскоре посланные адъютанты воротились, удостоверяя, что это действительно казаки, а не французы, и с этого времени сомнение о слабости зрения главнокомандующего исчезло»

Преследуя Наполеона, он подъехал однажды к Измайловскому полку и спросил: "Есть ли хлеб?" — "Нет, Ваша Светлость", — отвечали солдаты. — "А вино?" — "Нет, Ваша Светлость". — "А говядина?" — "Тоже нет". — Приняв грозный вид, князь Кутузов сказал: "Я велю повесить провиантских чиновников. Завтра навезут вам хлеба, вина, мяса, и вы будете отдыхать". — "Покорнейше благодарим!" — "Да, вот что, братцы: пока вы станете отдыхать, злодей-то, не дожидаясь вас, уйдет". — В один голос возопили гвардейцы: "Нам ничего не надобно; без сухарей и вина пойдем его догонять!" — При сих словах, подняв глаза к небу и утирая слезы, фельдмаршал произнес: "Великий Боже! Чем возблагодарить Тебя за милость, что имею счастие командовать такими молодцами!" — Неумолкаемое "Ура!" было ответом измайловцев.

Генерал Беннигсен в одном из доносов писал Александру I, что Кутузов ничего не делает и много спит, причем не один. С собой он привез молдаванку, переодетую казачком, которая «греет ему постель». Письмо попало в военное ведомство, и генерал Кнорринг наложил такую резолюцию: «Это не наше дело. А что спит, то пусть спит. Каждый час этого старца неумолимо приближает нас к победе».

 

Бенигсен Л.Л.


Боевой генерал. Отличался исключительным хладнокровием.
на русскую службу поступил в 1773 г. в звании премьер-майора. По-русски не говорил.
1798 уволен в звани генерал-лейтенанта.
активный участник переворота 1801 г.
1802 генерал от кавалерии
1801-6 литовский военный губернатор
1807 главнокомандующий в войне с Францией. в том же году уволен.
1812 начальник главного штаба
1813 командующий резервной армией
1813 граф
1814 кавалер Георгия 1 степени
1814-18 главнокомандующий 2-й армией
1818 был уволен и покинул Россию

Дарья Ливен: "Граф Бенигсен, который нас тоже навещал, но не особенно часто, был длинный, сухой, накрахмаленный и важный, словно статуя командора из «Дон-Жуана».

Фонвизин:
"Павел был крепок и силен: его повалили на пол, топтали ногами, шпажным эфесом проломили ему голову и наконец задавили шарфом Скарятина. В начале этой гнусной, отвратительной сцены Бенигсен вышел в предспальную комнату, на стенах которой развешаны были картины, и со свечкою в руке преспокойно разсматривал их.
Удивительное хладнокровие! Не скажу — зверское жестокосердое, потому что генерал Беннгсен во всю свою службу был известен, как человек самый добродушный и кроткий. Когда он командовал армией, то всякий раз, когда ему подносили подписывать смертный приговор какому-нибудь мародеру, пойманному на грабеже, он исполнял это как тяжкий долг, с горем, с отвращением и делая себе насилие. Кто изъяснит такия несообразныя странности и противоречия человеческаго сердца!"

Куракин (1807):«Государь, кажется, переменил мнение, которое он имел о великих способностях Беннигсена; по крайней мере, он его не принимает к себе и оставляет при вверенном ему командовании, без сомнения, только вследствие трудности его заместить с выгодою. Он его считает весьма коварным и сознался, что ему очень неприятно с ним видеться вследствие воспоминаний о прошлом. Государь сказал еще, что подчиненные все единодушно его не уважают, солдаты не могут иметь к нему много привязанности и доверия, потому что он не в состоянии говорить с ними на их языке;"

Ермолов: «Из современных военачальников наших неоспоримо опытнейший, обладающей знанием военного ремесла, изученного на основании глубокой теории. Императрице Екатерине II он известен с полковничьего чина, ни одной отличною храбростью»

"Гениальному Наполеону противопоставлен талантливый Беннигсен. Зимняя кампания в Восточной Пруссии вполне выявила его выдающиеся военные дарования и его недостатки.
Беннигсен — отличный составитель планов и из рук вон плохой их выполнитель. У него замечательный глазомер, но совершенно отсутствуют быстрота и натиск. Это — прирожденный начальник штаба — отнюдь не главнокомандующий...
Глазомер Беннигсена исключительно стратегический. Он сразу и верно оценивает сложившуюся на театре войны обстановку и составляет план кампании, вполне отвечающий этой обстановке, более того — наиболее ей отвечающий. Тактического глазомера же, умения пожать плоды своих же трудов — у него нет. Четыре раза изолированные французские корпуса (Ней у Бишофсбурга и Гутштадта, Бернадотт у Остероде, Ланн под Фридландом) могли стать легкой добычей русской армии, и каждый раз медлительность и колебания русского главнокомандующего выручали их из этого критического положения.
В зимнюю кампанию 1807 года Беннигсена и Наполеона сравнивают с двумя искусными фехтовальщиками. Сравнение это неплохое, но мы должны его уточнить, добавив, что Беннигсен — фехтовальщик «рапирный», тогда как Наполеон «эспадронный». Беннигсен отлично «показывает укол», но на самый укол не решается. Зато его защита превосходна, и он хорошо «дегажирует» (кроме Фридланда — но здесь это объясняется его болезненным состоянием).
Вообще в Беннигсене ясно выражено несоответствие «волевого» элемента с «умовым». Ум — на высоте, воли — недостаточно." (Керсновский)

 

гр. Сайн-Витгинштейн П.Х.



боевой генерал. 1801 уволен в звании генерал-майора. после смерти Павла вернулся на службу.
в 1812 командовал отдельным корпусом. генерал от кавалерии
1813 март-апрель главнокомандующий союзной армией
1818-29 главнокомандующий 2-й армией
1826 фельдмаршал
1828 главнокомандующий в войне с Турцией
1829 в отставке
1834 светлейший князь Прусского королевства.

Полевой: "германец по происхождению, Витгенштейн был русский душою, жизнью, языком. Русская душа высказывалась в его приказах, его словах войску, его беседе, оживленной радушием и любовью. Гроза врагов в битве, он увлекал сердца в кругу друзей добродушием, был обожаем в своем семействе, когда ум и обхождение его привлекали ему уважение монархов, при дворах коих являлся он. В молодости был он красавец. Что-то римское выражалось в его лице, и огонь оживлял глаза его. В старости вид его был - вид патриархального старца, внушающего невольное уважение. Витгенштейн был враг искательства и угодливости, забывал о славе и отличиях, хотел исполнить долг свой и, конечно, не предполагал, чтобы судьба назначила его занять одно из блистательных мест в истории войны 1812 года. Бескорыстный и не заботившийся о том, что у него самого остается, он делился с соратниками всем, что у него было, и бедный никогда не уходил от него с отказом"."