В годы моей ПГМ юности у меня было к Померанцу много претензий. Особенно к его, как мне казалось, "элегической" трактовке НЗ. Но удивительное дело: и патриарх в обращении почти буквально использует его мысли об интеллигенции. И экуменоборец Кураев признавался, что Померанц в значительной степени повлиял на развитие его мышления. Может быть за кажущейся субъективностью и необязательностью суждений Г.П. (так раздражавшей меня в юности) кроется какое-то особое умение видеть главное, когда детали и факты скорее облачают это видение, чем становятся самодовлеющими предметами исследования. Востребованность сегодня, казалось бы, далеких от популярности мыслей почти столетнего старца просто поражает. Андрей Кураев: "Григорий Померанц однажды предложил интересный критерий для определения фундаменталистской идеологии: “агрессивный редукционизм,.. агрессивное насильственное упрощение жизни, втискивание развития в прокрустово ложе мифа. Какого именно мифа — вопрос второстепенный”" [528] Померанц Г. Выход из транса. (ссылка из работы Кураева) ----------------------- "Религия Востока – не многобожие. Но и не единобожие. Восточная мысль не укладывается в закон исключенного третьего и восточная религия – в монологи пророков, сталкивающихся друг с другом. Это разговор мудрецов, чувствующих единство по ту сторону слов, единство единого и единичного, единого и множества. Они знают, что неименованное Дао объемлет Дао, имеющее имя, и одну и ту же птицу можно называть разными именами. В Средиземноморье эту способность подавила логика Аристотеля. Я думаю, что христианство может войти в XXI век только с сознанием необходимости диалога двух мифов: мифа-иконы и мифа-молчания. Глобальная цивилизация может быть завершена только при открытости Другому: Востоку на Западе, Западу на Востоке. Это не просто. Вкапываясь в глубину, кажется необходимым выкладывать стенки колодца бревнышками, иначе песок обрушится тебе на голову. Так, по-видимому, чувствовал Сергей Аверинцев, решительно отказавшись вникать в восточную мистику. Я назвал его средиземно морским почвенником, и он с этим согласился. Его экуменизм ограничивался наследниками Авраама. Вспоминаю Антония Сурожского, Александра Меня. Каждый из них решал задачу по-своему, сочетал глубину и широту на свой лад. Никакого шаблона, годного для тиражирования средствами массовой информации, я не знаю. Впрочем, массы и не стремятся парить в бесконечности. Это дело для тех, у кого в бездне раскрываются крылья. Сумеет ли элита удержать народы, захваченные раздражением и ненавистью в Другому? Какой народ подымет мораль Библии: будь милостив к Другому, ибо сам ты был Другим, чужаком в земле Египетской?" ------------- Добавлено спустя 58 секунд: Вот целиком его статья, из которой привела в теме только последний абзац: Три мифа ========= В 60е годы я стал думать, как отделить религиозное мышление от мифологического. Есть ведь ранний буддизм, очень строго демифологизированный. На вопросы, ответ на которые дает миф, Будда отвечал благородным молчанием. Однако позднее буддизм вернулся к зримым символам, к своего рода иконам. Зримая фигура бодисатвы помогала вчувствоваться в "великую пустоту". Что же такое мышление иконами? Не икона сама по себе (о ней все необходимое сказал Максим-исповедник в связи с иконоборчеством в Византии VIII в.), а иконологическое (или ипостасное) мышление? Я придумал тогда эти термины. Ипостась, гипостазис – это подстановка, символ текучести, многоликости божественной силы, обнимающей мир любовью. У нее бесконечно много ликов, а богословы выделили три лика как символ круга переходов, переливов. Если эти три лика становятся отдельными богами, круг ипостасей разваливается на части, и икона может стать идолом. А в африканском хороводе масок по-своему выражается божественный круг, хотя отдельная маска, рассмотренная сама по себе, а не как фигура единого танца, – довольно безобразный идол. Первое впечатление от иконы не решает, решает сознание – иконологическое или мифологическое. Иконология не путает знак с реальностью, стоящей за знаком. Остается, однако, не выраженной еще одна проблема. Знак – не единственное средство передать тайну, прикоснувшуюся к сердцу. В культуре Индии и Дальнего Востока эту тайну часто передают отрицанием всех знаков. Место иконы занимает пустота. Она как бы становится в центр круга, и мы мысленно ведем хоровод, глядя в колодец, где таинственно мерцает что-то самое главное. Христианство знает подобную возможность. Она называется негативным (или апофатическим) богословием. Но большая часть христиан эту возможность не использует, побаивается ее, – как бы не потерять главную мысленную икону – образ Бога, незримого, но слышимого в глубине сердца, вызывающего движения совести и другие душевные сдвиги. Это неотъемлемая часть религии как веры в Бога. Каждое сердце слышит Бога посвоему, и часто слова, родившиеся в одном сердце, вызывают спор с людьми, расслышавшими в сердце другие слова. Дух любви не всегда побеждает букву. И я не могу представить себе вселенского единства без переноса нашего внимания на дух, веющий в пустоте. Хотя бы частичного переноса, хотя бы альтернативы духа без буквы, без знаков веры. Чтобы понять значение Великой Пустоты, я придал ей равноправие с иконой (вернувшись к слову "миф" как образу вселенской тайны, постижимой только сердцем) и тем самым возможность различать миф-идол, миф-икону и миф-молчание. Альтернативой мифу-идолу была не только икона. Не менее важно было молчание, знаковая пауза. В Средиземноморье идола победил миф-икона, а на Южном и Дальнем Востоке – миф-молчание. По крайней мере, в духовной жизни элиты. Народные массы приходится выносить за скобки. В духовном развитии цивилизации они все меньше и меньше участвуют и постарому тяготеют к идолам. Толчок к расставанию с идолами дала философия. Она родилась примерно две с половиной тысячи лет тому назад. Почему это случилось одновременно в трех разных местах, оторванных друг от друга горами и пустынями, никто не может объяснить. И непонятно, почему это нигде не повторялось. Нации начинали философствовать только одним способом: примкнув к одной из старых философий – греческой, индийской или китайской. Словно две с половиной тысячи лет тому назад чьето дыхание коснулось земли, оставило свой след, а других волшебных прикосновений уже не было. Однако в каждой великой культуре импульс, полученный неведомо откуда, развивался посвоему. Греческие философы отбросили старые мифы и стали строить системы, основанные на отвлеченном принципе (единое Парменида, атомы и пустота Левкиппа и Демокрита и т.п.). Кончилось это глубоким кризисом. Философия утонула в сомнениях. Успехи отвлеченной мысли не могли заменить привычных нравственных установок. И философия была брошена под ноги Откровению, пришедшему с Востока и принявшему философию как служанку в свою свиту. Греческий ум перестал философствовать и стал богословствовать. Такого всевластия философии и такого крушения философии (связанного с крушением самого общества, вымершего или покорившегося варварам) не было в Индии и Китае. Само философствование было здесь другим, не порывавшим полностью с архаической традицией. И еще одно важно: философия создана была не новым народом, а тем же самым, который начинал цивилизацию. Греки пришли на почву, уже подготовленную первыми очагами городской культуры и первыми империями. В Китае и Индии философствовать стали в самом первоначальном очаге цивилизации – как бы в своем, восточном Шумере или Египте. Доклассическая традиция мудрости была своей, и ведущие мыслители ее продолжали. Даже при формальном разрыве с авторитетами сохранялся их дух. Будда демифологизировал предание, но его благородное молчание очень близко к Брихадараньяке–упанишаде и может быть понято как эквивалент повторных отрицаний (не это! не это!) на все попытки определения верховной истины. Возникали второстепенные направления индийской и китайской мысли, близкие к грекам. Но характерно, что на Востоке не понадобилось разделить мудрость на философскую и богословскую. Сдвиги от мифологии к философии и от философии к богословию приходится описывать в европейских терминах. Связь с мифом в Индии, с исторической легендой в Китае была ослаблена, но не разорвана. Развитие шло в рамках единой традиции, без катастроф, без погружения в варварство. Религия Востока – не многобожие. Но и не единобожие. Восточная мысль не укладывается в закон исключенного третьего и восточная религия – в монологи пророков, сталкивающихся друг с другом. Это разговор мудрецов, чувствующих единство по ту сторону слов, единство единого и единичного, единого и множества. Они знают, что неименованное Дао объемлет Дао, имеющее имя, и одну и ту же птицу можно называть разными именами. В Средиземноморье эту способность подавила логика Аристотеля. Я думаю, что христианство может войти в XXI век только с сознанием необходимости диалога двух мифов: мифа-иконы и мифа-молчания. Глобальная цивилизация может быть завершена только при открытости Другому: Востоку на Западе, Западу на Востоке. Это не просто. Вкапываясь в глубину, кажется необходимым выкладывать стенки колодца бревнышками, иначе песок обрушится тебе на голову. Так, по-видимому, чувствовал Сергей Аверинцев, решительно отказавшись вникать в восточную мистику. Я назвал его средиземно морским почвенником, и он с этим согласился. Его экуменизм ограничивался наследниками Авраама. Вспоминаю Антония Сурожского, Александра Меня. Каждый из них решал задачу по-своему, сочетал глубину и широту на свой лад. Никакого шаблона, годного для тиражирования средствами массовой информации, я не знаю. Впрочем, массы и не стремятся парить в бесконечности. Это дело для тех, у кого в бездне раскрываются крылья. Сумеет ли элита удержать народы, захваченные раздражением и ненавистью в Другому? Какой народ подымет мораль Библии: будь милостив к Другому, ибо сам ты был Другим, чужаком в земле Египетской?
Скорее приглушила, усилив "напор". Диалектика... Превращаясь в разновидность иконы... И тут мудрость Востока явно оказывается в минусе. Оправдание тупого западного экспансионизма, наверное, как раз в попытке преодоления этой "социальной балластности". Скорее всё же только с несколько меньшей катастрофичностью и варваризацией. Попытка сделана. От её успешности зависит судьба западной цивилизации...
Найди десять отличий или по картинке Бога мы призваны искать Его реальность. На берегу реки Роны в окрестностях Арля почти рядом сидели два человека и рисовали одно и то же дерево. К сожалению, сейчас эти картины находятся в разных музеях, но даже по альбомным иллюстрациям видно: дерево одно, а видение совершенно разное. Тот, кто знает о дереве только по картинке, будет отстаивать свое: "его" картинка есть правильное отображение реальности, а другая - все искажает. Можно даже представить возникновение двух "сравнительных богословий": знатоки дерева по картине Гогена будут обличать злостное искажение реальности Ван Гогом, а сторонники Ван Гога, - поносить порочное видение Гогена. И все они будут правы. И Гоген и Ван Гог. И гогенисты и вангогисты. Разница только в том, что Гоген и Ван Гог, видевшие РЕАЛЬНОСТЬ, легко согласятся друг с другом, что несмотря на разницу в их восприятии, предмет их видения - один. А их "церкви", их приверженцы, согласиться друг с другом не могут: изображения настолько разные, что если верно одно, то другое, конечно же, неверно. Они, не видевшие дерева, а знающие только картинку, будут спорить до хрипоты, указывая на отличия и упрекая "инаковых" в искажении, непонимании и просто слепоте. И дело не только в том, что играя в полезную детсадовскую игру "найди десять отличий", они впадают в такую ярость, что готовы к любому рукосуйству. Дело в том, что они забывают: видели-то они только картинку. Самого дерева никто из них не видел. Наши богословские баталии и религиозные распри похожи на эти "картиночные войны". Разница только в том, что картинками для нас служат наши тексты, наше Писание. Мы не готовы предположить, что Иисус, говоря об Отце и Царствии Небесном, и Будда, ничего не говорящий, имеют ввиду одну и ту же запредельную для нас РЕАЛЬНОСТЬ, которую они видят, а мы нет; которую они знают, а мы нет; которой они СТАЛИ, а мы - нет. Если предположить, что реальность, рисуемая нам Христом и Буддой, не просто картинка, а ЗОВ. Зов суметь оторваться от существования на плоскости, где нам доступны только двумерные изображения, и перейти в иное, третье измерение. Открыться трехмерному пространству, которое только и есть реальность, - мы, может быть, оставили б наши споры "что есть истина" и, исходя каждый из своей картинки, (из нашего Писания и из возникшего на его основе наших представлений) и отправились бы в иное измерение, в иное пространство. На поиски Дерева. На поиски Бога. ---------- -- Сюда же просится часть вторая: "Арлезианка Гогена и Арлезианка Ван Гога", но боюсь, что переход на их личности, отвлечет от главного -- Сюда же относятся еще две ненаписанные темы: "Миркина видела Москву" и "Буратино: Золотой ключик счастья и старая картина над очагом"; но их надо писать уже в ответ, после на ваших обсуждений темы этой. Все, что я пишу - интерактивно. Это итоговая реакция на ваши мнения и суждения. Так что в не меньшей степени, чем я, авторами этих тем являетесь вы.
Можно эту тему развернуть немного иначе как реальность и её интерпретации. Померанц полагает, что интерпретации не враждуют, если Другой не враг мне, а инакомыслящий, помогающий раздвинуть границы миропонимания. Это, конечно, не Померанц так полагает, а я так интерпретирую его понимание. Если мы пытаемся понять нечто, чутко вслушиваясь в правоту Другого, то, я считаю, мы на верном пути расширения полноты понимания. Меня Григорий Померанц и Зинаида Миркина поразили именно этим умением вслушиваться в гул мироздания, в многоголосие интерпретаций его. Эти двое мудрых людей разучились раздражаться на людское несогласие, любовь их к людям-путанникам вне этнических различений, ибо сущность человеческая держится на этической закваске. Идолы истаивают перед беззвучной гармонией сфер и озвученной тишиной шуньяты. Мышление становится образным, образ - мыслящим.
Ненависть, ярость и дегуманизация противника сводят на нет все преимущества правоты. "Бархатный стиль" не только полемики, но и самого мышления (устремленного к большей глубине понимания), - в итоге оказывается, среди прочего, и самым убедительным, и самым победительным. . "Стиль полемики, который Александр Исаевич (может быть иронически) назвал бархатным, не сразу мне дался. Только в 1970 г., вдумываясь,... я сформулировал догмат полемики: «Дьявол начинается с пены на губах ангела... Всё рассыпается в прах, и люди, и системы, но вечен дух ненависти в борьбе за правое дело, и потому зло на земле не имеет конца» . В полемике 70-х годов я упорно, в мучительной борьбе с собой, смахивал с губ эту пену и сформулировал второй догмат: «Стиль полемики важнее предмета полемики. Предметы меняются, а стиль создает цивилизацию» . Верный догмату, я в 90-е годы дважды выступал в печати против хамской полемики с Солженицыным (признаться, без надежды на взаимность с его стороны). Этих догматов у меня еще не было в 1967 году, и я бы охотно перечитал свои письма и подумал, где погорячился, потерял чувство меры, а что и сегодня готов отстаивать.
Померанц, упрощения, Бог: один или един? Имхо, явно нет Все развитие, мироздания, общества, личности, мышления, - идет по нарастанию сложности. Великая простота святых - это не до-сложность, а пост-сложность; преодоление (а не уничтожение, отмена) сложности. "Саваоф - Господь воинств" Адонай Цвойс (Цваот) или, скорее Господь Сил (ангельских)*. Как совокупность всех действующих энергий; интеграция политеистических сущностей в единое Целое. Для которого поэтому нет явного слова или образа. (Слово предполагает оПРЕДЕЛение, то есть полагает пределы. А тут сущностно Беспредельное.) Человек не есть его рука, нога или язык. Но человек все же умопостигаем, а тут - сразу Все и при этом - не сумма своих частей. Это ближе к понятию сефирот (как преломленного на цвета единого света). Бог есть Истина, Добро и Красота (спектры, грани сефирот, Его энергий, Ангелов); вполне выражается в каждом из них, но все ж ими не ограничивается. Древо Жизни (сефирот) называется еще Адам Кадмон, Изначальный Человек (это к метафоре человека). Но тут в двух словах всего не скажешь... А так - да: Ангелы часто понимаются как воинство небесное. То есть - те силы, которыми Бог являет мир и является в мире. И по сути вполне согласна (тоже со временем темку можно сделать; только вот чтоб не замучить собой форум): наши понятия о добре и зле "человеческие, слишком человеческие"/Ницше/. В правильном переводе того же* Исайи (с которых начинается вечерня/маарив/ правоверных иудеев) Бог не попускает, а именно "творит" зло (как творит день и ночь, - оттого слова эти и помещены в вечерню). -- *) Это имя Божее пошло от видения Собора сил ангельских пр. Исайи, восклицающих "Свят,... Господь Сил" /"Кадош.... Адоной Цвойс (Цваот)/