Приключения русских в славном страшном городе Дюссельдорфе (путевые заметки)

...
То, что Дюссельдорф – город страшный, я не то, чтобы знала, но как-то догадывалась, каким–то шестым чувством предполагая, что знакомство с ним меня глубоко поразит.
То ли от того, что я изначально побаивалась встречи с Дюссельдорфом (а, в просторечии, Дюсселем), но он все эти странные ожидания оправдал.

Когда Боинг-737 немецкой авиакомпании «Air Berlin» стремительно помчался по взлетной полосе, а потом рванулся вверх, подбирая шасси, словно гигантская морская птица подбирает лапы в полете, когда за окошком иллюминатора замелькали густо-зеленые вершины хвойных деревьев, когда Москва рассыпалась далеко внизу калейдоскопом разноцветных стекляшек, и небо встало сияющей голубой диагональю с бескрайними полями пышных белых облаков, а горизонт тонкой золотой каймой отделил туманную земную атмосферу от блистающих высот и близкого уже космоса, в самолете наступило краткое затишье, какое случается, когда пассажиры, устав от предполетной суеты и долгих часов ожидания рейса, остаются наедине со своими мыслями и переживаниями.
Все мы – Анна, дочь, ее крестная Нина и я – притихли, а я, после бессонной ночи, стала потихоньку дремать…
Под рокотание чужой речи, не понимая ни слова, засыпать было особенно сладко, и приятная истома обволакивала тело, тем более, что за окном уже не было видно ничего, кроме густых облаков – порождений неуемной фантазии Творца…Солнце замерло на одном месте, стекло иллюминатора нагрелось, а стенка сделалась холодной…
Через некоторое время Нина, прислушиваясь к звукам немецкой речи, тревожно пробормотала:
- Ребята, а я ведь свой школьный немецкий позабыла почти, только отдельные фразы помню…Как мы будем ориентироваться в Дюссельдорфе?..
Я потянулась в кресле настолько, насколько в нем вообще можно было потянуться:
- Ничего, прорвемся, нам бы только день простоять, а там сама знаешь - до Хереса рукой подать… всего два часа полета. Там как дома, даже больше, чем дома… Было бы побольше денег, взяла бы не дешевые билеты, а такие, чтобы без пересадок лететь.
Вскоре началась раздача еды, и по салону поплыл запах растворимого кофе - за неимением натурального пришлось прибегнуть к его заменителю, что в условиях полета было не так уж плохо.
Примитивные английские наименования пищевой самолетной продукции не вызвали затруднений - Анна бойко спрашивала juice, coffee with milk and sugar и прочее.

Ужасный бутерброд, состоявший из двух тонких ломтиков хлеба исчез, не успев порадовать ни вкусом, ни чувством сытости…
- Эх, летайте самолетами компании «Трансаэро» (или, на худой конец, «Аэрофлотом») – там хотя бы еда приближается к нормальной, и даже горячая, разогретая то есть… Ай, ладно!
Анна с сомнением разглядывает выданный улыбающимся стюардом бутерброд:
- А с чем это он? Ага, написано вот тут по-английски, мелко очень, with chiken… Мда-а-а…
- Анна, мы, чай, не у бабушки, ешь, что дают, Христа ради, а то мне сейчас дурно станет при мысли о том, что мы сейчас слопали. У меня и так от этого питания расстроится пищеварение дня на два.
- Данке шен, данке шен, - я улыбаюсь стюарду заученной улыбкой…и мне не по себе.

Летая на самолетах, я больше всего люблю взлет, потому что в эти минуты понимаешь, сколько замечательных людей искало секрет этого полета, и вот он нашелся, и теперь ты летишь, пусть не сама, пока не сама, пусть тебя несет огромная умная машина с большими сверкающими белизной крыльями, но ведь летишь!... И вся Земля под тобой, внизу - маленькая, красивая, окутанная голубой пеленой - беззащитная планета.
Посадку я тоже люблю, потому что самолет опустится на землю, и встретишь тех, кого любишь, кто ждет тебя Дома. И не наговоришься, делясь впечатлениями и, самое замечательное, тебя будут слушать! И слушать с интересом, и удивляться…
Самолет начал снижаться, в иллюминаторе показались аккуратные ярко-зеленые поля и рощи, и большой красивый город проплыл под крылом. Дюссельдорф… Посадка.
Мы вышли из самолета, слегка ошеломленные несущейся отовсюду резкой чужой речью, которой не понимала я, не понимала Анна, и, увы, не очень –то понимала крестная Нина.
- Пойдемте в город, - предложила я, мечтая только об одном – быстрее вырваться из серых коридоров и однообразных залов аэропорта, оказаться на воздухе, пусть в чужом городе, но подальше от одинаковых служащих, с упорством работающих механизмов рассматривающих наши паспорта, сличающих, сравнивающих лица, выясняющих подробности поездки.
Один из служащих отдела паспортного контроля, молодой мужчина лет 35, спрашивает что-то по – английски, от растерянности я не соображаю, и Анна переводит, громко и взволнованно шепча мне на ухо:
- Он спрашивает: какова цель Вашей поездки, надолго ли едете?.. Ответь ты ему, я почему- то не могу. Он какой-то …странный.
- Nosotros somos turistas, llegamos en Espan’a por dos semanas, porque quisieramos descansar…- неожиданно для самой себя собираю я испанские слова.
Парень разевает рот, и быстро пропускает нас всех.
- Черт бы его побрал, с его английским и немецким тоже, учил бы лучше испанский, - тихо рычу я.
Cлава Богу, кажется, никто не понимает, что я болтаю.
Я вдруг ловлю себя на мысли, что мне страшновато в этом чужом городе, среди жителей, ведущих спокойное ежедневное существование, такое размеренное, что в нем нет места непредсказуемости жизни, возможно, даже счастливой непредсказуемости, а более всего мне стыдно, что я не умею объясниться с этими странными существами на их языке (который мне, увы!, не очень-то нравится).
Даже в здешнем аэропорту, таком огромном, откуда почти во все части света вылетают самолеты, царит замедленное, словно намеренно задерживаемое дыхание, движение: супружеские пары, катя перед собой тележки, нагруженные несколькими чемоданами, движутся неторопливо, ведут за ручку малышей, таких же спокойных и полных достоинства, одинокие молодые девушки в джинсах и маленьких пиджачках везут четырехколесные чемоданы. Пожилые люди, держась за руки, поглядывают на светящиеся табло, просматривают рейсы и часы регистрации, негромко переговариваются, сидя в кафетерии за чашечкой горячего кофе…
- Ты погляди только, никто никого не дергает, ни родители детей, ни дети родителей – никто не пищит, не капризничает, не бесится, никто никому не угрожает «дать ремня» и не дает подзатыльника… - отмечает Нина.
- Да уж, точно так.
- И никто никого не пытается переспорить, доказывая что-то свое. Особенно, в преддверии полета, никого не тревожит этот контроль, который всем неизбежно приходится проходить…
- Верно.
Но восторг Нины не способен отвлечь меня от главной цели – скорее выйти на улицу, в город.
- Dios mio, куда идти?.. Давай-ка, Нина, вспоминай свой немецкий, видишь, la lengva espan’ol здесь не идет.
Я достаю из кармана своей кофты распечатку письма Василия, моего знакомого, русского немца, несколько лет прожившего в Германии, а также человека, любезного и пунктуального во всех отношениях.
- Вот, видите, что тут. Из этого письма ясно видно, что нам нужен S-bahn, или S-1. А вообще надо проехать, к этому, к Hauptbahnhof… , вот блин!...язык сломаешь…
Среди толпы занятых своими повседневными делами людей, мы растерянно стоим, озираясь по сторонам, и пытаемся понять, куда же нам двигаться дальше.
- Ну, я пойду узнаю у них, как попасть на S-1… - Нина неуверенно направляется к двум полицейским, стоящим возле кафе, которые, оживленно галдя, видимо, обсуждают что-то интересное.

На полузабытом со школьных лет немецком Нина задает местным представителям полиции вопросы:
-Wie man an der S-bahn? Wi gehen sie bis Heinrich-Heine-Allee?
(Как пройти на линию S? Как ехать до Аллеи Генриха Гейне?).
И взволнованно прибавляет по-русски:
- Совсем непонятно ничего. Помогите, bitte.
Полицейский смотрит с плохо скрываемой иронией, сразу распознав в нас русских, и с очень отчетливым, скандированным выговором отвечает:
- Richtig, zu sagen Heinrich-Heine-Allee.
(Нужно говорить «Аллея Генриха Гейне»).
Оказывается «Аллея Генриха Гейне» произносится иначе, чем сказала Нина.
Однако, полицейский, хоть и с явным неудовольствием напрасно потревоженной персоны объясняет нам, куда нужно идти, чтобы попасть на загадочную линию, ведущую к Вокзалу Дюссельдорфа, откуда до исторического центра совсем близко.
- Данке шен, - говорю я скорбно и гордо потревоженному полисмену, - чтоб тебя… (это про себя).
Мы поднимаемся по одинаковым бесчисленным лестницам, спускаемся по эскалаторам, попадаем в те же самые коридоры, заполненные спешащими людьми и без дела слоняющимися полицейскими, снова ныряем в подземные лазы, словно в гигантские ловушки, вероятно, нарочно спроектированные для того, чтобы морочить людям голову. В таких коридорах легко заблудиться, потерять голову от заморочи лестниц и обилия разнообразных и совершенно одинаковых (на первый взгляд) указателей.
- Проклятье, сколько можно, когда же этому будет конец? - постепенно закипаю я.
Нина обращается с вопросом к молодой девушке с напряженным лицом, торопливо бегущей сквозь толпу.
- Я спешу, простите, - отвечает она, и смысл сказанного понятен и без перевода.
Мы с Анной в полном смятении… Только Нина, в процессе наших поисков, непостижимым образом находит возможность оглядываться по сторонам, отмечая, как она выражается, «маленькие симпатичные магазинчики».
Но мне вовсе не до магазинчиков и даже не до кафе, хотя уже хочется есть.
Наконец, нужная ветка городского метро найдена, и мы отправляемся покупать билеты.
Автоматы по продаже билетов стоят повсюду, но, оказывается, нужен особый автомат, который продает билеты до Аллеи Генриха Гейне.
Нина спрашивает о покупке билетов одного, другого, третьего – безрезультатно.
Подходим к полицейскому, тот показывает на левый автомат, мы тупо топаем к правому…
И долго не менее тупо стоим возле него, пытаясь определить, где среди незнакомых немецких названий находится нужная нам «Аллея Генриха Гейне».
Полицейский уже позвал своего товарища по работе и от души развлекается, откровенно смеясь над нашим поразительным упорством.
Наконец, я подхожу к одному из автоматов и, дрожащими руками нажимая на кнопки, методом многократных проб и ошибок нахожу нужную станцию, и – о, счастье! – билеты покупаются.
Но, вот незадача, нужен еще билет до вокзала Hauptbahnhof. На наше счастье, какая-то невероятно симпатичная пожилая женщина участливо спрашивает нас по-немецки, не нужна ли нам помощь в покупке билетов…
Почти двадцать минут она стоит возле нас, помогая купить билеты, разъясняя, на какие кнопки нажимать. Поразительно! Когда мы, наконец, справляемся с очередной нелегкой задачей, женщина, улыбнувшись, прощается с нами, пожелав счастливого пути.
Все, можно перевести дух! Какая огромная работа проделана!..

Бедный, бедный Генрих Гейне! Поистине, подлинный ужас охватил бы его, если бы он смог увидеть эти залы, эти лестницы и коридоры… Постиг бы он причудливую логику архитекторов и строителей?.. Или так же, как мы, в ужасе метался бы по эскалаторам вверх и вниз, пока некий спасительный случай в лице тихой старухи или юной девицы, или туповатого, беззлобного полицейского не пришел бы ему на помощь…и не вывел бы его на свет Божий из адского круга.

Оказавшись на воздухе, мы несколько успокаиваемся – перед нами залитые солнцем улицы, большие дома в неоклассическом стиле, облицованные серым мрамором, скверы с подстриженными платанами (никогда не думала, что это прекрасное дерево можно так безобразно остричь, что оно становится похоже на обрубок, вроде наших тополей по весне).
Ужасно холодно, всего градусов 10-12, а из Москвы уезжали, было около 20. Я страшно мерзну, Анна тоже содрогается от холода, горожане одеты с учетом погоды - в пальто, куртки и сапоги, шеи замотаны шарфами, а у меня на ногах дурацкие летние босоножки на платформе!

Прогуливаясь по улицам, вымощенным крупным булыжником, среди сверкающих витрин с разнообразным барахлом, отмеченным ценниками с трехзначными цифрами евро, я неожиданно наступаю на особенно крупный камень мостовой и – хлоп! – с треском разрывается ремешок правой босоножки.
Вот это да! Трясущаяся от холода, бледная и усталая, с бронхитным кашлем, в рваной босоножке я поразительно похожа на бомжиху международного класса. Анна хохочет, и фотографирует мои ноги в полосатых теплых носках (которые я прихватила из дома на случай слишком сильной прохлады в самолете) и рваной обуви.
Гулять по улицам большого европейского города в таком диком неприглядном виде мне совершенно не хочется.
- Пойдемте куда-нибудь в тихое место, где мало народу, - умоляю я, - у меня такой позорный вид!
Но, у Нины иные соображения:
- А как же поесть? Смотрите – ни одного открытого кафе, все закрыто. Сколько ходим уже, все без толку.
- Наверное, у них тоже сиеста – только уже с самого утра… Правда, мне рассказывали, что рабочий день в Германии начинается в семь часов… Значит, все на работе, а кафе откроются гораздо позднее.
На наше счастье, мы встречаем очередного доброго ангела - девушку с милым лицом, одетую в изящный черной плащ, которая, на вопрос Нины, где поесть, прерывает свой путь и ведет нас на улицу, где находятся небольшие кафе и ресторанчики.
Улыбнувшись на прощание и пожелав удачи, девушка - ангел исчезает.
Увы, все уличные ресторанчики и кафе закрыты, работают только кондитерские, но от вида сладких булочек и пирожных меня начинает тошнить.
- Пойдемте в местный Макдональдс, я его по дороге видела, – предлагает Анна.
В Макдональдсе тихо, чисто, за окнами течет все та же неспешная спокойная жизнь европейского города, на улицах малолюдно, похоже, действительно, все на работе. Наш завтрак готовят так же медленно, как принимали заказ – сначала послушали нас на английском, потом на корявом немецком, потом позвали откуда-то русскоговорящего парня.
Мы сидим за столиком, поглощая совершенно безвкусный омлет.
Анна, наблюдая за передвижениями персонала, цедит сквозь зубы:
- Да-а-а. Российских менеджеров на них не хватает. У нас в Макдональдс придешь, все вокруг так и вертятся. Только и успевают принимать заказы.
Нина ужасается:
- Какая кошмарная еда!
- С нашим знанием языка нам только в местный ресторан идти – выбирать блюда и изображать знатоков немецкой кухни, - парирую я, - слава Богу, что Макдональдс есть, где еще можно выглядеть такими потерянными, как мы.
Мне холодно, и я никак не могу согреться даже в помещении…
После Макдональдса мы, наконец, выходим к Аллее Генриха Гейне.
Идем по широкой улице, которая приводит нас на площадь у самой реки.
Рейн, шумный, грязноватый, зелено-ржавый, течет через город, зажатый серым гранитом набережных.
На большой площади перед рекой ледяной ветер гоняет мусор – грохочущие жестяные банки, скомканные салфетки, пустые пивные бутылки… Грязно и холодно. Вспоминаю, что русская девушка, летевшая с нами в Дюссельдорф, рассказывала, что в эту ночь в городе был японский фейерверк. И весь город веселился. Видимо, еще не успели убрать.
Остриженные платаны шелестят на ветру свежей молодой листвой. В глубину темноватой улицы, с двух- и трех-этажными темными домами, крытыми черепицей, убегает канал, в воде которого отражаются зеленые берега, яркие цветы петуний, чугунное литье мостиков. Солнечные лучи проблесками освещают листву, пучками раскрываются в толще замшелой воды, искрами вспыхивают на оперении ослепительно белых лебедей, медленно разрезающих тягучую сонную воду.
Где-то среди узких улиц и маленьких садов поет соловей.
Старая лютеранская церковь закрыта, квартал пуст – ни души. Машин не видно.
Поблизости огромный парк. Он также пустынен - только шумит листва, щебечут птицы, лиловеют цветущие кустарники, имени которых мы не знаем. Дорожки прибраны, и редкие велосипедисты пролетают мимо нас, умиротворенно сидящих на скамеечке перед прудом. На берегах отдыхает великое множество водоплавающих птиц: уток, гусей, лебедей… Все это птичье сообщество оживленно общается: покрякивает, похлопывает крыльями, щелкает клювами, чистит перья и ныряет в затянутую ряской воду.
Однако, нам пора возвращаться обратно. При мысли об аэропорте мне делается тоскливо и страшно. Садясь на электричку, направляющуюся в аэропорт, Нина долго выясняет, правильно ли мы выбрали ветку – то у пожилой отрешенно-задумчивой седовласой дамы в темных очках, то у группы молодых смеющихся девиц, одна из которых с явным интересом взирает на мои полосатые ноги. Кошмар! Ухожу в сторону, за угол, и, несмотря на холод, снимаю проклятые носки.
В электричке тепло. Вагоны полупустые, и мы едем, едем куда-то, засыпая под размеренное покачивание вагона. За окном проплывают тихие, солнечные пейзажи – малоэтажные дома, увитые диким виноградом, обсаженные пирамидальными тополями, зеленые квадраты полей и небольшие рощи. Пустынно, прибрано, чисто.
Хочется спать, спать, спать…
Спохватываемся мы, когда до города Кельн остаются две остановки.

Вот это пробуждение!..
Глянув невзначай на табло, на котором высвечиваются названия остановок, у меня возникает мысль посмотреть, долго ли еще до аэропорта, ибо наша поездка сильно затянулась.
И тут! На стене вагона я вижу схему метро Дюссельдорфа… То есть, конечно, я видела ее и прежде, но в распечатке из Интернета она была другой, ах, совершенно другой… Меня охватывает ужас, поскольку я понимаю, что разобраться в этой схеме смогу только в одном случае – прожив в Дюссельдорфе, по крайней мере, несколько недель. Однако, по схеме отчетливо видно, что мы движемся прямо в Кельн, и никакого аэропорта впереди уже не ожидается.

- Что же это такое, а? Кто это только придумал, какая гадина?! - глядя на схему, патетически вопрошаю я, и моему возмущению нет предела.
На мой отчаянный вопль уже начинают реагировать редкие пассажиры поезда: две симпатичные девушки, сидящие напротив, как мне кажется, с сочувствием посматривают на нас.
Я ужасаюсь еще и потому, что нам остается два часа до регистрации на самолет, а ведь мы приехали Бог знает куда. Боже мой, какой-то Кельн!..

Справившись с первым приступом ужаса, я обращаюсь к Анне:
- Анна, если ты сейчас же не включишься в общение с этими людьми и не преодолеешь свою неуверенность, то у нас есть реальная опасность навсегда остаться в этом ужасном городе, или в аэропорту и влачить жалкое существование бомжей и попрошаек, пока какая-нибудь добрая душа не препроводит нас в местную тюрягу…Умоляю, спроси, как нам вернуться в Дюссельдорф…
Слыша мою тираду, Нина окончательно в впадает в прострацию.
Анна, видимо, понимая, что эмоциональное равновесие близких дало большую трещину, с отчаянием в лице подходит к сидящим рядом девицам и заявляет по-английски:
- Help us! Please! We got lost! How to get to the airport?
(Помогите нам, пожалуйста! Мы заблудились! Как проехать в аэропорт?)
Девушки отвечают на английском, что нам нужно выйти на ближайшей остановке и пересесть на первый поезд, идущий в центр Дюссельдорфа.
Когда, после всех метаний и треволнений, мы, наконец, садимся в поезд, следующий прямо в аэропорт, спать уже не хочется, и я стою перед страшной схемой Дюссельдорфского метро, наблюдая за каждой станцией, которую мы проезжаем.
Ничего, что названия станций глубоко непонятны, главное – следить за этим поездом, который каждую минуту может уехать в неизвестные дебри.
Когда я, с параноидальным вниманием всматриваясь в очередное название станции, отсчитываю, сколько их еще остается до аэропорта, вдруг слышу отчетливое:
- Эй, соотечественники, помощь нужна? – молодой человек, периодически поглядывавший на нас всю дорогу, предлагает свое участие в нашей нелегкой судьбе.
Не могу описать, как радостно было вдруг услышать русскую речь в чужом поезде, в чужой стране, каким красивым и мелодичным показался мне язык, на котором говоришь с детства и богатства которого не осознаешь, потому что он сопровождает тебя всю жизнь…
Начиная с бабушкиного, самого досознательного, крестьянского, Никитинского:
- Весело сияет месяц над селом,
Белый снег сверкает синим огоньком.
Месяца лучами Божий храм облит,
Крест под облаками, как свеча, горит…

От которого по сей день мороз по коже, и слезы наворачиваются, и тесно в груди душе…



Но, вот мы и в аэропорту. Носясь от одной стойки авиакомпании к другой, среди огромного аэропорта, заполненного народом, мы, наконец, попадаем в нужное место, где происходит регистрация на наш рейс.

… Уже на обратном пути домой, в Россию, когда пришлось покинуть закрывающийся на ночь аэропорт под неугомонное бормотание дежурного «Exit, exit» (На выход) – полноватого противного немца, с его насмешливым «Adios, amigos!» - наверное, единственным испанским выражением, которое он смог с большим трудом выучить и запомнить (заметила, что на отдыхе немцы и австрийцы не утруждают себя изучением языка той страны, в которой отдыхают, более того, считают, что их язык везде обязаны знать).

В огромном зале, примыкающем к аэропорту, «отдыхая» на скамейках, вместе с аккуратной немецкой старушкой, видимо, отправлявшейся самым ранним самолетом …
Среди местных работяг, всю ночь занимающихся системой вентиляции, насмешливо горланивших, проходя мимо нас, спящих …
Двое останавливаются возле скамейки, на которой «сплю» я.
Речь звучит почти над самым ухом, в непонятных немецких словах, чувствую, обсуждаются достоинства моей фигуры:
- Ну, подойди только, я тебе ка-ак двину каблуком… - свирепо думаю я, - вот тварь, знать бы твой язык, я б тебе ответила, будь спокоен! Долго бы ты меня вспоминал!..
Слава Богу, проходят мимо.
…Утром, во время регистрации оказывается, что наша бутылка вина «PedroXimenez» должна быть упакована, как багаж, а не как ручная кладь, и служащие зовут:
- Катаржина, da die Russen…
И Катаржина, с длинным неприятным лошадиным лицом и выдающимися зубами с возмущением говорит нам, торопливо перекладывающим из сумки в сумку, по-русски с сильным акцентом:
- У меня нет на вас времени, сколько можно тянуть…
И мы с Анной вновь куда-то бежим, что- то ищем, оформляем.
Когда мы снова возвращаемся к стойке регистрации, происходит следующее: паспорт Нины, уже прошедшей процедуру предрейсового досмотра и контроля, по ошибке оказывается у меня, и при входе я показываю вместо двух паспортов три.
Все, служащих заклинивает минут на тридцать.
Квадратная чиновничья логика не в состоянии понять простые человеческие объяснения.
Анну зовут к телефону общаться с какими-то начальниками (она немного понимает по-английски, это ее первая языковая практика), я же не знаю, что делать.
Анна снова и снова объясняет, что человек, паспорт которого по ошибке находится в наших руках, уже прошел все контрольные процедуры, зарегистрировался и ожидает нас по другую сторону «границы». Все напрасно. Нас снова и снова спрашивают, каким образом этот паспорт оказался в наших руках.
Мы стоим, пораженные ужасом, вдруг нас задержат, вдруг мы сделали что-то совсем несообразное. Нет, нет, только не это…только не этот город, не эта страна.
- Легче намылить веревку и повеситься, чем объяснять такие простые вещи в такой сложной ситуации, - говорит мне усталая Анна. – Нет, никогда не полечу больше через Дюссельдорф. Ужасный город, и все эти процедуры – ужасные. Пусть бы Нина тут оставалась, раз ей здесь так понравилось…
- Что им стоило передать своим служащим, чтобы они позвали Нину, и в присутствии свидетелей передать ей паспорт?.. Нас держат здесь уже минут тридцать, а воз и ныне там. Непонятная логика. Совершенно квадратная. Будь я умнее и не такой растерянной, я вообще бы не показывала им Нинин паспорт, просто оставила бы его в сумочке и все. Или, например, знай я язык, объяснила бы, что, человек, паспорт которого они держат в руках, обладает паранормальными способностями, как-то: делаться невидимкой и просачиваться сквозь стены… Так что он уже по другую сторону зоны контроля, - фантазирую я.
Наконец, полицейский, взяв паспорт Нины, проходит через зону досмотра и возвращает паспорт законной владелице. Простой вопрос решен с великим трудом.
Мы тоже проходим необходимые процедуры, и автоматы дружно пищат – ни я, обвешанная цепочками и четками-розарием, ни Анна, с ее браслетиками на руках – не нравимся местным автоматам.
Попутно выясняется, что в каблуках наших туфель может оказаться немало интересных вещей, например, наркотики…
Странно, что ничего не найдено. Очень подозрительные личности.

Уже в самолете я с грустью констатирую:
- Да, после таких приключений даже дым Отечества может оказаться сладок и приятен. И как в Германии живут русские?.. Абсолютно разная психология. Это как мириться с неизбежным злом – и с одной, и другой стороны. По-моему, такие отношения очень далеки от совершенства.

Дома, когда самолет приземляется в Москве, улыбающиеся бортпроводницы предлагают на выходе шоколадные сердечки, завернутые в алую фольгу с логотипом авиакомпании.
- No, gracias, – привычно отвечаю я, - hasta luego…
- Thank you, - отвечает Анна, аккуратно доставая алое сердечко из корзинки…

Славный, странный, холодноватый Дюссельдорф, мы так и не смогли понять тебя.
Мы не смогли понять твоих жителей, потому что для этого нужно было прежде всего полюбить их.
Но, ты оказался слишком далеким, слишком отстраненным от нас, удивленных и растерянных путешественников.
На память о тебе нам остались только воспоминания и маленькое шоколадное сердечко – утешительный приз авиакомпании.
Ибо все фото, сделанные нами на улицах и площадях старинного немецкого города, непостижимым образом удалились из фотоаппарата еще в Испании, на берегу Атлантического океана, словно освобождая место для иных впечатлений, иных красот…


Прощай, прощай, Дюссельдорф, встретимся ли еще, Бог весть…