АРТУР МАТЕВОСЯН Любви ли быть рабою жалкой тела? Ей не по нраву плоти устремленья, В моей душе она-благоговенье Перед красой, не знающей предела. Я знаю-ты сама бы не хотела Причиной стать слепого вожделенья, Поскольку ты чиста, полна смиренья, И Господу принадлежишь всецело. Моя любовь - не жажда, а познанье, Предчувствие небесного блаженства, И верный путь, ведущий сердце к раю. Предвечный Дух, создавший мирозданье, В тебе достиг вершины совершенства, Вот почему тебя я обожаю. * * * О, как же не слагать стихов о Ней- -О бесподобной, безупречной даме, Чьей красоты не передать словами, Которая сокровищ всех ценней? Она-живое диво наших дней, Не верите-так убедитесь сами, Живёт небесный ангел между нами, И стал он светлой музою моей. От херувимов красоты нетленной, Её душа благая рождена, В Ней-благодать Владычицы вселенной, И на земле такая-лишь одна, И быть моей отрадой в жизни бренной Из женщин всех способна лишь Она. Джон Доусон Уотсон.
Хорошо. (Я восхитилась) Снежный Рыцарь Хлеб и вино Мы ссорились... А в церкви пел орган /названия и адреса не помню/. Дверь приоткрыта, дождь стучит о кровлю, Внутри - ни голосов, ни прихожан. Ни зверя, ни апостола, ни льва - Лишь ты и я, с акафистом разлуки. Окроплены и головы, и руки Святой водой июльского дождя. И лишнее сказать уже не жаль, И страшно не сказать о самом главном... Стремилась к цифре семь легко и плавно В часах моих безжалостная сталь. Дверь приоткрыта. Дождь течет рекой. И в церкви нет ни ангела, ни беса - На краешке скамьи иная месса: Лишь мы с тобой, с тобой, тобой одной. В промокшем платье, белая как мел, Как лилия в руках у Магдалины, Была ты холодна и молчалива /я молчаливым быть тогда не смел/. В тот день я знал про хлеб и про вино, Про иглы шпилей, колющих под сердце... Как силы нет уйти, переодеться, И Генделя напеть, открыв окно. Дождём пронзённый бедный Себастьян - Казалось, город к вечеру утонет: Имеют власть над всем твои ладони, Особенно - прижатые к глазам. Не надо мной! /Позволь в ночи солгать/. Я помню все касанья этой мессы. Но, слава богу, Богу неизвестно Как мы с тобой умеем танцевать. Мы ссорились. Но в церкви пел орган... * * * Лукреция, над городом туман... В тумане рыщут фавны и сатиры и льют вином забытые мотивы в ушные кубки спящих христиан. Те видят сны такие, что с утра, сто раз перекрестившись, не забудут. А я и наяву могу повсюду пропеть тебе в полголоса, сестра, слова полубогов, полузверей /я зверь и бог, когда с тобою рядом/, и пахнет ночь зелёным виноградом, и мир стоит, согнувшись, у дверей, поглядывая в скважину замка за таинством двоих, про мир забывших, равняющих и будущих, и бывших с коротким неизменным "не судьба". Лукреция, над городом любовь... Сожги меня, как Рим – я вновь воскресну за утренней, едва звучащей мессой, слетевшей с губ твоих. Не прекословь... Я знаю всё: над нами пустота. Но пахнет ночь и амброй, и левкоем. И в зеркале небес нас только двое, танцующих до самого утра. Лукреция, над городом туман... Ладья Мой дом – это лодка /пожалуй, скорей ладья/. И северный лес встает по ночам ревниво вдоль двух берегов, прорастая в пространство дня. Ты смотришь на воду и мне говоришь: "Красиво..." Река глубока, и чудовищ на дне не счесть: качни эту лодку – поднимутся Страх и Ужас... Но слева, в кармане, хранится благая Весть – письмо, где три слова без подписи: "Ты мне нужен". Когда-то давно я писал самому себе, в снегах утопая по пояс, не веря в чудо... Зажав карандаш в потерявшей тепло руке и как благодать принимая к утру простуду. Чтоб после всего, провалившись и в жар, в и бред, понять, что близки безнадежно душа и тело. И то, и другое – всего лишь неяркий свет закатного солнца над полем большим и белым. Мой дом – это лодка /пожалуй, скорей ладья/. Норвежские скалы поют, великаны бродят по темному лесу, придумав в ночи меня. Придумай и ты – и два слова скажи природе. Мне хочется плыть по холодной пустой реке, обняв твои плечи, храня равновесье стойко – как редко бывает/бывает всегда во сне/... Норвежские фьорды –покинутый рай и только. Когда ты заснешь – отправляйся в туманный край. Ладья без тебя не идет между скал на Север. Вот руны на небе – десяток охрипших стай, вот мох под ногами и тайно проросший клевер. И нет ничего, что мешает во сне любить, а после – проснуться, не чувствуя дна у мира... Мой дом – это лодка /и плыть нам на ней, и плыть /, смотри же на воду и повторяй: "Красиво ..." И рыбы все спят, закопавшись в песок и ил, стоят великаны, к реке обратив ладони... Мой Северный свет без тебя бы давно остыл, но звезды цветут – и никто нас двоих не тронет. Танго Это, пожалуй, танго... Нет, это даже хуже. Жадно заходит с фланга Та, что не носит кружев, Дикой Луной трёхдневной, Дарственной всех пороков... Вот я один в таверне, Ждущий слепого рока. Смешаны ром и виски В небе моей Вселенной, И беспощадно близко Ад, Назарет и Невский. И никого в округе, И никого над нами. Танго – скупые звуки, Танго – всего лишь пламя. Бей каблучком и смейся – Рай запредельно низко. Бейся муранским, бейся, Лейся в ночи игристым. Буду смотреть и верить В танго, моя Мадонна. Вот я стою у двери В чёрном /конечно, в чёрном/. Смешаны боль и боги В небе моей Вселенной. Эта любовь – ожоги. Раны – благословенны. Вдыхай Не приручишь ни зельем, ни вином - Спи на плече, не трогай мандрагору. Ведь ты и я, согласно договору, Наполнены не светом, а огнём. Высоким жадным пламенем костров - Вдыхай меня, вдыхай, пока ты дышишь... Ничьё дыханье мне не будет ближе, Никто с тобой не будет так суров, Так нежен на исходе сентября, Когда Луна взойдёт над диким лесом. Вдыхай меня, как бог вдыхает мессу, Как парфюмер движенье вещества. Пока ты здесь - мне ночь всегда мала, Как тот пиджак, что носит старый Гёте. Ни на размер - на город, на слова, На всех октав несыгранные ноты... Я так горю, как до меня - никто /сказал Ромео в сотый раз Джульетте/. Но ты и я - те выросшие дети, Воскресшие, Вероне всей назло. Вдыхай весь мир, а я - тебя одну /пока я здесь дыханья будет много/. Цветёт Алголь у нашего порога, И ангелы возносят тишину. Спи на плече моём из века в век, Когда фонарщик улицы обходит. И зелье и вино уже не в моде - Я приручён, как в дом внесённый снег. Нет, обручён - чистейшим серебром /завидуют мне Гёте и Россетти/. Дыши ещё... Как дышат только дети, Уснувшие под меховым плащом. Колдовское Открой мне дверь, когда наполнит ночь особой силой травы и соцветья, был путь далёк, растянут на столетья... открой мне дверь, лесов дремучих дочь. Я твой порог во сне переступал, плащом сметая травы колдовские, твердя заклятья древние, простые... в руке сжимая краденый опал. Ты ведьма. Ты колдунья. Ты одна. Я знаю - ты иного не хотела, но дай мне знак... душа, коснувшись тела, яд губ твоих готова пить до дна... Согрей меня, ты видишь: у виска седая змейка вьётся меж кудрями... прижмись ко мне, коснись меня губами - Луна, в твоём окне, как сон близка... как бабочка, летящая на свет, она скользит во тьме в твои владенья, ты - ведьма, но смотри: без сожаленья я в дом пришёл, в котором света нет. Открой мне дверь, поправ простой закон: крещёных не пускать в тепло постели... Ты - девочка, которую метели зовут в снега, сквозь тонкий лёд окон... ты - женщина, которую трава зовёт в луга июньские, ночные... ты вещая, и ты - моя стихия, мой вечный шрам и отблески костра. Мне власть твоя - не мера, не указ, я то возьму, чем болен и отравлен: и кожи шёлк, и нежный запах мальвы, и крупный жемчуг, тающий у глаз... Открой мне дверь, трава таит росу... я чувствую, как мимо чаши зелье ты льёшь на стол, так близко до затменья - открой мне дверь, прорезав тишину. Я в дом шагну, обняв одну лишь тьму, рукой коснувшись притолоки двери... но в сумраке ночном твои колени увижу, как воскресшую Луну. Открой мне дверь... Райское Тронь меня за руку, но не накличь беду - Райское древо рвётся корнями в бездну. Яблоко снова я от тебя приму - Тесно мне, милая, в райской оправе, тесно. Тонкая линия, жаркий изгиб спины - Ближе и ближе... /ты между мной и древом/, Ангелы смотрят жадно из темноты - Крайне опасно, даже в раю, быть спелым. Тронь меня за руку, мы ведь не глина, нет - Ты обжигаешь так, что сгорел бы голем. Листья пылают, травы меняют цвет, Змей наблюдает, пишет поспешно роли. Тонкая линия бьётся в плену строки, Райское древо тонет ветвями в звёздах. Ангелы, змеи... Просто коснись руки, Ночь коротка, в мифологию верить поздно. Океан А скорее всего, мы стоим к океану спиной... Мы уверены в тыле, затылком не чувствуя бездну /я не чувствую тоже, но ветер дрожит под рукой парусами Улисса, лишёнными тела и веса/. И какая волна подступает по счёту ко мне, я, увы, не узнаю, пока не накроет по плечи, словно бархатный плащ север с югом сведя на узле, чтоб не сбросил его я в слепой илиадовый вечер. Маринисты молчат, и молчат капитаны всех стран о природе воды, что покрепче и рома, и бренди. Я стою к ней спиной, но со мной говорит океан, повторяя отливом: "Умри", а приливом: "Воскресни". И мне было бы страшно стоять и стоять одному / на других берегах одиночество нынче не в моде/, но какой-то рыбак, что забросил Луну, как блесну, намекает на то, что и в небе есть жители вроде... По погоде одеты, от рома и бренди пьяны, ловят тех в океане, кто сдался на милость стихии... Мы стоим к океану спиной с ощущеньем стены. Он нам смотрит в затылок пронзительным взглядом мессии. Отсюда https://www.stihi.ru/avtor/domanskij
Рассвет приходит к тем, кто видел тьму Во всем ее убийственном величии… Кто плакал от людского безразличья Но безразличным не был ни к кому! Рассвет приходит к тем, кто был в пути, Не зная ни усталости, ни лени. Кто, обессилев, падал на колени, Но поднимался, продолжал идти! И, зажимая волю в кулаки, Вдруг находил ромашковое поле И, задыхаясь от щемящей боли, Свои ладони прятал в лепестки! К тем, кто, похоронив свои мечты И помянув их, устремлялся дальше. Кто мог, среди предательства и фальши Не растерять душевной чистоты… Нечаянно в небесной синеве Вдруг распахнутся солнечные двери… Рассвет приходит к тем, кто верил в свет. Абсурдно, до последнего. Но верил! Иван Андреев
сезонное настроение ) Пастернак Как бронзовой золой жаровень, Жуками сыплет сонный сад. Со мной, с моей свечою вровень Миры расцветшие висят. И, как в неслыханную веру, Я в эту ночь перехожу, Где тополь обветшало-серый Завесил лунную межу. Где пруд - как явленная тайна, Где шепчет яблони прибой, Где сад висит постройкой свайной И держит небо пред собой. В траве, меж диких бальзаминов, Ромашек и лесных купав, Лежим мы, руки запрокинув И к небу головы задрав.Трава на просеке сосновой Непроходима и густа. Мы переглянемся и снова Меняем позы и места.И вот, бессмертные на время, Мы к лику сосен причтены И от болезней, эпидемий И смерти освобождены.С намеренным однообразьем, Как мазь, густая синева Ложится зайчиками наземь И пачкает нам рукава.Мы делим отдых краснолесья, Под копошенье мураша Сосновою снотворной смесью Лимона с ладаном дыша.И так неистовы на синем Разбеги огненных стволов, И мы так долго рук не вынем Из-под заломленных голов, И столько широты во взоре, И так покорны все извне, Что где-то за стволами море Мерещится все время мне.Там волны выше этих веток И, сваливаясь с валуна, Обрушивают град креветок Со взбаламученного дна.А вечерами за буксиром На пробках тянется заря И отливает рыбьим жиром И мглистой дымкой янтаря.Смеркается, и постепенно Луна хоронит все следы Под белой магией пены И черной магией воды.А волны все шумней и выше, И публика на поплавке Толпится у столба с афишей, Неразличимой вдалеке. Бунин И цветы, и шмели, и трава, и колосья, И лазурь, и полуденный зной… Срок настанет — господь сына блудного спросит: "Был ли счастлив ты в жизни земной?" И забуду я все — вспомню только вот эти Полевые пути меж колосьев и трав - И от сладостных слез не успею ответить, К милосердным коленям припав.