Сутра Алексея Борисова

Есть люди как звёзды:
Их уже нет, но мы видим -
По-прежнему светят.

С вашего позволения я хотела бы оставить здесь тексты Алексея Борисова - мало кому известного челябинского востоковеда-любителя, переводчика с санскрита, путешественника, философа, писателя, поэта. Он, правда, согласился бы только с первым определением. И, смеясь, прибавил бы статус "партизана полной луны".



В апреле 2014 года в возрасте 43 лет он не вернулся из очередного путешествия. Пройдя норвежские ледники, Гималаи, горы Урала, Кавказа, байкальский Ольхон, повторив маршрут Рериха на Алтае и обойдя напоследок Кайлас, он погиб в простом велопоходике, направляясь к холмам и реке детства. Ушёл по дороге в Свет.



Алексей Борисов

Поезда идут в никуда,
Я с Отцом, и мне мало лет,
Впереди все мои года,
Позади меня только свет.

Я ещё един с ним лицом,
Ещё помню "Единый вкус",
Поезда смотрю я с отцом,
Никуда не тороплюсь.

Грозный возглас локомотив,
Как Архангел, трубой издал,
И за ним стук колёс – мотив
Словно по сердцу пробежал.

А вокруг лишь холмы, река
Протянула средь них рукав.
Мы с отцом, как в руке рука,
Мы в урочище Усть-Катав.

Пробежало с тех пор сорок лет,
Поезда разлетелись вдрызг,
Я давно позабыл про свет,
Книгу света от корки грыз...

И вагоны меня несли
Из "отсюда" вполне "туда",
И холмы все мои снесли,
Подравняла с землёй беда.

Но однажды я в стае птиц
Ощутил и своё крыло,
И движение велоспиц
На холмы меня привело.

Чистый берег, хрусталь реки,
За рекой поезда идут,
Мы с отцом стоим – две руки,
Поезда нас, как птицы, ждут.

Чтобы снова не знать себя,
"Ниоткуда и в никуда"
Поезда идут. Я тебя
Приглашаю со мной сюда.

В этом месте реки изгиб,
Над рекою высокий холм.
Если б я на пути погиб,
Я б, наверно, обрёл свой дом

В том урочище на земле,
В этой местности неземной,
По железной чтоб колее
Поезда бы шли предо мной;

И в вагонах бы свет горел,
Просочившись из окон в мир.
На холме б я на свет смотрел
Здесь, в урочище Ташингир.
(02.06.13)

Ташингир

Поезда приходили из ниоткуда и уходили в никуда. Мне совсем мало лет, наверное, лет 5-6. Со мною рядом отец. Он молодой, ему всего 36, то есть он моложе меня, того какой я сейчас. Но это сейчас… А тогда…

Мы в окрестностях городка Усть-Катава. Мы сидим на солнечном склоне в окружении сосен и смотрим на железную дорогу. Мы приходим сюда каждый день и смотрим на поезда. Просто так.

Отец очень любит делать что-то просто так. Просто так лезть на скалу, просто так смотреть на воду, просто так бродить по городу.

Мы много городов исходили с отцом просто так. Я вспоминаю узенькие улочки старого Баку. Мы идем быстро-быстро, словно нам нужно успеть куда-то туда, куда-то за горизонт. Но нам никуда не нужно на самом-то деле и наш горизонт, очевидно, находится внутри нас.

Мы поднимаемся на грандиозную Девичью Башню и мы смотрим на горизонт Старого Баку.

Таких горизонтов было много. Старый Тбилиси, Старый Ереван с его пещерными храмами Гехард, с развалинами Храма Солнца «Гарни», с круглым основанием развалин храма «Звартноц». Я трогал руками эти древние и словно отполированные временем камни, я смотрелся в их зеркала и я словно видел там, в складках этих каменных морщин, лица людей, людей давно ушедших за горизонт, ушедших туда, куда мы с отцом так спешим.

А мы продолжаем идти. Мы идем по солнечному Севастополю, идем к морю, идем к памятнику затонувшим кораблям, идем к соленому ветру, идем к своему горизонту. Там, на берегу Севастопольской бухты я буду долго смотреть на горизонт, ловить этот дующий оттуда, с внутренней стороны моего универсума ветер, вспоминать теплые крымские скалы с отпечатками столь милых сердцу фосилий и нестерпимо стремиться дальше, туда, за горизонт, куда-то туда куда может привести нас только внутренняя сторона ветра.

Мне кажется, что поезда шли именно оттуда, с внутренней стороны. Мне кажется, что железная дорога чем-то похожа на ленту Мёбиуса, и поезда, до появления в поле моего зрения, движутся именно там, по внутренней стороне полотна, затем они ловко переворачиваются, пролетают передо мною, и вновь скрываются за горизонтом, переходя на другую сторону.

Поезда идут из ниоткуда и уходят в никуда. Мне 42. Отцу 72. Мы вновь в окружении солнечных сосен. Мы вновь на склоне холма. Урочище Ташингир. Мы приехали сюда на велосипедах. Поставили палатку на берегу тихой речушки с названием Биргильда, и теперь сидим на склоне древнего холма и смотрим на поезда.

Я вспоминаю себя маленьким, я вспоминаю это так отчетливо, что мне хочется взять отца за руку, прижаться щекою к его ладони, мне хочется прижаться к Отцу. Я не делаю этого, как-то оно… неудобно. Я просто молча смотрю на проходящие там, за рекою поезда.

- А помнишь, как мы с тобою смотрели поезда в Усть-Катаве? Отец нарушает молчание.

Я молча киваю головой, а в глазах появляются слезы. И комок в горле не дает мне произнести слова, самого главного слова. Я поднимаюсь, оставляю отца одного и иду на холм. Я стою на вершине холма, и мне кажется, вот именно сейчас, именно в эту самую минуту мне кажется, что мы подошли с отцом к самому горизонту, что горизонт этот у наших ног и нам осталось сделать только шаг. Один только шаг.

Урочище Ташингир.

 

Друзья издали некоторые его книги. Основные тексты размещены в электронном журнале "Грани эпохи", ссылки на это издание я и оставлю здесь.

В своё время эти тексты (и не в меньшей степени непродолжительное, но очень ёмкое и продуктивное виртуальное общение с Алексеем) оказали на меня глубочайшее трансформационное воздействие. Они стали для меня Сутрой. И, кто знает, может быть вновь приходящие сюда люди откроют эти тексты и ощутят не менее сильный резонанс. Даже если хотя бы кто-то один, то мы будем счастливы.

"Читая Сутру Сердца". Поэтический перевод и комментарий

Из письма А. Борисова издателю:
"Сразу скажу, что в отечественной буддологии "Сутра Сердца" издавалась на санскрите и на тибетском языке, с переводом, комментариями и исследованием А. Терентьева. Дважды публиковался перевод с тибетского, выполненный С. Лепёховым. Вышел также комментированный перевод Евгения Торчинова с китайского варианта "Сутры".

Кроме того, имеется прекрасно изданное толкование на русском языке содержания "Сутры Сердца", предложенное мастером дзен Тхить Ньят Ханем, с демонстрацией возможности медитации над текстом.

Наконец, существует блестящий перевод с санскрита "Сутры Сердца" академика РАН В. Андросова под редакцией Г. М. Бонгарда-Левина.

Чем может «удивить» читателя мой скромный перевод?

Дело вот в чём. За годы работы с санскритскими текстами я заметил одну особенность, на которую указывают и известные российские востоковеды В.И. Рудой и Е.П. Островская:

«Для носителей языка речь слагалась не из слов, а из более пространных блоков – предложений (законченных по смыслу высказываний)» («Санскрит в индийской культуре»).

И далее востоковеды отмечают, что как таковой языковедческий анализ текста сводится к разделению изначально целого, написанного слитно единым смысловым блоком предложения-образа на отдельные составляющие его слова. То есть в санскрите первично предложение, первичен образ. При чтении оригинального санскритского текста звучащего непрерывной мантрой этот образ передаётся сознанию читателя, он словно бы индуцирует сознание, меняет его структуру, вводит читателя в так называемое изменённое состояние сознания, и в этом сознании проявляется тот самый образ, который изначально предшествовал тексту. В санскритском тексте предложение является производной от образа, а отдельные входящие в это предложение и написанные слитно (по правилу сандхи) слова – производные от предложения. Возможно, когда-то так было и в нашем с вами русском языке. Сейчас этого нет в современных языках. Каждое слово имеет своё значение, из слов создаётся предложение, из предложения в сознании читателя возникает образ.

Отсюда возникает непреодолимая сложность в переводе на русский (на любой) язык оригинальных санскритских текстов. Переводчик берёт изначальное цельное и неделимое на отдельные слова предложение-образ, звучащее мантрой, разрезает его на отдельные слова, исследует значение этих отдельных слов исходя из общего контекста образа, заменяет эти санскритские слова примерно соответствующими по смыслу словами русского языка, составляет из них новое предложение, которое и предлагается читателю.

Читая всевозможные профессиональные/академические и непрофессиональные /любительские переводы с санскрита и сравнивая их с оригиналом, я с сожалением вижу, что изначальный образ утрачивается практически полностью. И эта проблема не решена и вряд ли возможно её решение на данном уровне использования нами своего родного языка. В среде профессиональных востоковедов-текстологов не прекращается полемика о том, как трактовать значение того или иного санскритского слова, академик Шохин спорит с академиком Лысенко, и споры эти длятся с самого основания востоковедения.

Конечно, казалось бы, высшим пилотажем переводчика будет передача в своём тексте не буквы переводимого текста, а его духа. Иначе говоря, прочитав санскритское предложение и увидев в своём сознании образ, задача переводчика сводится к передаче читателю этого образа с минимальным искажением и с использованием знакомых читателю слов. Но здесь-то и находится та самая причина, по которой все переводимые на русский язык тексты мало соответствуют санскритским оригиналам. В современном разговорном русском языке нет таких слов, которые хоть как-то соответствовали бы по своему значению санскритскому оригиналу. Например, санскритское слово «Шуньята» (Пустотность) имеющее в философии буддизма целую систему значений, невозможно перевести на русский язык, не передав предварительно читателю всей философской системы, сформировавшей в себе это слово.

Поэтому идеальной задачей переводчика санскритских философских текстов, как видится мне, сделать самого читателя соучастником такого увлекательного процесса, как исследование текста. В академической литературе эта задача отчасти решается изобильными комментариями к переводимому тексту, написанными, как правило, в конце книги. Читатель прочитывает предложенный ему перевод предложения, затем открывает комментарий и пытается понять, что же такое эта самая «Пустотность». В комментарии он видит ссылки на всевозможные тексты существующих исследований этого непростого предмета.

В своей работе «Читая Сутру Сердца» я дерзнул предложить читателю стать соучастником процесса перевода. При этом проведённое мною самим исследование текста я (в меру своих весьма скромных способностей) облёк в поэтическую форму, как бы одухотворив «рутинный» процесс исследования, попытался возвысить его на долженствующий уровень. При таком прочтении текста сам перевод становится своего рода ответом в конце учебника на предложенную читателю герменевтическую задачу. Я даю санскритский оригинал текста, разбиваю его на отдельные составные части – слова и затем рассказываю читателю значение этих слов, выстраиваю ту самую философскую систему, в контексте которой эти слова и приобрели именно вот это соответствующее им значение.

Судя по положительным отзывам в этико-философском журнале «Грани Эпохи» и по полученным мною письмам читателей, какой-то цели я достиг, не претендуя, конечно, на окончательную правильность своего видения передаваемого оригинальным текстом образа. Такой окончательности нет и не может быть, ибо само санскритское слово Шуньята – Пустотность, ключевое для Сутры Сердца, не содержит в себе законченности и однозначности, а открыто в бесконечность, приглашая читателя за собою в этот увлекательный Путь".

 

Путевые заметки - любимый жанр Алексея Борисова. Отправляясь куда-либо, он всегда брал с собой ручку и бумагу, и основа заметок написана на месте событий. Может быть поэтому ощущаешь каждый шаг как свой и пройденные им маршруты отчасти становятся маршрутами читателя.

Белый Остров. Сны и явь острова Ольхон
(философский дневник одного путешествия)

От автора:

Остров Ольхон географически расположен в середине Байкала, издавна считается его сердцем, и поверхность острова можно измерить шагами, если шагать спортивно и решительно, наверное, недели за полторы. Длина острова 71,7 км, ширина около 15 км, однако, невероятная изрезанность береговой линии всевозможными мысами и заливами превращает периметр острова в расстояние более двухсот километров.

Мы шли именно так — по периметру, обходя все эти многочисленные мысы и заливы. По нашу левую руку, со стороны нашего сердца был Байкал. По нашу правую руку была древняя и непостижимая для интеллекта земля. Мы шли по береговой линии, уравновешивающей наши правые и левые стороны. Мы шли по этой острой кромке Единства Противоположностей и пытались сохранить равновесие. Иногда это нам удавалось, и тогда мы шли легко и радостно, иногда мы срывались с кромки, и мир наш разваливался на несоединимые куски, как разодранная ураганом топографическая карта. Порою нам приходилось жить на одном месте несколько дней, склеивать карту и ждать, когда наши правая и левая стороны войдут в согласие друг с другом. И вот именно об ЭТОМ ПУТИ и об этом СОГЛАСИИ я и хочу рассказать...

Опубликовано в четырёх номерах журнала:
часть 1
часть 2
часть 3
часть 4

В последние путешествия Алексей брал с собой и фотоаппарат, поэтому публикации проиллюстрированы прекрасными снимками.


"В апреле 2008-го в эти же дни жил на горе Иремель и вёл дневник".
Записки с Иремеля

Алтай, маршрутом Рериха:
Дорога и колесо - часть 1, часть 2.


А это последняя работа, неоконченная - "Башня Чунг". О Тибете.

 

Философская проза. Заметки, статьи, зарисовки:

Секта – карикатура Общины: от антитезиса к тезису…
http://grani.agni-age.net/index.htm?&article=5727

Некоторые мысли об Общине: от теории к практике
http://grani.agni-age.net/index.htm?&article=5634

Родник
http://grani.agni-age.net/index.htm?&article=5533

Такая разная Уреньга
http://grani.agni-age.net/index.htm?&article=5621

Ташингир
http://grani.agni-age.net/index.htm?&article=5529

Невероятная память пространства
http://grani.agni-age.net/index.htm?&article=5530


Стихотворения
http://grani.agni-age.net/index.htm?&article=5624
http://grani.agni-age.net/index.htm?&article=5532 (2012-2013)

 

Ну и есть ещё одно у него шуточное стихотворение, посвящённое мне. Оно, конечно, нигде не опубликовано, а мне бы хотелось. )

Автору «Записок Таксиста»
(было время - я подрабатывала в такси, и этот скромный опыт вылился в ещё более скромные записки)

Вам Бродский улыбается слегка,
Когда дорога вдаль, за облака,
Акселератор в пол, мотор навзрыд,
Все знаки пробегают как санскрит.

Их Моцарт разместил на нотный стан,
Вы за рулём такси – вы капитан!
Колёса задевают облака,
И Бродский удивлён уже слегка…

И пассажир не хочет выходить,
Ему над облаками проще жить,
Ему отсюда видно всё внизу,
И Моцарт рядом, да ещё везут…

Но Бродский дочитал спокойно стих,
Педаль отпущена, мотора рокот стих,
И облака уже над головой,
И Моцарт пассажиру стал как свой.

И только грустен взглядом капитан,
Закрылись «двери трав», исчез «платан»,
Ушли все пассажиры – время спать,
Махнуть б рукой, как у БГ: на….ть

А завтра новый путь за облака,
Пусть Бродский приготовится слегка,
Мы сдали свой «гекзаметр» в ГАИ,
Все ямбы, все колдобины – свои.

И пассажиры в стих вплетут свой сленг,
Нанижут строфы (по японски – «рэнг»)
И небо в рифму сложит облака,
И Бродский удивлён и не слегка…

И может быть однажды повезёт,
И Вас вот так же кто-то подвезёт…
(01.06.13г.)


Он очень здорово подвёз меня.

 

обсуждение раздела перенёс сюда

http://forum.arimoya.info/threads/Модерация-в-Ойкумене.2815/page-2#post-89282

 

Чтобы более соответствовать разделу, можно переименовать ветку на Белый Остров Алексея Борисова. Я выбирала из этих двух. )

 

А. Борисов
Рождество Христа

7 января 2012 г.

Сегодня родился Христос! Нужно что-то сказать, что-то самое важное, самое чистое, самое светлое.

А в душе боль. Какая-то тупая, щемящая… она сидит где-то в области сердца, там, в грудине, и давит изнутри.

Я это состояние называю, пользуясь своим профессиональным сленгом электрика, разностью потенциалов, или напряжением. Один потенциал – это я сам, здесь и сейчас, в точности соответствующем мне мире, в точности соответствующем мне месте пространства и в точности соответствующем мне времени. Всеми своими действиями, совершёнными мною (а в понятие «меня» входит вся цепочка предшествующей биологической жизни – от одноклеточных до рыбок, ящерок, приматов и всей этой совокупности сознаний, обусловивших мой геном), я обусловил свое нахождение Здесь и Сейчас. Для меня это факт, и я просто спокойно (по возможности) мирюсь с ним.
Другой потенциал – это место, где мне хотелось бы быть. Это мечта, если угодно. Мечта о Чистой Земле, о Мире, где мне хотелось бы жить.

Когда-то в юности я прочитал научно-фантастический роман замечательного учёного, энциклопедиста, доктора биологических наук, выдающегося палеонтолога и космиста Ивана Антоновича Ефремова «Туманность Андромеды». Вот там, в этом романе, описан мир, описана Земля, где мне действительно хотелось бы жить. Удивительно то, что мир этот продуман Ефремовым до мельчайших деталей, и начинается он с внутреннего мира Человека, живущего на Этой Земле. То есть Миру, где мне хотелось бы жить, необходимо соответствовать внутренне.

И вот эта разность потенциалов между тем, кто я Здесь и Сейчас, и тем, кем мне хотелось бы быть, давит на меня изнутри какой-то щемящей болью. Болью, наверное, потому, что я этому миру и этому себе не соответствую. Но образ этого долженствования живет во мне, образ Человека, который действительно мог бы жить в Мире, где мне хотелось бы жить, и потому я сам живу, «беременный» мечтою о ТАКОМ ЧЕЛОВЕКЕ и о ТАКОМ Мире…

Сегодня на Земле, на нашей Земле, в пространстве нашего мифа, нашей сказки родился Христос. Родился образ Человека, который сказал однажды: «Я и Отец – Одно», и он сказал это не словами, а произнёс это всем своим существом, то есть он Отцу Соответствовал.

В пространстве древнеиндийской, уходящей корнями в Ведическую, Мифологии есть образ Пуруши. Если переводить с санскрита буквально, то слово Пуруша и означает ЧЕЛОВЕКа. А если переводить контекстуально, то, в текстах Упанишад, например, Пуруша – это образ Единого Человека, принесённого в жертву и распятого на стороны света, и этим актом распятия создавшего наше космическое пространство. Невольно вспоминается знаменитая картина Сальвадора Дали «Христос Святого Иоанна Креста (Cristo De San Juan De La Cruz)» – распятие Человека, летящее в космическом пространстве над землею.

Этот распятый на кресте материи Пуруша мне видится, во-первых, страдающим от напряжения, от разности потенциалов между его изначальным образом Единства, образом Цельности и его фактическим нахождением в состоянии дифференциации, распятым на атомы, на стороны света, распятым Большим Взрывом на разлетающиеся в разные стороны галактики, порождающие в наблюдаемом нами спектре знаменитое «красное смещение»; а во-вторых, я вижу его дальнейшее воскресение в его же Изначальной Цельности. Пуруша как бы сходит с креста материи и становится Самим Собою.

И вот сегодня, так уж совпало с Рождеством, я почему-то эту боль в сердце своём ощущаю очень сильно, и болью этой я словно бы со-страдаю Родившемуся Христу.

Есть такая теорема, названная теоремой Лаврентьева-Зорича, по фамилиям выдающихся русских математиков, суть которой в том, что в каждой точке пространства отражены все свойства Вселенной, а Вселенная является отражением свойств всех её точек. Это такой эффект голограммы: в каждой части ЦЕЛОГО содержится образ ЦЕЛОГО. В нас живет память об этом изначальном ПУРУШЕ, и именно поэтому каждый из нас, дабы не забыть, именует себя ЧЕЛОВЕКОМ.

В этом месте красиво включить в повествовательное поле и ещё одну легенду. Это иранский (зороастрийский) миф о Симурге, который лёг в основу «Беседы Птиц» суфийского мистика и поэта Фарид-ад-Дина Аттара, которую далее пересказал на тюркском Алишер Навои, назвав «языком птиц», и которую же обыграл Хорхе Луи Борхес в своей «Книге вымышленных существ»:

"Обитающий где-то далеко царь птиц Симург роняет в центре Китая великолепное перо; птицы, которым постыли раздоры, решают отыскать его. Они знают, что имя царя означает "тридцать птиц", знают, что его дворец находится на Кафе, горе, или горной кольцевидной гряде, окружающей землю. Вначале некоторые птицы выказывают малодушие: соловей ссылается на свою любовь к розе; попугай – на свою красоту, ради которой он должен жить в клетке; куропатка не может расстаться со своими холмами, цапля – с болотами и сова – с развалинами. В конце концов, они пускаются в дерзновенное это путешествие; преодолевают семь долин или морей; название предпоследнего из них "Головокружение", последнего – "Уничтожение". Многие паломники дезертируют, другие погибают при перелете. Тридцать же, достигших благодаря своим трудам очищения, опускаются на гору Симурга. Наконец они её узрели, и тут они понимают, что они-то и есть "Симург" и что "Симург" – это каждая из них и все они вместе".

Если рассматривать в таком контексте древнеиндийское понятие Пуруши, то Пуруша – это каждый из нас и все мы вместе. И именно в таком же контексте я вижу понятие Христа.

Я не сказал сейчас ничего нового, не произнёс ни единого нового слова. Все слова написаны и произнесены давным-давно, я только решил напомнить нам (и прежде всего себе самому), что мы – люди, и каждый из нас – ПУРУША, ХРИСТОС, ЧЕЛОВЕК!

Да, и ещё, забегая вперёд, Христос рождается в каждом из нас, предаётся каждым из нас, проживает свою голгофу и своё распятие в сознании каждого из нас (вопрос времени) и ВОСКРЕСАЕТ в своей подлинной Красоте Цельности и Единства Каждого из нас. Мне видится в этом большая надежда и утешение. Христос Родился, и он с Нами, и он в Каждом!

С Рождеством!

 

А. Борисов

Рождественский рассказик

Вчера, отработав праздничную Рождественскую смену, я возвращался домой и по дороге зашёл на школьный двор. На школьной спортивной площадке живут турник и брусья, на которых моё тело вспоминает свои, ещё армейские, навыки и дарит моему «я» радость мускульной усталости.

Я очень люблю этот школьный двор и школьный стадион. Окружённый невысокими советскими пятиэтажками и скромной рощицей на месте бывшего советского детского садика, этот двор смотрит в небо большими и удивлёнными глазами Советского Человека.

Вот есть у пространства память. Обычно эта память долго сохраняется в местах, где события протекают медленно и случаются редко. Так, например, в наших южноуральских таёжных лесах я, бывало, сталкивался с таким явлением, как воспроизведение пространством событий, некогда происходящих на его поверхности, а порою и в глубине.

Однажды, на Таганае, я ставил палатку в дебрях кустов на берегу реки Сухокаменки и вдруг услышал, очень явственно, как на соседней поляне появилась группа туристов. Я услышал треск ломаемых ветвей, детский смех, разговоры, позвякивание котелков – словом, все те звуки, что традиционно сопровождают остановившуюся на обеденный привал группу. Выйдя на соседнюю поляну, я, к удивлению своему, не увидел там никого. В лицо мне дохнула таёжная и какая-то лукавая тишина. Никаких следов группы не было. Давным-давно погашенное костровище, давным-давно поваленные деревья…

Другой случай. Март месяц, гора Ицыл, реликтовый ельник, таёжная изба. В избе двое: я и мой друг, челябинский художник Александр Косминский. За стенами избы плотным хороводом стоят вечерние ели и пихты. Там мороз, там вьюга, там ведьмин круг древнейшей топономии. Изба и была построена в центре ведьминого круга. В печке уютно гудит пламя, на столе свеча, мы читаем. И вдруг слышу шаги. Скрип-скрип, звук снега, тропимого лесными лыжами. Кто-то идёт. Турист или охотник. Обсуждаем с Косминским, кто бы это мог быть. Шаги лыжника приближаются. Вот он снимает тяжёлый рюкзак (всё-таки турист), вот он отстёгивает лыжи – мы слышим, как щёлкают крепления. Вот он вступает на порог навеса и отряхивает ноги. Мы оба отчётливо слышим топот ног на деревянном пороге избы, слышим звук отряхиваемой от снега одежды, мы слышим, как был поставлен на этот же самый порог тяжёлый рюкзак. Мы в ожидании смотрим на дверь избы – сейчас она откроется и… Но дверь не открывается, а звуки за стенами неожиданно стихли. Неизвестный встал на пороге и замер в нерешительности. Косминский громко кричит: «Заходи, чего встал!». Я, не выдержав, распахиваю настежь дверь избы: я ловлю ворвавшийся в избу ворох снежинок и не вижу там никого. Ни человека, ни рюкзака, ни лыж, ни даже лыжни. Всё занесено ровным, нетронутым слоем свежего снегопада.

Расскажу и ещё один, совсем уже невероятный, случай. Это было в июне 1994-года в горах Рудного Алтая. К горе Белухе нашу группу не пустили пограничники – что-то там в далёких 90-х у нас с Казахстаном не заладилось, и тогда мы изменили маршрут и пошли в верховья Тургусуна. Места там дикие, нехоженые, троп практически нет, идти приходилось по следам медведей, по примятым этими ведунами тайги травам. И вот на одной из таких троп, в долине реки Громотухи, я вдруг неожиданно услышал пение. Один голос выводил речитатив какой-то мантры или молитвы, а его со всех сторон окружало пение. Это пение было самое прекрасное из всего когда-либо слышанного мною на земле. Никакой страсти, надрыва, никакие земные человеческие чувства не соответствовали этому звучанию. Мне кажется, именно так когда-то звучали на нашей земле гимны Риг Веды, именно так звучали строки благодарения из Шветашватара-упанишады, что в переводе с санскрита читаются, как:

Богу, который в огне и который в воде;
Богу, который рассеял себя по всему миру;
Богу, который в растениях и владыках леса –
Этому Богу благодарение, благодарение!

Пение слышал не только я, постепенно все участники нашего похода услышали этот речитатив. Мы даже разбирали отдельные слова, не наши слова, не русские.

Позже, в деревне Тургусун, местные жители поведали нам, что в местах тех, где мы проходили, были монастыри Старой Веры. Что людей тех именовали Чудью и что ушли они все под землю. А пение… пение слышали в тех местах многие. И не только пение – людей тех встречали.

И вот сейчас здесь, в Челябинске, этот старый школьный двор каким-то немыслимым для меня образом продолжает помнить небо моего детства, хотя учился я и не в этой школе. Но небо там, в том школьном дворе, для меня осталось прежним. Я смотрел в это небо, и я мечтал об этом небе, мечтал о тайне, сокрытой где-то в глубине этого неба.

Есть такое буддистское изречение, что глядя в глубину синего неба над нами, мы одновременно смотрим и в глубину собственного сознания.

В связи с этим есть и ещё одна история старого школьного двора. Собственно, именно поэтому я так люблю приходить туда, а сам турник – это лишь некий рациональный предлог, лишь повод к иррациональному, повод к чуду.

Дело в том, что когда я стою там вечером, стою, окружённый тишиною молчаливых домов, стою под перекладиною турника, стою, готовый вот-вот взлететь на эту перекладину в импульсе физического напряжения, за какие-то доли секунды до этого я вдруг ВСПОМИНАЮ себя совсем другим; я вспоминаю себя отшельником, сидящим в пещере. Я вспоминаю себя ТАКИМ достаточно часто, и почему-то всегда именно там, на старом школьном дворе, перевёрнутою чашею смотрящем в звёздное небо. Никаких подробностей «пещеры» я, конечно, не помню, я просто на мгновение ощущаю себя ТЕМ, кто живёт в пещере.

Мне становится очень хорошо и спокойно от этого ощущения. Я никогда и никому не рассказывал об этом, а вот сейчас почему-то решил рассказать. Почему? Наверное, потому, что Рождество.

В этот Рождественский вечер я точно так же стоял один-одинёшенек на школьном дворе. На меня смотрели пустые глазницы уснувшей на зимние каникулы школы, на меня смотрела полная (почти) луна, и одинокая Рождественская звезда пробилась сквозь туманную дымку неба и тоже смотрела на меня. В голове почему-то звучали запомнившиеся, опять же, со школьных-студенческих лет строчки Цоя: «В небе над нами горит звезда, некому кроме неё нам помочь…», и ещё в тишине этой, в тишине междустрочия, я почему-то видел смотрящие на меня глаза Христа. Они смотрели на меня не с неба, а как бы из глубины сознания. Христос смотрел на меня и молчал. Христос всегда молчит – точно так же, как молчит и истина. Истине не нужно говорить о себе, она просто есть. А вот мы говорим. Мы говорим о многом, но на самом деле мы пытаемся сказать об этой истине, мы пытаемся её выразить именно ТАК, мы пытаемся её озвучить, и нам кажется при этом, что, озвучив ИСТИНУ, мы тем самым ОСУЩЕСТВИМ её.

Я шёл домой и на пороге школьного двора обернулся и ещё раз посмотрел на тёмные окна дома нашего детства, на перекладину турника, на гимнастические брусья, на полнеющую луну и одинокую звезду, пробившуюся сквозь пелену тумана. Я запомнил всё это и попробовал произнести ещё раз, но уже в рифму:

Рождественский вечер в школьном дворе

Зацепился вечер за окно
И повис туманною луной,
Школа спит. Окончено кино.
Одиночество беседует со мной.

Школьный двор, турник и турникет,
Белый снег вписал мои следы,
Небо помнит зарево ракет –
Прошлой новогодней ночи сны.

Сны ушли, осталась тишина
И моя фигура у ворот,
С неба смотрит полная луна.
Я. Турник. Подъём-переворот...

Тяжестью оставлено вчера,
А рассвет... когда ещё придёт.
Я люблю вот эти вечера,
Школьный двор на много лет вперёд.

Школьный двор под бездною небес,
Опрокинувшийся звёздами на дне,
В серебре деревья – словно лес,
Знаки пустоты в моём окне.

И ещё... сегодня РОЖДЕСТВО!
И ЕГО, и этой тишины.
Время льётся, словно вещество,
Дарит нам рождественские сны.

Ну а я... переступлю порог
И зажгу в своей квартире свет,
И, устав от дум и от тревог,
Молча буду ждать ЕГО ответ.
(07.01.2012 г.)

 

Спасибо, очень рада. )