Статус темы:
Закрыта.
  1. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    [​IMG]

    ***​

    Утреннее солнце чуть золотит ветви гранатового дерева, покрытого причудливыми багряно-лиловыми цветами. С первыми лучами солнца слышится щебет птиц в перистых кронах пальм.

    [​IMG]
    Фото La Mecha
    Пыльные солнечные лучи проникают в апельсиновую рощу, ложатся на вымощенные камнем дорожки и зажигают в полусонных источниках мельчайшие капли воды. Прозрачная бирюза, неподвижно стоявшая в широких мраморных чашах фонтанов, покрывается золотой рябью.
    Рассветный ветер летит по узким улицам, шуршит в россыпи мелких камешков у подножия крепостных стен, вдувая в трещины и сквозные отверстия старой каменной кладки свежесть розовых зарослей садов Генералифе и вскоре теряется в глухих переулках Альбайсина.
    Альамбра просыпается медленно, лениво, словно восточная принцесса. Рассеянный солнечный свет робко скользит по бесчисленным сталактитам сводов Паласио Насаридов, зажигая самоцветными огнями пеструю изразцовую мозаику михрабов.​
    [​IMG]
    Фото La Mecha

    Тихое журчание воды в источниках, голоса птиц в садах, отдаленный шум улиц, шорох шагов по дорожкам – музыка Альамбры, приснившаяся ее зодчим, ее художникам, поэтам, воспевшим ее, - также звучит в выпуклом золоте мавританской орнаментики Зала Двух Сестер, изжелта-розовых мукарнах арочных перекрытий, многоцветных росписях потолка Зала Послов, в открывающихся из окон голубоватых снежных вершинах Сьерры-Невады и розовых черепичных крышах Гранады.

    [​IMG]
    Фото La Mecha
    Утонченный лепной декор дворцовых помещений плавно перетекает в пышно изукрашенное восточной фантазией пространство Садов Генералифе – алые, желтые, белые розы, причудливо переплетаясь, образуют арочные конструкции, в тени которых можно отдыхать от суеты и шума; апельсиновые рощи, пустынные, полные ароматного дыхания белых соцветий, дарят покой и тишину, а нежный говор струй в бесчисленных источниках, ручьях и фонтанах навевает вдохновение и возвышенные мысли.
    Здесь клумбы с душистым табаком и куртины, густо поросшие пестрыми маками, чередуются с боскетами из самшита и пальмовыми зарослями.

    [​IMG]
    Фото La Mecha
    Здесь даже львы не смеют нарушить тишину и потому в течение столетий безмолвно охраняют в патио пересохший фонтан.
    Во внутреннем дворе de los Arrayanes вечным сном спит вода, заключенная в прямоугольную оправу.

    [​IMG]
    Patio de los leones​
    Зеленая архитектура, рядами стройных кубов, цилиндров и стен окаймляет гладкие зеркала бассейнов и зыбко отражается в водоемах, полных затаенного мглистого мерцания золотых рыб.
    В пору созревания плодов плоскость воды дробится золотыми гранями - апельсиновые деревья роняют звонкие шары апельсинов, и они тихо опускаются на дно.
    Глубокие голубовато-бирюзовые отблески играют на белой штукатурке стен, по которой, блестя темным воском листвы, свисает плющ, и вьются гибкие плети мелких бледно-желтых роз.

    [​IMG]
    Фото La Mecha
    Мощные крепостные башни охраняют душистый рай Сада и дремотный покой Дворца, в прохладной полутьме залов которого еще слышатся дальнее эхо отзвучавших шагов, тугой шелест шелковых одежд и мелодическое звучание стихов Корана.
    Оплетенные витиеватым арабским узором, покрытые потускневшей позолотой, фразы Корана встречают посетителя при входе в каждый зал.
    Вдохновенные слова призывают помнить о Том, Кто создал этот мир, столь прекрасный, сколь и несовершенный.​
    [​IMG]
    Сталактитовый купол​
    И истинным подобием Райского сада становится для гостя Альамбра…
    Сладко блуждать, и еще слаще затеряться в зелени садов, где ароматы цветущих растений дарят блаженство, где светлой негой дышит смолистая сень кипарисовых аллей, а сыроватая глушь самшитовых лабиринтов таит прохладу…
    Где неизбежное присутствие садовника угадывается лишь в аккуратно подстриженных кустарниках. Где хоровод золотых пчел с монотонным жужжанием кружит над трепетно-белыми цветками флер-д-оранжа, в чьей сладостно-золотой середине спрятана тайна мироздания.
    Только грандиозный Дворец Карлоса 5, разлинованной круглой чашей внутреннего двора распахнутый в синеву неба, своей классической структурой, лишенной арабской изысканности, вступает в некоторое противоречие с окружающим пространством, организованным в стиле мудехар. Дворец и двор ритмически маркированы рядами колонн. Желтизна и терракота здания контрастируют с известково-серыми плитами двора.
    И все же утонченная плавность линий и поэтическая энергетика мавританского зодчества побеждают немногословие и размеренную строгость христианской архитектуры.
    Царство Альамбры, полное прелести, полное ароматов, текущих в солнечном потоке, распахнутое навстречу всякому пришедшему с миром, надежно укрывает свою вечную тайну, тайну, которая однажды открылась ее творцам. Тайну сердца, которую они навеки унесли с собой…

    [​IMG]

     
    list нравится это.
  2. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Уошингтон Ирвинг, "Альгамбра":
    " Древний эмират Гранада, в былые пределы которого нам предстояло углубиться, занимал когда-то одну из самых гористых областей Испании. Необозримые сьерры, цепи гор, на которых нет ни деревца, ни кустика, испещренные цветными мраморами и гранитами, возносят опаленные вершины к иссиня-черным небесам, однако в их каменном лоне укрыты зеленые и плодоносные долины, где сад одолевает пустыню и где самые скалы словно поневоле рождают инжир, апельсины и лимоны и облекаются миртом и розою.
    В этой горной глуши взору вдруг предстают стены крепостей и селеньиц, примостившихся на уступах скал, подобно орлиным гнездам, и окруженных мавританскими укреплениями, или развалины дозорных башен, венчающие каменные пики, – и на память приходят рыцарские времена, войны христиан и сарацинов и легендарное покорение Гранады.
    Кругозор замыкают снежные вершины царственной Сьерры-Невады – столь многообразен один из самых характерных пейзажей романтической Испании.

    Одеваясь, я с любопытством разглядывал местных жителей из окна. По двое, по трое расхаживали франтоватые молодые люди в причудливых андалузских нарядах, бурых плащах, закинутых на плечо в неподражаемом испанском стиле, и маленьких круглых шляпах-Махо, сбитых набекрень. У них был тот же лихой вид, что я замечал у фатоватых горцев Рорды. Вообще в этой части Андалузии сплошь попадаются такие молодцы. Они слоняются по градам и весям: похоже, что у них пропасть времени и уйма денег; все они «с конем и при оружии». Это охотники поболтать, покурить, мастера побренчать на гитаре, пропеть куплеты своим махам и особенно станцевать болеро. По всей Испании даже последние бедняки располагают преизбытком благородного досуга: видимо, считается, что истому кабальеро суетиться не пристало, но у андалузцев досуг бесшабашный, ничуть не похожий на вялое праздношатание. Это ухарство, несомненно, объясняется рискованной контрабандой – главным промыслом жителей горных областей и приморских районов Андалузии.
    День стоял безоблачный. Солнечный зной умерялся прохладным дуновеньем гор. Перед нами простиралась изумительная долина. Вдали, над романтической Гранадой, возвышались красные башни Альгамбры и упирались в небеса сияющие серебром снежные вершины Сьерры-Невады.
    Покончив с едой, мы расстелили плащи и устроили себе последнюю сиесту ai fresco, убаюканные жужжаньем пчел среди цветов и голубиным воркованьем на оливах.

    Дворец Альгамбры
    Для путешественника, наделенного чувством истории и чутьем к поэзии – а история и поэзия неразрывно сплетены в анналах романтической Испании, – Альгамбра может служить местом поклонения, как Кааба для правоверного мусульманина. Сколько сказаний и обычаев, исконных и позднейших, сколько песен и баллад – арабских и испанских – о любви, войне и рыцарских подвигах связано с этим монументом Востока! Здесь обитали мавританские цари: окруженные изысканной пышностью азиатской роскоши, они полагали себя владетелями рая земного и стали последним оплотом мусульманского владычества в Испании. Царский дворец образует лишь часть крепости, стены которой, усеянные башнями, вкривь и вкось охватывают всю вершину горы – отрога Сьерры-Невады, Снежной Цепи, и нависают над городом; снаружи крепость кажется беспорядочным скопленьем башен и зубчатых стен, воздвигнутых наобум и помимо всякого архитектурного плана; стройность и красота, которые царят внутри, извне невидимы.
    Во времена мавров крепость легко вмещала сорокатысячное войско и служила, помимо всего прочего, оплотом властителей против взбунтовавшихся подданных. Когда христиане покорили царство, Альгамбра осталась королевским владением – непостоянным обиталищем кастильских государей. Император Карл V начал было строить в стенах Альгамбры пышный дворец, но не довершил его из-за частых землетрясений. Напоследок Альгамбру почтили своим посещением король Филипп V и его прелестная супруга Елизавета Пармская в начале восемнадцатого столетия.
    Собственно, крепость была маленьким независимым городком: несколько улочек, францисканский монастырь и приходская церковь.

    Редкий контраст – между невзрачной наружностью дворца и сценой, нам открывшейся. Мы оказались в просторном патио, или дворике, сто пятьдесят футов в длину и примерно восемьдесят в ширину, вымощенном белым мрамором, с легкой колоннадой по концам, и с одной стороны над нею была изящная узорчатая галерея. На лепнине карнизов и всюду по стенам – щиты и надписи: выпуклая арабская или куфическая вязь, благочестивые девизы мусульманских государей, строителей Альгамбры, или хвалы их благородству и щедрости. Посреди дворика – большой бассейн (estanque), сто двадцать четыре фута в длину, двадцать семь в ширину и пять в глубину, и вода в него наливается из двух мраморных чаш. Поэтому и двор называется Альберка (аль-берка – по-арабски «пруд» или «водоем»). Сверкали стайки золотых рыбок, и бассейн был обсажен розами.
    Мавританский сводчатый проход вывел нас оттуда в знаменитый Львиный Дворик. Эта часть строения полнее всего напоминает о его былой красе, ибо наименее пострадала от времени. В центре двора – воспетый и прославленный фонтан. Алебастровые водостоки по-прежнему точат бриллиантовые капли; двенадцать львов, которые их поддерживают и дают имя двору, источают хрустальные струи, как во времена Боабдила. Впрочем, львы напрасно столь прославлены: изваяны они кое-как, видимо, руками какого-нибудь пленника-христианина. Дворик устилают цветы – вместо древнего и подобающего мраморного покрытия; эта перемена в дурном вкусе была произведена французами, завладевшими Гранадой. По четырем сторонам дворика – легкие арабские аркады, ажурная филигрань поверх беломраморных колонн, когда-то, вероятно, позолоченных. Архитектура, как и вообще внутри дворца, скорее изысканная, нежели великолепная: она свидетельствует об утонченном вкусе и расположении к праздным утехам. Глядя на грациозные колоннады и по видимости хрупкие настенные узоры, трудно поверить, что над ними промчались столетия, что они претерпели землетрясенья и войны, что их пощадили неспешные и тем более пагубные старанья расхитителей-путешественников: почти что и нечего дивиться народному преданию про хранительное заклятье.

    Дворец в изобилии снабжается водой с гор по старым мавританским акведукам: полнехоньки его бассейны и рыбные садки, сверкают и брызжут водометы в чертогах, журчат струи по мраморным желобам вдоль стен. Ублажив царский дворец, оросив его сады и цветники, вода длинным уличным протоком нисходит к городу, звеня ручьями, взметываясь фонтанами и во все времена года питая растительность, устилающую и украшающую всю гору Альгамбры.
    Только жители жаркого юга могут оценить прелесть этой обители, свежее дуновение с гор и пышную зелень долины. Город внизу задыхается в полуденном зное, и опаленная Вега колышется пред глазами, а здесь зефиры со Сьерры-Невады, напоенные благоуханием окрестных садов, овевают возвышенные чертоги. Все манит к отдохновению, к южному блаженству: полусомкнутые глаза глядят с тенистых террас на искрящийся пейзаж, и слух баюкают шелест дерев и лепет низливающихся потоков.

    Кое-что об архитектуре морисков
    Неопытному глазу легкие рельефы и причудливые арабески, украшающие стены Альгамбры, кажутся вырезными, плодом неспешного и кропотливого труда, и равно поражает их неистощимое разнообразие и гармоническое единообразие, особенно своды и купола, то ли сотовидные, то ли разрисованные изморозью – сталактиты и висячие орнаменты, ошеломляющие наблюдателя затейливостью узора. Удивление проходит, однако, когда обнаруживаешь, что все это – лепнина: алебастровые плиты, отлитые в изложнице и искусно пригнанные в узоры всякой меры и вида. Этот способ облеплять стены арабесками и оштукатуривать своды наподобие пещер был изобретен в Дамаске и весьма Усовершенствован марокканскими арабами, которым сарацинское зодчество обязано многими своими изысками и причудами. Весь этот сказочный ажур был нанесен хитроумно и просто. Голые стены расчертили в клетку, как делают художники-копиисты, затем – пересекающимися кругами. По этой канве отделочники работали быстро и споро, а пересечения прямых и косых линий образовали бесконечно прихотливые и вместе единообразные узоры.
    Золотили щедро, особенно купола; зазоры тушевали ярким колером: скажем, киноварью и ляпис-лазурью, тертыми на яичном белке. По словам Форда, египтяне, греки и арабы в ранней своей архитектуре использовали лишь первичные цвета; они и преобладают в Альгамбре, независимо от того, был ли зодчий с Востока или из Африки. Примечательно, что краски не утратили яркости за несколько столетий.
    Снизу стены покоев на несколько футов выложены глазурными плитами, пригнанными в узор, подобно алебастровым. Иные из них изукрашены гербами мусульманских владык, с поперечной лентой и девизом. Эти глазурные плитки («асулехос» по-испански, «аз-зулай» по-арабски) – восточного происхождения: они обеспечивают прохладу и чистоту и не дают разводиться паразитам. Такие их свойства весьма ценны в жарком климате, поэтому ими устланы залы и фонтанные бассейны, инкрустированы купальни и покрыты стены. Форд полагает, что это очень древнее изобретение. Обычно их красят в синий и голубой цвет, и Форд выводит отсюда, что о них идет речь в Священном писании: «И под ногами Его нечто подобное работе из чистого сапфира» (Исход, 10) и «Вот я положу камни твои на рубине и сделаю основание твое из сапфиров» (Исайя, 25, 11).
    Эти глазурные или каолинные плиты мусульмане ввели в испанский обычай давным-давно. Их можно найти в развалинах мавританских строений восьмисотлетней давности. Их и поныне изготовляют на полуострове и в лучших домах Испании, особенно на юге, ими стелют полы и облицовывают летние покои.
    Владычествуя в Нидерландах, испанцы завели и там эти плитки. Голландцы, обожающие чистоту в доме, очень обрадовались нововведению; таким-то образом это восточное изобретение, испанские асулехос или арабские аз-зулай, и стало повсюду известно под именем голландской плитки".
     
  3. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Прекрасное описание Альамбры оставил Василий Петрович Боткин в своих "Письмах об Испании".
    Читая их, вспоминается все увиденное мною в Гранаде, чудный пейзаж, навсегда оставивший в сердце невыразимую сладкую печаль...
    Итак, Боткин:
    Альамбра.​
    ...Только в одной Гранаде сосредоточилась наконец некогда знаменитая арабская цивилизация, тогда как в Африке она давно исчезла уже, поглощенная наплывами диких племен, выходивших из глубины пустынь. Вот отчего воображение невольно окружает падение мавританской Гранады таким грустным, поэтическим колоритом: это последние минуты племени рыцарского, блестящего, которое погружается уже в вечную ночь смерти.

    Нельзя не заметить, однако ж, что образованность, рыцарский блеск и утонченная вежливость, прославившие андалузских мавров в средние века, представляют странную противоположность с их кровожадною жестокостью, примеры которой беспрестанно встречаются в их нравах и особенно в их междоусобных войнах. Впрочем, это соединение жестокости и нежности, кровожадности и изящества, цивилизации и варварства, перешедшее от них в нравы андалузцев, кажется, еще более усиливает интерес к этому племени. Эти мавры, которые в битвах немилосердно резали побежденным головы, выставляя их на зубцах своих городских стен, эти мятежные воины, всегда готовые биться с кем бы и за что бы то ни было, были в то же время самыми покорными, самыми нежными обожателями любимых ими женщин.

    [​IMG]
    Я остановился здесь в "Fonda de Minerva"- отличной гостинице, устроенной на английский манер. На другой день, проснувшись рано утром, открыл я окно: передо мной, внизу, с шумом и пеной бежал Хениль, за ним большая красивая площадь -- Виварамбла, к сожалению, недавно переименованная в plaza de la Constitution: здесь происходили рыцарские игры мавров и турниры, прославленные романсами, тут же потом производились и autos de fe инквизиции.
    Здесь в 1498 году кардинал Хименес сжег все книги арабские, какие нашлись у жителей и в библиотеках Гранады. Далеко за площадью, из-за груды домов, возвышалась ярко-зеленая гора, на ней полуразвалившиеся зубчатые стены и башни -- там Альамбра.

    Резко обозначались их темно-красные очертания на утренней, густой синеве неба; раннее солнце облило их еще своим багрянцем; ярко белел снеговой полог Сиерры-Невады; влажность и теплота цветных тонов были удивительны. Два густых кипариса высоко поднимались между развалинами стен Альамбры, как два непрерывные меланхолические аккорда- среди этой ликующей, жаркой игры цветных тонов неба и природы.
    Мавританский элемент живет в Гранаде не только как историческое воспоминание -- его чувствуешь во всем: тут арабская надпись, там мавританские линии здания или мавританское название места. В этих вьющихся улицах легко заблудиться. Есть между ними такие узкие, что два человека рядом с трудом могут идти. Крыши домов через улицу чуть не сходятся. Городские ворота "Эльвира" сохранили вполне свою мавританскую архитектуру.

    Холм, на котором стоит Альамбра, с одной стороны, именно к городу, отлог, с другой, обращенной к Хенералифе и Сиерре-Неваде, образует крутой обрыв, упирающийся в глубокий овраг, отделяющий ее от другого холма, несколько повыше, прилегающего к Сиерре-Неваде, на отлогости которого выстроен был летний дворец гранадских владетелей, Хенералифе. Внизу этих холмов (во всяком другом месте они заслужили бы название гор; но при соседстве громадной Сиерры-Невады это не более как холмы), между берегами, обросшими фигами, гранатами и олеандрами, с шумом и стремительностью горных потоков бегут реки Хениль и Дарро...

    В жизнь мою не забуду того впечатления, какое испытал я, когда на другой день после моего приезда сюда пошел я по Гранаде. Представьте себе, в продолжение пяти месяцев привыкнув видеть около себя природу суровую, почти всюду сожженную солнцем, небо постоянно яркое и знойное, не находя места, где бы прохладиться от жару, -- вдруг неожиданно найти город, утонувший в густой, свежей зелени садов, где на каждом шагу бегут ручьи и разносится прохлада...

    [​IMG]
    Нет! Это можно оценить только здесь, под этим африканским солнцем. По городу только и слышался шум воды и журчанье фонтанов в садах. Здесь первая комната в каждом доме -- сад. Часто попадаются садики снаружи, обнесенные железными решетчатыми заборами и наполненные густыми купами цветов, над которыми блестят струйки фонтанов; цветы и на террасах и на балконах; нигде я не видал такой страсти к цветам, как в Гранаде. Кроме того, что каждая женщина непременно носит в волосах свежие цветы, здесь даже принадлежит к хорошему тону по праздникам выходить из дому с хорошим букетом в руках и дарить из него по нескольку цветов встречающимся знакомым дамам. По праздникам бочонки продавцов воды обвиты виноградными ветвями, а те, которые возят их на осле, даже и ослов убирают виноградом.А когда я подошел к холму Альамбры, до самого верху покрытому густою рощею, я не умею передать этого ощущения. Три дня горной дороги верхом,24 под этим знойным солнцем, просто сожгли меня; голова моя и все тело горели. Передо мной было море самой свежей зелени; прохлада, отраднейшая прохлада охватила меня.

    Лучи солнца не проникали сквозь гущу листьев; ручьи журчали со всех сторон; по дорожкам фонтаны били самою чистою, холодною водою. Чем выше я поднимался, тем прохладнее становилась тень. Никогда я не видал такого разнообразия, такой свежести зелени! Дикий виноград обвивался около дубов, олеандр сплетался с северным серебристым тополем, из плакучей ивы весело торчали ветви душистого лавра, гранаты возле вязов, алоэ возле лип и каштанов -- всюду смешивалась растительность Юга и Севера. Вот климат Гранады и вот одно из ее очарований: это огонь и лед, зной и прохлада, и чем жар жгучее, тем сильнее тает снег на Сиерре, и тем стремительнее бегут ручьи и фонтаны. Это слияние воды и огня делает климат Гранады единственным в мире. Прибавьте к этому, что если ветер со стороны Сиерры-Невады, то, несмотря на весь зной солнца, воздух наполнен прохладой. В этих густых аллеях редко кого встречаешь -- самая пустынная тишина; но все вокруг журчит и шелестит, словно роща живет и дышит. Местами стоят скалы, покрытые зеленым мхом; по иным тоненькими сверкающими ленточками бегут ключи.

    Это не походит ни на какой сад в Европе: это задумчивость Севера, слитая с влажною, сверкающею красотою Юга. Я лег на прохладный мох первого попавшегося камня и долго лежал, вслушиваясь в журчанье ручьев, словно в какие-то неясные, но сладкие душе мелодии. Как понимал я скорбь мавров, когда изгоняли их из Гранады! В 1772 году приезжал в Испанию посол от мароккского владетеля. Он был мавр и попросил позволения ехать назад через Гранаду. Войдя в Альамбру, он начал молиться, заплакал и, ударяя себя в грудь, горестно вскричал: "Как могли мои предки потерять такое блаженство!". Я помню, как один мавр в Танхере, едва объяснявшийся по-испански, сказывал мне, что в семье его хранится ключ от их дома в Гранаде, который заперли они при изгнании. Мавры надеются когда-нибудь воротиться в Гранаду!
    Одна из аллей этого парка ведет к главным воротам Альамбры -- высокой, массивной башне с игривой мавританской аркой. Башня вся обросла деревьями, торчащими из тысячи расселин. Ворота эти носят название "Судейских" (Puerta judiciaria): в них или около них при маврах кади чинил суд и расправу по патриархальному обычаю восточных народов. На арке арабская надпись: Арабские надписи в Альамбре, по поручению Мадритской Академии, переведены на испанский язык и изданы ею. "Хвала богу. Нет бога кроме бога и Мохамед пророк его. Крепость ничто без бога". Есть надпись и внутри арки: она говорит, что эти Судейские ворота выстроены по повелению Абу-Абдалла Нассера в 1309 году. Внутренность арки покрыта арабесками. Я забыл сказать, что по сторонам ее вделан из белого камня ключ и рука. Рука в исламизме, кажется, есть символ писаного закона. Историки Гранады (Alcantara) говорят, что, кроме того, мавры считали еще изображение руки отводом от дурного глаза.

    Невозможно себе представить той резкой противоположности, какая существует обыкновенно между наружностию и внутренностью в мавританских постройках. В этом отношении никакая архитектура не может дать понятия о мавританской: снаружи все их здания смотрят уныло, сурово и воинственно; они громоздили их без всякого порядка, без симметрии, без малейшего внимания к наружному виду, а всю роскошь архитектуры и украшений сберегали только для внутренних комнат: там расточали они весь свой вкус, стараясь соединить в них удобства роскоши с красотою природы, мрамор, лепные украшения и дорогие ткани с цветниками и апельсинными деревьями.

    Этот первый двор мавританского дворца называется двояко: patio de los arrayanes -- двором мирт и patio de los ban'os -- двором купанья. Пол устлан гладким белым мрамором; вокруг галерея с легкими подковообразными арками, упирающимися на тонкие мраморные колонки по две в ряд. Пьедесталы у них низенькие и гладкие, а капители четырехугольные и покрыты узорчатыми арабесками. Вдоль карниза галереи идет арабская надпись; некогда позолоченные буквы обвиты гипсовыми гирляндами цветов. В надписи повторяются только слова Корана: "Един бог повелитель".
    Среди двора бассейн с чистейшей водой, саженей в десять длины. Вьющиеся арки на тоненьких колонках имеют необыкновенный характер легкости, а отражение их в воде еще более увеличивает воздушность впечатления. По обеим сторонам бассейна фонтаны; вокруг он густо обсажен миртами. Предполагают, что бассейн этот служил для омовения гранадским владетелям и присутствовавшим при молитве во внутренней мечети дворца. От этого "двора мирт" по обеим сторонам идут комнаты; но, к сожалению, прежнее назначение их в точности неизвестно. Налево башня, известная под именем "Комареc" (Comarech) от украшений ее в персидском вкусе, называвшихся у арабов комаррахие. Залы этой башни отделывали нарочно выписанные персидские мастера. Самая большая и великолепная из них называется "залою аудиенций", где гранадские владетели делали свои парадные приемы. На стенах вылеплены уже не одни изречения из Корана, а целые стихотворения, в которых восхваляется строитель этого дворца Мохаммед Абу-Абдалла-бэн-Хусиф-бэн-Нассер, умерший в 1273 году. Это был самый замечательный из гранадских владетелей и друг Фердинанда святого, короля кастильского.

    [​IMG]
    Любимым девизом бэн-Нассера были слова: "Один бог победитель", и они начертаны во всех комнатах дворца. Эта "зала аудиенций", несмотря на величину свою, освещается только шестью узкими, попарно сделанными окнами, и в ней так сумрачно, что с трудом можно разглядеть позолоту и краски превосходного резного дубового потолка. Стены залы покрыты раскрашенными арабесками. Одна из главных особенностей мавританского стиля -- нигде не поражать глаза резкостью: только всмотревшись хорошенько в эти украшения, вы увидите всю отчетливую тонкость этой миниатюрной работы. С первого взгляда кажется, будто потолок и стены обтянуты персидскими коврами или вышитыми по канве обоями с мельчайшим рисунком. Арабские буквы надписей, сами похожие на арабески, совсем слиты с украшениями, так что нужно особенное внимание, чтоб отличить их. Из полусумрака залы вид в окна на сверкающие всею яркостию южных красок природу, город и окрестности удивительно эффектен.
    Но воротимся к первому "двору мирт". Слева у него башня Комарес с своей "залой аудиенций", справа -- изящнейший порталь со множеством тоненьких, точно из белейшего воска, колонок ведет в знаменитый "двор львов" (patio de los leones), главный внутренний двор дворца. Это обширный и продолговатый четырехугольник, окруженный галереек", с частыми, подковообразно согнутыми арками, опирающимися на тонкие мраморные колонки (их 168). По обеим противоположным сторонам в длину сделаны два порталя, где колонки сгруппированы и покрыты широким фризом с необыкновенною, самою грациозною оригинальностию. Колонки, рассыпанные в каком-то симметрическом беспорядке, то по четыре, то по три, то по две вместе, производят необыкновенный эффект игрою света и теней под арками. Капители колонок и наружная сторона галереи покрыты мельчайшими арабесками из гипса, на которых еще сохранились следы красок. Мавры так искусно умели составлять этот гипс, что он теперь крепче мрамора и лоснится, как он.

    [​IMG]
    Едва ли Восток произвел что-нибудь лучшее этого "двора львов" по легкости, грации и деликатности вкуса. Я не могу дать даже приблизительного понятия о воздушности впечатления целого: в этом чувствуется характер подвижных жилищ пустынь, и тоненькие колонки эти по своей форме намекают на шесты, на которых укрепляют кочевые шатры. Между арабесками по фронтону галереи идут арабские, надписи: "Хвала богу", "Слава нашему повелителю", "Хвала богу за ниспослание ислама". Посреди двора (он семнадцати саженей в длину и десяти в ширину) стоит "фонтан львов" -- большая чаша белого, прозрачного мрамора, покрытая арабесками и поддерживаемая двенадцатью мраморными львами; под ней другая, поменьше, из средины которой бьет фонтан, так что струя его падает сначала в меньшую чашу; наполнив ее, вода бежит в большую и потом через пасти львов падает в нижний, обширный бассейн.
    [​IMG]
    Львы сделаны очень дурно и не похожи ни на каких зверей, может быть, оттого, что исламизм запрещал арабам представление живых существ. Вокруг большой чаши вырезаны арабские стихи, которые местами постерлись, отчего произошли пропуски и разногласия переводчиков.
    Вот их смысл:
    "Да будет благословен давший повелителю Мохаммеду жилище это, по красоте своей -- украшение всем жилищам человеческим.
    "Если ж ты сомневаешься в этом, то взгляни на все тебя окружающее: ты увидишь такие чудеса, что бог не дозволил, чтобы существовали равные им даже и в самых храмах.
    "Эта масса прозрачных перлов блестит и сияет в падении своем.
    "Посмотри на воду и посмотри на чашу: невозможно отличить, вода ли стоит неподвижно, или то струится мрамор.
    "Посмотри, с каким смятением бежит вода -- и, однако ж, все непрерывно падают новые струи.
    . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
    "Может быть, все существующее не более как этот белый, влажный пар, стоящий надо львами.
    "О, ты, смотрящий на этих львов, которым только отсутствие жизни не допускает предаться своей злобе,
    "О, наследник крови бэн-Нассеров! Нет славы и могущества равных твоим, поставившим тебя выше всех сильных владетелей.
    "Да будет непрерывно мир божий над тобой! Да сохраняется твое потомство, и да торжествуешь ты над своими врагами!"

    [​IMG]

    Арабы любили воду с какою-то ненасытною страстию: она до сих пор идет в Альамбру водопроводами старой арабской постройки. Здесь она всюду, в каждой комнате дворца, бьет в фонтанах, наполняет бассейны, журчит в канавках, проделанных в мраморных полах комнат, и, обежавши их, стекает в парк и город. Самое очаровательное место в женской половине дворца -- бельведер, сделанный на верху одной из башен. Полагают, что здесь было нечто вроде уборной комнаты; она и теперь называется уборною королевы (el tocador de la reyna). В мраморном полу ее проделаны маленькие скважинки, сквозь которые проходил дым сожигаемых внизу ароматических курений. Но всему этому придает невыразимое очарование природа: когда вошел я в бельведер и, опершись на окно, увидел под собой гущу свежей, темной зелени, в которой извивалась полуразрушенная красная стена Альамбры, покрытая плющом и синими листьями алоэ, передо мной на горе, над террасами своих садов, стоял Хенералифе, летний мавританский дворец, с игривыми подковообразными арками и тонкими колоннами, слегка заслоненными высокими кипарисами, за ним скалистая, покрытая развалинами вершина Silla del mого и над всем этим переливающаяся радужными оттенками Сиерра-Невада с своим снеговым, сияющим на солнце пологом, -- я не в силах был оторваться от этого окна и долго оставался тут. Бельведер стоит на задней стороне холма, над самым обрывом, в котором беспрестанно делаются обвалы; крепостная стена или обвалилась вместе с землею, или расселась на широкие трещины, из которых рвется чудная густая растительность. В пустынной тишине только и слышен был со всех сторон шум фонтанов и ручьев...

    Этот бельведер мое любимое место: каждый день провожу я здесь подолгу и все не могу насмотреться. Здесь я впервые понял наслаждение безотчетного созерцания.
    Хенералифе стоит выше Альамбры. Их разделяет широкий овраг, в глубине которого бежит Дарро. Весь овраг сверху донизу зарос дикими фигами, миртами и олеандрами. Необыкновенное изобилие ключей придает этой гуще свежесть удивительную. Узкая тропинка к Хенералифе идет между гранатовыми деревьями, около развалившихся стен Альамбры; по грудам красного камня цепляется дикий виноград, перемешанный с торчащими листьями синего алоэ; все цветет и растет в очаровательном беспорядке: никакой цветник не сравняется с этой могучей, вольно разметавшейся растительностью. Но во дворце Хенералифе, кроме наружной галереи с подковообразными арками и тонкими колонками, мало осталось мавританских украшений. Впрочем, в одной комнате сохранились они в целости; остались еще длинные полусумрачные галереи, где жены гранадских владетелей прогуливались во время жару. Из продолговатых, узеньких окон их -- вид на Альамбру, на лежащий внизу город, на долину и дальние голубые горы. Несколько высоких кипарисов поднимаются из-за обвалившихся стен крепости.

    Откуда ни смотришь на Альамбру, снизу или сверху, эти кипарисы всегда на первом плане, и, несмотря на сверкающие тоны неба и природы, их темная, матовая зелень сообщает пейзажу какой-то меланхолический характер. У мавров кипарис был символом молчания: он не шумит от ветра ни листьями, ни ветвями, как прочие деревья. В комнатах и галереях Хенералифе тот же полусвет, как и во дворце Альамбры; размеры их легки и уютны: ясно, что обитатели таких комнат жили только для сладких чувственных ощущений. Мавританская архитектура совершенно чужда того характера величия, какой отличает античное искусство; вся прелесть ее в капризной изящности форм, в эффектном освещении, в обилии и нежности украшений, всегда заключенных в самой грубой оболочке, какова обыкновенно наружность их зданий. Это каприз, исполненный грации и оригинальности.
    [​IMG]
    Арка у арабов только для красоты, для ласканья глаз. По самой своей подковообразной форме эта арка бессильна что-нибудь держать на себе. У архитекторов арабских, кажется, была только одна цель -- придать всему характер легкости и как бы беспрестанно напоминать о кочевом шатре пустынь. В этом именно и состоит величайшая оригинальность мавританской архитектуры, ее коренное отличие от всех других архитектурных стилей. Существенный характер ее -- необыкновенная легкость и каприз, пренебрегающий всеми законами и правилами зодчества. Вероятно, отсюда происходит и такая непрочность их зданий. Перед твердыми, простыми, строгими линиями античного зодчества эта миниатюрная капризность мавританских украшении, вся эта филигранная игривость кажутся забавою милых, грациозных детей. В самом деле, ни малейшего чувства долговечности, даже прочности не пробуждают здания арабов: это легко, это воздушно, это удивительно изящно, но все это, кажется, тотчас разлетится, как мираж.
    Несмотря на редкое, искусное трудолюбие мавров, на их любовь к наукам, необыкновенные способности к промышленности и торговле, в характере их истории постоянно преобладает что-то кочевое, пылкое, страстное, более говорящее воображению, нежели уму; в ней много рыцарского и ничего гражданского. Их учреждения и история вовсе чужды того последовательного развития, какое замечается в истории европейских народов. У арабов все явилось вдруг, все разом в ярком цвете -- и все остановилось: арабы XIII века точно такие же, какими были они в VIII веке; менялись люди, но гражданские формы жизни, но учреждения оставались те же.

    [​IMG]
    Мавританскую архитектуру можно изучать для украшений, но не для стиля; в ней чувствуется изнеженная и чувственная жизнь ее строителей. Столько суровой грубости снаружи и столько нежности внутри, столько изящества в подробностях и такая бедность общего рисунка, столько цивилизации и варварства! Это искусство спален. Араб любил таинственность и скрывал от толпы не только свои наслаждения, но даже великолепие, которым украшал приюты своей неги. Скрытность жизни есть преобладающий характер чувственного Востока, да, я думаю, и всех чувственных людей вообще. Арабская архитектура лучше всякой философии истории объясняет судьбу этого народа.​

    Замечательна также любовь их к самому утонченному комфорту.
    Всякий живший в южных странах знает, какую отраду доставляют там летом свежая вода, прохладный воздух и полумрак в комнатах. Фонтаны у арабов были всюду; их комнаты можно бы назвать обстроенными и украшенными фонтанами; у них была к ним такая же страсть, как у греков к статуям, с тою только разницею, что грек расточал украшения для наслаждения всех, а мавр -- для наслаждения одного себя. Кроме омовений, предписанных Кораном, фонтаны поддерживали в комнатах постоянную прохладу, усиливая запах цветов и душистых деревьев их внутренних садиков. Постоянный полусвет комнат с их воздушными, кружевными украшениями, при вечном журчанье фонтанов и аромате цветов должен был беспрестанно погружать обитателей их в ленивую задумчивость; в этом сладком забытьи все существующее казалось не более как "белым, влажным паром".

    Я на себе испытал здесь это обаяние восточного созерцания..

    Говоря о Хенералифе, я забыл сказать об его садах, которые считались у мавров великолепнейшими в мире. До сих пор в них живет еще их прежнее очарование. Половина их запущена; другая, прилегающая к бывшему дворцу, содержится в прежнем мавританском вкусе. Во всю ее длину идет неглубокий канал аршина в два ширины, выстланный белым мрамором, с чистой, быстро бегущей водой, над которой низко нависли кусты жасминов и мирт; по обеим сторонам его огромные кипарисы и апельсинные деревья; дорожки узки. Из саду входишь на прилегающую к бывшему дворцу продолговатую галерею, обнесенную арками на тонких: мраморных колонках; это тоже сад, но в нем только одни цветы, и между ними великолепнейший куст олеандра по крайней мере в три обхвата.

    Вид с моего балкона на всю отлогость Сиерры-Невады и на равнину. Часто, при закате солнца, облокотись на перилы, засматриваюсь я на расстилающуюся передо мной обаятельную картину, облитую горячим, южным освещением. Как раскаленное добела железо, горит снеговая вершина Сиерры-Невады на голубом небе; розовый, волнующийся пар прозрачной пеленой лежит внизу над городом и зеленою гущею равнины; далее в светло-голубом тумане горные цепи. Угловатая вершина Сиерры-Эльвиры, за которую опускается солнце, словно облитая пылающим золотом, бросает вокруг себя лиловые тени... Все -- небо и земля -- горит и тает в невыразимой лучезарности... От меня в пяти минутах мавританский дворец и Хенералифе с своим густым, заброшенным садом, куда, раз заплатив сторожу, я получил вход во всякое время. Там я всякий день ем виноград. Какое наслаждение есть прямо с дерева эти грозды, еще покрытые матовою, инистою свежестью утра!

    Я с жадностью насматриваюсь на эту долину, на эти чудными цветами переливающиеся горы, на Альамбру, вдыхаю в себя прохладу ее садов и фонтанов и думаю, как бы сделать, чтобы все это навсегда живо запечатлелось в моей душе, чтоб мне всегда можно было помнить об этом рае, который, бог знает, приведется ли мне еще увидеть...
    Бывают целые дни, когда я со всею искренностию сочувствую скорби этого мавра, изгоняемого из Гранады, и по целым часам повторяю его жалобу:
    "Фонтаны Хенералифе, наполняющие его рощи и сады, если смешаются с вашими слезами слезы, мной проливаемые, примите их с любовью, потому что они самая чистая дань любви: вот та дорогая влага, которою увеселяется душа моя.
    "Свежие ветры, прохлаждающие то, что раскаляет небо, когда долетите вы до Гранады, да сохранит и поддержит вас Аллах! -- чтобы вы передали Гранаде вздохи, которые даю я вам, и чтоб они говорили ей, как страдают отсутствующие".

    [​IMG]
    Дни мои проходят здесь каким-то безотчетным, невыразимо приятным сном.

    Нет, недаром плакали мавры, когда изгоняли их из Гранады, недаром одна из окружных гор, с которой, рыдая, Боабдиль в последний раз взглянул на Гранаду, называется до сих пор "вздохом мавра" -- el suspiro del Moro. И долго у изгнанных мавров сохранялась поговорка, когда кто задумывался -- о нем обыкновенно говорили: "Он думает о Гранаде"...

    [​IMG]
    Гранада!! Если б это слово могло передать вам хоть тень ее красоты, если б я мог перенести вас в мою маленькую комнату в то время, когда закатывается солнце и косвенные лучи его разливают по долине радужные, переливающиеся тоны, -- небо и земля сливаются и рдеют, как раскаленная лава, облака пылают кровавым пламенем; Сиерра-Невада с своими скалами черного мрамора, с своим снегом и зеленою отлогостью, вся облитая заходящим солнцем, кажется массой, сложенной из драгоценных цветных камней... минута чудес! Темная, влажная зелень деревьев проникнута золотистыми отливами; нет захолустья, нет уголка тени, куда не проникала бы яркость этого солнца. Вечерний пар, расстилающийся по долине, похож на пыль, состоящую из аметистов и рубинов, -- и все прозрачно, все горит и сверкает; колокольни деревень, рассеянных по равнине, светятся как пурпуровые бенгальские огни... Но жаркие тоны начинают бледнеть, обозначаются очертания горных цепей, на их синеющих отлогостях уже чуть-чуть отсвечивается лиловое мерцание; над долиной густо поднимается голубой, влажный туман, по которому белой матовой полосой отсвечивается луна, выходящая из-за Сиерры-Невады. Солнце давно скрылось за горами, Гранада, равнина лежат в сером сумраке, а снеговой полог Сиерры горит еще лиловым сиянием, и чем выше, тем ярче и багровее; вот, на самой вершине, сверкнуло оно последним, алым лучом... да нет! этой красоты нельзя передать, и все, что я здесь пишу, есть не более как пустые фразы; да и возможно ли отчетливо описывать то, чем душа бывает счастлива! описывать можно только тогда, когда счастие сделается воспоминанием.
    Минута блаженства есть минута немая.​
    Представьте же себе, что эта минута длится для меня здесь вот уже. три недели. В голове у меня нет ни мыслей, ни планов, ни желаний; словом, я не чувствую своей головы; я ни о чем, таки совершенно ни о чем не думаю; но если б вы знали, какую полноту чувствую я в груди, как мне хорошо дышать... мне кажется, я растение, которое из душной, темной комнаты вынесли на солнце: я тихо, медленно вдыхаю в себя воздух, часа по два сижу где-нибудь над ручьем и слушаю, как он журчит, или засматриваюсь, как струйка фонтана падает в чашу... Ну что если б вся жизнь прошла в таком счастьи!"

    Фото сайтов:​
     
    list нравится это.
  4. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    [​IMG]

    [​IMG]
    [​IMG]
    [​IMG]
     
  5. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Эдуардо Карранса (Перевод Надежды Муравьевой)

    Альамбра
    Луису Росалесу


    Было, когда встрепенулась душа в колоннах,
    Когда невесомый воздух соткался в окнах
    И сиянье одело кровлю, которой служат
    Опорою стены любви.


    Было, когда склонилась газель созвездий
    В жажде своей к немолчному водомету
    И обрела Поэзия после скитаний
    Чертоги свои.


    Когда начертала рука иероглифы сновидений
    И упоительно женственные узоры,
    Когда луна замерцала весенним полднем,
    Себя не помня.


    Когда пространство вступило в свои владенья,
    И над прямизной порталов взлетали арки
    И, плавные, поднимались как будто ангел,
    Крылатый и кроткий.


    Когда пригрезилось саду его умиранье,
    А птица в его ветвях все пела и пела
    И в дальние дали земли улетал ее голос.
    Когда новолунье...


    Когда воздушность и легкость, когда прозрачность,
    Когда в расцветший жасмин облеклись террасы,
    Когда любовь взошла на башни витые,
    Когда лимоны...


    Когда бесплотная музыка сделалась зримой,
    Когда случилось увидеть благоуханье
    И бездумье проснулось преображенным
    В стройную ясность.


    Было, когда царевны, баллады, вздохи,
    Когда во внутренний дворик вступило небо
    И там поселилось с вином багряным
    И голубями.


    Было, когда в саду легенда уснула
    И музыка влажные веки свои смежила,
    Было, когда горячая полночь и юность -
    О, было, когда фонтаны...

     
  6. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Charo Martinez Gonzalez (Чаро Мартинес Гонсалес) - художница, рисовавшая Гранаду, ее улицы и площади.
    Как поясняет сама Чаро Мартинес: "Спонтанность - вот что важно, умение отвечать на потребность момента. При этом я училась смотреть на вещи, анализируя эффекты цвета и света..."

    Aгуа вива (Вода жизни)

    [​IMG]

    Ла Пласа Нуева
    [​IMG]
    Альбайсин... (Подумать только, я смотрела на него с башен Альамбры.)​
    [​IMG]
    Солнечный вечер (или вечер одиночества - ?)​
    [​IMG]
    Отражения заката​
    [​IMG]
    Чертоги Насаридов​
    [​IMG]
     
  7. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Дина Рубина. Испанские мотивы.

    "От Кордовы до Гранады - оливковые рощи вдоль и вдаль, по диагонали взбираются по холмам. Будто кто-то рыбацкую сеть набросил. Чем ближе подбирается автобус к Гранаде, тем чаще он ныряет в улочки белых андалузских городков, погруженных в обморок сиесты...

    И наконец - снежная гряда Сьерры-Невады разворачивает свои голубые врата. И ты ожидаешь неги, разлитой на трех легендарных холмах. Твое воображение уже рисует живописные сцены прочувствованных ночных фламенко в живописном районе цыган Сакромонте, глубокий женский голос, источающий... и тому подобное, что щедро сулит тебе скверно переведенный с испанского путеводитель...

    Между тем, едва выйдя на площадь перед автобусной станцией, ты кожей ощущаешь в воздухе все что угодно, но только не негу. И очень скоро понимаешь, что Гранада - город жестокий, замкнутый на себе.
    Город, где живое и мертвое переплетается и врастает друг в друга.
    Может быть, это неосознаваемое в первый миг чувство разлито в воздушной среде города, в которой преобладает жесткое распределение светотени...

    А может, виновата опасная тьма обшарпанных таверн Альбайсина. Мы сдуру забрели, вернее, вскарабкались вверх по холму в совсем уж укромные улочки этого арабского района.

    И куда бы ни сунули свои простодушные туристические физиономии насчет выпить кофейку, видели в полумраке только чьи-то босые ноги на драных одеялах. Несколько раз нам с любезно-криминальной улыбочкой предлагали курнуть гашиша.

    Потом минут сорок, тяжело дыша, уносили ноги из этих нешуточных мест, пока не спустились вниз, к более безопасным водопоям.

    В воздухе разлита опасность, чего не чувствовалось ни в приветливой и легкомысленной Севилье, ни в благородной Кордове.
    По ночам воздух полон каких-то вскриков, всхлипов, далекого бренчания и шальных мотоциклетных очередей, а под окнами отеля шныряют странные гологрудые юноши.
    В одну из двух этих ночей я стояла у окна с полчаса, вглядываясь в
    скудно освещенную улицу. И совершенно кинематографично, с банкой пива в руке легкой ночной походкой проскользил такой юноша.

    Почему-то мне стало ясно, что только что он убил человека. На мгновение притормозив на углу, он нагнулся, поставил банку на тротуар у стены и нырнул в приоткрытые двери ночного паба.

    "А смерть все выходит и входит", - вспомнила я, - выходит и входит... А смерть все уходит - и все не уйдет из таверны".

    Вообще, ни от певучей лавины лорковских строк, которые здесь постоянно выплескивает память, ни от ощущения растворенности в воздухе Гранады его предсмертного вопля - невозможно отмахнуться.
    Так молчаливые духи сопровождают случайного путника в заговоренной долине смерти: неотступное преследование, настойчивая мысль и толпа лорковских образов встает невидимой, но плотной стеной вокруг путешественника.

    Что (помимо моей мнительной фантазии) создает т а к о й образ города? Чередование плоскостей, резкое, стилетное архитектурное противостояние.
    В стене - ослепшей, оглохшей от солнца - единственное черное окно под пегой черепичной крышей. Во все подмешан серый цвет, создавая жесткость световых соотношений и особую терпкость среды, которая диктует неотвратимость действия, кинжальность каждого мига бытия...
    И вдруг... ...вдруг - нереально и едва переносимо: Альгамбра, как горб на спине города.
    Когда такси оставляет внизу лорковскую Гранаду и, одолевая лесистый холм, поднимается к Альгамбре и садам Хенералифе, когда она въезжает на территорию старинной столицы мавританских королей, - меняется все, и не только внешние пространства, температура воздуха, густота и прозелень теней...

    Вы попадаете совсем в другой мир, выстроенный по иным законам,
    словно бы у людей, создавших его, было другое устройство глаз, другое строение кожи, другое - обостренно-трепещущее - восприятие драгоценной сути бытия...
    И потом, когда часами вы бродите по ослепительным, поражающим своими пропорциями залам и бельведерам, когда сидите в Львином дворике, глядя на воду, непрерывно извергающуюся из пасти львов... когда через подковообразные
    окна смотрите на раскинувшийся внизу Альбайсин, вы видите не только и не столько золотистые сотовые гроздья потолков, кружева стен, матовый блеск лазорево-оливковых изразцов.

    Вы - при условии обладания хоть каплей воображения - попадаете в сновиденное пространство, когда - как бывает только в снах - руки и ноги наливаются вязкой тяжестью, глаз заворожен
    кружением колонн и аркад, голубиной синевой ажурных окон и неба над крышей, запорошенного мельканием ласточек.

    Изощренная вязь в гипсе и дереве оконных решеток создает дробление света, смягчает взгляд, замедляя созерцание.

    Давным-давно выцветшие синь и золото - как благородная слоновая кость - на резных капителях хрупких, словно бамбук, колонн... Полдневное солнце на мшистых черепицах...
    Бег воды по желобам фонтанов...

    Всепроникающая в воздухе душистость мирта...
    Вы погружаетесь в божественную летаргию, вы просто не в силах
    выкарабкаться из этого сна, выбраться из ритмов кружения застывших черно-зеленых кипарисов...

    - Видишь, - сказал задумчиво мой муж, который то пропадал где-то в глубинах залов, то выныривал оттуда и возникал рядом... - они окружали себя такой изысканной красотой. Роскошь и нега - вот что заполняло их жизнь...

    Все здесь создано для расслабления. Казалось бы, после двух месяцев такой жизни и сабли не поднять, не удержать в изнеженной руке. А они вон - садились в седло и мчались рубить человеческие головы. Там - понятно: суровые христианские рыцари, их мрачные холодные замки, суровость и грубость
    солдатского бивуака.
    Но эти, погрузившие себя в сладостный покой миртовых
    аллей..?
    - Потому и были разбиты и изгнаны, - ответила я.
    ...В зале, где казнили благородных рыцарей семьи Абенсеррахес, один из гидов ложился на пол, призывая к тому же пожилых японских экскурсанток из своей группы, - хотел показать, как что-то отражается в фонтане, если под определенным от пола углом смотреть через дворик в противоположную залу...

    Вскакивал и ложился, вскакивал и вновь припадал к узорным плитам... Японки вежливо приседали на корточки, склоняли головы, честно пытались разглядеть какие-то знаки на водяной глади мавританских зеркал..."
     
Статус темы:
Закрыта.

Поделиться этой страницей