На краю истории.

«Теперь, когда упорно не слышат друг друга те, для кого вообще нет греха, и те, кто хотел бы изничтожить грех силой, особенно радуют богословы, сочетающие ужас перед злом с любовью к людям, суровость евангельских предупреждений с евангельской милостью.
Такими были Честертон и Льюис; таков и Питер Крифт, которого с ними часто сравнивают».
Н. Л. Трауберг

Питер Крифт. Избранные эссе.
Духовная история. Как мы оказались на краю

" С разных точек зрения можно рассказать историю нашей цивилизации. Исторические книжки, как правило, рассказывают её с какой-то конкретной точки зрении, и не всегда самой важной. И то, что является самым важным для историков, не обязательно является самым важным для Бога. Он смотрит внутрь, в то время как мы видим лишь внешнюю оболочку.

Более того, Бог знает смысл истории лучше историков, потому что это «Его история». Он – автор истории, а мы её герои. Это не отменяет того, что мы совершаем свободные действия, определяя ткань истории, как и Бог.

Давайте же попробуем написать краткое изложение духовной истории Европейской цивилизации, историю её души, а не тела.

В целом, её структура будет выглядеть как буква H.

Представьте себе две реки, истекающие из болота, которые затем сливаются, и опять расходятся. Движение этой истории, шаги, которые наша цивилизация делала на своем пути, представляют собой десять этапов:

1. Миф
Приблизительно 90 процентов того времени, что наш вид живет на этой Планете, мы думали и жили мифом. Не смотря на это, мы знаем и заботимся об этом периоде меньше, чем о любом другом, скорее всего, из-за нашего хронологического снобизма.

Слово миф означает «история». Мифы – это живые картинки, которые рождаются из воображения, этого глубочайшего, творческого, бессознательного колодца внутри нас, который психологи только начинают открывать в нашем веке. Эти истории и образы, которыми существуют мифы до сих пор оказывают на нас сильное воздействие, на бессознательном уровне, преимущественно в искусстве...

Миф не ищет и тем более не дает нам ни причин, ни законов. Он не спрашивает и не приказывает. Миф не для объяснения праведности, морали. Действительно, мифы пытаются объяснить происхождения вещей, но такое объяснение не выдерживает рационального анализа. Мифы не стараются быть рациональными. Не стараются они и быть нравственными, хотя мифы часто заставляют людей что-то делать, к примеру, предпринимать мучительные попытки доказать свою мужественность, или произносить магические слова, чтобы получить помощь от местных богов, для победы над врагом. Но это не нравственно. В мифических обществах нравственность исходила не от священников, а от философов. Исключением являются евреи, которые одни среди всех древних народов не были задействованы мифом, и идентифицировали единственный Объект своего религиозного трепета и поклонения с источником совести и закона.
Поклонение и нравственность, существовали раздельно в язычестве в течении многих тысяч лет.
2. Осевой период
Карл Ясперс использует этот термин для шестого века до Рождества Христова, потому что в этом веке человеческая сознательность по всему миру начала поворачиваться, как если бы она была на своей оси, лицом к себе. Сознательность стала само-сознательностью. Это произошло независимо, приблизительно в одно и тоже время по всему миру. Это было либо совпадением, либо заговором; либо случайностью, либо Божественным промыслом. Чем больше мы на все это смотрим, тем меньше нам кажется, что это было случайно.

В Китае, к примеру, мы найдем две великие фигуры: Конфуций и Лао-Цзы.

В Индии, Гаутама Будда отказался от книг и авторитета Браминов, для поиска нирваны и осмотрительно сказал миру, что любой может сделать так же: «Будьте сами себе светильниками».

В Персии, Зороастр пророческой и моралистической религией заменил анимизм и поклонение природе.

В Греции, философы и ученые дали революционный толчок, начав задавать вопросы о мире и жизни, вопросы, на которые поэты и мифотворцы не могли ответить.

В Израиле, великие пророки требовали личной и общественной справедливости и святости, а не простого соблюдения закона.

Везде, разными путями, человеческая сознательность начала создавать новый, внутрь обращенный запрос, стала сознавать свою силу и ответственность. В некотором смысле, современный человек был рожден двадцать шесть веков назад. Каждый последующий шаг в нашей духовной истории зависел от этого события, находился в его контексте.
3. Эллинизм
Эллинизмом Мэтью Анольд называл греческий дух. Даже когда как политическая единица Эллада (Греция) умерла, дух её был сохранен в Римском теле таким образом, что мы можем осмысленно использовать термин «классическая» для культур как Греции, так и Рима.

Греки, если можно так выразиться, думали и говорили больше, чем кто либо другой.
Самое большое значение греки придавали слову логос, которое означало (среди многих своих прочих значений) «Слово, язык, рассуждение, мысль, разум или понятная истина». Так, Иоанн начинает свое Евангелие с изумительного притязания, что логос, который греки искали, Истина, существовало как Бог, и с Богом, «В начале», и «стала плотью», стала Иисусом, Иисусом, который сказал «Я есть истина».

Вид этой истины, которую греки мыслили, обсуждали, искали, в своих мыслях, обсуждениях и поисках больше всего – это истина о добродетели. Сократ, этот выдающийся грек, один из двух или трех людей в истории этой планеты, которые существенно изменили мир и оказали огромное влияние на все последующие эпохи, практически не размышлял ни о чем другом. Каждый его диалог это поиск истины о какой-либо конкретной добродетели.
Думая о добродетели, греки представляли добродетель в теоретической сфере; евреи — в практической.
4. Гебраизм
В греческой схеме отсутствовали две важнейшие категории человеческого существования, которые есть в еврейской и христианской перспективе: грех и вера, категории отношения с Богом. Эти категории не просто этические, они религиозные. Религиозность содержит этический элемент, но она идет выше его.
Религиозный еврей или христианин должен быть этически добродетелен, но, помимо этого, он также должен иметь религиозную веру. Первая из двух важнейших заповедей религиозная (возлюби Господа всем сердцем и всей душой), вторая – этическая (возлюби ближнего твоего).

Для Гебраизма вера (верность) первична; добродетель — вторична, а знание – третье по важности. Знание Бога и добродетели не предшествует их осуществлению, как это было для греков.
Для грека, голова судит сердце: «Живи в соответствии с разумом».
Для еврея, сердце судит голову: «Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что из него источники жизни» (Пр. 4:23). (Сердце в Библии означает «волю», а не чувство. Гебраизм практичен, а не сентиментален.
5. Средневековый христианский синтез
Христианская добродетель фундаментально ни чем не отличается от еврейской добродетели, потому что не только евреи и христиане, но почти все люди знают разницу между добром и злом (религии отличаются в богословии, в этической части между ними практически нет различий) и еще потому что евреи и христиане верят в одного и того же Бога, автора морального закона. Но христианство, в отличии от иудаизма – прозилетическая религия. Оно отправляло миссионеров в Греко-Римский мир, чтобы обратить его, и «то», что подлежало обращению включало в себя в том числе и греческое представлении о добродетели.

У христианами с самого начала существовало три различных отношения к языческому миру и к языческому понимаю добродетели в частности: (1) некритический синтез, (2) критический синтез, и (3) чистая критика и противопоставление. Различные христианские мыслители принимали либо (1) все, (2) некоторые или (3) никакие Греческие идеалы добродетели. Величайшие христианские мыслители, такие как блаженный Августин и Фома Аквинский, шли вторым путем, подвергаясь критике с обоих сторон, вплоть до настоящего времени. Модернисты считали их фундаменталистами, а фундаменталисты считали их модернистами.

Возможно, синтез — не подходящее слово, для великой традиции, которая разрабатывалась в течении тысячелетия Средних веков. Скорее, это было глубокое христианское осмысление греческой философии и морали. Это не было подобно зайцу, прилипнувшему к морковке, но зайцу, евшему и переваривающему морковку.

6-7. Ренессанс и Реформация

Две силы, разделившие пряди каната, которые Средние века сдерживали вместе. Мы больше не живем в средние века, в первую очередь из-за Ренессанса и Реформации.

Ренессанс пытался вернуться к Греко-Римскому классицизму и гуманизму, без средневековых добавок схоластической философии и теологии. Реформация пыталась вернуться к более простому, до-средневековому христианству Нового Завета, христианству, без добавок в виде греческого рационализма, римского легализма и институционализма, которые, по мыслям реформаторов, развратили Католическую Церковь.
Сегодня, с высоты наших лет, мы называем Ренессанс и Реформацию прогрессивными движениями, потому что они вывели нас из средневековья и привели к современному миру.
Однако мыслители тех времен считали себя частью ностальгических или возвратных движений, чистых движений: Ренессанс возвращался к Эллинизму, Реформация к Гебраизму.

Это деление до сих пор с нами. Гебраизм и Эллинизм, сердце и голова, воля и разум, до сих пор разделены. Неудачная попытка Ницше найти общий центр у этих двух сил (которые он называл «Дионисическими» и «Аполлоническими», в честь греческих богов земли и неба, света и тьмы, растительности и солнца), привела его к сумасшествию.

Все это верно как для нашей цивилизации в целом, так и и для Ницше, в частности. Я не прославляю безумца, но Ницше был пророком и зеркалом безумия нашей цивилизации, и мы можем многому у него научиться.

8. Просвещение
Сам термин просвещение таит в себе иронию; духовно, век просвещения был самым темным в истории. Сциентизм и рационализм заменили веру; сердце человеческое сузилось и застыло в подчинении своим собственным богам, изобретениям своих собственных рук. Г.К. Честертон был абсолютно прав, когда говорил о трех эрах в нашей истории – античной, средневековой и современной (до-Христианской, Христианской и пост-Христинской), суммируя все её развитие в трех предложениях: «Язычество было самой большой вещью в мире; Христианство еще больше; а все, что появлялось после — было сравнительно мало».

Рационализм просвещения как бы срезал всю верхушку греческих идеалов, оставив только дно; отрезал мудрость, оставил логику, превратил разум в рассуждение. С этим новым, хорошо отлаженным, инструментом, можно было завоевать мир. Научный метод стал инструментом для нового summum bonnum (наивысшего блага), нового смысла жизни: «завоевания природы человеком». Александер Поуп подытожил веру Просвещения в двух строках:

«Темнотой был мир окутан – Бог сказал: Да будет Ньютон!»
9. Романтизм
Романтизм девятнадцатого века и его философское дитя, Экзистенционализм, был реакцией на Просвещенческий рационализм, восстанием сердца против головы. Но как Просвещенческая голова была подрезана и секуляризированна, так и Романтическое сердце было подрезано и секуляризированно.
Оно было чувством вместо воли, и старалось соотноситься с природой, а не с Богом.
10. Современность
Куда мы теперь идем? Почти все соглашаются с тем, что мы находимся в конце эпохи, возможно, на грани нового осевого периода. Мы оставили позади Новое время так же, как и оставили позади Античность. Мы «Постмодерн». Но мы пока что не знаем, что это означает.

Существуют лишь два выхода из нашего уникального эксперимента – жизни, без набора объективных ценностей – возращение или разрушение. С того момента, как сани начинают свой путь по скользкому склону, двигаясь прямо к бездне, они могут либо затормозить, либо разбиться; и никакая риторика о «прогрессе» не сможет предупредить об этом. Если мы умрем, крики «прогресс» также не воскресят нас к жизни.

Однако наш диагноз дает нам возможность надежды. Мы пришли из места, близкого к дому; следовательно, существует возможность вернуться.
Наша болезнь не полностью наследственная. Конечно же, в нас есть гораздо глубокая наследственная болезнь. Она называется «Первородный грех», и для неё необходимо лекарство, гораздо более глубокое, чем философия, которое было нам предоставлено, и которое вместе с тем является «самым глубоким рассказом, когда либо сказанным».
Итак, есть дом, из которого мы пришли, и это — Рай – несмотря на то, что дорога назад возможна только с благодатью.

С того момента, как мы однажды были дома, есть дом и есть надежда, возможность вернуться – или, возможно, что-то еще лучше. Дорога в Рай это три добродетели, которые стоят над естеством – Вера, Надежда и Любовь; и счастье или блаженство, которое исходит от них.

 

Отчего, по- Вашему, этот глобальный проект потерпел полную неудачу в 20 столетии ?

 

Именно в 20 веке человечество оказалось на краю истории, вообще на краю всего - ценностей, понимания происходящего.

Если Просвещение и заложило основы, как было сказано,равенства, братства и потребовало уничтожения пыток, то следует признать и крушение этого проекта. Потому что такое количество мерзости, человеческих жертв, сколько было принесено в 20 веке, не поддается исчислению, и даже исчисление было бы безнравственным.
Что толку от такого проекта, если он до сих пор не реализован полностью, а разве в отдельных странах мира. Или даже в определенных слоях общества.

Человек не может НИЧЕГО - вот таким образом,через благодушные проекты, ведущие в ад концлагерей и Хиросимы - НИЧЕГО.

 

Это высказывание легко можно переписать в таком виде:

Имхо смысл не изменится)

 

в том смысле, что эти жертвы не пропали, а наоборот, и благодаря им "в итоге мир изменился".
А не оправданы не жертвы, а тот, кто их приносил (инквизиция, религиозные войны, нацизм, )

 

То, что делала инквизиция, ни в какое сравнение не идет с гитлеровским режимом.
Надеюсь, это и так понятно.

Возможен ли после Освенцима в том числе буддизм, вообще любые религии?
Кажется, никакая конфессия не имеет преимущества перед другой, разве это не постулируется на форуме едва ли не постоянно?
По поводу неосуществления наших "проектов", даже самых благих, могу сказать только одно - слава Богу, что это так.

Максим, ты сам себе противоречишь, по - моему.
То ты утверждаешь, что люди уже в пору Мифа задумывались над смыслом жизни, мучились проблемами добра и зла, хотя это были просто жестокие дети. В большинстве своем.

То ты заявляешь, что после войн 20 столетия стало восприниматься, как жуткое искажение, то, что "до этого тысячелетия было нормой"... Может, все -таки допустить, что не для всех жестокости были нормой.

Ваш многоликий буддизм учит, что вот -де бодхисаттвы сюда систематически являются, бродят по земле, живых тварей спасают.
Да вот только что-то они тоже где-то , видимо, заблудились, пока людей в крематориях жгли.

Яник, я последние дни об этом постоянно думала.
И не пришла к однозначному ответу, слишком безмерен масштаб.

 

Особенно много крещеных людей было среди японцев, например.
Ни одного некрещеного!

В конце концов суть не в этом, я публиковала эту статью, поскольку думала, что она несколько перекликается с тем, что ты рассказывал недавно о стилях в западном искусстве и 3 направлениях, по которым оно развивается.

Автор статьи, по большому счету, ни с кем не полемизирует, он считает, что достаточно старых и почти забытых вещей - Любви, Надежды и Веры.
Я с ним согласна. Ибо без них человека уже нет.

Мир, лишенный любви, не имеет права быть.

Поэтому, как только он дойдет до такого состояния ( разумеется, я надеюсь на иной разворот событий), его не станет.

 

Интересно.

Фрэнсис Фукуяма. "Конец истории и последний человек".
" В ходе споров, вызванных статьей в "Национальном интересе", многие приняли
допущение, что стержнем вопроса о конце истории является такой вопрос: видны
ли в сегодняшнем мире жизнеспособные альтернативы либеральной демократии?
Было много возражений по многим вопросам: действительно ли умер коммунизм,
может ли вернуться религиозный фанатизм или ультранационализм, и тому
подобным. Но более серьезный и глубокий вопрос -- это добротность самой
либеральной демократии, а не то, устоит ли она против своих сегодняшних
соперников. Приняв, что в данный момент либеральной демократии внешние враги
не угрожают, можем ли мы принять допущение, что демократические общества
останутся такими бесконечно? Или либеральная демократия падет жертвой
собственных внутренних противоречий, настолько серьезных, что они подорвут в
конце концов ее как политическую систему? Ведь несомненно, что современные
демократии сталкиваются с массой проблем; от наркотиков, бездомности и
преступности до экологических катастроф и бездумного консюмеризма..."

А. Синельников (к.э.н., доцент кафедры социологии семьи и демографии социологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова:
" В 1992 году известный американский философ, социолог и политолог Фрэнсис Фукуяма опубликовал свою книгу «Конец истории и последний человек». Русский перевод вышел в свет в 2004 году. Книга может рассматриваться многими из читателей как своего рода академическое пророчество. Но в какой степени можно верить в него?

Через всю книгу красной нитью проходит идея о том, что до сравнительно недавнего времени история человечества была историей вооруженной борьбы. Наиболее острые спорные вопросы во внешней политике, то есть в отношениях между странами, разрешались путем войн, а во внутренней политике, в случае противоречий между разными социальными классами и группами, — путем революций и государственных переворотов.

Во всем мире школьники изучали всемирную историю главным образом как историю войн и революций. В их головы прочно вбивалась идея, что насильственные методы борьбы за свои интересы является неотъемлемой частью природы человека.

С точки зрения Фукуямы, этот драматический период постепенно заканчивается. После распада Советского Союза исчезла опасность ядерной мировой войны между двумя сверхдержавами. Почти все социалистические страны стали капиталистическими, а многие из них вошли в Европейский Союз. Постепенно уходит в прошлое эпоха военных переворотов. В Греции, Испании, Португалии и некоторых странах Латинской Америки диктаторы добровольно сложили свои полномочия и уступили власть законным лидерам, победившим на свободных выборах, либо переход к демократии произошел естественным путем со сменой поколений.

Все это, по мнению Фукуямы, доказывает огромные преимущества западной системы, основанной на либеральной демократии и капиталистической рыночной экономике, перед всеми другими социально-политическими и экономическими системами.

В Западной Европе, в США, Канаде, Австралии, Японии и других странах «свободного мира», где существует эта система, степень политической стабильности и жизненный уровень населения намного выше, чем во всех других государствах, а эпоха войн и революций давно ушла в прошлое. Возврат к ней, с точки зрения Фукуямы, маловероятен.

Эти страны он называет «постисторическими». Их история, в классическом смысле данного понятия, закончилась — никаких бурных событий, сопровождаемых массовым применением насилия во внешней и внутренней политике, в обозримом будущем не предвидится.

Это было написано всего за несколько лет до событий 11 сентября 2001 г., повлекших за собой американские военные операции в Афганистане, а затем и в Ираке.
После этого Фукуяме пришлось частично пересмотреть свою точку зрения. Но от основных своих постулатов он так и не отказался.

Однако и до этих бурных событий Фрэнсис Фукуяма признавал, что и в «постисторических» странах далеко не все благополучно. Он констатирует серьезное противоречие даже между двумя «китами», на которых стоит все западное общество. Один из них — либеральная демократия, другой — рыночная экономика.

Эти «киты» плывут в разные стороны. Либеральная демократия основана на принципе «один человек — один голос». Это означает, что власть в стране избирается большинством народа и действует в интересах этого большинства. Но в рыночной экономике все подчинено не законам демократии, а правилам рынка, где значение каждого из покупателей определяется его финансовыми возможностями. Правит бал не вся потребительская масса и даже не большая ее часть, а те потребители, которые владеют большей частью денежной массы. Такие люди в любом рыночном обществе составляют меньшинство.

Каким же способом разрешаются противоречия между либеральной демократией и рыночной экономикой?

В условиях экономического кризиса (от которого в наше время особенно сильно пострадали относительно бедные страны Южной Европы — Греция, Испания, Португалия) демократически избранные парламенты и правительства этих стран ради получения кредитов от Евросоюза вынуждены принимать меры жесткой экономии, т.е. сокращать штаты госслужащих, приватизировать многие государственные предприятия, что также ведет к масштабным увольнениям, повышать пенсионный возраст, уменьшать пособия по безработице и другие социальные выплаты.

Это вызывает резкое недовольство населения, массовые демонстрации протеста, сопровождаемые ожесточенными столкновениями с полицией. Когда правительства, принимающие столь непопулярные для большинства граждан меры, остаются у власти, то о какой демократии тут можно говорить?

Фрэнсис Фукуяма :
" То, что искал на протяжении всей истории человек, то, что двигало ранее шагами
истории, -- это признание. В современном мире он его наконец нашел и
"полностью удовлетворен".
Признание -- центральная проблема политики, потому что
жажда признания является истоком тирании, империализма и стремления к
господству. Но, несмотря на эту темную сторону, жажду признания нельзя
просто выбросить из политической жизни, потому что одновременно она есть
психологический фундамент таких политических добродетелей, как храбрость,
дух гражданственности и справедливость. Любая политическая группа не может
не использовать жажду признания, в то же самое время защищая себя от ее
деструктивных последствий. В современном конституционном правительстве
найдена формула, в которой все признаны, и тем не менее предотвращено
возникновение тирании, и такой режим должен получить специальное отличие за
стабильность и долговечность среди всех возникавших на земле режимов..."

А. Синельников:
"С точки зрения Фукуямы, многие «исторические» страны постепенно становятся «постисторическими». Речь идет в первую очередь о бывших социалистических странах Центральной и Восточной Европы, а также о прибалтийских государствах, возникших в результате распада СССР. Не исключает он такую возможность и для России, хотя считает подобную перспективу более отдаленной и проблематичной. В целом же он склоняется к мнению, что, скорее всего, весь мир рано или поздно станет «постисторическим». Это и будет «концом истории». Другие варианты развития событий он считает гораздо менее вероятными.

Тем не менее, Фукуяма признает, что до этого еще очень далеко. В наше же время, с его точки зрения, существуют очень серьезные проблемы в отношениях между «постисторическими» и «историческими» странами. «Постисторические» страны никогда не воюют друг с другом, однако в некоторых случаях применяют военную силу против «исторических» стран, как это было, например, в Ираке или в бывшей Югославии, где армии США и других стран НАТО имели огромное техническое преимущество. По мнению Фукуямы такие военные операции весьма эффективны. Но уже после выхода его книги, события в Ираке и Афганистане показали, что превосходство в вооружениях вовсе не гарантирует победу.

За долгие годы упорной борьбы колоссальная военная машина единственной в современном мире сверхдержавы так и не смогла покончить ни с афганскими талибами, ни с иракскими религиозными фанатиками. Общественное мнение в США не желает мириться ни с гибелью американских солдат, ни с колоссальными расходами за счет налогоплательщиков на эти бесконечные войны. В условиях демократии президент Обама не может не считаться с настроением своего народа. Поэтому он вынужден постепенно выводить американские войска из этих стран.

В 2012 году израильский публицист и переводчик бывшая москвичка Элла Грайфер издала на русском языке свою книгу «Глядя с Востока». Это название символично: автор очень пессимистически смотрит на судьбу западной цивилизации.
Элла Грайфер пишет:

«Стоит только какому-нибудь народу доразвиться до того, чтобы отказаться решительно воевать, как тут же на него и нападают и, естественно, побеждают».
Опыт Второй мировой войны показал, что «исторические» страны имеют огромные военные и политические преимущества перед «постисторическими». Еще более очевидным это стало в послевоенный период, когда Англия и Франция потеряли свои колонии, потому что ни английский, ни французский народы не соглашались на бесконечные войны ради их удержания. Англичане вновь стали пацифистами, а французы никогда и не переставали быть ими.

В 1954 году арабское население Алжира восстало против французских колониальных властей. Французские войска не были побеждены повстанцами, однако не могли полностью покончить с ними. Но французское общество не желало мириться с гибелью своих солдат ради сохранения власти над чужой страной. Президент Шарль де Голль, понимая настроение своего народа, провел референдум, на котором три четверти французов высказались за уход из Алжира. В 1962 году эта страна получила независимость.

В наше время американцы и их союзники по НАТО уходят из Ирака и собираются уйти из Афганистана из-за того, что общественное мнение в США и союзных с ними странах считает потери своих армий неоправданными, военные расходы — чрезмерными, а достигнутые результаты — крайне сомнительными.

После того как западноевропейские страны предоставили независимость своим колониям, начался обратный процесс: колонизация самих этих стран выходцами из их бывших заморских владений.

Во Францию стали массами переезжать алжирцы, марроканцы, тунисцы, сенегальцы, в Англию — иммигранты из Индии, Пакистана и Бангладеш, в Бельгию — конголезцы, в Голландию — индонезийцы, а в Германию, не имевшую колоний, — турки. Эти масштабные миграции продолжаются и в наше время.
Фрэнсис Фукуяма :
"Левые скажут, что универсальное признание в либеральных демократиях по необходимости неполно,
поскольку капитализм создает экономическое неравенство и требует разделения
труда, которое ipso facto (в силу самого факта (лат.влечет за собой
неравное признание.
В этом отношении даже абсолютное процветание нации не
дает решения, потому что всегда будут существовать люди относительно бедные,
в которых сограждане не будут видеть людей. Иными словами, либеральная
демократия, продолжает признавать равных людей неравным образом.
Второе и, на мой взгляд, более существенное критическое замечание об
универсальном признании исходит от правых, глубоко обеспокоенных
нивелирующим эффектом, созданным приверженностью Французской революции к
равенству. Наиболее блестящим выразителем взглядов правых в философии был
Фридрих Ницше, чьи взгляды в некоторых отношениях предвосхитил великий
наблюдатель демократических обществ Алексис де Токвиль. Ницше считал, что
современная Демократия есть не освобождение бывших рабов, а безоговорочная
победа раба и рабского духа. Типичным гражданином либеральной демократии
является "последний человек", который, будучи вышколен основателями
современного либерализма, оставил гордую веру в собственное превосходящее
достоинство ради комфортабельного самосохранения."

А. Синельников:
"Западноевропейские государства-метрополии всегда захватывали колонии только ради получения прибыли. Когда Махатма Ганди убедил индусов не покупать английские товары, британское правительство поняло, что дальнейшее сохранение колониального режима в этой стране попросту невыгодно и в 1947 году Индия получила независимость. Пришлось дать свободу и другим колониям, поскольку многие из них тоже перестали приносить доходы, и к тому же удержать их можно было только силой оружия, но англичане (а также французы и народы других стран-метрополий) не хотели воевать за сохранение господства над заморскими странами.
Экономика «постисторических» государств не может существовать без многомиллионной эмиграции из «исторических» стран.
Иммигранты строят дома, асфальтируют дороги, подметают улицы, заправляют машины на бензоколонках, моют тарелки в придорожных кафе и ресторанах. Да и в Москве профессия дворника давно ассоциируется в массовом сознании с выходцами из Средней Азии.

Очень трудно себе представить, что может побудить коренных жителей заниматься не престижными в «постисторическом» обществе видами трудовой деятельности. Эта работа не требует никакого образования. Народ же, что в России, что в Европе, что в Америке в наше время весьма ученый и вполне резонно рассуждает: для того, чтобы подметать дворы, и девяти классов средней школы слишком много. Даже если платить за «черную» работу намного больше, чем сейчас, она не станет от этого более престижной.

Многие виды труда, особенно в науке, культуре, образовании, здравоохранении, очень мало оплачиваются, но все же пользуются в обществе куда большей популярностью, чем «черная» работа. Низкие заработки молодых людей с высшим образованием отчасти компенсируются материальной помощью от родителей — ведь речь идет о поколениях, большую часть которых составляют либо единственные дети, либо те, у кого есть лишь один брат или сестра. В западных странах, помимо помощи от родителей имеют немалое значение и социальные пособия. Молодые люди, выросшие в семьях с одним или двумя детьми (а таких там огромное большинство) предпочитают вообще не работать, чем идти на «черную» работу.

Иммигранты же, как правило, являются выходцами из многодетных семей. Они не получают деньги от родителей, а сами посылают отцам, матерям, братьям, сестрам, женам, детям и другим родственникам значительную, нередко даже большую часть своих скромных заработков. Они соглашаются работать за намного меньшую плату, чем коренные жители. Именно поэтому работодатели предпочитают нанимать иммигрантов.

Правда, на любую работу, да еще за небольшие деньги, как правило, соглашаются лишь иммигранты в первом поколении, да и то преимущественно в начальный период пребывания в стране. Со временем они либо переходят к более престижной и лучше оплачиваемой работе, либо вообще перестают работать и живут на пособия по безработице, по доведению доходов семьи до прожиточного минимума, а также на пособия на детей, которых у них много. Еще больше такое поведение характерно для их детей. Поэтому западным странам приходится принимать все новых и новых иммигрантов, которые еще не «избалованы», то есть, не усвоили отношение к труду, присущее для местного населения. И этому процессу не видно конца.

Сам Фрэнсис Фукуяма признает, что в передовых странах, которые перешли или могут в близком будущем перейти на «постисторическую» стадию развития, социально-экономическая модернизация сопровождается кризисом семьи как социального института, имеющего, по его же мнению, огромное значение для общества.

Ф. Фукуяма:
"Пессимизм двадцатого столетия составляет резкий контраст с оптимизмом
предыдущего. Хотя девятнадцатый век Европы начинался в судорогах войн и
революций, в основном это было столетие мира и беспрецедентного роста
материального благосостояния. Для оптимизма были две крепкие основы.
Первая - вера, что современная наука улучшит людям жизнь, победив бедность и
болезни. Природа будет покорена современной технологией и поставлена на службу счастью людей.
Вторая -- что свободное демократическое правление будет распространяться, захватывая одну страну за
другой. "Дух 1776 года", или идеалы Французской революции, сокрушат тиранов,
автократов и суеверных попов.
Слепое повиновение власти будет заменено разумным самоуправлением, в котором все люди, равные и свободные,
будут подчиняться не хозяевам, а себе самим. В 1880 году некто Роберт Макензи мог написать такое:
"Историй человечества -- это летопись прогресса, летопись накопления
знания и роста мудрости, постоянное движение от низшего уровня разума и
процветания к высшему. Каждое поколение передает следующему унаследованные
им сокровища, измененные к лучшему его собственным опытом, обогащенные
плодами всех одержанных им побед... Рост благосостояния человека,
избавленный от прихоти своевластных принцев, подлежит теперь благому
управлению великих законов Провидения".

Первыми поистине универсальными историками западной традиции оказались
христиане. До них существовали греческие и римские попытки
писать историю известного мира, но именно христианство впервые ввело понятия
равенства всех людей перед Богом, и тем самым -- общей судьбы всех народов
мира.

Христианский историк, подобный св. Августину, не интересовался
конкретной историей греков или евреев как таковых; для него было важно
искупление человека как человека, событие, устанавливающее действие воли
Божией на Земле. Все нации -- всего лишь ветви одного человечества, и судьба
его может быть понята в терминах плана Бога относительно человека. Более
того, христианство ввело понятие истории, ограниченной во времени,
начинающейся с сотворения человека Богом и кончающейся его окончательным
спасением.
Для христиан конец земной истории будет отмечен
Судным днем, который установит Царствие небесное, и тогда Земля и земные
события перестанут существовать в буквальном смысле. Как ясно показывает
христианский взгляд на историю, "конец истории" неявно следует из всех
писаний всех Универсальных Историй. Конкретное историческое событие может
приобрести значение лишь по отношению к некоему большему событию или цели,
достижение которой с необходимостью влечет за собой прекращение
исторического процесса. Окончательный финал человеческой истории -- именно
он придает потенциальный смысл всем частным событиям."

А. Синельников:
"Сам Фукуяма является таким же теоретиком модернизации, только не в отношении семьи, а в отношении общества в целом. Он полагает, что трансформация социальных, политических и экономических систем должна остановиться на стадии «постисторического» общества, хотя признает зависимость «постисторического» мира от «исторического» (в отношении поставок нефти, а также иммиграции). Кроме того, он признает и серьезные внутренние проблемы «постисторического» общества, в том числе и кризис семьи, но не делает из этого логический вывод о том, что распад семьи как социального института угрожает самому существованию этого общества.

Одним из важнейших аспектов социально-экономического прогресса является демократизация общества, немыслимая без расширения прав и свобод личности. Однако индивид хочет, чтобы его личная свобода не ограничивалась не только государством (платить налоги и соблюдать законы приходится даже в самых демократических странах), но и членами семьи, а также другими родственниками.

В США и многих странах Западной Европы доля бездетных среди супружеских пар, вышедших из репродуктивного возраста, значительно больше, чем в России. Такие различия вызваны тем, что в западных странах среди пар, не имеющих детей, преобладают не бесплодные, которые из-за каких-то болезней не способны к деторождению, а добровольно бездетные, то есть, те, которые просто сознательно решили никогда не иметь детей, чтобы не осложнять себе жизнь.

Ослабление связей между поколениями, частые разводы, замена законных браков ни к чему не обязывающими сожительствами и массовое распространение добровольной бездетности в «постисторических» странах является логическим следствием доведения до абсурда общепризнанных в этих странах демократических принципов свободы и равенства. Со времен массовых студенческих волнений 1968 года во Франции, проходивших под лозунгом «Запрещается запрещать!», в либеральных кругах западных стран принцип свободы стал трактоваться как свобода от каких-либо ограничений и обязательств."

Ф. Фукуяма:
"До сих пор свойственное человеку ощущение самоценности и требование,
чтобы ее признавали, было представлено как источник благородных доблестей --
храбрости, великодушия, общественного духа, как фундамент сопротивления
тирании, как причина для выбора либеральной демократии. Но жажда признания
имеет и свою темную сторону.
Изначально тимос у нас возник как оценка человеком собственной
ценности.
Что важнее, не существует причины думать, что все люди будут оценивать
себя как равных другим, Скорее они будут стремиться, чтобы их признали
высшими по отношению к другим, возможно даже, что на основании
действительной внутренней ценности, но скорее из-за раздутой и тщеславной
самооценки.

Желание быть признанным высшим мы с этого момента будем называть
новым словом с древнегреческими корнями -- "мегалотимией". Мегалотимия может
проявляться и у тирана, порабощающего окружающих, чтобы они признали его
власть, и у концертирующего пианиста, который хочет, чтобы его считали самым
лучшим интерпретатором Бетховена. Противоположное качество назовем
"изотимией" -- это желание получить признание в качестве равного другим
людям. Мегалотимия и изотимия составляют два проявления жажды признания,
исходя из которой, можно объяснить исторический переход к современности.

Ясно, что мегалотимия для политической жизни -- страсть более чем
проблематическая, потому что если признание личности как высшей некоторой
другой личностью удовлетворительно, признание всеми личностями все же более
удовлетворительно. Тимос, впервые возникший как скромный вид самоуважения,
может проявить себя и как желание доминировать.
Социальным воплощением мегалотимии -- и общественным классом, которому
либерализм нового времени объявил войну -- была традиционная аристократия.
Воин-аристократ не создавал богатства, он отнимал его у других воинов --
точнее, у крестьянства, чей прибавочный продукт он присваивал. Он не
действовал на базе экономической целесообразности, продавая свой труд тому,
кто больше предложит: он вообще не работал, но блаженствовал в праздности.
Ограничителями его поведения были гордость и кодекс чести, которые не
позволяли ему совершать поступки ниже своего достоинства -- например,
заниматься коммерцией.

И при всем вырождении многих аристократических
обществ стержень жизни аристократа был связан
с готовностью рискнуть жизнью в смертельной битве.
Поэтому война оставалась сердцевиной аристократического образа жизни, а
война, как мы хорошо знаем, "экономически неоптимальна". Значит, куда лучше
было бы убедить аристократа-воина в тщете его амбиций и превратить его в
мирного бизнесмена, который, накапливая богатства для себя, способствует
обогащению и окружающих.

Процесс "модернизации", описываемый современными социальными науками,
может быть понят как постепенная победа желающей стороны души, ведомой
рассудком, над ее тимотической стороной, одержанная в бесчисленных странах
по всему миру.
Аристократические общества были практически универсальны для
различных человеческих культура от Европы и Ближнего Востока до Африки и
Южной и Восточной Азии. Экономическая модернизация требовала не только
создания современных социальных структур, вроде городов и рационально
устроенных чиновничьих иерархий, но и этической победы буржуазного образа
жизни над тимотическим образом жизни аристократа -- а именно аристократа
следует уговорить поступиться тимотической гордостью ради перспективы мирной
жизни неограниченного материального накопления.
В некоторых странах,
например в Японии, подобная сделка совершалась открыто: модернизирующееся
государство сделало класс бывших самураев-воинов бизнесменами.
В таких
странах, как Франция, эта сделка была отвергнута многими группами
аристократов, которые вели безнадежные арьергардные бои ради сохранения
своей тимотической этики. Эта борьба продолжается и сегодня во многих
странах третьего мира, где наследники воинов стоят перед тем же решением: не
следует ли повесить мечи на гвоздь и сесть в офисе к компьютерному
терминалу."

А. Синельников:
" В передаче «Код доступа» на радио «Эхо Москвы» от 6 октября 2012 г. известная журналистка Юлия Латынина привела следующие данные:

«В Великобритании 20% населения имеет до выплаты налогов доход где-то 80 тысяч фунтов, 79 тысяч фунтов, после выплаты 59 тысяч фунтов. Нижние 20% имеют до получения субсидий доход в 5 тысяч фунтов в год, после получения 15 тысяч фунтов, то есть 16-кратный разрыв сокращается до 4-кратного. И уж никак нельзя сказать, что это богачи сосут с бедняков — там ровно наоборот: кто не работает, сосет деньги с тех, кто работает» .

А ведь Великобритания — далеко не самая социалистическая страна в Западной Европе. В скандинавских странах степень выравнивания доходов еще больше.

Конечно, полное равенство при этом не достигается. Но можно неплохо жить на пособия, работая неполный рабочий день или вообще не работая. А если трудиться «в поте лица своего» с полной отдачей сил, то немалая часть заработков будет изъята налоговой системой и в итоге достанется тем, кто не желает себя утруждать."
Ф. Фукуяма:
" Причина, по которой либеральная демократия не стала повсеместной или не
всегда оставалась стабильной после прихода к власти, лежит в конечном счете
в неполном соответствии между народам и государством. Государства --
искусственные политические образования, а народы -- существующие моральные
сообщества.
Царство народов не политично: это область
действия культуры и общества, чьи правила редко явно или сознательно
признаются даже теми, кто в них участвует.

Жажда признания -- это также психологический фундамент двух крайне
мощных чувств -- религии и национализма. Этим я не хочу сказать, что религия
и национализм могут быть сведены к жажде признания, но именно корни этих
страстей, лежащие в тимосе, и придают им столь великую силу. Верующий
присваивает достоинство всему, что его религия считает священным, -- набору
моральных законов, образу жизни или конкретным предметам поклонения. И он
впадает в гнев, если унижают достоинство того, что для него
священно.

Националист верит в достоинство, своей национальной
или этнической группы, а потому -- в собственное достоинство qua (в качестве (
(лат. ) члена этой группы. Он ищет признания этого своего конкретного
достоинства у других и, подобно верующему религиозному, впадает в гнев при
унижении этого достоинства. Тимотическая страсть, жажда признания со стороны
аристократа-господина, запустила исторический процесс, а тимотическая
страсть религиозного фанатизма и национализма двигала его столетиями путем
войн и конфликтов. Тимотические корни религии и национализма объясняют,
почему конфликты вокруг "ценностей потенциально куда более смертоносны, чем
конфликты на почве имущества и богатства.

В отличие от денег,
которые можно просто поделить, достоинство по сути своей не допускает
компромиссов: либо ты признаешь мое достоинство иди достоинство того, что
для меня священно, либо, нет. Только тимос, ищущий "справедливости",
способен на истинный фанатизм, одержимость и ненависть.

Либеральная демократия в ее англосаксонском варианте является усилением
некоего вида холодной расчетливости за счет прежних моральных и культурных
горизонтов. Рациональное желание должно возобладать над иррациональной
жаждой признания, в частности, над мегалотимией гордых господ, требующих
признания своего превосходства.

Вместо органической моральной общности со своим языком "добра и зла" надо
усвоить новую совокупность демократических ценностей: быть "участником",
человеком "рациональным", "секулярным", "мобильным", "сопереживающим" и
"толерантным". Изначально эти новые демократические ценности
вообще не были ценностями в смысле определения Окончательной доблести или
добра. Они зародились как средства, привычки, которые человек должен
приобрести, чтобы успешно жить в мирном и процветающем либеральном обществе.
Именно по этой причине Ницше назвал государство "самым холодным из всех
холодных чудовищ", уничтожающим народы и их культуры, навязывая им "сотни
желаний".

Но чтобы демократия была действенной, граждане демократических
государств должны забыть утилитарные корни своих ценностей и выработать
некоторую иррациональную тимотическую гордость своей политической системой и
образом жизни. То есть они должны начать любить демократию не потому, что
она лучше других альтернатив, но потому, что это их демократия. Более того,
необходимо перестать видеть в таких ценностях, как "толерантность", лишь
средства к достижению какой-то цели; в демократическом обществе
толерантность становится определяющей добродетелью.
Выработка
такого рода гордости или ассимиляция демократии в самоощущение граждан --
вот что имеется в виду под созданием "демократической" или "гражданской"
культуры. Наличие такой культуры есть ключевое условие долговременного
здоровья и стабильности демократий, поскольку ни одно реальное общество не
может долго выжить на одном лишь рациональном расчете и желаниях.
Культура -- в виде сопротивления преобразованию определенных
традиционных ценностей в ценности демократические -- может, таким образом,
представлять собой препятствие на пути демократизации."

 

Вот поэтому я ее не люблю.
Потому что рано или поздно она имеет свойство перерождаться в свою противоположность, или даже что похлеще.
И это не мое наблюдение. :

 

Она так называется, эта модель, да.
Она ею является ?


Чем бы она ни являлась на самом деле, последствия неизвестны.
Так что такая позиция уже вовсе не умеренность, т.е. не "золотая середина", хотя , конечно, попытки выйти к ней продолжаются.
Умеренность, о которой ты рассказываешь, надо было проявлять раньше.
Возможно, она выглядела хотя бы менее абсурдно.

 

А ты уверен, что не будет никаких эксцессов, типа террора, конфликт весьма глубокий, теперь он затянется не просто на годы - на столетия. А до поры тихий налогоплательщик ( без вины виноватый) будет расхлебывать это великолепие.
Это мне сильно кое-что напоминает , недалече происходящее. Только тоже с этой самой - с представительной.

Демократия - это когда есть некое благопожелание и устремление, чтобы всем было хорошенечко? Так?
По факту получается - не всем хорошенечко. Кому - то совсем неважненько. Но, это - его проблемы, а не общества. Так?

 

Вот собственно и все.
Поэтому, если нужно пожертвовать чьими-то правами (а также традицией, культурой, идентичностью, местожительством и.т.д.) ради удержания процессов " в максимально цивилизованных формах", это делается.

Почему бы и нет?
Рванет - ведь хуже будет.
А ведь рано или поздно рванет. Уже рвануло.
Сомневаюсь, что можно привести стихию к цивилизованным формам.

Единственно, дождаться более удобного момента, но уже не для приведения стихии в цивилизованные формы, потому как на то она и стихия, чтобы все сметать на своем пути, а для того, чтобы оклематься после оной.

 

Что ж, поживем-увидим, ведь мир текуч.
И уж если такие вещи, как культура, находятся под угрозой, то что говорить про такое создание, как государственный строй?

Вы думаете?
Конечно, когда-нибудь и "Шарик разовьется в чрезвычайно высокую психическую личность". (с)