Ох уж эти французы! (Сати, Алле, Валадон и другие) (Пустопорожнее: открытие скобки 1. Чикколини Почти закончила с изживанием любви к замечательному итало-французскиому.пианисту Альдо Чикколини. Поначалу был полнейший восторг и сгребание граблями пальм первенства по доброй половине исполняемых им произведений. https://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=4202362 2. Сати Разошлись на бесконечно исполняемом им Эрике Сати, которого считаю талантливым разгильдяем и вообще мерзейшим типом с некоторыми симптомами распада личности. 3 Сати и Алле О поливаемом сабже (Сати) замолвлю сквозь зубы доброе слово. Сати придумал жанр «фоновой» (или «меблировочной») музыки, которую не надо специально слушать. Сати разработал собственную систему композиции: для каждой пьесы он сочинял несколько коротких пассажей, после чего просто пристыковывал эти элементы друг к другу. Сати также первооткрыватель и предтеча минимализма. Его ненавязчивые мелодии, повторяющиеся сотни раз без малейшего изменения и перерыва, звучащие в магазине или в салоне во время приёма гостей, опередили своё время на добрые полвека. Все это очень мило. Но никак не означает, что его нужно слушать в обстановке концертного зала, предполагающей полную внимательность, погруженность и ожидание чего-то для себя значительного. Когда Сати и подобные ему негрузительные пьесы Гранадоса скромный, не требующий к себе внимания пианист незаметно наигрывает вместо легкого джаза на фуршетах, не мешая неспешному движению тел, мыслей и легкой беседы, - там ему, при всех трех его столь знаменитых гимнопедиях, самое место. Сам он, надо отдать должное, был преисполнен иронии не только к другим, но и к себе /два автопортрета, на одном из которых фразочка, которые многие могли б отнести и к себе/ Как другой, отечественный безумец: Николай Фёдоров, Сати повлиял абсолютно на всех и на все. От Дебюсси и Равеля до Шестёрки (Пуленк, Мийо, Онеггер. и др.), Кейджа и Шостаковича. И за это он мне еще более противен (потому что бросает тень и на них). Николай Фёдоров хоть человек был хороший.Чего о Сати ну вот никак не скажешь. Николай Фёдоров (рисунок Л. Пастернака) 4. пить надо меньше Сати жил и умер (от цирроза печени) тапером. Вечер за вечером, глядя на него, его приятель, такой же циник и эксцентрик, а заодно и «тайный» родоначальник и предтеча концептуализма и минимализма в литературе, живописи и даже в музыке, Альфонс Алле как-то заметил: "Когда работаешь тапёром или аккомпаниатором в кафе-шантане, очень многие считают своим долгом поднести пианисту стаканчик-другой виски, но почему-то никто не желает угостить хотя бы бутербродом." Кстати уж, эта кармически неразлучная парочка (родились они в Онфлёре буквально в соседних домах; правда с двенадцатилетней разницей) были однополыми родителями Джона Кейджа. Сати - первопроходец идеи подготовленного фортепиано, а Алле - своим «Похоронным маршем на смерть Великого Глухого» Альфонс Алле на пятьдесят пять лет опередил эпатажную минималистическую музыкальную пьесу «4′33″» Джона Кейджа, представляющую собой четыре с половиной «минуты молчания». Альфонс Алле, как и Сати жил, творил и умер в кафе. Так что оба внесли вклад в понятие парижского кафе как образа жизни. Сати и Алле 7. кафе на все времена Своим отношением к жизни и самой жизнью сабжи учат и тому, что строгие временные и культурологические рамки тоже не надо принимать слишком серьезно. Постмодернистское подмигивание этого многолетнего постояльца кафе можно разглядеть и тут: «По правде говоря, я испытываю жуткое омерзение к жизни в кафе. Прежде всего потому, конечно, что время, проведённое в подобного рода заведениях безнадёжно украдено у благочестия и молитвы… Увы, современная жизнь такова, (хотя и говорят, что в Средние века современная жизнь была совсем другой), но теперь даже самые суровые молодцы, выбиваясь из последних сил, всё-таки заставляют себя изо дня день волочить ноги в кафе, чтобы стать хотя бы немного похожими на самого Настоящего пьянчужку из-под забора». ( Альфонс Алле, «Левый ботинок») Альфонс Алле, испытывавший «жуткое омерзение к жизни в кафе», назначал встречи в кафе, ел в кафе, сочинял в кафе, жил в кафе, да так и умер в одном из этих кафе «Остен-Фокс» на улице Амстердам в Париже. И вот через 30 лет, после страшной войны и восстания масс Сати, как ни в чем ни бывало, дежавюзирует: «…Конечно, и мне иногда случается заходить в Кафе; но, во всяком случае, я прячусь — и не из-за лицемерия (которое также достойно порицания), но только по совету благоразумной осторожности — и, главным образом, чтобы меня не было видно. Мне было бы стыдно, если бы меня увидели, здесь, потому что, как меня часто предупреждал дядюшка Альфонс Алле: „это может вызвать осечку при женитьбе“. Что такое может из себя представлять эта „осечка“, он не пояснял. Но я до сих пор ему верю. Как самому себе» В отличие от Алле Сати (все остальные) не был обойден вниманием коллег-художников
5. Юморок (от Альфонс Алле) и как он понимался до постмодернизма После Второй мировой войны во Франции была организована и до сих пор активно действует политическая Ассоциация Абсолютных Апологетов Альфонса Алле (сокращённо «A.A.A.A.A.») Эта сплочённая группа фанатично настроенных людей представляет собой общественный орган, в котором выше всех прочих прелестей жизни ценят юмор Альфонса. Насколько он воспринимается через век - судите сами. *** «…У меня кое-что нашлось и для дамы, жестоко страдавшей желудком: Дама: — Я не знаю, что со мной, сначала еда поднимается наверх, а потом опускается вниз… Альфонс: — Прошу прощения, мадам, вы случайно не проглотили лифт?» *** «…Нужно быть терпимее к человеку, всё же, не будем забывать о том, в какую примитивную эпоху он был сотворён» *** «…В жизни часто случаются такие минуты, когда отсутствие людоедов ощущается крайне болезненно» Вот еще добавлю в старт: «Что есть лентяй: это человек, который даже не делает вид, что работает». «Труднее всего пережить — конец месяца, особенно последние тридцать дней». «Пока мы соображаем, как бы получше убить время, время методично убивает нас» «У голодного брюха нет ушей, но зато у него замечательный нюх» ------------ (В отличие от Алле, Сати не был обойден вниманием коллег-художников.) Что, однако же, и странно. Как-никак, никто иной как Альфонс Алле был задолго до создателем первого Черного квадрата. А также целого цветного калейдоскопа иных квадратов "Сутенеры, пьющие абсент лежа на траве"
Сати и Алле 6. мещанский бунт и бурление... "Эпатировать буржуа", хихикать над буржуазным лицемерием можно только в глубоко буржуазном обществе. Бунт против мещанства обычно ведется теми же мещанами наизнанку и во многом сам является одним из проявлений мещанства. Во всяком случае, так я воспринимаю пьесы Кокто и Моэма. Само же мещанство, наученное горьким опытом попыток искоренения мещанства не только в нашей стране, приучило, вслед за Мандельштамом, себя посильно чтить. Почти все безмерно над мещанством возвысившееся выросло из мещанской почвы и из мещанских семей. Поэту и художнику органически ненавистны филистеры и мещане. Но, всей душой сочувствуя этому протесту и бунту в подростковом возрасте, имхо надо приучить себя это мещанство и обывателей, если не чтить, то благодушно терпеть. В европейском и американском мещанском царстве жить можно, а вот попытки искоренения обывательской почвы выводит на поверхность бурление таких ... слоев, само существование среди которых может оказаться под вопросом Возвращаясь к сабжам: «Победа скупости: научиться спать на соринках, которых не видишь в своём глазу и отапливать зимой квартиру брёвнами, которые видишь в чужом». (Альфонс Алле) Имхо, тяжеловесное (как бревно в качестве метафоры) и легковесное, как соринка, мещанское морализирующее остроумие.
Сати и Алле 7. кафе на все времена Своим отношением к жизни и самой жизнью сабжи учат и тому, что строгие временные и культурологические рамки тоже не надо принимать слишком серьезно. Постмодернистское подмигивание этого многолетнего постояльца кафе можно разглядеть и тут: «По правде говоря, я испытываю жуткое омерзение к жизни в кафе. Прежде всего потому, конечно, что время, проведённое в подобного рода заведениях безнадёжно украдено у благочестия и молитвы… Увы, современная жизнь такова, (хотя и говорят, что в Средние века современная жизнь была совсем другой), но теперь даже самые суровые молодцы, выбиваясь из последних сил, всё-таки заставляют себя изо дня день волочить ноги в кафе, чтобы стать хотя бы немного похожими на самого Настоящего пьянчужку из-под забора». ( Альфонс Алле, «Левый ботинок») Альфонс Алле, испытывавший «жуткое омерзение к жизни в кафе», назначал встречи в кафе, ел в кафе, сочинял в кафе, жил в кафе, да так и умер в одном из этих кафе «Остен-Фокс» на улице Амстердам в Париже. И вот через 30 лет, после страшной войны и восстания масс Сати, как ни в чем ни бывало, дежавюзирует: «…Конечно, и мне иногда случается заходить в Кафе; но, во всяком случае, я прячусь — и не из-за лицемерия (которое также достойно порицания), но только по совету благоразумной осторожности — и, главным образом, чтобы меня не было видно. Мне было бы стыдно, если бы меня увидели, здесь, потому что, как меня часто предупреждал дядюшка Альфонс Алле: „это может вызвать осечку при женитьбе“. Что такое может из себя представлять эта „осечка“, он не пояснял. Но я до сих пор ему верю. Как самому себе» 8. прозрачная гуща жизни То есть, и будучи постоянно на людях, можно вполне пребывать наедине с собой. Точно так же как пещера и келья не гарантирует убежища от бурления бурных фантазий. Созерцание в гуще жизни дается труднее, зато и оказывается многократно переплавленным и устойчивым.
9. рай малых групп и ад всеобщего идеала В мещанском обществе можно, оставаясь лавочниками и ремесленниками, быть художниками и музыкантами. Не выпадая в "поколение дворников и сторожей". Не рвя зубами и так хрупкую социальную ткань. Не отвергая и не перепахивая с таким трудом вызревший перегной тонкой почвы мещанской цивилизации. Не стремясь к очередной утопии "особого общества (невъ..) непременной расовой духовности". Сектантское духовное величие, вырываясь за пределы секты (где оно может вполне успешно произрастать), представляет общественную опасность и обладает потенциалом превратить любую страну в концлагерь.
10. Лавочники и ремесленники золотого века голландской живописи и поэты-водопроводчики. Слава мещанам! Если только мещанство это - не агрессивное. Символ такого мещанства - братское и сочувственное отношение мещанина к художнику - терпеливая поддержка Ван Гога его братом Тео. Кто как не мещанство может только и быть заказчиком, потребителем и содержателем антимещанского искусства? Только идеологизированное государство. А оно нам надо? (дальше текст не мой. Отметим только, что упомянутый здесь Жорж Орик - один из композиторов прежде(в слизнутом) поминавшейся Шестерки. А такжеотметить единственную любовь Сати, любовницу многих художников и саму замечательную художницу, женщину-чуму Сюзанн Валадон, о которой, коль позволит времячко, хочется тоже написать) -------------- Благодаря водопроводчику по имени Виталь Оке (фр. Vital Hocquet), в свободное от работы время писавшему стихи под псевдонимом Нарцисс Лебо (фр. Narcisse Lebeau) молодой композитор, автор странных пьес под названием «Гимнопедии» и «Гноссиены» Эрик Сати был рекомендован ко вступлению в члены привилегированного клуба кабаре «Чёрный кот». И благодаря этому же водопроводчику, судя по всему, сегодня известен такой композитор-минималист — как Альфонс Алле. Годы дружбы и совместной работы в нескольких журналах и редкие поездки вместе на побывку в Онфлёр повлияли, по-видимому, не только на самого Эрика Сати, человека крайне самостоятельного и не подверженного влияниям. Судя по всем признакам, именно Эрик Сати и привлёк внимание постоянно эксцентричного Альфонса Алле — к музыке. До того момента он не чувствовал в себе «композитора» и его музыкальный гений дремал. Глубоко. Разбуженный не менее оригинальным и эксцентрическим творчеством Эрика Сати, спустя девять лет дружеского общения Альфонс Алле решил одним движением руки внести также и свой исторический вклад в музыкальное искусство. В 1897 году он повторно сочинил, «привёл в исполнение» и опубликовал в специальном альбоме издательства Оллендорф «Траурный марш для похорон великого глухого», который, впрочем, не содержал ни одной ноты. Только гробовую тишину, в знак уважения к смерти и понимания того важного принципа, что большие скорби — немы. Они не терпят ни суеты, ни лишних звуков. Само собой, что партитура этого марша представляла собой пустую страницу нотной бумаги, великодушно одолженную Эриком Сати для однократного исполнения альфонсовского шедевра. Итак, за пятьдесят пять лет до пьесы «4′33″» Джона Кейджа и почти за полвека до предсмертного молчания Эрвина Шульхофа, Альфонс Алле явился автором если и не первой, то уж второй минималистской музыкальной композиции — точно. Речь здесь идёт о том, что первый образец минималистической пьесы был создан Эриком Сати четырьмя годами ранее, в апреле 1893 года. Находясь в состоянии сильнейшей досады на свою строптивую любовницу, Сюзанн Валадон, Сати сочинил не слишком длинную и крайне однообразную по звучанию пьесу «Неприятности» (фр. «Vexations»). В конце пьесы стояло заботливое авторское указание, согласно которому пианист должен был играть эту пьесу «840 раз подряд, по желанию, но не больше». Однако, до нескольких минут проникновенной тишины в качестве траурной симфонии «по умершему глухому» Эрик Сати тогда не додумался и приоритет изобретения молчаливого направления минимализма отошёл к другому уроженцу Онфлёра, вовсе не имевшему музыкального образования. Эрик Сати — и Альфонс Алле. Два первых, преждевременных и некоронованных минималиста в истории искусства. Один, создавший в виде своих «Неприятностей» и «Меблировочной музыки» репетативное направление минимализма за семьдесят лет до его появления, а другой — почти в то же время придумавший кейджевский «силентизм» в виде молчаливой шутки на смерть великого глухого. Сати и Алле. Сегодня эти два имени редко произносят рядом, ещё реже связывают вместе. Однако современники отчётливо понимали, что два этих автора, писатель и композитор, поэт и драматург, живописец и график, находятся рядом друг с другом. Волею судьбы Эрик Сати, бывший двенадцатью годами моложе, пережил Альфонса Алле ровно на двадцать лет. Но до самого конца жизни Эрика Сати нередко продолжали называть «Альфонсом Алле музыки» (чаще в негативном смысле, желая как-то обругать или принизить). И даже в 1924 году, отправляя Сати «в отставку» и желая его «аргументированно» оскорбить, композитор Жорж Орик, очень молодой человек, никогда не знавший Альфонса Алле, написал в литературной хронике: «Откройте глаза! Это же просто нормандский нотариус, пригородный фармацевт, гражданин Сати из Совета Аркёя, старый приятель Альфонса Алле и кантор Розы и Креста». — ( «Les Nouvelles litteraires, artistiques et scientifiques», №88, 21 июня 1924.) И пожалуй, наибольшим вкладом Альфонса Алле в музыкальную историю можно считать не его траурный марш молчания, а Эрика Сати собственной персоной, «Альфонса Алле музыки», того самого Альфонса Алле, который являлся «Эриком Сати» литературы. Хотя и сам Сати писал блестящие рассказы, эссе и пьесы, равно как и Альфонс Алле, и рисовал сотни графических и каллиграфических картин, но он кроме того был ещё и музыкантом, тоже как Алле, и уроженцем того же самого Онфлёра (Кальвадос, Нормандия), «где иногда было до смешного жарко… для такого маленького городка».
11. еще о Шестёрке Приветствую любое искусствоведение (даже такое спорное литературоведение, как дм. быковское), любую культурологию, - если только они не начинают давить своим авторитетом ростки нашего собственного независимого восприятия. Уайльд писал, что художественный критик так же волен вольно обращаться со своим материалом, как сам художник - со своим. Шестёрку (Франсис Пуленк, Дариус Мийо, Артюр Онеггер и др.) упорно называют движением неоклассицизма. Вольному воля. Дружеское объединение композиторов Шестёрки существовало весьма недолго и (по свидетельству Пуленка) не имело никаких общих идей и даже эстетики, но всех объединяла общность интересов. «Поскольку Шестёрка чувствовала себя свободной от своей доктрины и была исполнена восторженного почитания к тем, против кого выставляла себя в качестве эстетического противника, то и никакой группы она не составляла. „Весна священная“ произросла мощным деревом, оттесняя наш кустарник, и мы собирались было признать себя побеждёнными, как вдруг Стравинский вскоре сам присоединился к нашему кругу приёмов и необъяснимым образом в его произведениях даже чувствовалось влияние Эрика Сати». (Жан Кокто, «к юбилейному концерту Шестёрки в 1953 году») Шостакович услышал произведения Сати уже после его смерти, в 1925 году, во время гастролей французской «Шестёрки» в Петрограде. В его балете «Болт» видно влияние Сати.
12. Сюзанна Валадон. Женщина-чума -- Большинство из нас скажет, что такую не знает. И поторопятся. Сюзанна Валадон - первая женщина, принятая во французский союз художников. (Злопыхатель сказал бы; связи в буквальном смысле слова). (Лучше не полагаться на приведенное, а глянуть сюда: https://www.pinterest.ru/pin/334040497339226763/ )
А сама Мари-Клементина в дальнейшем переменила имя и стала Сюзанной. Швея, уборщица, нянька, официантка, торговка овощами, циркачка и калека уже к 16 годам. -- Сюзанна Валадон Цирк 1889 Валадон появлялась в обществе с букетиком морковки, держала в студии козу, ела свои неудачные картины и по пятницам, в честь постного дня, кормила своих кошек икрой. Умерла в 1938 в окружении друзей-художников Андре Дерена, Пабло Пикассо и Жоржа Брака. Но все равно все свои 70 с лишним лет ощущавшая себя "брошенной куклой" (как и называется эта работа, хранящаяся в Национальном музее в Вашингтоне). Чья жизнь была с общепринятой точки зрения ужаснее, чем Эдит Пиаф, судить другим. В 1894 году Сюзанна Валадон стала первой художницей, которую приняли в Национальное общество изящных искусств. Сюзанна Валадон была большой оригиналкой: "У известного композитора Сати была любовь всей его жизни, художница Сюзанна Валадон. Она была довольно экцентричной особой и красавицей. Держала в своей студии козу, которой надлежало поедать неудавшиеся полотна. Кормила своих многочисленных кошек икрой по пятницам."(День семьдесят девятый: Objet sonore). Всего несколько строк и фактов, но каких! Так что ее картины - это еще и то, что не было отдано на съедение козе..." Коза на ее картинах мне как-то не попадалась, но, глядя на портреты кошек, интересно вспоминать об их диете. 13. 13. Натурщица и любовница парижского парнаса ...позировавшая в голом виде собственному сыну, Морису Утрилло (возросшего в выдающегося художника). Кто был отцом родившегося в 1883 году сына неизвестно, но восемь лет спустя его усыновил испанец Мигель Утрилло-и-Молинс. Этот сын, Морис Утрилло, и познакомил ее с ее будущим мужем Андре Уттером. Этот 28-летний электрик и художник-любитель, младше Мориса на каких-то три года, позировал Валадон для картины Адам и Ева. Евой была она. Оба, естественно, обнаженные. «Адам и Ева» 1909 Дальше последовал развод, скандалы с сыном и тщетные попытки ужиться под одной крышей новым составом: она, Морис и Андре Уттер. Спустя век им наконец-то это удалось. Сюзанна Валадон. Портрет семьи. 1912
14. Сюзанну Валадон так или иначе знает каждый: она часто тиражируется на вазочках и тарелочках, коробках конфет, духах, в дамских журналах, на упаковочных листах. Так неимоверно популярными стали две картины Ренуара из серии "Городские танцы" 1883 года, на которых танцующей изображена Сюзанна Валадон. Милая и прекрасная, очаровательная и восхитительная - образец французской кокетки конца XIX века. 1 - Огюст Ренуар Танец в городе (Сюзанна Валадон и Эжен-Пьер Лестринге) 2 - Танец в Буживале (Сюзанна Валадон и Поль Лот) 1883
15. Или даже и не фам фаталь, а просто оторва. Подлинным пророком оказался глава группы "нави" Пюви де Шаванн, взявший себе в натурщицы девочку, принесшую раз ему белье из прачечной ее матери. ее портрет работы Стейнлена Потом Валадон знакомится и позирует Огюсту Ренуару, Анри де Тулу-Лотреку, Винсенту Ван-Гогу, Эдгару Дега. Каждый из них оставил нам свое изображение Мари-Клементины, а она свои воспоминания о них. А сама Мари-Клементина в дальнейшем переменила имя и стала Сюзанной. Амедео Модильяни Портрет Сюзанны Валадон
16. Самый же бурный роман у нее был с Анри де Тулуз Лотреком: "Мари нравилась любовь.Она занимала в ее жизни большое место. Вид Лотрека, его уродливая внешность, его страстная натура не отпугнули ее, а скорее наоборот - привлекли. Она стала любовницей Лотрека. Оба они, казалось, были созданы друг для друга. И эта плебейка и потомок графов де Тулуз были абсолютно свободны от каких-либо предрассудков. И он и она трезво смотрели на действительность. Пользуясь любым случаем, чтобы поучиться у художников их ремеслу, Валадон ценила талант Лотрека, его острый глаз психолога, трезвость его взглядов, его неумение писать "красиво", его зачастую бичующие карандаш и кисть." Анри де Тулуз-Лотрек Прачка (Сюзанна у окна) де Тулуз-Лотрек Туалет (Сюзанна Валадон) (де Тулуз-Лотрек Портрет Сюзанны Валадон 1885 Ренуар, который постоянно прибегал к услугам этой привлекательной натурщицы, в то же время, что и Лотрек, "с нежностью и наслаждением выписывал ее большие голубые глаза, изящный изгиб бровей, чувственный пухлый рот, густые темные волосы, разделенные пробором, ее пышную высокую грудь." -- Ренуар - "Коса" /Девушка, заплетающая косу/ (Сюзанна Валадон) Однако, довольно быстро она пришла к выводу: бутылка - лучший друг девушки. --- Однако, довольно быстро она пришла к выводу: бутылка - лучший друг девушки. --- Анри де Тулуз-Лотрек Пьющая (Сюзанна Валадон) Тулуз-Лотрек Похмелье Сюзанна Валадон. Портрет семьи. 1912 (Андре Уттер, Сюзанна Валадон, Морис Утрилло, мать Сюзанны) Валадон, Уттер и Утрилло (их прозвали на Монмартре "La trinité maudite" — "проклятая троица") жили совместно, причем Морис Утрилло, который с юности страдал жестоким алкоголизмом, часто сидел взаперти под присмотром санитара, доставляя матери и отчиму немало хлопот. Когда Утрилло, требуя спиртного, начинал буйствовать, Валадон невозмутимо объясняла встревоженным гостям: "Это шалит мой кот Рамину!". Сюзанна Валадон, Морис Утрилло (в центре) и Андре Уттер Сюзанна Валадон с Морисом Утрилло (слева), Андре Уттером и котом Рамину. 1919 Сюзанна находила оригинальный выход из любого положения. Однажды, застав неверного супруга с подружкой, она заперла парочку в комнате и, на потеху соседям, целую неделю кормила любовников вареной капустой, которую они поднимали в ведре через окно. Сюзанна Валадон в студии
17. Однако же поначалу тайно создававшиеся ею работы удостоились похвалы даже ярого женоненавистника Дега. В устах которого комплимент Мэри Кассат звучал не иначе как "не может быть, чтобы такое могла создать женщина!" И испортил год готовившуюся ею для Салона работу Берты Моризо, неосторожно попросившей его пройтись по картине рукой мастера. Дега увлекшейся "рукой мастера" так закрасил весь нижний угол черным, что картина стала годна разве что для восторгов угодливых потомков, но уж никак не для требовательного Салона. Дега пожалуй единственный из ее друзей-живописцев, у которого она не была в любовницах. Дега?! Еще бы . Зато он стал одним из ее лучших наставников. Но продолжал звать ее не иначе как "ужасная Мария". ------ "Художник Эдмон Эзе, друг детства Утрилло, близкий друг Сюзанны Валадон, утверждал, что между ней и Дега существовало нечто большее, нежели просто профессиональные отношения. Эти домыслы Сюзанна неоднократно опровергала. На резкий вопрос критика Флорана Фельса: „Сюзанна, ты позировала Дега. Ты с ним спала?” — она ответила: „Я? Никогда. К тому же он очень боялся женщин”. — „Боялся женщин? А ты бы согласилась? Несмотря на разницу в возрасте?” — „Еще бы. Никогда и никто не превозносил так мою кожу, волосы и мышцы. Он расхваливал меня, как если бы речь шла о хорошей лошади или танцовщице”." -- школа Дега
18+ бесконечное терпение к себе Смысл (если он есть) всего здесь наговоренного и процитированного - бесконечное терпение к странным, эксцентричным и попросту противным чертам человеческой натуры, самым возмутительным образом проявляющихся в окружающих нас людях. Не потому, что в них непременно таится латентная гениальность. А вот просто. Как (всю жизнь терпевший издевательства так и не выполнившего ни одного своего обещания Бога) Авраам впервые возвысил свой голос, не протестуя против безумного требования (принести в жертву не просто любимейшего своего сына, а единственно возможную надежду на реализацию всего их совместного с Богом предприятия - Завета), - нет: прося о помиловании омерзительных ему грешников. Не об отделении мух от котлет (не о упасении от общей гибели немногих праведников), - он отважно торгуется с Богом, чтобы тот (следуя - впоследствии отчего-то названной христианской - странной логике Авраама) ради праведных не погубил и грешных. А почему, собственно? А вот просто. У советских и постсоветских собственная гордость и справедливость. Нам такое непонятно и чуждо. Это даже не буржуазный, а непонятный библейский гуманизм. В Библии все непонятно. И ее логика, и ее гуманизм, и ее зверства. Постижением этой логики библейского Бога, который любит спорящих с Ним (Авраама, Йова) и насмешливо равнодушен к своим ревностным приверженцам, - уж который век занимается вечно развивающаяся мысль Талмуда. Вот точно так же, больше мудрости жизни в терпеливом отношении к окружающим, чем в такой естественной и справедливой борьбе с ними, неприятии и обличении множества их недостатков. Не потому, что в каждом из них спит великий талант. И просто ни по какой легко объяснимой причине. (Что, конечно, не исключает ограничение их безумств и отстаивание своего места под солнцем.) И самое главное. И самое трудное. Понять и простить прежде понимания самих себя. Принять себя как можно более полно. Включая попытки себя исправить. Вне зависимости от их мудрости и успешности. Для меня такие объяснения не несут никакого религиозного содержания. Жертвоприношения Исаака автоматически означало конец Завета. Исаак - не "общепринятая детская жертва", а единственный и последний шанс исполнения Богом Его главного обещания. Обещания о Завете. Конец Исаака - это конец Завета о спасении человечества через потомство Авраама "многочисленного как звезды на небе и песчинки в море". А уж самая банальная и пошлая трактовка акиды - уверения в том, что Авраам заранее знал, что все окончится хорошо. 19. Возвращаясь к тому, с чего началось (не считая слизанного). 19. Возвращаясь к тому, с чего началось (не считая слизанного). Портрет Сюзанны; работа Эрика Сати, 1893 Ну, и в заключение - уже ее портреты Эрика Сати я, конечно же, не про искусство. А про то, что высшее искусство - понять и простить. Мещан за их мещанство, сумасбродов за их сумасбродство и себя - за неумение понимать и прощать.
Шишкин и Запад (приложение к исчезнувшим раздумьям о барбизонцах) 1. Шишкин-барбизонец. Это Шишкин-барбизонец. Ну, а то что Т.Толстая активно не любит Шишкина и Малевича... Можно же любить и Толстую, и то что она не любит, да? Малевич - мистик. А это - крайне неуютно. Да. Соглашусь. Некоторые дубы не барбизонские. Отечественные. Ну, по дубам-то Шишкин и Россия французам сто дубов вперед даст, да?
Шишкин и Запад (приложение к исчезнувшим раздумьям о барбизонцах) 2. Тут Гудзонскую школу просили тоже показать. Конечно, она несколько романтичнее и величественнее (и началась чуть раньше: в более романтические времена). Но в целом ... /Это все о том же духе времени: барбизонцы, гудзоновская речная, Шишкин .. Обычно мои кажущиеся слишком разнообразными (для кого-то - разбросанными) темы - как на тибетской иконе: вращаются вокруг единого обычно невысказанного центра/. Шишкин-гудзоновец
Викторина и Завтрак на траве https://zen.yandex.ru/media/artplay...seksualnyh-naturscic-5ab68fee77d0e6d894e86080 Она же - в Бостонском Помянутый тореро Она с дочерью - "за решеткой" (С еще одним ребенком на руках. Разглядели?)
Вариации на тему ... ".. (в подражание великому итальянцу)." Джорджоне Завтрак на траве ( "Сельский концерт") Нельзя не помянуть также и Клода Моне. Завтрак на траве. Взаимоотношения этих двух картин, которые разделяют не более двух лет, - тоже весьма забавная история. Несчетные вариации на тему не дожидались постмодернизма и не заставили себя ждать "Завтрак на траве" Поля Сезанна Так, вариации Френсиса Бэкона занимают почетное место в Метрополитен . http://nevsepic.com.ua/art-i-risovanaya-grafika/2612-hudozhnik-frensis-bekon-909-rabot.html
Энциклопедия светской жизни На одной из первых картин Э. Мане - “Музыка в саду Тюильри” - запечатлены лица и силуэты выдающихся современников художника: это поэт Шарль Бодлер, композитор Жак Оффенбах, художник Анри Фантен-Латур и многие другие. Сад Тюильри – место, где проводило досуг светское общество Парижа. Лаконичными и свободными мазками Эдуард Мане запечатлел в саду Тюильри своих выдающихся современников. Мане не собирал их для группового портрета, а сделал с натуры набросок сада и наброски некоторых лиц и силуэтов - поэтов, художников, композиторов. Присутствует на картине "Музыка в саду Тюильри" и сам Эдуард Мане – крайний справа. Ряд искусствоведов считает, что “Музыка в саду Тюильри” является предтечей “импрессионизма”. И техническое исполнение, – картина написана стремительными мазками, в ней интересно и нестандартно использованы черно-белые цвета, - и её содержание - изображена сценка из реальной жизни, где люди застыли в сиюминутных движениях и позах, кто в пол оборота к зрителю, кто спиной - всё это было вне рамок академической живописи и непривычно резало глаз зрителя. Критика разнесла картину “в пух и прах”, назвав лица на картине “плохо различимыми пятнами”, да и многие персонажи картины не смогли оценить прогрессивность Мане и понять зарождающийся импрессионизм. Итак, кто есть кто в светском обществе на картине Эдуарда Мане “Музыка в саду Тюильри”: 1. Эдуард Мане (1832-1883). 2. Шамфлери [Champfleury] (1820-1889) – писатель, критик, приверженец направления “реализм” в литературе и искусстве. Одним из первых встал на защиту Мане от критики. 3. Albert de Balleroy (1828–1872) –художник, специализировался на жанровых сценах. Эдуард Мане и Баллерои делили одну мастерскую по адресу: 4 Rue Lavoisier, c 1856 по 1859 г.г. 4. Eugène-CyrilleBrunet (1828–1921) – скульптор, Мане посещал его во Флоренции в 1857 году. 5. Предположительно - Август Мане [AugusteManet] (1797–1862) – отец Эдуарда Мане. 6. Caroline Brunet, née de Pène – жена скульптора Eugène-CyrilleBrunet, Эдуард Мане написал её портрет около 1860-1863 гг. 7. Захария Аструк [Zacharie Astruc] (1833–1907) – художник, журналист, скульптор, композитор и поэт, Мане написал его портрет. 8. Анри Фантен-Латур [Henri Fantin-Latour] (1836–1904) –художник и литограф, стиль - близок к реализму. Совместно с Теофилем Готье, Мане и другими участвовал в Société Nationale des Beaux-Arts – объединении художников для проведения выставок. 9. Valentine Thérèse Lejosne, née Cazalis-Allut – жена HippolyteLejosne, в их доме Эдуард Мане познакомился с Шарлем Бодлером и Фредериком Базилем. 10. Шарль Бодлер [Charles Baudelaire] (1821–1867) – поэт, писатель, критик. Познакомился с Эдуардом Мане в 1858 году. Во время написания картины “Музыка в саду Тюильри” Мане и Бодлер большинство времени проводили вместе. Они обязались создать новое искусство и литературу, в которых бы совмещались одномоментные и незыблемые аспекты современной жизни. 11. Теофиль Готье [Théophile Gautier] (1811–1872) – поэт, журналист и критик романтической школы. Был одним и критиков, поддержавших работы Мане в Салоне 1861 года. 12. Исидор Жюстен Северин Тейлор [Baron Isidore Justin Séverin Taylor] (1789–1879) – драматург, художник. 13. Марианн Оффенбах [Marianne Offenbach, née Rindskopf] – жена композитора Жака Оффенбаха. 14. Фредерик Базиль [Frédéric Bazille] (1841–1870) – живописец, один из основателей импрессионизма. 15. Предположительно - Сюзанна Мане [Suzanne Manet, née Leenhoff] (1829–1906) – пианистка, жена Эдуарда Мане. 16. Леон Леенхофф [Léon Koëlla Leenhoff] (1852–1927) – сын Сюзанны Мане, был моделью на многих полотнах Эдуарда Мане. 17. Эжен Мане [Eugénie-Désirée Manet, née Fournier] (1811–1895) – мать Эдуарда Мане. 18. Юджин Мане [Eugène Manet] (1833–1892) – младший брат Эдуарда Мане. 19. Жак Оффенбах [Jacques Offenbach] (1819–1880) – композитор и музыкант, основоположник французской оперетты. 20. Шарль Монжино [Charles Monginot] (1825–1900) – художник, обучался живописи вместе с Тома Кутюр, учителем Эдуарда Мане. Выставлялся в Салоне с 1850 года. Вариации на тему Считается, что идею "Завтрака на траве" Эдуарду Мане подсказал его друг Адриен Пруст (медик, борец с холерой, отец Марселя Пруста). https://m-3713.livejournal.com/161201.html "Согласно легенде, Пруст внушает Мане, что имеет смысл рискнуть и показать в Салоне изображение обнаженной натуры. Хотя мысль эта и не слишком его прельщает, но мало-помалу она завладевает им. Изображение обнаженной натуры на выставке Салона заставит окончательно признать художника. Не заняться ли ему какой-нибудь "махиной", "махиной" в расчете на медаль - ведь она может сделать его живописцем "вне конкурса", иными словами, даст возможность подняться до уровня той художественной иерархии, где ты уже независим от мнений жюри, где волен экспонировать то, что нравится? Но какое "nu" написать - "nu" вроде Венеры Урбинской Тициана? Или, быть может, какое-то другое? Мане на память приходит луврская картина - "Сельский концерт" Джорджоне. Но картина эта темна. А фон слишком сплющен репуссуарами, а хочется сделать все это по-другому, передать прозрачность воздуха, изобразить людей такими, какими их видим их здесь, сейчас. Уже вырисовывается композиция: две обнаженные дамы и два одетых господина, только не в венецианских нарядах XVI века, а в костюмах эпохи Второй империи; группа располагается, как и у Джорджоне, на фоне природы, среди зелени и деревьев; это будет какая-то увеселительная прогулка - то ли "купанье", то ли.. , в общем, увеселительная прогулка, рассуждает Мане. Он берет несколько пробных аккордов - пишет этюды деревьев, вид острова Сент-Уэн. Но как расположить персонажей? Он признается Прусту, что идет от картины Джорджоне. Ему все же не хочется просто переносить композицию "Сельского концерта" на собственное полотно - ну нет, это его не устраивает. Его стесняет не сама идея заимствования. Он-то свои слабости знает. Но знает и свою силу и хочет, чтобы именно ее оценили, оценили бы вне зависимости от старых мастеров, у которых он ищет поддержки и опоры. Вероятно, Вы уже догадались, о какой картине идет речь? Да, этот тот самый "Завтрак на траве".... С первых же дней, даже с первых часов "Завтрак на траве" собирает толпу. "Завтрак" выделяется на фоне остальных холстов своим новаторством, живостью колорита и затмевает все, что его окружает. Преобладающее число выставленных произведений, выполненных с большей или меньшей ловкостью, по сути дела, мало чем отличается от работ официальных мастеров. И в Салоне и в Контрсалоне царит битюм; и там и тут господствует анекдот. В таком окружении и даже невзирая на сравнительно многочисленные работы, отмеченные печатью новизны и творческих сил, такие, например, как "Девушка в белом" Уистлера, "Завтрак" Мане приобретает значительность исключительную. Его новизна потрясающа. Потрясающа настолько, что картина Мане тотчас же становится символом "Салона отвергнутых", олицетворением всего самого дерзкого, самого раздражающего. В ней есть "блеск, вдохновение, пьянящая сочность, неожиданность", - говорит Закари Астрюк. Живопись Мане кажется насмешкой над обычной живописью. В ее "решительности" есть "нечто строгое, острое и энергичное"[Zacharie Astruc], в этом и заключается суть работы, и потому она кажется вызывающей. Посетив вместе со своим двором выставку "отвергнутых", император и императрица подарили зевакам магическое слово "непристойность". Такова была их оценка "Завтрака на траве". Ну конечно, эту картину следует рассматривать как неприличную! Две голые женщины вместе с двумя одетыми мужчинами - слыханное ли это дело? Да к тому же как одеты! Так ведь никто не одевается! Эти куртки, эти панталоны. Вот тот, на первом плане, до чего дошел, - у него на голове ермолка с кисточкой. Бредовое произведение, нелепое и неприличное. "Завтрак" рождает не только смех, он вызывает ярость. Он вызывает также порой глухую, гнетущую тревогу. Критиков тоже смущает смех толпы. Почти все, даже самые безжалостные по отношению к "отвергнутым", в своих заметках выступают против "этого идиотского зубоскальства, претендующего на то, чтобы заменить разумные доводы". Один из них признается, что, выходя из "Салона отвергнутых", вовсе не смеялся, но был "серьезен, взволнован и смущен". Да и как не быть смущенным. Разумеется, то, что "Завтрак" был повешен среди этих проклятых холстов, с особой силой и очевидностью выявило его сущность, чего, возможно, и не случилось бы, будь он попросту допущен в Салон. Обрушившиеся на него оскорбления лишь подчеркивают его бесконечное и глубочайшее своеобразие. Чреватое революцией, последствия которой предвидеть невозможно, произведение Мане становится в "Салоне отвергнутых" угрожающим и опасным. Оставляя в стороне все то, что не относится к собственно живописи, оно со спокойной уверенностью утверждает живопись в ее абсолютном проявлении. Эта живопись вытеснила человека. Последний привлек художника не потому, что он человек, но потому, что он форма - такая же, как глиняный кувшин или гроздь винограда. Для посетителей композиция "Завтрака" смешна, тут двух мнений быть не может! Отчего эти персонажи размещены именно так? Один из мужчин что-то говорит, но его же никто не слушает. Другой глядит, но ничего не видит, будто погрузился в мечты. Нагая женщина - для нее позировала Викторина - смотрит на зрителя взором "сомнамбулы". Есть ли у этих персонажей прошлое, будущее? Их подобие человеческим формам вызывает какое-то подозрение; воссозданные живописью фигуры принадлежат какому-то иному миру. И кто знает, быть может, человек 1863 года реагировал на все это так бурно только потому, что он подсознательно чувствовал уколы неясного и тревожного ощущения, словно его чего-то незаконно лишают. Явившись громадным переломом в искусстве, "Завтрак" открывает живописи головокружительное будущее. По привычке, идущей еще со времен Курбе, снабжать этикеткой "реализм" самые смелые живописные произведения Мане квалифицируют как реалиста. Но слово это столь мало ему соответствует, что один из приверженных "реализму" критиков, Кастаньяри, испытывает потребность придумать новый термин: термин этот - "натурализм". Революционер Курбе, чьи социальные взгляды и политический антиконформизм так сильно раздражали, неожиданно оказался куда более тесно связанным, нежели это предполагали, с привычно существующим. Он брал своих персонажей из мира, считавшегося недостойным кисти, но его персонажи все-таки существуют, действуют, вызывают чувствительные переживания зрителей. У Мане же ничего похожего. Он адресуется исключительно к глазу; он сразу покончил с областью вымысла. Революционер Курбе остается современником. Буржуа Мане, элегантный завсегдатай Бульваров - кому он современник? Если кто-то и воспринимает его таковым, так это только те никому не известные молодые люди, которые бродят по залам "Салона отвергнутых" и беспрестанно возвращаются к "Завтраку", чтобы восхищаться этой живописью - для всех подрывной, но для них вдохновляющей. Этих молодых людей зовут Клод Моне, Поль Сезанн, Эмиль Золя и Фредерик Базиль... Мане! Мане! Как хотел Мане, чтобы толпа повторяла его имя! И вот эти два слога произносят сотни тысяч уст. "Завтрак" открывает новую эру в живописи. Но чем ошеломлен сам Мане? Не того ли он добивался? Он надеялся сделать карьеру. Но "фатальность его дара" отторгает Мане от помыслов честолюбия. Напрасно он считает, что происходящее теперь - всего лишь досадное, случайное недоразумение. Жребий брошен. Жизнь, представлявшаяся ему в мечтах легкой, гладкой, полной банальных успехов, не будет карьерой, она будет судьбой. Джеймс Тиссо. Завтрак вчетвером, 1870. Картина салонного живописца демонстрирует, как тогда следовало писать подобные картины: ... ".. (в подражание великому итальянцу)." Джорджоне Завтрак на траве ( "Сельский концерт") Нельзя не помянуть также и Клода Моне. Завтрак на траве. Взаимоотношения этих двух картин, которые разделяют не более двух лет, - тоже весьма забавная история. Картина Эдуарда Мане становится знаковой для новых художников того времени, импрессионистов, которые выступают за живопись, где уже нет доминанты уважения классических канонов и речь идет о личных ощущениях художника, за живопись, свободную в выборе сюжетов, способов их изображения и обработки цветом. В 1865 году Клод Моне начал работу над подготовительными набросками к задуманному им огромному — 6х4,6 м — полотну, который он назвал «Завтрак на траве», в знак уважения к Мане. На этой картине не было обнаженных тел, только элегантные дамы под зонтиками и мужчины в рединготах. Полотно было задумано прежде всего для того, чтобы изучить освещение в лесу — в тени деревьев и на поляне. Смелое начинание 25-летнего Клода Моне заинтересовало всех, и другой французский художник Курбе навестил Моне, дабы щедро помочь ему советами и приободрить юного коллегу, к которому всегда благоволил. Курбе повел себя неожиданно: он посоветовал юноше умерить свой пыл. В результате картина так и не была завершена, Моне прекратил работу и более к этой картине не возвращался. Клод Моне, «Завтрак на траве». Подготовительный этюд, хранящийся в Государственном музее изобразительных искусств им. А.С. Пушкина в Москве, 1865-1866 г. В период денежных затруднений Моне оставляет неоконченную картину под залог хозяину гостиницы «Золотой лев», в которой жил художник. Много лет спустя Моне разыскал холст в сарае гостиницы «Золотой лев», где тот хранился в свернутом виде, изъеденный сыростью. Видя, что холст не подлежит восстановлению, Моне отрезал куски, не тронутые влагой, а остальное выбросил. Сейчас сохранившиеся куски холста выставлены в Лувре. Сохранившиеся фрагменты работы «Завтрак на траве» Клода Моне, Лувр. Несчетные вариации на тему не дожидались постмодернизма и не заставили себя ждать "Завтрак на траве" Поля Сезанна Сначала Поль в сумасшедшем бурлеске веселится от души: В 1869 г. свой вариант «Завтрака на траве» пишет Поль Сезанн. Мотив картины Мане превращен Сезанном в весьма произвольную и драматическую композицию. Фигура на переднем плане, обращенная спиной к зрителю, вероятнее всего – сам художник. Поль Сезанн. Завтрак на траве. 1869 г. Но потом Сезанн размышляет над темой в свете работы над своими бесконечными "Купальщиками" (коих более 200). В 1876-1877 годах Сезанн делает еще одну картину, которую так же называют «Завтрак на траве». Поль Сезанн «Завтрак на траве», 1876-1877 г. Впрочем, нет уверенности, что название картине было дано самим Сезанном. Также эта картина напоминает полотно «Вакханалия» Николы Пуссена, чьи работы в Лувре вдохновляли Сезанна, так что возможно, что это уже совсем другая история. Никола Пуссен «Вакханалия», 1627-1628 Еще о "Завтраке" «Завтрак на траве»: о чем скандальная картина Эдуарда Мане https://www.psychologies.ru/standpoint/zavtrak-na-trave-o-chem-skandalnaya-kartina-eduarda-mane/ ТЕЛО КАК ОСКОРБЛЕНИЕ http://www.vokrugsveta.ru/vs/article/7950/ Так, вариации Френсиса Бэкона занимают почетное место в Метрополитен . http://nevsepic.com.ua/art-i-risovanaya-grafika/2612-hudozhnik-frensis-bekon-909-rabot.html
Увы, это все хаотические обрывки и ошметки, сохранившиеся на ФБ с прошлых лет (( Общая тема была (в защиту маньеризма) " Маньеризм как законное детище Микеланджело и как экспрессионизм. А также другие искажения реальности". Поэтому Эль Греко это маньеризм (и экспрессионизм). Так что нельзя восхищаться Эль Греко и насмехаться над маньеризмом. И вообще: все эти "измы" в искусстве - имена собственные: они есть условные названия конкретных периодов и направлений. Абсолютизация этих терминов обнажает их размытость во времени и истории искусства. Редко, но случается, что сохраняется даже само имя: так, было множество разных разнесенных во времени "классицизмов".
А "Купальщикам" (обоего пола) была посвящена виденная в студенческие годы видео лекция PBC на двух кассетах(!). Любопытно столь пристальное внимание общеобразовательной программы к такому частному явлению; особенно - подробный анализ этой темы Сезанна в свете его бисексуальности, платонической любви к Э.Золя и памяти о блаженных часах детских дружеских игр с ним на берегу реки (полноводной Роны). Да и вообще гео-био-графия дает новое освещение многим известным явлениям. Так, самая сакраментальная тема Сезанна, гора Сент-Виктуар, - это то что он видел изо дня в день с раннего детства до конца жизни в своем богатом Эксе (в отличие от вечно бедного соседствующего Марселя). Эта бывшая столица Проавнса/Aix-en-Provence/ со временем стала благодаря Сезанну столицей нового искусства (пост-экспрессионизм). Именно на паломничество к Сезанну (а не просто в соседний Арль) приезжали сюда парижане (Гоген) и иностранцы (Ван Гог). "Сезанн называл себя республиканцем, симпатизировал Курбе. Впрочем, собственную задачу Сезанн видел не в разрушении Вандомской колонны и не в баррикадах. Мир следует перестраивать, начав с эстетики. Сезанн решил собрать разбросанные мазочки импрессионистов воедино, сложить из них мир вновь, как собираем мы разбросанные ребёнком кубики. Пуссен, художник классицизма, олицетворял для Сезанна порядок и фундаментальное основание миропорядка. Пуссен был взят как образец последовательности в конструировании. Но сегодня надо не рисовать римские колоннады, но придать современному миру величие колоннад. Требовалось превратить современный пёстренький мир рантье и бульваров, демонстраций и манифестов, пуантилизма и пустой риторики в твёрдую конструкцию бытия. Вместо легковесных жестов – постоянная работа по созданию единого универсума. Поэтому и писал гору. День за днём, возвращаясь на то же самое место, Сезанн снова и снова писал одну и ту же гору. Доезжал до склона горы на пролётке, расставлял треногу, ставил холст, писал гору на фоне грозного неба. Писал крайне медленно: твёрдой рукой, укладывая мазок поверх мазка, он возводил гору на холсте. Цвета, притёртые друг к другу, как камни, от ежедневной работы сплавились в одну породу. А ему было мало, он писал опять и опять. Сегодня – гора. И на следующий день – гора. Ему казалось, что у него не получилось, надо повторить.Так и молитву произносят каждое утро – одну и ту же, и молитва от этого не делается ненужной. Напротив, от того, что молитву повторяешь, крепнет вера. Изображение горы имеет прямое отношение к понятию «горнее». Сезанн всю жизнь утверждал горнее, он отстраивал заново веру. Гору можно срыть, но непременно найдётся подвижник, который возведёт гору заново. " https://story.ru/istorii-znamenitostej/istoriya-iskusstv/istoriya-zhivopisi-khudozhnik-gory/
