...О небесах... об Ангелах ... и прочем...

Дионисий Ареопагит:

"...Святейшая наша Иерархия образована по подобию премирных небесных Чинов, и невещественные Чины представлены в различных вещественных образах и уподобительных изображениях, с тою целию, чтобы мы, по мере сил наших, от священнейших изображений восходили к тому, что ими означается, - к простому и не имеющему никакого чувственного образа. Ибо ум наш не иначе может восходить к близости и созерцанию небесных Чинов, как при посредстве свойственного ему вещественного руководства: т.е. признавая видимые украшения отпечатками невидимого благолепия, чувственные благоухания - знамениями духовного раздаяния даров, вещественные светильники - образом невещественного озарения, пространные в храмах предлагаемые наставления - изображением умственного насыщения духа, порядок видимых украшений - указанием на стройный и постоянный порядок на небесах, принятие Божественной Евхаристии - общением с Иисусом; кратко, все действия, принадлежащие небесным существам, по самой их природе, нам преданы в символах.

Итак, для сего-то возможного для нас Богоуподобления, при благодетельном для нас установлении тайноначалия, которое и открывает взору нашему небесные Чины, и нашу Иерархию возможным уподоблением Божественному их Священнослужению представляет сослужащею чинам небесным, под чувственными образами предначертаны нам пренебесные умы в священных письменах, дабы мы чрез чувственное восходили к духовному, и чрез символические священные изображения - к простой, горней небесной Иерархии.


Франческо Боттичини.

Иерархия, по моему мнению, есть священный чин, знание и деятельность, по возможности, уподобляющаяся Божественной красоте, и при озарении, сообщаемом ей свыше, направляющаяся к возможному Богоподражанию. Божественная красота, как простая, как благая, как начало всякого совершенства, хотя и совершенно чужда всякого разнообразия, сообщает свет свой каждому по достоинству, и тех, которые делаются причастниками ее, совершенствует чрез Божественное тайнодействие, сообразно своей неизменяемости.
Цель Иерархии есть возможное уподобление Богу и соединение с Ним. Имея Бога Наставником во всяком священном ведении и деятельности и постоянно взирая на Божественную Его красоту, она, по возможности, отпечатлевает в себе образ Его, и своих причастников творит Божественными подобиями, яснейшими и чистейшими зерцалами, приемлющими в себя лучи светоначального и Богоначального света так, что, исполняясь священным сиянием, им сообщаемым, они сами наконец, сообразно с Божественным установлением, обильно сообщают оное низшим себя.

Наименование небесных Умов показывает Богоподобное свойство каждого из них.

Так святое наименование Серафимов, по мнению знающих еврейский язык, означает или пламенеющих, или горящих, а название Херувимов - обилие познания, или излияние мудрости. Итак, справедливо в первую из небесных Иерархий посвящаются Существа высшие, так как она имеет чин высший всех - особенно потому, что к ней, как к ближайшей к Богу, первоначально относятся первые Богоявления и освящения.Горящими же Престолами и излиянием мудрости называются небесные Умы потому, что имена сии выражают Богоподобные их свойства. Ибо, что касается до наименования Серафимов, то оное ясно показывает непрестанное и всегдашнее их стремление к Божественному, их горячность и быстроту, их пылкую, постоянную, неослабную и неуклонную стремительность, - также их способность действительно возводить низших в горние, возбуждать и воспламенять их к подобному жару; равно как означает способность, опаляя и сожигая, таким образом очищать их, - всегда открытую, неугасимую, постоянно одинаковую, светообразную и просвещающую силу их, прогоняющую и уничтожающую всякое омрачение.

Наименование же Херувимов означает их силу - знать и созерцать Бога, способность принимать высший свет и созерцать Божественное благолепие при самом первом его проявлении, мудрое их искусство - преподавать и сообщать обильно другим дарованную им самим мудрость.

Наконец, наименование высочайших и превыспренних Престолов означает то, что они совершенно изъяты от всякой низкой привязанности земной; что они, постоянно возвышаясь над всем дольним, премирно стремятся в горние, и всеми силами неподвижно и твердо прилеплены к Существу истинно Высочайшему, принимая Божественное Его внушение во всяком бесстрастии и невещественности; означает также то, что они носят Бога, и выполняют Божественные Его повеления.


Симоне Мартини

 

Питер Крифт. "Небеса, по которым мы так тоскуем":

С самых давних времен человечество мечтало о небе. Одни из самых древних памятников материальной культуры — могильники. Мертвых всегда собирали в дальнее странствие. Какими бы разными ни были ее формы, вера в загробную жизнь — ровесница рода человеческого.

В этом, как и во многом другом, из древних народов выделяются два — евреи и греки, источники западной Цивилизации, наполнившие реку, чьи воды орошали Средневековье, потом разделились снова, но все еще бегут тонкими струйками по топкой дельте современности. Если бы веков двадцать назад Землю увидел инопланетянин, умевший различать не только внешнюю, но и внутреннюю силу, он признал бы корнями древа истории не Персию и не Египет, а Грецию и Израиль.
Евреи заменили миф верой в Бога, действующего во времени и открывающего Себя миру; греки — поверяющим, вопрошающим разумом. Поэтому и надежда, и самое небо были у них иными, чем у народов - мифотворцев.

Иудейское представление о небе прямо противоположно языческому — оно не возносится ввысь из нашего сердца, а спускается вниз, от Бога, как Новый Иерусалим в конце всей истории откровения.
С самого начала этой истории Бог говорит людям, чего Он хочет, а не люди Богу, чего хотят они.
Не люди творят Бога по своему образу и подобию, а Бог — людей, по Своему; и точно так же не Земля творит по своему подобию небо, а небо преображает Землю, уподобляя ее себе...

В сердце вы найдете не само небо, но его образ, очертания, тень, неутолимую тоску.
В сердце вы найдете не само небо, но дыру, полость, утробу, которая взывает к Возлюбленному, чтобы Он оплодотворил ее. Небо — Тело Бога, земля — наше тело.
В сердце вы найдете не само небо, но стезю к небу. Стезя — внутри, не снаружи, на небо не взлетишь в ракете. Но то, что внутри, — стезя, не цель. Небеса бесконечно больше сердца.
В сердце вы найдете не само небо, но перст, указующий на небо.
Учители дзен говорят: «Палец указует на луну, но горе тем, кто примет за луну палец!»

Вы не найдете неба в сердце, но найдете его через сердце.
Сердце — ворота в рай или в ад.

Дела у сердца — простые: верить, надеяться и любить. Каждое из этих дел зрячее.
Когда вы читаете в Песне песней: «Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе» (4:7), думаете ли вы, что это красиво, но глупо?
Если думаете, значит — вы смотрите на любовь, а не вместе с ней, не ею, и получается ненормальность — слепота. Любящий же считает иначе: именно он-то и прав, именно он и видит то, что есть на самом деле.

Не любовь слепа, а безлюбие; тот, кто не любит, видит гусеницу, когда любящий видит бабочку. У любви — свой рентген. Согласно мудрейшим толкователям, жених в Песне песней — Бог, невеста — мы. Бог верит в нашу бабочку, надеется на нее, любит ее. Мы видим грешника, Бог — потенциального святого. Посмеем ли мы обвинить Его в глупости? Суды Его не слепы, а прозорливы и верны. Любовь предельно точна. Как может она быть слепой? Бог есть Любовь. Разве Он слеп?
Так что поверим Ему, когда Он зовет нас «прекрасными». Влюбленный, как и Бог, видит сердцем. Только тот, кто поистине любит вас, знает вас, чем сильнее он любит — тем лучше знает.
Тот, кто не любит, не может знать о вас все, а вот любящий знает вас. На практике, если не в теории, с этим каждый согласится. Кто по-вашему, лучше поймет вас — гений, которому до вас нет дела, или недалекий человек, который вас любит?

 

Бернард Клервосский. Проповеди на Песнь песней.

"Нам следовало бы отметить, что по типу сережек, какие супруге дарят, являются золотыми и украшенными серебром. Золото означает сияние божественной природы, мудрость, которая исходит от другого.
Божественные ювелиры, кому доверена эта работа, обещают, что выкупят сияющие свидетельства истины и оденут их на внутренние уши души.

Я не вижу, что это может означать, если не строение неких духовных образов с целью принесения самой чистой интуиции Божественной мудрости к глазам души, которая созерцает; чтобы соделать душу способной видеть, как изображение отражается в зеркале, то есть какое еще невозможно созерцать лицом к лицу. Предметы, о которых мы говорим, являются божественными, полностью скрытыми для всех, исключая того, кто это уже испытал. Пока человек еще в этом смертном теле еще живет вера, и ясный внутренний свет не так ясен, можно только частично созерцать чистую истину. Всякий, кто получил этот дар от другого, может сказать словами св. Павла: «Теперь я знаю отчасти», и «мы знаем отчасти и отчасти прозреваем».

Когда духовный человек восхищен вне себя и получает некое видение от Бога, которое внезапно возжигает в его разуме светильник, внезапно, но откуда я не знаю, образы земных предметов переполняют воображение, или как помощь восприятия, или чтобы умерить интенсивность Божественного Света. Они образы являются приложением к чувствам божественно воспламененным, так что в их тени окружность истины, сияющая и вполне чистая, делается более воспринимаемой для ума и более приспособленной быть переданной другим.

Возможно, кроме того, мы имеем здесь те отраженные образы, виденные апостолом в зеркале (1 Кор. 13, 12) и вылепленные, как я сказал, руками ангелов, образы прекрасные и чистые, которые, чувствую я, приводят нас некоторым образом в соприкосновение с бытием Божиим, воспринимаемом в своем чистом состоянии без всякой тени телесной сущности.

Я приписываю это ангельскому искусству, которое неким приемлемым образом бытие Божие одевает, и открывает изящество Его образа.
Что более ясно из другого стиха: «Мы, мастера, сделаем вам изображения золотые с серебряными украшениями» (Песн. 1, 10). «С украшениями из серебра» или «украшенные серебром» означает одно и то же. Мне кажется, это вовсе не означает, что ангелы производят эти образы внутри нас, но что они вдыхают изящество выражения, которое в образе, таком удобном и грациозном, украшая с великой ясностью и сильной радостью нашу взаимосвязь в единстве.

Позвольте мне умереть смертью ангела, преодолевая память настоящих предметов, я мог бы избавиться не только от желания внутренних телесных предметов, но также от желания их образов; поэтому я мог бы наслаждаться беседой чистой с теми, от кого я заимствую чистоту.

Этот род восторга, по-моему, только и называется созерцанием. Это - знак человеческой добродетели. Даже если ее невозможно уловить в течение жизни с помощью материальных желаний, но только созерцанием, не используя телесных уподоблений, поскольку это, знак ангельской чистоты. Одно и другое, однако, являются даром Божьим; каждый является исходом из себя, каждый - продолжение себя, но с одним происходит гораздо больше вовне, чем в другом..."


Бернардино Луини.

 

Бонавентура. Путеводитель души к Богу:

"Вначале я взываю к Первоистоку, откуда исходит любое озарение, к Отцу светов, от Которого нисходит "всякое даяние доброе и всякий дар совершенный", то есть к вечному Отцу. Я взываю к Нему через Сына Его, Господа нашего Иисуса Христа, чтобы Он при посредничестве пресвятой Девы Марии, Богоматери, Матери Господа нашего Иисуса Христа, а также наставника и отца нашего святого Франциска, "просветил очи сердца" нашего, чтобы могли мы "направить ноги наши на путь мира", "который превыше всякого ума", мира, благовествованного и дарованного Господом нашим Иисусом Христом, новым проповедником которого стал отец наш Франциск, с мира начинавший и оканчивавший каждую свою проповедь, желая его в каждом своем приветствии и тоскуя об этом озаряющем душу мире как гражданин небесного Иерусалима во время каждого молитвенного созерцания.
Этот миролюбивый человек, который "был мирным среди тех, кто ненавидит мир", говорит об этом мире "Просите мира Иерусалиму". Ведь он знал, что трон Соломона покоится на мире, ибо написано: "В мире установил он свое жилище и пребывание свое на Сионе".


Филипп Медхерст

Когда по примеру отца нашего святого Франциска я, грешный, недостойный седьмой преемник блаженного отца, после его смерти в генеральском служении братьям, задыхался в поисках этого мира, тогда случилось так, что по божественному вдохновению почти в день тридцать третьей годовщины кончины святого я оказался на склоне горы Альверны как на месте покоя, желая обрести духовный мир. Будучи там и размышляя о путях духовного восхождения к Богу, вспомнилось мне среди прочих чудо, произошедшее в этом месте с самим святым Франциском, когда он увидел серафима с крыльями, сложенными по подобию Распятия. Погруженному в эти мысли, открылось мне, что видение это говорит об экстазе блаженного отца и указывает путь, следуя по которому можно его достичь.

Под шестью крыльями серафима на самом деле следует понимать шесть ступеней озарения, которые проходит душа, как бы шесть ступеней или дорог, которыми она восходит к миру через экстатические излияния христианской мудрости.

Нет иного пути к этому, кроме как пути пламенной любви к Распятому Христу, именно благодаря ей Павел "восхищен был до третьего неба", и именно она настолько преобразила его во Христе, что он сказал: "Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живет во мне Христос".
Эта любовь завладела душой святого Франциска до такой степени, что дух вошел в плоть, когда на протяжении двух последних лет своей жизни он носил на своем теле священные стигматы Страданий Христовых.

Итак, образ шести крыльев серафима олицетворяет шесть ступеней озарения, начинающихся в сотворенном мире и ведущих к Богу, к Которому никто не войдет иначе, как через Христа Распятого. Ведь "кто не дверью входит во двор овчий, но перелазит инде, тот вор и разбойник". А тот, кто через эту дверь "войдет и выйдет, и пажить найдет".
При этом я предупреждаю, что мало или вообще ничего нельзя увидеть в зеркале, предложенном извне, если зеркало нашей души не будет очищенным и отполированным.

"Блажен человек, которого сила в Тебе и у которого в сердце стези восхождения направлены к Тебе из долины плача". Так как блаженство представляет собой не что иное, как наслаждение величайшим благом, а величайшее благо находится выше нас, то никто не может стать блаженным, не возвысившись над собой, причем возвысившись не телом, а сердцем. Подняться же над собой мы можем лишь благодаря поднимающей нас высшей силе. Сколько бы ни было внутренних ступеней в нашей душе, все равно это ни к чему не приведет без божественного содействия. Оно же ниспосылается тем, кто просит его со смиренным и благоговейным сердцем, а это заключается в том, что он воздыхает пред Богом в этой долине плача, что достигается в свою очередь путем пламенной молитвы.

... В настоящем состоянии нашей природы сотворенный мир представляет собой лестницу для восхождения к Богу. Среди творения одно является следом, другое — образом, одно телесно, другое духовно, одно преходяще, другое бессмертно, и вследствие этого одно находится внутри нас, другое вне нас. Поэтому, чтобы достичь созерцания Первоистока, Который в высшей степени духовен, вечен и превосходит нас, следует перейти через следы, которые телесны, преходящи и находятся вне нас, и это выведет нас на путь к Богу. Затем следует войти в нашу душу, которая является бессмертным образом Бога, духовна и находится внутри нас, и это значит войти в истину Божию. Наконец, мы должны возвыситься до вечного, высшей духовности и находящегося выше нас, взирая на Первоисток, и это значит возрадоваться в познании Бога и благоговении перед Величием Его.

Так вот она — дорога "в пустыню на три дня пути" и тройное озарение одного дня: первое подобно вечеру, второе — утру, третье — полудню. Это озарение соответствует тройному существованию вещей: в материи, в уме и в вечном замысле Бога согласно тому, как сказано: "да будет, сделал и стало". Это также соответствует тройной субстанции во Христе, лестнице нашей, то есть телесной, духовной и божественной.

Отсюда следует необходимость возвести эти три основные ступени до шести, ведь как шесть дней Бог создавал вселенную и на седьмой почил, так и во внутреннем мире шесть следующих друг за другом ступеней озарения последовательно приводят к покою созерцания. Эти шесть ступеней имеют свой прообраз в шести ступенях трона Соломона, также и серафимы, которых видел Исайя, имеют шесть крыльев, после шести дней воззвал Господь к Моисею из среды облака, и Христос по прошествии шести дней, как сказано у Матфея, взял учеников на гору и преобразился перед ними.

По своей первой природе человек был сотворен способным к покою созерцания, и поэтому "…Бог… поселил его в саду Едемском…".
Но человек, обратившись от истинного света к преходящему благу, по своей вине исказил самого себя и весь род свой из-за первородного греха, что создало двойственную человеческую природу, то есть невежество души и вожделение тела.
Таким образом, ослепленный, с искаженной природой человек останется во тьме и не увидит небесного света, если благодать и праведность не придут на помощь против вожделения, а знание и мудрость против невежества.

И все это совершается через Иисуса Христа, "…Который сделался для нас премудростью от Бога, праведностью и освящением и искуплением". Тот, Кто есть сила и мудрость Бога, воплощенное Слово, "полное благодати и истины", творит нас благодатью и истиной, то есть ниспосылает нам благодать любви, которая, так как "исходит от чистого сердца и доброй совести и нелицемерной веры", очищает всю душу, все ее три вышеназванных начала.
Оно обучает нас знанию истины в соответствии с тремя видами теологии, то есть "символической", "собственной" и "мистической", чтобы благодаря символической теологии мы правильно пользовались чувственно воспринимаемыми вещами, благодаря теологии в собственном смысле мы правильно пользовались вещами духовными, а благодаря мистической мы были бы восхищены в превыше разума экстаз.

Итак, кто хочет восходить к Богу, должен, чтобы избежать искажающего природу греха, подчинить вышеназванные природные способности преображающей благодати, а это достигается молитвой; очищающей праведности, что достигается обращением; озаряющему знанию, что достигается медитацией; и совершенствующей мудрости, что достигается созерцанием. Подобно тому как к мудрости можно прийти только лишь через благодать, праведность и знание, так к созерцанию можно прийти только через сосредоточенную медитацию, святой образ жизни и благочестивую молитву.
А так как благодать есть основание воли и совершенной просвещенности разума, то мы должны, во-первых, молиться, во-вторых, свято жить, в-третьих, должны устремить свой взор на созерцание истины и, устремившись, восходить по ступеням, вплоть до вершины горы, где "является Бог богов на Сионе".

Но так как по лестнице Иакова, прежде чем спуститься, вначале нужно подняться, то первую ступень восхождения мы поместим в самом низу, принимая за нее весь этот воспринимаемый чувствами мир, словно зеркало, посредством которого мы восходим к Верховному Создателю, Богу. "


Ладья Христа. А. Смирнов

 

Годовщина, однако. Сегодня на лекциях в нашей Школе Библии была эта тема.
Олег, спасибо.
Поклон.

 

Символично, что в этом случае, Бог утаил истину от мудрых и разумных и открыл ее младенцам...
И Церковь не верила.
С видениями у нас всегда весьма туго.
Все на проверку.)

 

Просто с недоверием относятся, проверяют на подлинность. Так и со многими святыми было.
Несмотря на то, что.
Хотя, посвящение России Непорочному сердцу Божьей матери потребовало бы, разумеется, признать, что эта страна - не чудовище, идущее вразрез со всем цивилизованным миром, а страдалица, и живущие в ней - тоже.
А это, на фоне общего отношения тех лет, было, видимо, проблематично.
Причем, такое отношение в общем и в целом сохранялось до начала 90-х годов.
(Думаю, ужасы Второй Мировой, обрушившиеся на Россию, как ни на одну страну мира больше, тоже были неслучайны. Положить столько народу в безбожной революции, в гражданской войне, в репрессиях, устраивать голод на своей же земле и пр., уничтожить царское семейство и практически полностью вымарать культуру - все это не могло пройти без последствий).

Люди расхлебывают кашу, которую сами же и заварили.

 

интересно - кто так считал в мае 1917?
А почему для того, чтобы "посвятить Россию Непорочному сердцу Божьей матери потребовалось бы признать, что эта страна - не чудовище, идущее вразрез со всем цивилизованным миром"?
Неужели нельзя было посвятить без такого признания?

В чем это выражалось? И была ли в этом хотя бы частичная правда?

 

Яник, конечно, не все люди, живущие на Западе, так считали.
У меня есть свидетельство священника, который довольно долго жил в России еще до перестройки. Потом жил на две страны - Италию (родину) и Россию.
В некоторых церковных или околоцерковных кругах, действительно, было такое отношение (пожалуй, слишком ортодоксальное).
Ему даже приходилось объяснять, что здесь живут не абсолютные варвары. )

В мае, конечно, никто не знал, что точно будет в России.
Хотя, это тоже спорно.
Только ведь эти дети не один раз рассказывали о своих видениях.
Люсия, которая стала монахиней, пыталась привлечь к этим пророчествам внимание.Толпы народа шли в Фатиму, и это почему-то не убедило. Хотя, тоже в какой-то мере понятно, почему.

Католики не доверяют видениям (хотя православные и считают, что они впали в прелесть.
Я с этим явлением сталкивалась неоднократно на лекциях в той же Школе Библии.
Есть у нас там одна милая дама... которая много чего видит. )

Вопрос веры. )

Эх, плохо за нас португезы молились, как одна моя подруга говорит.)

Вот Олег прав.

 

Я и прошу тебя рассказать об этом отношении некоторых церковных или околоцерковных кругов.
И повторю главный вопрос, к-рый ты проигнорировала:

 

Потому что, для этого требовалось только одно - вера.
Причем, не вера маленьких детей, которые и так уже поверили, а вера взрослых, вера руководства церкви, и не только вера по отношению к видениям, но и вера в то, что безбожная страна, в которой происходит разгул жестокости, все же не брошена и не забыта Богом, более того , именно ее нужно посвятить Непорочному сердцу Девы.

 

Яник, я лично знакома далеко не со всеми церковными кругами.
Но, могу сказать, что даже те священники (например, из Польши) , которые были направлены в Россию работать, сначала воспринимали ее в соответствии с теми описаниями, которые давались в отечественных учебниках истории.
И только тут вдруг узнавали, например, пр Смутное время и про польско-литовскую интервенцию. И это было открытием.

А так вообще, ты представь - нынешняя Россия и Непорочное сердце Девы.
Как тебе? )
Мне иногда с трудом.

 

не было 13 мая 1917 в России разгула жестокости. И не была страна безбожной. Даже наоборот! А посвятить ее Непорочному сердцу Девы детям было велено не за какие-то особые заслуги.
Твой взгляд открыл мне глаза.
Мне в голову не приходило, что папы и прочие католики отказывались после Фатимы посвятить Россию Непорочному сердцу Девы,
т.к. полагали, что Россия НЕ ЗАСЛУЖИЛА!!!
Т.е. Дева распорядилась, а они Ей отвечают: "Нет! Пока еще Россия этого не заработала!"

Я прекрасно представляю - нынешняя Россия и Непорочное сердце Девы. Тогдашняя Россия тоже.
По мне, так если Богородица велела, то я все что угодно представлю - Зимбабве и Непорочное сердце Девы, КНДР и Непорочное сердце Девы, и т.д.

Ты права. Все эти папы и иерархи были тогда безбожные атеисты.

 

Яник, ты внимательно читаешь? )
Весть о Фатимских событиях далеко не сразу стала известна.
Прошли месяцы, годы, десятилетия. И то это еще немного.

Хильдегарду Бингенскую канонизировали только в 2012 году. )
Папа Бенедикт 16 провозгласил ее Учителем Церкви.
А тут - дети.

Хотя, конечно, надо было слушать детей.
Тогда, возможно, не было бы никакой дурацкой революции, никаких войн.
Может, и Второй Мировой не было бы.

Яник, надеюсь, когда-нибудь ты станешь Папой Римским. )

 

Гонишь?
Помнится, священнику они в тот же день сказали. И до папы быстро дошло.
А уж после октября всем католическим лохам должно было стать ясно, что в мае они пролопушили просьбу Девы и пора исправлять ошибки. Но они упорствовали в противодействии Богородице! А мы из-за них страдали!
Всё я понял!
Ленин, Сталин, Троцкий - ни в чем не виноваты, а виноваты католические иерархи! Аааааа!

 

Олег, я совершенно согласна с тобой. И со своим знакомым итальянским священником.
Он сказал примерно так: "Бог часто является человеку в местах "неподобающих" - например, в пустыне, в местах бесплодных , диких, далеких от красоты.
Сейчас в Фатиме - огромный комплекс.
А когда-то была пустошь, где дети пасли своих овец.
И человек возводит храмы - красивейшие (как в Иерусалиме - Храм Гроба Господня) - между собой и Богом. А Бог обходит их стороной. "

С другой стороны, будь я Папой Римским... неизвестно, как бы мне ПРИШЛОСЬ поступать. )

 

Даже , если и сказали - мало ли что дети скажут?

Яник, вперед - из тебя, кстати, классный бы Папа получился.
Только ортодоксии поднабраться надо.

А так, вообще, конечно, виноваты. )

Долго разбирались - это я имела в виду.

 

Да ладно. Там серьезное расследование Римом велось сразу. А к сентябрю уже тысячи людей в Фатиме собирались. К недовольству кардиналов.
Из-за тебя придется мне поднять теорию. Я все про Фатиму прочитал в 90-е. С тех пор не смотрел.(

 

Яник, я ж написала тебе о вере.
Она никогда не потребует никаких расследований.
Люди либо выбирают жизнь, либо смерть - и это тоже ответственность всей Церкви.

 

при чем здесь вера????
Пришли дети и сказали, что разговаривали со Святой Девой. Папа должен был сразу поверить?
Разумеется, расследование было совершенно необходимо.
Его и провели. Оно дало соответствующий положительный результат.
Но Деву Марию всё равно католические попы не послушали
И только Иоанн-Павел II, более или менее послушал.
Тогда в России и в мире всё пошло к лучшему. Достаточно очевидно.

 

Вера здесь как раз имела решающее значение.
Если она не восторжествовала над сиюминутными соображениями, политической "выгодой " и проч., значит, не была крепка, увы.
Значит, было "слишком человеческое", мелковатое, которое и одержало верх.
Я не могу тебе ответить, почему так произошло. Может, это считается по меньше мере странным - то, что Дева является маленьким полуграмотным детям, а не монахам, не Папе, не кому-то из церковной иерархии...
Может, это все к тому же вопросу о природе видений - откуда они? От Бога или.

А насчет России и мира - не думаю, что все тут пошло к лучшему.
Есть надежда, конечно.
Да и Фатимская весть - это прежде всего надежда. Что мир может измениться.

 

Гилберт Кийт Честертон

"Этика эльфов"

" Мою первую и последнюю философию, в которую я твердо верю, я усвоил в детской от няни — величественной, вдохновенной жрицы демократии и традиции. Крепче всего я верил и верю в волшебные сказки. Они кажутся мне удивительно разумными. Это не фантазия. Рядом с ними все остальное фантастично, даже религия и рационализм: религия невероятно права, рационализм невероятно не прав. Страна чудес — это просто солнечный край здравого смысла. Не земля судит небо, а небо землю, и точно так же, по-моему, землю укоряет сказочная страна.

Я знал о волшебном бобовом стебле прежде, чем вкусил бобов, и поверил в человека на Луне раньше, чем в Луну. И в этом я следовал традиции. Наши поэмы — естествоиспытатели, они говорят о кусте или ручье, но создатели эпоса и притч говорили о божествах ручья и куста, это и имеют в виду наши современники, когда упрекают древних, которые, наверное, не ценили природу, если считали ее божественной. Ведь няни рассказывают детям не о траве, а о феях, пляшущих в травах, и древние греки за дриадами не видели леса.

Мне важно понять, какая этика и философия вырастают из волшебных сказок. Описывая сказки подробно, я бы назвал немало здравых и благородных правил, которым они учат. Есть рыцарский урок «Джека — победителя великанов»: великанов следует убивать просто потому, что они велики. Это мужественный протест против гордыни, ибо мятежник древнее всех царств и традиция на стороне якобинца, а не якобита. «Золушка» учит тому же, что и «Величит душа Моя Господа...» — «вознес смиренных».

Великая мораль «Красавицы и чудовища» — полюби другого прежде, чем он покажется привлекательным. Страшный намек «Спящей красавицы» — человек благословен от рождения всеми дарами, но обречен смерти, однако смерть может смягчиться и стать сном. Я разбираю не законы Эльфляндии; я говорю о духе этих законов, который я усвоил, когда еще не умел говорить, и сохраню, когда разучусь читать. Я говорю о взгляде на мир, который воспитали во мне сказки, а после робко утвердили факты.

Вот этот взгляд: существуют причинно — следственные связи («одно вытекает из другого»), которые в полном смысле слова разумны и даже необходимы. Таковы законы логики и математики. Мы, жители страны эльфов (самые разумные из всех созданий), признаем их. Скажем, если злые сестры старше Золушки, необходимо, чтобы Золушка была младше их. Пусть Геккель говорит, что это фатализм, — выхода здесь нет. Раз Джек — сын мельника, значит, мельник — отец Джека. Так повелевает с высокого трона неумолимый разум, и мы в стране эльфов повинуемся.

Если три брата едут верхом, значит, с лошадьми их шестеро и у всех вместе — восемнадцать ног; это чистая логика, и страна эльфов полна ею. Но, выглянув из сказочной страны в обычный мир, я увидел нечто невероятное: ученые люди в очках говорили о житейских случайностях — о смерти или заре — так, словно они разумны и неизбежны. Для них плоды на дереве — факт столь же неустранимый, как тот, что два дерева да одно будет три; а это не так. С точки зрения сказочной страны разница огромна, и проверяется она воображением. Нельзя вообразить, что два плюс один не равно трем, но легко вообразить на дереве не фрукты, а золотые подсвечники или тигры, уцепившиеся хвостом за ветку...

Мы в стране эльфов избегаем слова «закон», но его чрезвычайно любят в стране ученых. Занятную догадку о звуках забытых языков они называют законом Гримма. Но закон Гримма куда менее разумен, чем сказки Гримма. Сказки, по крайней мере, вправду сказки, но закон — не закон. Закон предполагает, что мы знаем суть и причины обобщения, а не только заметили его результаты. Если есть закон, что карманникам место в тюрьме, то он предполагает некую духовную связь между идеей воровства и идеей тюрьмы. И мы знаем эту связь, мы можем объяснить, почему мы лишаем свободы человека, который ею злоупотребляет. Но мы не знаем, почему яйцо превратилось в цыпленка, как не знаем, почему медведь превратился в чудесного принца. Как идеи яйцо и цыпленок даже более чужды друг другу — ведь яйцо ничем не напоминает цыпленка, в то время как многие принцы смахивают на медведей.

Сознавая, что происходят определенные изменения, мы должны их рассматривать с философских позиций волшебной сказки, а не в антифилософской манере «законов природы». Если нас спросят, почему яйца превратились в птиц, а листья осенью опадают, надо ответить, как фея крестная ответила бы Золушке, вздумай та спросить, почему мыши превратились в лошадей, а ее наряды исчезли в полночь. Мы ответим: «Это — волшебство». Это не «закон», ибо мы не знаем его смысла. Это не необходимость, ибо, хотя на практике мы рассчитываем, что так будет, мы не вправе сказать, что так бывает всегда.

Все мы любим сказки о любви, потому что от рождения слышим ее зов; точно так же все мы любим удивительные сказки, потому что они затрагивают древний инстинкт — жажду удивляться. Именно поэтому в самом раннем детстве мы не нуждались в волшебных сказках, достаточно было простых историй. Сама жизнь очень интересна. Ребенок семи лет затаив дыхание внимает повести о том, как Томми открыл дверь и увидел дракона. А трехлетний с восторгом узнает, что Томми просто открыл дверь. Мальчишки любят романтические сказки, а малыши — реалистические: для них реальностью достаточно романтична.

Я думаю, только младенец может слушать современный реалистический роман и не соскучиться. Это убеждает нас, что детские сказки просто-напросто отвечают прирожденному чувству интереса и изумления. Сказки о золотых яблоках рассказывают, чтобы напомнить ту минуту, когда мы узнали, что они — зеленые. В сказках реки текут вином, чтобы на мгновение напомнить нам, что она текут водой. Я говорил, что это вполне разумно и агностично. Здесь я полностью на стороне высокого агностицизма — лучшее имя ему Неведение. Мы все читали и в научных и в художественных книгах о человеке, забывшем свое имя. Он бродит по улицам, все видит и воспринимает, только не может вспомнить, кто же он. Каждый человек — герой этой истории. Каждый человек забыл, кто он.

Можно постичь мир, но не самого себя, — душа дальше от нас, чем далекие звезды. Возлюби Господа Бога своего, но не знай себя. Мы все подвержены этой умственной болезни — мы забыли свои имена. Все, что мы называем здравым смыслом, практичностью, рационализмом, означает только, что в некоторые глухие периоды нашей жизни мы забываем об этом провале в памяти. Все, что мы называем духом, искусством, восторгом, означает только, что в некий ужасный миг мы вспоминаем о нем.

Но хотя (вроде этого человека из романа) мы бродим по улицам и дивимся, как полоумные, все же это — удивление, от слова «дивный». Положительная сторона чуда — благодарность. Это следующая веха на нашем пути по стране чудес...

Жизнь прекрасна, ибо она — приключение; жизнь — приключение, ибо она — шанс. Волшебные сказки не портит то обстоятельство, что драконов в них больше, чем принцесс, — все равно в волшебной сказке хорошо. Счастье проверяется благодарностью, и я был благодарен сам не зная кому. Дети благодарны Санта-Клаусу за подарки, которые он кладет им в чулок; могу же я поблагодарить Санта-Клауса за таинственный дар — две ноги! Мы благодарим за подаренные нам на день рождения сигары и тапочки, но кто подарил мне в день рождения жизнь?

Одна принцесса живет в стеклянном замке, другая — на стеклянной горе, третья видит все в волшебном зеркале: все они будут жить в стеклянных дворцах, если не станут швырять камни. Тонкий блеск стекла символизирует счастье столь же хрупкое, как любой сосуд, который легко может разбить кошка или горничная. И это чувство из волшебных сказок запало мне в душу, и я стал так относиться ко всему миру. Я чувствовал и чувствую, что жизнь ярка, как бриллиант, но хрупка, как оконное стекло, и когда небеса сравнивали с кристаллом, я вздрагивал — как бы Бог не разбил мир вдребезги.

Но помните, бьющееся не обречено на гибель. Ударьте по стеклу — оно не проживет и секунды, берегите его — оно проживет века. Такова радость человека; как и в стране эльфов, так и на земле счастье продлится, пока вы не сделаете чего-то, что вы можете сделать в любую секунду, часто не понимая, почему этого делать нельзя. Мне этот закон не казался несправедливым. Если младший сын мельника спросит фею: «Объясни, почему я не могу стоять на голове в волшебном дворце?» фея скажет: «Сперва объясни волшебный дворец». Если Золушка спросит: «За что я должно в двенадцать уйти с бала?» крестная ответит: «А за что ты идешь на бал?»

Если я завещал кому-то десять говорящих слонов и сто крылатых коней, пусть он не жалуется, если удивительный подарок дается с удивительным условием — не смотреть крылатому коню в зубы. Сама жизнь кажется мне удивительным даром, и я не вправе жаловаться на то, что дивное видение почему-то ограничено; я ведь не постиг самого видения. Рама не стариннее, чем картина. Запрет может быть столь же диким, сколь и дар; он ослепляет, как солнце, ускользает, как река, ужасает и удивляет, как лесные дебри.

Благодаря этой вере (назовем ее философией феи-крестной) я никогда не чувствовал того, что чувствовали мои ровесники и называли мятежом. Надеюсь, я бы воспротивился дурным законам — о них и их определении поговорим в другой раз. Но я не склонен сопротивляться любому закону только потому, что он таинственен. Передача земли иногда сопровождается дурацкими церемониям — надо сломать палку или уплатить зернышко. Я готов подчиниться любой феодальной фантазии ради великого владения — владения землею и небом. Эта фантазия не может быть нелепее и удивительнее, чем то, что мне вообще позволено здесь жить.

Я оставил сказки на полу в детской и с тех пор не встречал столь разумной книги. Я покинул няню — стража традиций и демократии — и с тех пор не встречал в современном мире кого-либо столь здраво радикального или столь здраво консервативного. Когда я впервые вышел в мир современной мысли, я увидел что он совершенно расходится с моей няней в двух важнейших вопросах. Много времени ушло, пока я понял, что мир не прав, а няня права. Удивительно, что современная мысль противоречит двум самым существенным положениям моей детской веры.

Я уже говорил о вере, которую воспитали во мне волшебные сказки: мир причудлив, изумителен, он мог бы быть совсем другим; и таков, как он есть. Он прекрасен, но за этот протрясающий мир мы должны уплатить дань смирения и подчиниться удивительнейшим ограничениям столь удивительной благодати, но весь современный мир обрушился валом на мою веру, и столкновение породило два внезапных и неожиданных ощущений, которые сохранились во мне, а со временем окрепли и стали убеждениями.

Во-первых, я увидел, что весь современный мир говорит на языке некоего научного фатализма: все таково, каким оно должно быть, ибо все без ошибки развивалось с самого начала. Лист на дереве зеленый, потому что он никогда не мог быть другим. Философ же сказочной школы радуется зеленому листу именно потому, что он мог быть алым. Лист словно бы превратился в зеленый за миг до того, как на него взглянули. Мы, жители страны эльфов, рады, что снег бел, по той весьма разумной причине, что он мог быть черным.

Мир, каким я его застал, утвердился в нынешнем кальвинизме; вещи для него — такие, как они есть. Но, задавая вопросы, я понял, что доказательств нет: все повторяется просто потому, что повторяется. Для меня же от этого повторения все стало скучнее, а не разумней. Скажем, если бы я увидел на улице странный нос, я бы счел это случайностью, но если бы я увидел еще шесть таких носов, я бы решил, что это — какое-нибудь местное тайное общество. Один слон с хоботом странен; все слоны с хоботами — это уже заговор.

Я говорю только о впечатлении тайном и упрямом. Повторения в природе иногда казались назойливыми — так твердит одно и то же рассерженный учитель. Трава махала мне всеми пальцами, звезды столпились, требуя, чтобы их поняли, солнце хотело, чтобы я увидел его, если оно взойдет тысячу раз. Повторения во Вселенной стали сводящим с ума заклинанием, и я начал понимать, в чем дело.
Повторение в природе не рутина — это вызов на «бис». Небеса крикнут «бис» птице, которая снесла яйцо. Если человек зачинает и рождает ребенка, а не мышонка, не лягушку, не чудище, то дело вовсе не в том, что мы обречены размножаться без цели и смысла. Возможно, наше крохотное действо тронуло богов. Они восторгаются в звездном театре и в конце каждой нашей драмы вновь и вновь вызывают нас на сцену. Все повторяется миллионы лет, ибо они так решили, и может прекратиться в любой миг. Поколение сменяет поколение, но любой из нас может оказаться последним...

Я берег звезды, как сапфиры (так называет их Мильтон), я копил холмы и горы. Ибо Вселенная — единое сокровище, и то, что обычно говорят о сокровищах — «несравненное», «бесценное», — в этом случае правда. Космос несравненен и бесценен, ибо другого быть не может.

Так я кончаю (ничего не добившись) попытку выразить невыразимое. Так отношусь я к жизни; вот почва для семян учения. Так я смутно думал, когда не умел писать, и чувствовал, когда не умел думать; сейчас я кратко подведу итоги, чтобы можно было двигаться дальше.

Во-первых, я был глубоко уверен, что этот мир не объясняет себя. Может быть, он — чудо, и объяснит его лишь сверхъестественное, может быть — фокус, и объяснение его естественно. Но чтобы удовлетворить меня, оно должно быть лучше, чем те естественные объяснения, какие я слышал до сих пор. Это — волшебство, подлинное или поддельное.

Во-вторых, в этом волшебстве мне почудился некий замысел, а значит, — то, кто его замыслил. У мира был творец, как у произведения искусства. В-третьих, я считал изначальный замысел прекрасным, несмотря на изъяны, скажем, драконов. В-четвертых, мне казалось, что благодарность надо выражать смирением и самообузданием: возблагодарим Бога за пиво и вино и не будем напиваться. Мы обязаны послушанием Тому, Кто создал нас.

Наконец — и это самое странное — мной овладело смутное и сильное чувство: все хорошее — остаток, который надо беречь и ценить, как осколок давнего крушения. Человек спас свое добро, как Крузо — свое, после крушения. Так я чувствовал, и век не сочувствовал мне. И все это время я и не думал о христианстве."

​