Энцо Бьянки

Тема в разделе "Христианство и иудаизм", создана пользователем La Mecha, 1 мар 2015.

  1. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Из книги "Хлеб вчерашнего дня":

    " ВЕЛИКИЕ УЧИТЕЛЯ

    Я всегда задавался вопросом (и до сих пор задаюсь, так и не найдя ответа): почему все, кто стали для меня учителями жизни, – мужчины и женщины, у которых я учился с детства и до сих пор, были «одинокие», то есть личности, чья жизнь отмечена одиночеством в той или иной форме: чуждые брачных уз, бродяги, нищие, монахи. Хотя у меня, как и у всех, было много учителей, некоторые из которых получили известность и признание за ум, образцовую жизнь и пророческое дарование, несомненно однако, что те, кто, как я считаю, оказали на меня решающее влияние, были безымянными одиночками, людьми для большинства неизвестными, не оставившими по себе какого-либо следа или письменных свидетельств.

    Действительно, с раннего детства меня привлекали нищие, lingere, появлявшиеся в бедных монферратских деревнях: они ходили по домам, прося поесть или пытаясь продать какую-нибудь мелочь, например, почтовую бумагу или пуговицы. Невольная симпатия, вызванная, возможно, поведением моего отца, который никогда не ограничивался подаянием чего-нибудь съестного, не оставлял еду снаружи у входа, за дверью, но непременно заводил просителей в дом, усаживал за стол вместе с нами и лично потчевал вином с самого начала трапезы. Нищие зачастую были грязными и зловонными, однако, как говорил отец, «всегда приносили добро». Это ни в коем случае не было суеверием: это было сознание того, что проявление бескорыстной человечности не могло не вызывать в свою очередь «добра» в мире, который стремился замкнуться в себе. Таким образом, я очень рано научился открывать подлинные сокровища человечности в убогих оборванцах, которые хорошо знали жизнь, поскольку проводили ее в заботе и отчужденности, много слушая и мало разговаривая.

    Одним из моих великих безымянных учителей такого рода стал наш сосед Пинот. Холостяк, проживавший вместе со своей племянницей, он зачастую подвергался насмешкам из-за уродливого нароста на голове: его так и прозвали Furmagetta. У Пинота был замечательный огород, который впоследствии уничтожили, чтобы построить на его месте сельскую винокурню. Каждый день поутру Пинот спускался работать на огороде, а затем около одиннадцати возвращался домой с овощами и зеленью, которые ел на обед и на ужин. Хотя у нашей семьи не было земельного участка, поскольку отец не был крестьянином, труд земледельца вызывал у меня в детстве сильное любопытство. Будучи еще совсем маленьким, я привязался к Пиноту и ходил вместе с ним на огород. Этот простой добрый человек часто говорил мне: «Помни: для огорода нужны вода и навоз, но прежде всего ciuenda!».

    [​IMG]
    Сильвия Молинари (Пьяченца)

    И, действительно, для огорода не достаточно веществ, благодаря которым произрастает растение: нужна также ciuenda – изгородь из тростника (вместо которой появилась затем металлическая сетка) и шестов, которая защищает земельный участок от животных, угрожающих ему опустошением, – собак, кроликов, иногда диких кабанов, а порой и людей, которые придерживаются мнения, что можно собрать урожай, не произведя посева. Таким образом, в конце зимы, а также всякий раз, когда в ciuenda возникала дыра, я помогал Пиноту чинить ее, познавая тайны выращивания овощей, но главным образом получая жизненный урок, поскольку огород – великая метафора духовной жизни. Наша внутренняя жизнь требует возделывания и труда, нуждается в посеве, питательной влаге и постоянной заботе: ее нужно охранять и защищать от непозволительных вторжений. Как и внутреннее пространство нашей жизни, огород – место труда и наслаждения, место посева и сбора урожая, место ожидания и удовлетворения. Только так, благодаря терпеливому и деятельному ожиданию, огород может принести плоды, когда наступит срок.

    Очень скоро у меня возникла страсть к огороду и прежде всего к душистым травам – петрушке, базилику, огуречнику, зеленому луку, мяте, тимьяну, майорану, розмарину… Розмарина я сажал столько, что Пинот возмущался, поскольку розмарин занимал место других овощей: «Хватит розмарина, его не едят!». Однако я был совершенно соблазнен и очарован благоуханием этого крохотного растения: благодаря рассчитанному и умелому употреблению этой скромной, нетребовательной травки можно великолепнейшим образом приготовить более существенные блюда. В четырнадцать лет я попросил у отца подарок – арендовать для меня крохотный земельный участок для «моего» огорода. Моя просьба была удовлетворена, и с тех пор я не могу жить без этого занятия: прибыв в Бозе, чтобы стать монахом, я тут же завел огород (который содержат теперь другие, получая с него отменные плоды во всякое время года) и до сих пор держу у моей кельи крошечный огородик, где растут только душистые травы. Я не мог жить без этого огорода, который не только делает вкусной пищу, но и придает особый аромат душе. Впрочем, я продолжаю ходить и на тот, первый, огород, который возделывают братья и сестры, поскольку для меня верх удовольствия – лакомиться помидорами прямо с ветки, ласкать мясистые перцы, «клин» и «квадрат Асти», отламывать дольку чеснока, чтобы с наступлением ночи полакомиться у себя в келье soma из хлеба, хорошего оливкового масла, соли и чеснока…

    [​IMG]
    Леонардо да Винчи

    В такие минуты я часто вспоминаю с благодарностью Пинота, который научил меня на огороде поддерживать здоровую связь с «вещами»: он не только объяснял, как сеять, сажать, растить, но также помогал понимать и культивировать себя, взращивать себя и дожидаться плодов, поскольку случается совершать посев и в самом себе.
     
    list нравится это.
  2. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    " И моя жизнь в Бозе тоже не была лишена блага иметь малых великих учителей человечности. В связи с этим хочу вспомнить, по крайней мере, двух, которые напоминают и обо всех остальных, – стульевщика Энрико и Муретина.

    Энрико был странник, зарабатывавший себе на жизнь тем, что мастерил и обшивал соломой стулья: он объездил всю Северную Италию на велосипеде, на котором возил орудия своего ремесла и солому. В Бозе Энрико приезжал в начале зимы и просился к нам (нас тогда не было еще и десятка) провести самые суровые недели в году, чтобы затем снова заняться своим требующим постоянной перемены места ремеслом. Это был бедный странник, обладавший необычайным дарованием не только в своей работе (к сожалению, его профессия уже умирала), но также в умении вести беседу: внимательный к каждому обращенному к нему слову, он отвечал с мудростью и мягкостью, которые приобрел, с достоинством влача существование, о котором другие сказали бы: «Да разве это жизнь?!».

    Думаю, что этот мягкий и добрый человек побывал во многих домах так же, как и у меня: он обшивал соломой стулья, оставляя за после себя прежде всего свою улыбку и свою доброту. В один из зимних вечеров, когда он преодолевал на велосипеде подъем Серры, направляясь в Бозе, его сбил насмерть автомобиль, который даже не остановился. Обнаружив Энрико, мы увидели на шее у него маленький деревянный крестик, который мы же подарили ему и о котором он говорил:

    «Когда я нахожусь в пути ночью в полном одиночестве, я крепко сжимаю его и уже не чувствую одиночества».

    Мы похоронили его на кладбище в Болленьо, установив на могиле крест с надписью «Энрико Де Конти, стульевщик» (он гордился своей «аристократической» фамилией), и часто посещаем эту могилу, словно желая еще раз услышать его простые слова о доброте ко всем.

    Однако самое замечательное человеческое приключение пережили мы с Умберто Веронези по прозванию «Муретин» («Чернявенький»). Однажды ночью мы проснулись от криков, доносившихся с проселочной дороги неподалеку от наших домов в Бозе: человек в пылающей одежде кричал от боли, призывая на помощь. Когда он спал у обочины, двое парней облили его бензином, подожгли и скрылись в ночи. Мы отвезли его в больницу в Иврее, где он пробыл более месяца, а затем пригласили для окончательного выздоровления в нашу общину. Мы узнали, что он был сиротой: когда ему было одиннадцать, супружеская пара взяла его к себе из приюта в Милане, усыновила и дала имя, но не более того, и с четырнадцати он уже скитался, работая, где придется, поденщиком в поле, не имея ни дома, ни семьи, ни земли… Ему было уже за пятьдесят. Это был маленький, щуплый мужчина с очень живыми глазами. Выздоровев, он попросил разрешения остаться у нас, предложив взамен то единственное, чем располагал, – пару необычайно умелых рук.

    Так скиталец стал жить у нас, монахов, в условиях взаимной помощи: трудился на огороде, выполнял множество мелких работ и, не будучи монахом, питался в трапезной. Во время общей молитвы он сидел неподалеку от входа и повторял псалмы, которые почти сразу же выучил наизусть, хотя этого от него не требовали. Нужно было видеть, как он содержал предоставленную ему комнатушку: никто из братьев не проявлял здесь столько внимания и заботы, как Муретин. Когда мы говорили ему об этом, он просто отвечал: «Видишь ли… У меня никогда в жизни не было целой комнаты! Теперь, когда она у меня есть, я это ценю».

    Он прожил у нас лет пять или шесть и умер от рака мочевого пузыря незадолго до своего шестидесятилетия, даже во время роковой болезни оставаясь для меня и нашей общины великим поучительным примером. Мы звали его «Муретин», поскольку, по его словам, так звала его мать – «та, настоящая» мать, которой он никогда не видел и которая покинула его еще в пеленках. О своей матери он всегда говорил с чувством глубокого почтения – так, словно встреченная в жизни жестокость («Будто… все напасти на меня свалились!» – просто сказал он, когда у него обнаружили опухоль) помогла ему понять человеческую слабость и уязвимость, нашу способность иногда причинять зло, не ведая того или не принимая за то ответственности.

    Конечно, иногда, особенно в первое время, он ходил в село и напивался допьяна: тогда Муретин возвращался обратно почти тайком, испытывая чувство унижения за эту свою слабость. Иной раз он звонил нам из бара и голосом, в котором были опьянение и стыд, просил забрать его. Однако это был человек добрый, с большим сердцем и умом, живо вникавшим в человеческие дела: братья, которые трудились вместе с Муретином и были ему ближе, очень многому научились от его мудрости, в том числе и тому, что касалось нашей монашеской жизни.

    Пинот, Энрико, Муретин… – вот кого я считаю моими великими учителями. Это были простые люди, соединившие свою жизнь с моей и посеявшие во мне семена мудрости и доброты. Одинокие люди, умевшие жить человеческой причастностью великой, как их сердце."

    [​IMG]
    Луиджи Премацци
     
    Последнее редактирование: 2 мар 2015
    list нравится это.
  3. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    С ПЕНИЕМ ПЕТУХА

    Сегодня, когда мы говорим о слухе и о том, что мы воспринимаем посредством его, нам сразу же представляется шум, отсутствие тишины: не случайно звуковое загрязнение считают уже экологической проблемой. Мы говорим: «обратиться в слух», но это действие преходящее, потому что звук, услышанный во всей его полноте, перестает существовать, остается в прошлом.

    Возможно также и поэтому ход времени (того самого «преходящего» времени) выражен более звуком, чем зрением: когда-то по городу ходила стража, выкрикивавшая время суток, или же часы отмечали звуками трубы.

    Позднее в городе и в деревне были установлены также колокола.
    Колокола прерывали великое молчание ночи: по утрам, в час, который менялся в зависимости от рассвета, играли«Ave Maria», и народ поднимался (зимой было еще темно), чтобы начать работу на хуторе.
    Потом колокола снова слышали в полдень, когда они возвещали перерыв в работе на полях и время скудного обеда. Наконец, колокола звонили вечером, призывая всех к домашнему очагу, к дорогим сердцу людям.

    Так колокола задавали ритм ходу времени, объемля жизнь общества, формируя его своеобразие и наделяя его подлинным языком общения на расстоянии. Являясь инструментами, которые могут понимать все, они говорили на всеобщем языке, рассказывая о радостях и страданиях и отображая само существование людей.

    Для кого и для чего звонил колокол? Ночью, например, когда колокола молчали, их неожиданный звон от удара молотком означал пожар на каком-нибудь хуторе и звал всех тушить огонь… Днем, напротив, они звучали, сообщая, что кто-то находится при смерти, «звонили агонию» и различное число их ударов указывало, шла ли речь о мужчине или о женщине, вплоть до того, что каждый мог представить себе за звоном имя и облик: тогда выходили на порог дома, чтобы узнать, куда направляется священник в сопровождении служки с белым зонтиком, какому умирающему несет он причастие. Затем, уже иным звоном колокола оповещали о смерти и объединялись в похоронной скорби, указывая звоном самого большого колокола (который так и звали: «колоколище»), прибытие останков. Скорбный и торжественный, он, казалось, сопровождал своим глубоким тембром шаги процессии: никто не умирал в одиночестве.

    Но колокола отмечали также праздничные и радостные моменты: приятные карильоны возвещали воскресенье, а еще более торжественный и гармоничный непрерывный трезвон знаменовал начало больших праздников и праздника деревни. Колокола красноречиво присутствовали в самом сердце сельского общества, хотя сегодня испытать вызываемые ими чувства немыслимо. Каждый колокол имел даже свое особое имя, а многие были покрыты надписями с молитвами, особенно против града, грозы, молний… Поэтому когда на колокольне поднимали новый колокол, это событие было большим праздником: колокол благословляли, умащали миром и молили Бога, чтобы он мог изгонять как атмосферные, так и социальные бедствия, угрожавшие деревне.

    Возможно, именно благодаря способности колоколов объединять людей, народ верил им, считал их союзниками сельского общества, полагался на их силу защищать его от бед. Естественно, для приведения колоколов в действие никакого автоматического механизма не было, а были только веревки, за которые тянул искусный звонарь: поэтому, если в случае града колокола оставались немы или начинали звонить слишком поздно, вину за погибель, обрушившуюся на виноградники, все возлагали на пономаря…

    Когда наша память обращается к колокольне, из забытья всплывает еще одна картина, тоже связанная со звуками, которые теперь на пути к исчезновению: петух-флюгер, указывавший ветер так же, как колокол указывал время. Эта фигурная железная пластина напоминала о реальном существе из плоти и костей, одаренном прежде всего столь характерным пением – пением петуха, «глашатая» дня, изгнанного из нашей жизни: признаюсь, для меня это всегда были и есть самые необычайные, самые желанные, самые любимые повседневные звуки. После первого неопределенного знака среди ночи, едва на горизонте появляется легчайшее сияние, предвещающее рассвет и утро, раздается уверенный петушиный крик.
    С незапамятных времен на петуха возложена обязанность возвещать миру свет. Его повелительный крик словно приказывает: «Свет, выходи!». Этот символ бдения уже в гимнах Святого Амвросия, так и названных «При пении петуха», именуется «ночным светом путникам», поскольку он «отделяет ночь от ночи»: таким образом «петух пробуждает спящих и взбадривает дремлющих».
    А вот стих из того же гимна, который до сих пор приходит мне на ум каждое утро: «gallo canente spes redit» – «с пением петуха возвращается надежда». Надежда на новый день, надежда, что ночь будет побеждена светом; надежда, что ночные призраки уйдут и уступят место реальной жизни, которая всегда прекраснее того, о чем мы мечтаем; надежда, которая так нужна всем нам…
    В конце концов, знаменательно, что петух, как известно, весьма красноречиво появляется в самые трагичные минуты человеческой истории: выпив цикуту и уже умирая, Сократ велит Критону отнести петуха Асклепию; в Евангелиях петушиный крик знаменует предательство Петра…

    Несомненно, наряду с колоколами, пение петуха относится к числу звуков, особенно часто присутствовавших в сельской жизни, где ночью тишина, казалось, укутывала землю, тогда как днем единственными звуками были мычание быков, шум повозок, медленно проезжавших по сельским улицам, да еще изредка собачий лай. Время от времени можно было услышать также размеренные возгласы странствующих торговцев травами, точильщиков, с криками проходивших по деревне, или lingere, странствующих бедняков, которые продавали «бумагу для письма» или скупали кроличьи шкурки, лохмотья и металлолом…
    Колокола, петухи, торговцы: голоса, шумы и образы, ныне забытые, делавшие еще более красноречивой тишину, которой больше не найдешь и которой мы даже представить себе не можем. Возникает вопрос, не утратили ли мы вместе с этой тишиной также тайную мудрость повседневности, которая пребывала в большем согласии с природой и другими людьми, – возможность слышать звуки, предназначенные всем.

    [​IMG]
    Гвидо Борелли
     
  4. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    " НЕ ТОЛЬКО ВИНО

    Для крестьянской культуры, в том числе культуры Монферрато, где холмы сплошь покрыты рядами виноградников с таким расчетом, чтобы каждый из них открывал свою лучшую часть поцелуям солнца, пора сбора винограда – не только венец трудового года, но и символ интимных отношений между человеком и землей его обитания.

    Той драгоценной землей, той особой покатостью, тем единственным углублением, относительно которых поколения, предшествовавшие виноградарю, решили заключить договор жизни о жизни: именно там и нигде больше надлежало пустить корни, из которых вырастут и окрепнут побеги.

    Поэтому не удивительно, что наряду с вином и кроме вина крестьянская мудрость всегда умела получать от этого единого занятия не один, а несколько плодов. Я имею в виду прежде всего мостарду, название которой происходит от «сусла» (mosto) (не горчицу, которую означает это слово в других областях Италии и за рубежом). Монферратская мостарда, приготовление которой я видел столько лет в дни сразу же после сбора винограда и которую я до сих пор готовлю с такой же заботливостью и такой же увлеченностью, доставшимися мне от предшествующего поколения, – не мармелад, не конфитюр и не сироп. Это амальгама плодов земных и мудрого труда человеческого, синтез возделывания и культуры, возвышенный теплом огня до наслаждения вкуса и радости зрения.

    В тазе с суслом барберы с большим количеством berti(кожуры отжатых ягод) хозяйки отмачивали плоды, в изобилии появлявшиеся еще под конец сезона, – яблоки, груши, смоквы, сливы, персики, айву, тутовые ягоды, чернику…. Эти плоды, которые совсем рядом – внутри виноградника или на ближних кустах – присутствовали при произрастании и созревании винограда, соединялись теперь с его бродящим соком, обретая так конец, достойный дружбы, длившейся в течение целого года. В течение всей ночи бродящее богатство сусла проникало во все поры плодов, придавая им цвет рубина и получая взамен сладостные ароматы.

    На следующий день, спозаранку уже кипела подготовительная работа: мы, дети, собирались в углу двора лущить грецкие и лесные орехи, тщетно пытаясь стащить тайком орешек под бдительным оком взрослых, всецело поглощенных своими занятиями.

    Неподалеку готовили дрова и подставку, на которую помещали кастрюлю для варки: это могло длиться целый день, и поэтому использовать обычную печь было нельзя (если не отказаться в тот день от приготовления любой другой пищи). Когда разводили огонь и в кастрюлю выливали сусло с фруктами, в воздухе тут же разливался пьянящий запах: усиленные брожением и жаром фруктовые ароматы разбавляли и подслащали резкий запах сусла, давая возможность почувствовать вкус заранее.

    В течение многих часов нужно было следить, чтобы огонь был достаточно сильным, заставляя мостарду кипеть, но при этом не касался дна кастрюли: умелое чередование подбрасывания дров и перемещения горящих углей, осторожное помешивание время от времени волшебной амальгамы при ярких вспышках запаха и иногда слишком уж дерзких кипящих брызгах cugn? (в сущности, другим названием мостарды было cotognata, что подчеркивает наличие плодов айвы (cotogno) при образовании вязкой жидкости во фруктовой смеси). Когда варка уже подходила к концу, в кастрюлю нужно было добавить грецких и лесных орехов (желательно предварительно поджарив их), а также несколько лимонных корочек. После этого переходили к «ритуалу» разливания в «амбурнии», т.е. в закрывающиеся герметически стеклянные банки, предварительно тщательно проверив их чистоту, прочность резиновой прокладки и исправность закрывающего алюминиевого механизма. Это действие проделывали, когда мостарда еще кипела, что тем самым способствовало образованию вакуума для гарантии большей прочности банки: во всяком случае, чтобы не было уже никакого сомнения, слой граппы на поверхности был последним действием, увеличивавшим надежность консервации.

    По завершении всех этих действий, детям предоставлялось право первой чистки кастрюли и использованных орудий: и вправду было что с пальчиков облизать… Затем мостарду тщательно хранили, а ее употребление было знаком праздника: на поджаренном хлебе, в украшении пышных фруктовых тортов, на жареной поленте с твердыми сырами и даже на «свежем снеге» мостарда была завершающим украшением, облагораживавшим любую еду, с которой она вступала в соприкосновение.

    Ни терпкая, ни сладкая, ни пикантная, ни соленая, мостарда была «нейтральной», но не поэтому, а по совсем другой причине: ни с чем не сравнимый вкус вина и фруктов, казалось, передавал то самое лучшее, что получалось из выращенных человеком растений. Этот вкус был словно реально ощутимым знаком благодарности природы тому, кто научился понимать и так прекрасно интерпретировать ее.

    Наряду с мостардой я уже упомянул граппу или бранду – домашние дистилляты из виноградных выжимок или из излишков вина. Конечно, кое-кто злоупотреблял ей (как и вином, в конце концов), однако из-за этого никто не отказывался от ее приготовления.

    Каждая семья хранила граппу для самых разных целей – от простуды и гриппа, для снижения холода в долгие зимние вечера, для смягчения последствий некоторых гастрономических излишеств… Самую грубую граппу использовали также для дезинфекции случайных ранений, тогда как самая утонченная, дистиллированная из винограда бракетто и очищенная от слишком сильных «головы» и «хвоста», бережно хранилась, появляясь как праздничное угощение к приходу друга.

    Сегодня считается, что некоторые из этих употреблений были ошибочны и даже противопоказаны с точки зрения заботы о здоровье, однако не следует забывать, что когда-то существовала целая совокупность обычаев, которым способствовало соответствующее употребление.

    Это была целая культура, умевшая создавать, хранить и примешивать противоядия и поправки с помощью общедоступных средств и инструментов: даже при скудности или малом разнообразии еды питание и стиль жизни были значительно более уравновешены, чем нынешние измерения калорий или парадоксальные комбинации пищевых добавок. Были мудрость вкусов, знание границ и возможностей своего собственного организма и количества съедаемого и выпиваемого, что обеспечивало подлинно высокое качество жизни.

    Впрочем, был еще один «побочный эффект» сбора винограда, имеющий очень древнюю историю, – «купаж».

    Эта практика была известна уже в «Ветхом Завете» при ссылках на всякий сбор урожая и состояла в том, чтобы добровольно оставлять на растении или в поле некоторое количество плодов: бедняки, не имевшие собственной земли и оставшиеся без сезонной работы на чужом поле, могли подобрать остатки и таким образом утолить голод. В наших виноградниках имели обыкновение оставлять на лозах гроздья, еще не совсем созревшие ко времени сбора.

    В действительности это происходило только тогда, когда целая совокупность погодных условий и степени зрелости урожая заставляла помнить, что наступил очень короткий момент получения по возможности лучшего результата без риска потерять все, пожелав слишком много. Конечно же, не все гроздья были готовы для сбора: недозревшие оставляли и собирали только поздней осенью.

    В такие моменты уже не оставалось места для различия между барберой и мускатом, между дольчетти и фрезой – весь виноград шел в один общий котел, в купаж. Из него еще можно было получить неплохое винцо низкой крепости, которое поэтому и следовало выпить поскорее.

    Речь идет о вине «миллеспилли» «тысяче шпилек», получившем такое название из-за того, что оно ударяет и колет небо. В небольших количествах это утоляющее жажду и приятное на вкус вино давали пить даже детям, которые, только отведав его, понимали, что это настоящее вино, а не газировка. Теперь же обычай оставлять какую-то часть гроздей исчез, как и напиток, появившийся благодаря былой заботе..."

    [​IMG]
    З. Серебрякова
     
  5. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    "РИТУАЛ BOGNA CAUDA

    [​IMG]

    Томмазо Саллини

    Сбор винограда знаменовал приближение осени, т.е. той поры года, когда между пламенеющими красками и обнаженными от гроздьев холмами Монферрато задерживается настойчивый легкий туман, а с виноградников возвращаются домой уже пораньше, потому как «становится свежо».

    Чтобы согреться вечером или удержать господствующую в более короткие дни меланхолию, но прежде всего, чтобы снова привыкнуть сидеть дома в холодное время года, несомненно, что именно в эту пору, возобновляя прежние приятельские знакомства, мы, молодые, снова собирались вместе, чтобы отведать типичное для сельских традиций блюдо – bogna cauda.

    Для нас это был также самый простой способ немного поразвлечься всем вместе: танцевальная площадка появлялась только раз в год (ее собирали к сельскому празднику, а затем сразу же разбирали), кино показывали раз в неделю, играть в карты в баре считалось занятием стариков, о телевизоре вообще понятия не имели. Таким образом, чтобы весело провести время в компании за болтовней и шутками осенью и зимой, не было ничего лучше хорошей bogna cauda – ужина, являвшегося естественным проявлением наших отношений: вечером каждый по очереди приглашал в себе друзей и угощал всем, что у него было самого лучшего, в том числе хранившимся в погребе вином.

    Однако в значительно большей степени, чем дружеское застолье, bogna cauda была подлинным кулинарным праздником конкретной местности, ее продуктов, общего желания, совместного пиршества: не побоюсь сказать, что это было подлинное произведение искусства.

    [​IMG]
    Симоне дель Тинторе

    В некоторых домах под навесом во дворе находился и круглый каменный стол с отверстием в центре, куда можно было насыпать раскаленных углей, а сверху поставить глиняную сковороду с горячей приправой (которая не была ни соусом, в собственном смысле, ни подливкой), в нее все сотрапезники макали овощи.

    Произведение кулинарного искусства, подлинный вкус которого познается в его простейших, но совершенно исключительных ингредиентах. Прежде всего, это анчоусы.

    Эти серебристые ленты прибывали туда на мотоцикле анчоусника: две корзины из ивовых прутьев, установленные одна – на переднем колесе, другая – на заднем, а в корзинах – деревянные ведерки, покрытые еще одним творением моря – черным сланцевым камнем.
    Считается, что лучшие анчоусы в Лигурийском море ловят в Тигуллийском заливе, особенно у Монтероссо. Со своим уложенным под солью драгоценным грузом и выкриками: «Женщины! Отменные анчоооусы!», анчоусник ехал по селу, а женщины выходили из домов, здоровались и подходили купить несколько сот граммов.

    Кроме жителей приморья, думаю, по-настоящему ценили анчоусы и знали в них толк только в Монферрато и Ланге. Анчоусы всегда были в доме и с добавлением зеленого или красного соуса «баньетто», придававшего им более богатый вкус, оливкового или даже сливочного масла зачастую составляли единственное блюдо на ужин: еда убогая, но способная привнести радость в бедность, которая без этого была бы совсем печальной.
    Называемые лигурийцами «u pan du mar» («морской хлеб») анчоусы иной раз бывали очень крупными (тогда их называли «мясом»), и иной мелкими и тощими, вполне оправдывая определение «бедняцкая рыба», типичной едой нужды: «мы вынуждены питаться хлебом и анчоусами».

    Другим ингредиентом bogna cauda был чеснок, который попадал на кухню, не будучи вынужден «перепрыгивать» через Апеннины: его выращивали в Монферрато и очень гордились этим.

    [​IMG]
    Джанни Маймери

    Взрослые ценили чеснок, потому что, когда еды в доме было мало или не было вообще, достаточно было ломтя хлеба: замечательно растертый зубок чеснока с оливковым маслом превращал это сочетание в «soma» – лакомство, которое ни в коем случае не следует отождествлять с нынешними чесночными гренками.

    А старики авторитетно утверждали, что чеснок – средство от всех хворей, «дезинфектор», способный лечить простуду и грипп, поскольку антибиотиков в те времена не было еще ни в домах, ни в словарном запасе.

    Конечно же, чеснок мог вызывать и то, что теперь называют «социальным неудобством» из-за запаха, исходящего от тех, кто потреблял и усваивал его, однако тогда таким мелочам не придавали особого значения. В целом чеснок являлся элементом, наиболее часто присутствовавшим на кухне: собранный со знанием дела в косички, представлявшие собой подлинные шедевры искусства плетения, он висел у очага: головку отрывали от такой косички, измельчали или растирали, и любое блюдо обретало запах и вкус изысканного яства.

    И, наконец, оливковое масло. Его тоже привозили из Лигурии и в обмен на наше вино: пять литров вина на литр масла.

    [​IMG]
    П .Бонци Натюрморт с фруктами, овощами, бабочками

    Это был очень дорогостоящий продукт: смаковали его с исключительной бережливостью, избытка не было никогда. Как и в отношении и многих других вещей, чтобы отметить высокую ценность масла, говорили, будто пролитое на землю масло приносит несчастье, и мы, дети, тут же учились относиться к маслу и соли.

    Невозможность производить оливковое масло на месте, в отличие от вина и сливочного масла, и связанная с этим трудность снабжения делали эти продукты значительно более ценными их действительной рыночной стоимости: о вещах, которые были редкостными, которые было сложно приобрести, говорили тогда, что «цены им нет».

    Таковы составляющие bogna cauda, качество которых повышается благодаря кулинарии: чеснок мелко нарезают «полумесяцем», анчоусы тем временем медленно размякают в горячем оливковом масле, затем добавляют чеснок и варят все это. Огонь, однако, должен оставаться слабым, чтобы чеснок не подгорел. Тот, кто создает bogna cauda, не готовит ее, а выковывает на огне деревянной поварешкой: словно умудренный алхимик, он извлекает удовольствие для других из столь простых элементов.

    Он смотрит, созерцает, обоняет, «чувствует» посредством деревянной поварешки, время от времени пробует на вкус, пока не наступит решающий момент, когда на стол подают подливку приятного цвета лесного ореха. Dianet (керамическую кастрюлю, название которой напоминает о богине охоты Диане) устанавливают на углях, и все сотрапезники могут, наконец, протянуть руку, чтобы макать еду в эту столь простую драгоценную подливку. И если реакцией сотрапезников будет искреннее, простое «эта bogna cauda вкусная», значит, чудо повторилось снова.

    [​IMG]
    Хосе Эскофет

    Основной зеленью, которую макают в подливку, остаются перцы, которые в конце августа составляют еще одну гордость южного (basso) Пьемонта, а также листья первой савойской капусты, изысканно сладкий картофель tapinambur и невероятно дорогие бугристые испанские артишоки из Ниццы, если таковые есть у кого-нибудь.

    Пища, которую все вместе вкушают из одного блюда, – знак соучастия и праздника: люди сидели друг напротив друга, ведя дружескую беседу и чередуя пищу с глотками хорошего крепкого вина.

    До сих пор, когда я ем bogna cauda, не могу не думать о выловленной в море рыбе – блестящих серебристых анчоусах, пойманных в сети и доставленных на берег, где женщины занимаются их приготовлением, удалив головы и выпотрошив, чтобы затем прилежно и старательно уложить в ряд под слоем соли.

    Затем анчоусы долго выдерживали в бочонках или стеклянных банках с солью, которую когда-то привозили из Сардинии, – розовой, неочищенной, но столь богатой запахами… Я думаю о масле с лигурийских холмов: маслины, которые были уже собраны вручную и перемолоты для выжимки зеленого масла с изумительным ароматом, мутно-густого, тонкого и с ярко выраженным вкусом.

    Я думаю о чесноке, посеянном до прихода зимы на редких ровных участках среди холмов, где господствуют виноградники, молчаливо произрастающем даже под снегом, а затем уже готовом для сбора и связывания умелыми руками в июне и июле.

    Все это – обмен между землями, людьми, культурами с целью накрыть стол и потчевать друзей и товарищей: продукты, которые сегодня назвали бы бедными, однако богатые человечностью и способные создать самый настоящий праздник.

    Совместную трапезу продолжали вечером за выпивкой и беседой: теперь уже преобладал разговор.

    Не было ни рассуждений о политике, ни размышлений об общественной жизни: для таких тем годились бар и сходки у церкви перед «большой» воскресной службой.

    Рассказывали попросту потому, что у каждого было что рассказать, ни одно жизненное происшествие не оставалось ничего не значащим для других. Были и такие, кто умел придумывать и создавать невероятные события, кто обладал способностью преобразовывать действительность или выставлять ее в смешном виде, кто умел всего лишь одним словом обрисовать достоинства и недостатки каждого, кто приправлял свои слова мудростью, которая казалась принадлежавшей иным временам и иным странам.

    Рассказывали, и наши жизни обретали в рассказах более широкий простор, более глубокое и менее стесненное дыхание: действительно, люди развлекались вместе, без каких-либо искусственных средств, попросту потому, что находились вместе.

    Никакой поэзии не было, жизнь не была прекрасна или лучше, чем сегодня.
    Напротив: сколько насилия таилось в этом буколическом, сельском порядке, сколько ограниченности.

    [​IMG]
    Луис Мелендес (18 век, художник родился в Италии)

    И все же bogna cauda, ее ритуала сегодня мне не хватает. Конечно же, иногда я готовлю ее и ем с кем-нибудь из друзей, однако это блюдо, не имеющее своего настоящего вкуса за пределами земли Монферрато, вне мира, который задумал и создал ее. Это может быть попыткой порадовать и удивить других, однако невозможно больше обрести присущей ей значимости празднования земли, труда и мудрости предшествовавших нам поколений.

    [​IMG]
    Ян Давидс де Хеем (17 век)
     
  6. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    "...Я люблю готовить и делаю это в полной тишине, потому что готовить – значит мыслить, осознавать, присутствовать и очень сильно ощущать реальность тех, для кого ты готовишь.

    Воистину, кухня и стол есть благословенное явление общения и причастности.

    [​IMG]
    Якоб Иорданс

    В конце концов, еда как сексуальность: либо о ней о говорят, и тогда она – агрессивность, потребление; либо ее созерцают и заказывают, и тогда она – животная; либо это упражнение, в котором в расчет принимаются другие, и тогда она овеществлена и обесценена; либо она преобразована экстатически, но тогда осуждена на монотонность.
    Приготовленная и разделенная еда, т.е. трапеза, является таким образом местом причастности, встречи и дружбы: если вкушать пищу, действительно, значит сохранять и укреплять жизнь, то готовить пищу для другого значит свидетельствовать ему наше желание, чтобы он жил, а разделять трапезу – желание соединить свою жизнь с жизнью сотрапезника.

    Потому что в приготовлении, разделе и приеме пищи празднуется таинство жизни, и тот, кто осознает это, способен усмотреть в приготовленной для стола пище кульминацию целого ряда актов любви, совершенной тем, кто приготовил еду и поднес ее в дар другу. Предоставить еду любимому человеку, приготовить обед или ужин – это самый конкретный и простой способ сказать ему: «Я люблю тебя, и поэтому хочу, чтобы ты жил и жил хорошо, в радости!».

    Столу присуще (точнее, было присуще) великое наставничество, хотя сегодня, к сожалению, для многих еда стала топливом, а стол – подставкой для того, что потребляют. Едят что угодно, в любое время, каким угодно способом, рядом, но не «вместе» и, по возможности, в спешке…

    Для меня однако стол всегда был и до сих пор является неким привилегированным местом, где учатся, слушают, становятся гуманными. Впрочем, разве не так было с самого начала человеческой истории?
    Человек перестал быть пожирателем, потребителем, поместив между собой и едой обряды убоя, способы варки, мастерство сочетания продуктов, искусство подачи блюд, еды и вина: в целом человек отказался от поведения животного-охотника, пожирающего свою добычу, чтобы принять то, из чего возникла его связь с едой.

    Человек – существо, испытывающее голод, и весь мир – его еда.
    Человек должен есть, чтобы жить, должен принимать мир и превращать его в свою плоть и кровь.
    Человек – это тот, кто питается, а мир – его универсальный стол, однако в этом действии присутствует борьба с тем, что в нем от животного, присутствует движение культуры, коммуникации в виде общения не только между человеческими существами, но также между человечеством и миром.

    Кухня - это подлинная художественная мастерская, несмотря на то, что находилась она и в бедных семьях, к числу которых относилась и наша. Здесь переплетались вода, огни, запахи, продукты из огорода и поля, плоды собственного труда и результаты обмена с культурами более отдаленными – оливковое масло, соль, анчоусы...

    [​IMG]
    Гвидо Мокафико

    ... Рано утром женщина, на которой лежало хозяйство, мать семейства, принималась за работу: заготавливала фарш с салом и «полумесяцем» (этим основным знаменитым кухонным орудием) крошила белый лук и лук-шалот, который поджаривала затем на глиняной сковороде, и в определенный момент, до того, как лук подрумянится, добавляла измельченные сельдерей и морковь, розмарин, шалфей, два лавровых листа, щепотку перца, продолжая тушить все это на очень слабом огне.

    Последнее также требовало немалой сноровки, если принять во внимание, что тогда пользовались не газовыми плитами, а «экономными плитами» – мудрым современным преобразованием старинной печи с чугунным покрытием и концентрическими кольцами, которые разогревали снизу дровами.

    Затем добавляли кусочки мяса: не всегда, поскольку это были годы бедности, но время от времени нужно было «отмечать праздник».
    Тогда появлялись куриные потроха, немного телятины или свинины, а затем, когда все уже было поджарено, заготовленная летом в банках «сonserva» из помидор.
    Иногда добавляли хорошего красного вина и соли, очень внимательно отмеряя их количество…
    Готово? Нет, рагу нужно медленно запекать еще два-три часа, пока оно не загустеет и не покроется темной корочкой от мясного сока. Далее, рагу ни на минуту нельзя оставлять без присмотра, ни в одну из фаз приготовления: недоглядишь и все пропало! Ничто не вырабатывает рефлекс так, как присмотр за рагу…

    Какое чудо! Продукты из своего собственного огорода и курятника, оливковое масло из Лигурии, соль из Сардинии, перец с далекого Востока…
    Продукты из разных краев, соединенные друг с другом, чтобы «доставлять удовольствие» и «праздновать»: в простом рагу можно было созерцать природу, которая становилась культурой, а скромное кухонное помещение превращалось в художественную мастерскую, где стряпают запахи и вкусы.
    Мало кто задумывается о том, что еда, словно живая речь, служит для того, чтобы общаться, узнавать и обмениваться характерным своеобразием, поскольку выражает таким образом своеобразие той или иной страны и ее культуры, однако способна также воспринимать и продукты, доставленные с других берегов и из других культур: даже в простом «рагу» присутствует вклад различных, очень отдаленных друг от друга регионов.

    Сожаления достойны те, кто живет в неведении и невежестве и во имя сохранения собственного своеобразия и своих корней закрывает дверь своего дома, возводит высокие стены, которые должны стать неприступными и защищать их кулинарию, забывая, что последняя в огромном долгу перед людьми, которые в дальних странах создали для нее продукты, выращивали, а затем собирали их.
    Даже для приготовления самых привычных для нас «охотничьих колбасок», нашего типично местного блюда, ароматные специи доставляют из Восточной Азии…

    [​IMG]
    Якоб Иорданс

    И в этом случае uti, или «пользоваться», никогда не забывает, что оно пребывает на службе у frui - «наслаждаться». Настоящий повар (независимо от того, готовит ли он для известного ресторана, захудалой траттории, для друга или просто для своей семьи) – это человек, который причастен реальности тем, что умеет мастерски пользоваться всеми стихиями природы, высвобождая из неволи силу воды, огня, тайны кулинарной алхимии, и все это для того, чтобы доставить наслаждение.
    Примечательно, что латинский глагол sapere означает не только «обладать знанием», но также «обладать вкусом», причем и в итальянском этот корень объединяет в себе sapere «знание» и sapore «вкус».

    Обедать или ужинать вместе никогда не бывает делом пустяшным: какой-то момент события запечатлевается глубоко внутри нас, а некоторые мгновения, пусть даже эфемерные, приобретают оттенок вечности.
    И поэтому в древней христианской традиции прежде, чем приступить к еде, читали молитву, произносили благословение. Для того, кто верует, еда, конечно же, всегда благословенна: она создана Богом, и над ней не нужно творить никаких «заклинаний», однако эта традиция нужна человеку, чтобы возблагодарить Господа, чтобы осознавать, что именно находится перед нами на столе, и следовательно преодолевать искушение жадно пожирать то, что находится в тарелке.

    Слепец, неспособный восторгаться, тот, кто усматривает теперь в еде только результат техники, заменившей старинные орудия труда, или науки, открывшей генетические изменения: чтобы пища могла удовлетворить наш голод, нужно, чтобы от нее являлись (кроме протеинов, углеводов и витаминов) разум, страсть и сердце человеческого существа, которое преобразует творения в дар по своему подобию.

    Так, благодаря восторгу, разделенному вокруг простого стола в Монферрато, я открыл, что человеческий аппетит бесконечен, потому что принадлежит он не телу, а душе, что приготовление пищи всегда должно соответствовать некоему ожиданию, и что стол требует акта веры от того, кто готовит, и от того, кто вкушает пищу.

    [​IMG]
     
  7. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    "
    Когда я жил в Монферрато среди холмов, покрытых рядами виноградников и небольшими равнинами с пятнами пшеничных полей, мысли о погоде, прежде всего летом, были настоящей навязчивой идеей – некоей навязчивой идеей ожидания страха, который сопутствовал всем с мая до октября.
    От погоды зависел «хлеб», т.е. снабжение питанием сельского населения, а радио давало прогноз погоды слишком неопределенный для более обширных районов и зачастую ошибочный, так что сказанному не особенно верили. Впрочем, чему тогда верили?
    Религии, священнику, молитве… В конце концов известно, что во всех культурах всегда имели место обряды, целью которых было вымолить дождь, выпросить солнце, обеспечить регулярное и спокойное течение рек. Человеческое существо, действительно, всегда чувствовало себя неспособным подчинить себе погоду и, следовательно, было вынуждено обращаться к богам, которые являлись их последней и единственной надеждой.

    В конце апреля, на Святого Марка, начинались так называемые «рогации": рано утром процессия обходила поля с пением долгих литаний в честь святых и молитвами о щедром урожае на год.

    Тревога за атмосферные явления, которые за несколько минут могли уничтожить труд целого года, была движителем из ряда вон выходящих слов и действий, в которые сегодня не то что поверить, но даже представить их себе трудно. Когда, начиная с мая, на горизонте появлялся «мрак», предвестник бури, все выходили из дома и, стоя у дверей, наблюдали за небом: если угроза надвигалась со стороны Ниццы, это предвещало бурю необычайно свирепую, если же она приходила со стороны Акв, опасность была не столь грозной.

    И пока флюгер на пике креста над церковью трепетал под порывали ветра, а буря уже нависала и низко в небе появлялись полные града грозные тучи цвета кофе с молоком, приходской священник звал служку (это почти всегда был я, поскольку я жил как раз напротив церкви и тоже выходил на порог дома следить за небом), облачался как для литургии, в том числе надевал фиолетовую сутану, и решительно направлялся навстречу буре, а я шагал рядом с ведерком святой воды.

    Среди сотрясавших землю громов и молний священник бесстрашно шел вперед, рассекая воздух кропилом, и твердым голосом молил Бога сдержать град: «Per Deum verum, per Deum vivum!..» До сих пор в памяти моей живы эти картины: принявший на себя тревоги и чаяния всех своих прихожан священник с суровым лицом, в развевающихся на ветру одеяниях, невзирая на начавшийся дождь, смотрел прямо в лицо демону «бури».

    Я был потрясен его верой, его убежденностью, его силой духа…, тогда как Перпетуя была связана с самыми что ни есть «народными» заклинаниями (например, со сжиганием благословенных масличных ветвей).
    Таким образом в большинстве случаев град оказывался заклятым: наш приходской священник дон Монтруккио слыл в округе одним из самых умелых в молитвах такого рода, а я приписывал его власть напряженной молитве, щедрой человечности, умению принимать на себя моральную и материальную ответственность за вверенных ему христиан. Воистину, он казался мне другом Бога. «Так, неужто, говорил я себе, друг мог отказать другу в любезности?».

    А разве можно забыть orationes diversae, которые все, и взрослые и дети, знали наизусть? Так, молитва за получение дождя взывала к Богу, «in quo vivimus, movemur et sumus», чтобы получить против засухи «pluviam congruentem»; молитва за ясную погоду призывала солнце в мир и дерзала утверждать, что если Господь заставил уняться грозовые ливни, Ему следовало бы явить улыбку на лике Своем («hilaritatem vultus tui»); затем молитва против грозы и града, страшного врага полей со спелой пшеницей и виноградников: если он обрушится на посевы, то совершенно обнажит их, оставив зрелище страшного опустошения, вызывающее плач и отчаяние.

    В те времена не было ни страховки от такого рода бедствий, ни ракет против града, ни защитных сетей: в послевоенные годы моего детства град, поразивший готовые к уборке гроздья, означал голод в буквальном смысле.

    Только приходский священник и звон всех колоколов обладали еще какой-то силой против этого бедствия...

    [​IMG]
    Леон Руле
     
  8. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    О дивном хлебе милосердия

    "Сегодня, когда нашему питанию присущи излишества, которые могут создавать иллюзию неиссякаемого изобилия, стоит остановиться на вопросе о хлебе – о скромном продукте питания, «появившемся на свет» в странах Средиземноморья.

    Хлеб присутствует у нас на столе ежедневно, однако в связи с этим возникает вопрос: осознаем ли мы, что едим?
    Привыкнув питаться наспех, где придется, даже без стола, мы, можно сказать, заглатываем продукты, словно топливо, питая только наше биологическое тело, но не все наше существо.
    Хотя хлеб в его повседневности, в его сущности всегда присутствует на столе, следует помнить, что, съедая его, мы не просто насыщаемся, а совершаем действо несравненно более значимое.
    Именно потому, что смысл хлеба утерян, и мы уже не в состоянии «понимать» хлеб, сегодня он так легко оказался в тени: его заменило множество альтернативных продуктов, единственный позитив которых состоит в негативе – в возможности не полнеть.

    С точки зрения истории хлеб появился в III тысячелетии до н.э. в Египте, у Средиземного моря, где возделывание разного рода злаков привело к доминированию пшеницы. С появлением хлеба утверждается цивилизация, возникает различие между варварами, питавшимися массой из дикорастущих злаковых, и цивилизованными народами, которые умели выращивать зерно и готовить его и, следовательно, жили, руководствуясь мерой стола с выпеченным хлебом: засвидетельствовано, что в III веке до н.э. грекам было известно 72 вида хлеба…
    Выпекавшийся ассирийцами в керамических «бурдюках», греками – в золе, евреями – на раскаленных камнях, хлеб становится основой, питающей тело и дух, обретая религиозную значимость и исполняясь символического смысла.

    В хорошем словаре, конечно же, можно прочесть такое вот определение хлеба: «продукт питания, получаемый при выпекании на огне массы из муки (обычно пшеничной), разведенной на воде с добавлением соли и доведенной до увеличения в объеме», однако хлеб – нечто гораздо большее. Это символ тяжкой жизни («будешь добывать свой хлеб в поте чела»), но если хлеба в изобилии и есть даже сдоба – это уже символ жизни и праздника, а кроме того – символ сопричастности, результата труда многих людей, солидарности, подлинной «ком-пании» (от латинских con «вместе» и panis «хлеб»).

    В сельской жизни хлеб на столе сразу напоминал о пшеничных полях, чередующихся с виноградниками: их застывавший в небе желтый цвет, казалось, простирался вширь, словно окрашивая полотна Ван Гога.

    А среди этого сияния виднелись васильки и маки (стало быть, в убежище от гербицидов, столь действенных и беспощадных к «бесполезной» красоте) – зримая память о бескорыстии, как заметил теолог Бонхeффер, беззвучный гимн дружбе, вплетающийся в супружескую гармонию.

    Позднее, уже став монахом, я понял, что молитва всякий раз перед едой (а также молчание во время еды) очень помогает осознавать, что мы – это то, что мы едим: молитва перед едой, действительно, есть постижение более широкого смысла находящейся перед нами еды, установление определенной дистанции, обуздание невоздержанной прожорливости, удерживающее от потребительского подхода к питанию и, наоборот, помогающее понять его смысл. Так, например, мы можем осознавать тот факт, что, когда мы садимся за стол, уже пребывающий там хлеб предшествует появлению сотрапезников, присутствует в течение всей трапезы, сопутствуя каждому из блюд, и являет всю свою силу, привлекая к себе внимание.

    Некогда хлеб на столе был подлинным ритуалом, особенно когда это была единственная огромная буханка, одна на всех сотрапезников.
    Хлеб должен был лежать на скатерти в центре или подле главы стола: от него отламывали или отрезали ровно столько, сколько нужно было съесть, а затем делили, внимательно следя, чтобы хлеб не упал на землю, не оставляя ни кусочка, так что под конец еды даже крошки собирали и высыпали на подоконник – накормить птиц, особенно зимой, когда крапивник, снегирь и воробей не могут искать семена из-за снега.

    Хлеб – символ природы и в то же время «культуры», существования человека в гармонии с природой. «Человек извлекает хлеб из земли», словно заклинание, гласит 104 псалом, напоминая, что хлеб пребывает там, но только человек умеет «извлечь его», вызвать к жизни.

    Воистину, хлеб – еда реальная, но также и символическая, способная вызывать реальность, выходящую за пределы материального пропитания, и задаваться вопросом о смысле того, что позволяет жить.

    Будучи в своей сущности плодом земли и человеческого труда, природы и культуры, хлеб выражает потребность, которая, действительно, жизненно насущна. Не случайно слово «хлеб» воспринимается как хлеб насущный, а не его излишек: когда мы говорим: «нет хлеба», то напоминаем о голоде и неурожае.
    Нет более трагически простого объяснения явлению миграции, чем очевидность того, что голодные всегда ищут хлеба, ибо там, где голод, хлеба нет.
    Наблюдаемое сегодня перемещение людей с южных берегов Средиземного моря на северные повторяет путь, проделанный культурой хлеба почти пять тысяч лет назад.
    Таким образом, хлеб – это как знак нашей способности делить, нашей готовности, по крайней мере, делиться, чтобы все могли иметь хлеб, которого, согласно евангелистам, хватит всем, если только его разделят и раздадут.

    В средиземноморской цивилизации с хлебом всегда был связан еще один плод земли и труда человеческого – вино.
    И здесь тоже даримое рядом с существенным, дар рядом с необходимым, радость рядом с вещественным: хлеб дает жизнь, вино приносит наслаждение жизнью; хлеб укрепляет силы, вино веселит сердце; хлеб поддерживает тело трудом, вино услаждает заботы.
    Хлеб и вино находятся на столе, чтобы напоминать нам о величии человека и взывать к нашим чувствам: сколько труда, сколько надежд собрано в этих двух простых элементах, сколько ликов являются за ними!
    Крестьянин и мельник, пекарь и виноградарь, а затем бочар и торговец, их семьи и дети, их тревоги и надежды в течение всего года, возгласы во время сбора винограда и песни во время помола, тишина в винных погребах и амбарах, шум жерновов и давка винограда в чанах… Они теперь собраны у нас на столе, чтобы рассказывать о том, какова наша гуманизация, вопрошать о том, кто мы и чего желаем от нашего мира.

    Возможно, и поэтому тоже, как верно заметил Предраг Матвеевич, «история веры и история хлеба зачастую движутся либо параллельными путями, либо смежными, либо подобными».
    Не случайно и в иудаизме, и в христианстве хлеб и вино – существенные элементы литургии как таковой, напоминание о Пасхе.
    И, хотя уже мало кто придает этому значение, всякий раз, когда христианские общины собираются праздновать великое таинство своей веры, они делают это с хлебом и вином на столе, который христиане называют «столом Господним».
    Таким образом они представляют Богу все творение, весь физический универсум, синтез того, что живет, и вместе с тем есть труд человека, синтез усилий, техники, знания, способности населять мир. И в духе пророчества они совершают над хлебом и вином жест, совершенный Иисусом, – обещание преобразовать этот мир и свою жизнь в жизнь своего Господа: в центре самой напряженной духовной жизни хлеб в его материальности и в его значимости является как реальность, как пища, способная поведать величайшее христианское таинство.

    Мы, люди, испытываем голод, мы – существа желания, а хлеб выражает возможность обрести жизнь и счастье: в детстве мы просим хлеба, став взрослыми, зарабатываем его повседневным трудом, живя с другими, мы призваны разделять его.

    И во всем этом мы познаем, что голод мы испытываем как потребность не только в хлебе, но и в слове из уст ближнего: необходимо, чтобы разделенный нами хлеб мы давали ближнему, а ближний в свою очередь тоже давал нам хлеб, чтобы мы вместе могли вкушать его и радоваться, но прежде всего необходимо, чтобы некто Другой говорил нам, что желает, чтобы мы жили, что желает не нашей смерти, а наоборот – спасти нас от смерти".

    [​IMG]
    Святое семейство за столом. Ян Мостарт (15-16 в.в).
     
    list нравится это.
  9. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Энцо Бьянки, Адальберто Майнарди. "Эсхатологический смысл христианского праздника":

    Говорить об эсхатологическом празднике означает говорить о вечной жизни как о призвании, обращенном к каждому человеку.
    Это не приглашение жить в пренебрежении этим миром (contemptus mundi), но –принять добро и красоту последних реальностей ввиду признания добра и красоты этих, предпоследних, с верой Богу Творцу, который может сотворить новые небеса и новую землю.
    Библейские образы Царства Божья, небес и конца истории –это картины праздника: пиры и танцы, хоры и песни, музыка и
    радость, свадебные встречи, блаженство, не прерываемое ни смертью, ни болезнью, удаление слез и скорби. Написано в пророчестве Исайи:

    И сделает Господь Саваоф на горе сей для всех народов трапезу из тучных яств, трапезу из чистых вин, из тука костей

    и самых чистых вин; и уничтожит на горе сей покрывало …лежащее на всех племенах. Поглощена будет смерть навеки, и отрет Господь Бог слезы со всех лиц … (Ис 25:6-8).


    image010.jpg

    Этот пророческий текст эхом отражается в Апокалипсисе Иоанна:
    И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его
    народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло (Откр 21:3-4).

    Юрген Мольтманн пишет:
    Христианская эсхатология всегда представляла себе конец истории как радостное бесконечное славословие, как движение искупленных в хороводе в тринитарной полноте Бога и как полную гармонию между душой и телом. Она не ожидала неба без земли для души без тела… Она никогда не изображала экзистенциальной радости нового, искупленного и свободного творения красками утомленной трудами жизни…но… блаженной улыбкой, участливым созерцанием и глубоким удивлением пред благами Божьими… Она изображала конец эстетическими категориями.
    Только "красота может спасти мир", писал Достоевский, и только она достойна выразить состояние спасенных.


    Христианское воскресенье вносит в субботу завершающий смысл событием, эсхатологическим по преимуществу: воскре-
    сением Христа. Воскресный день – еженедельная Пасха・・, не только анамнезис воскресения, но и актуальный опыт присутствия Воскресшего между христианами, собранными для евхаристии, пророчество о дне будущем, когда господство Христа прострется на всю вселенную. Свет, исшедший из гробницы в первый день недели, отсылает к свету, сотворенному в первый день (Быт 1:5), и направляет к будущему дню небесного Иерусалима, в котором не будет нужды ни в солнце, ни в луне (Откр 21:23), так как светильником будет Агнец.

    Не случайно воскресение часто иконографически предстает как танец, в котором Первородный между многими умершими
    (ср. Рим 8:29) вовлекает спасенных в свое движение по спирали.
    Христос, говорил священномученик Ипполит (III век по Р.Х.) – первый танцующий в мистическом танце, а Церковь – Его
    невеста и партнерша в танце. Динамика воскресения, празднуемого в воскресной евхаристии, по своей природе стремится стать спасением человечества, космической радостью, вечным праздником. Земная литургия, всегда разворачивающаяся в литургию небесную, вводит в литургическое сегодня эсхатологическое время, в котором будет Бог всё во всем (1 К ор 15:28).

    s_img007.jpg
    Небесный Иерусалим. Собор Сан Пьетро Аль Монте 1050 г.
     
  10. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    [​IMG]
    Лукас Кранах

    " Для изображения эсхатологического праздника Библия пользуется символическим языком.
    Рай – самый известный образ окончательного блаженства.
    В Ветхом Завете раем обозначается первозданный сад, место, которое Бог приготовил для человека (Быт 2:8 и далее), место, богословски помещенное в начале, но которое в реальности пророчествует о конце. У Иезекииля (36:35), у Исайи (51:3) рай символизирует время эсхатологической надежды, и межзаветная литература апокалипсисов акцентирована на этой эсхатологической характеристике. В словах Иисуса благоразумному разбойнику (Лк 23:43) рай означает бытие со Христом и через Него и с Ним – с Богом.

    Христианское понимание текстов Бытия перевело этот принцип очень эффектной формулировкой:
    Creavit Deus Adam et posuit eum in paradiso, id est in Christo (Бог сотворил человека и поместил его в раю, то есть во Христе).
    Сад полного, ничем не омраченного общения с Богом находится не столько за человеком, сколько пред ним. Если история есть наше состояние, то рай, Царство – наше призвание, дар Божий, который ждет нас, а не реальность, которую мы потеряли. Разве не говорят отцы: «Человек – это существо, получившее задание стать Богом»?

    Райские образы библейского откровения вызывают в памяти сладкую и обильную пищу, любовь и общение, мир и правду. Эти образы насколько просты, настолько же и универсально человечны: пир (Ис 25:6; Мф 22:1-10), брак (Откр 17:7-9; 21:2), мир между народами (Ис 2:4; 9:6; Мих 5:9), согласие между животными (Ис 11:6 и далее), между людьми и хищными зверями (Ис 11:8).

    [​IMG]
    Ян Брейгель Старший. Рай.

    В Новом Завете богатая символическая гамма, которая выражает эсхатологический праздник, приобретает сильную христологическую концентрацию: это брачный пир Агнца (Откр 19:9), освещающего небесный Иерусалим (Откр 21:23), праздничная и торжественная небесная литургия, совершающаяся пред Тем, кто сидит на престоле и пред Агнцем (Откр 4-5; 7:10)…
    Христос распятый и воскресший, носящий титул Агнца, как победитель смерти осуществил божественный план спасения и вводит в общение с Ним. Эсхатологический праздник уже изображается выражениями постоянного общения с Богом. Христианский эсхатологический праздник происходит теперь для Христа, со Христом, во Христе. Через Него искупленное человечество достигает тринитарного перихоресиса, танца троической любви, круговращения любви, пребывающей в Духе между Отцом и Сыном.

    Эсхатологический праздник в свете Преображения – будущее мира, каким его видит и хочет Бог, мира, исполняющего свое призвание в красоте («И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма», Быт 1:31).

    Если творение было делом Бога, который играет, если Премудрость представлена в акте творения ребенком, танцующим пред Богом (Прит 8:30-31), то эта радость, эта красота, этот праздник, этот танец – предназначение мира.

    Эсхатологический праздник, предваренный в Преображении – таинство красоты, лучистости лиц, света в космосе. Этот космический праздник, показывающий, как в человеческой плоти Христа присутствует божественная слава, указывает на призвание каждого лика, каждой плоти, всего космоса. Предназначенные к красоте, мы все предназначены для блаженства: «Блаженны званные на брачную вечерю Агнца» (Откр 19:9).
    Образ брака – это образ конечного общения Бога с человечеством, когда уже смерти больше нет, в светлой радости пасхального света!.."
    (Энцо Бьянки, Адальберто Майнарди).

    [​IMG]
    Джованни ди Паоло. Рай.
     

Поделиться этой страницей