España... La memoria del corazon

Тема в разделе "Латинский квартал", создана пользователем La Mecha, 2 окт 2012.

  1. plot

    plot Техадмин

    Сообщения:
    18.438
    Симпатии:
    1.883
    Прикольно. Люди отжигают. Не могу себе представить наших бабушек и стариков в такой роли. А жаль.
    Кстати, в этих танцах можно уловить элементы многих других танцев, особенно латиноамериканских. Да хотя бы вон ламбады. На новой почве они дали новые ростки.
     
  2. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Ой, у нас иногда тоже танцуют нечто подобное, правда, когда сильно переберут...
    Тетки за ... очень даже могут, "с гиканьем и свистом".
     
  3. plot

    plot Техадмин

    Сообщения:
    18.438
    Симпатии:
    1.883
    А, ну да. Что это я. :slap:
     
  4. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Мне бы хотелось здесь опубликовать лекцию Ф.Г. Лорки о канте хондо - древнейшем ядре фламенко, его сердцевине.

    Лучше Лорки - никто не напишет и не скажет о фламенко, о его творцах.
    Итак:

    [​IMG]
    [​IMG]

    Перевод А.Грибанова
    Федерико Гарсия Лорка. Избранные произведения в двух томах.
    Том первый. Стихи. Театр. Проза.
    М., "Художественная литература", 1976
    [​IMG]
    Каждый проходящий день срывает еще один лист с восхитительного лирического дерева Андалузии; старики уносят с собой в могилу бесценные сокровища прошлых поколений.

    Каждый разумный человек, незнакомый с существом дела,
    может задать вопрос: "Что такое канте хондо?"
    Прежде чем начать объяснение, нужно определить решающее различие между канте хондо и канте фламенко; различие это весьма существенно во всем, что касается древности песен, их структуры и духа.
    Словами "канте хондо" называют группу андалузских песен, из которых самой типичной и совершенной является цыганская сигирийя; к этим песням восходят другие, еще сохранившиеся в народе: поло, мартинете, карселера' и солеарес. А куплеты, называемые "малагенья", "гранадина", "ронденья", "петенера" и т. д., - всего лишь отдаленные потомки ранее перечисленных песен, от которых они отличаются и по строению и по ритму; их-то и называют "канте фламенко".
    Великий композитор Мануэль де Фалья - считает, что канья и плэйера,
    почти совершенно исчезнувшие ныне, в своем первоначальном виде имели такую же позицию, как цыганская сигирийя и родственные ей песни. Он считает, что оба вида песен еще не так давно быляя просто вариантами сигирийи. На основании недавно открытых текстов де Фалья пришел к предположению, что в первой трети прошлого века канья и плайера занимала, то же место, которое нынче занимает сигирийя. Канья относится к изначальному стволу песен, которые еще сохранили связь с песнями арабов-морисков, а также со свойственной ему остротой ума отмечает близость испанского слова "канья" к арабскому "ганнис", что значит "песня".

    Кантаор - Эль Чоколате . Сигирийя.

    Сущность различия между канте хондо и канте фламенко состоит в том, что происхождение первого типа песен надо искать в древнейших музыкальных системах Индии, то есть в первых примерах песни вообще; в то время как песни типа фламенко - всего лишь отдаленные потомки канте хондо и, можно сказать, приобрели свою окончательную форму в XVIII веке.
    Канте хондо окрашен таинственным цветом первобытных эпох; канте
    фламенко - жанр относительно молодой, по эмоциональной глубине он несравним с канте хондо. Там колорит духа, здесь местный колорит - вот их глубочайшее различие.
    [​IMG]
    Севилья. Площадь Испании
    Близкий к древним музыкальным системам Индии, канте хондо - это только бормотание, только поток голоса, то повышающегося, то понижающегося; это изумительная волнообразная вибрация, которая разрывает звуковые клетки нашей темперированной шкалы, не вмещается в строгую и холодную пентаграмму современной музыки и раскрывает тысячи лепестков в герметических цветах полутонов.
    В канте фламенко мелодия движется не волнообразно, а скачками;
    подобно нашей современной музыке, канте фламенко строится на строгом ритме, он родился через много веков после того, как Гвидо д'Ареццо придумал названия для нот.
    А канте хондо близок к трелям птиц, к пению петуха, к естественной
    музыке леса и родника.
    Итак, канте хондо - это редчайший и самый древний в Европе образец
    первобытных песен, его звуки доносят до нас обнаженное, внушающее ужас чувство древних восточных народов.
    [​IMG]
    Гранада. Альгамбра

    Глубоко изучивший вопрос композитор де Фалья, на которого я ссылаюсь, утверждает, что цыганская сигирийя относится к канте хондо, и решительно объявляет его единственным типом песен, сохранившихся на нашем континенте в девственной чистоте как по композиции, так и по стилю исполнения, то есть наш канте обладает теми же качествами, что и древние песни восточных народов. Еще до того как я познакомился с идеями де Фальи, цыганская сигирийя рисовала моему воображению (ведь я неисправимый лирик) дорогу без конца и начала, дорогу без перекрестков, ведущую к трепетному роднику "детской" поэзии, дорогу, на которой умерла первая птица и заржавела первая стрела.
    Цыганская сигирийя начинается жутким криком, который делит мир на два идеальных полушария, это крик ушедших поколений, острая тоска по исчезнувшим эпохам, страстное воспоминание о любви под другой луной и другим ветром.
    Затем мелодия постепенно раскрывает тайну музыкальных тонов и извлекает драгоценный камень рыдания - звучную слезу над рекой голоса. Любой андалузец содрогнется от ужаса, услышав этот крик; ни одна песня в Испании не может сравниться с сигирийей по поэтическому величию; очень редко, невероятно редко, удается человеческому духу создать творение такой силы. Но не следует из-за этого думать, что сигирийя и ее варианты - попросту песни, перенесенные с востока на запад. Нет. Как говорит де Фалья: "Речь идет, скорее всего, о прививке или, лучше сказать, о совпадении корней, которое проявилось не в один определенный момент, но было связано с целым рядом исторических событий, происшедших па нашем полуострове".
    Три исторических события, говорит де Фалья, в разной степени, но очень сильно повлияли на наши песни: утверждение в испанской церкви литургического пения, арабское нашествие и появление в Испании цыганских таборов.

    Именно цыгане - таинственный странствующий парод - определили окончательный облик нашего канте хондо.
    Недаром сигирийя по-прежнему называется цыганской, в ее текстах
    встречается масса цыганских слов.
    Это, разумеется, не значит, что канте хондо чисто цыганский жанр, ведь, несмотря на распространение цыган по всей Европе и по всей Испании, эти песни популярны только в Андалузии.
    Речь идет об исключительно андалузском жанре, который существовал у нас в зародыше еще до появления цыган в нашей провинции.
    Великий композитор указал на следующие совпадения между основными элементами нашего канте хондо и некоторыми чертами, характерными до сих пор для песен Индии:

    "Энгармонизм - как средство модуляции; использование столь ограниченного мелодического пространства, что оно редко выходит за рамки сексты; настойчивое, почти навязчивое использование одной и той же ноты; последняя черта свойственна некоторым формулам заклинаний и даже тем речитативам, которые можно было бы назвать доисторическими (и многих это заставило предположить, что песня предшествовала языку)".
    Именно поэтому канте хондо, и особенно сигирийя, производит на нас
    впечатление пропетой прозы: разрушается всякое ощущение ритмического размера, хотя на самом деле тексты песен составлены из терцетов и катренов с ассонансной рифмой.


    Ла Архентинита. Севильская нана -колыбельная

    "Хотя цыганские мелодии богаты орнаментальными пассажами, последние используются в канте хондо так же, как и в песнях Индии, - только в определенные моменты, когда необходимо выразить восторг или порыв, вызванные эмоциональной силой текста. Их следует рассматривать скорей как широкую вокальную модуляцию, нежели как собственно орнаментальные пассажи, хотя так и может показаться, если их изобразить в математических интервалах темперированной гаммы".
    Можно решительно утверждать, что в канте хондо, так же как и в песнях, рожденных в сердце Азии, музыкальная гамма непосредственно вытекает из гаммы, которую можно было бы назвать речевой. Многие авторы даже считают, что между речью и песней когда-то не было различия.
    Гуго Риман в книге "Музыкальная эстетика" утверждает, что пение птиц близко к настоящей музыке и не следует полностью разграничивать песни человека и пение птиц, поскольку и то и другое пение выражает чувство.
    [​IMG]
    Кордовская уличка

    Великий композитор Фелипе Педрель, один из первых испанцев, изучавших серьезно проблемы фольклора, пишет в своем замечательном "Сборнике народных песен": "Тот факт, что в Испании различные жанры народных песен сохранили элементы восточной музыки, объясняется глубоким влиянием древней византийской цивилизации на нашу нацию - ведь испанская церковь использовала византийские ритуальные формулы в своих богослужениях с самого обращения нашей страны в христианство: и до XI века, когда была введена собственно католическая литургия".
    Де Фалья дополнил мысль своего престарелого учителя, определив те элементы литургического византийского пения, которые проявляются в сигирийе.
    Это примитивная система ладов (не надо путать их с так называемой греческой системой); энгармонизм, присущий этим ладам, и отсутствие строгого ритмического рисунка в мелодии.
    Те же черты свойственны некоторым андалузским песням, созданным много веков спустя после того, как испанская церковь усвоила византийскую литургическую музыку.
    Эти песни сохраняют много общего с музыкой, известной до сих пор в
    Марокко, Тунисе и Алжире, где ее называют словами, волнующими сердце каждого жителя Гранады, - "музыка гранадских мавров".

    Фрагмент фильма К. Сауры "Иберия"

    Возвращаясь к анализу сигирийи, Мануэль де Фалья, человек основательной музыкальной культуры и тончайшей интуиции, обнаруживает в сигирийе "некоторые формы и черты, не имеющие аналогий в священных песнопениях и музыке гранадских мавров". Короче говоря, он искал и нашел в этих странных мелодиях необычный, привходящий цыганский элемент.
    При этом де Фалья придерживался гипотезы об индийском происхождении цыган, а она великолепно согласовывается с результатами его интереснейших исследований.


    Кордова. Музыка И. Альбениса

    Согласно этой гипотезе, в 1400 году нашей эры стотысячная конница
    Тамерлана изгнала цыганские племена из Индии. Через двадцать лет цыганские племена появились в различных странах Европы и проникли в Испанию вместе с войсками сарацинов, которые, отплывая от берегов Аравии и Египта, периодически высаживались напашем побережье.
    Цыгане, добравшись до нашей Андалузии, объединили древнейшие элементы местных песен с тем древнейшим началом, которое принесли они сами, и придали окончательную форму тому жанру, который мы теперь называем канте хондо.
    Вот кому мы обязаны созданием этих песен, самой основы нашей души, вот кому мы обязаны сооружением этих лирических каналов, по которым изливаются все страдания и все ритуальные порывы нашего народа.
    Канте хондо поют у нас с незапамятных времен, и почтя все знаменитые путешественники, которым довелось любоваться нашими разнообразными и необычными пейзажами, восторгались этими глубокими мелодиями. От горных вершин Сьерра-Невады до томящихся жаждой олив Кордовы, от Сьерра-де-Касорла до веселого устья Гвадалквивира звучат народные песни, определяя границы нашей единственной и неповторимой Андалузии.
    С Ховельяноса, который обратил внимание испанцев на прекрасную бурную астурийскую "данса прима", до несравненного Менендеса-и-Пелайо мы сильно продвинулись в понимании народного творчества.
    В доказательство достаточно привести "Песни
    Бургоса" Федерико Ольмеды, "Песни Саламанки" Дамасо Ледесмы, "Песни Астурии" Эдуарде Мартинеса Торнера; причем каждое издание было оплачено властями соответствующей провинции. Но исключительное значение песен канте хондо видно прежде всего в том определяющем влиянии, какое они оказали на формирование школы современной русской музыки, и в высокой их оценке гениальным французским композитором Клодом Дебюсси - этим лирическим
    аргонавтом, открывшим Новый Свет в музыке.
    [​IMG]
    Ущелье Тахо де Ронда

    Михаил Иванович Глинка посетил Гранаду в 1847 году. Примечательны подробности пребывания отца и основателя ориентальной славянской музыкальной школы в нашем городе. Он подружился со знаменитым гитаристом того времени Франсиско Родригесом Мурсиано, проводил с ним долгие часы, слушая вариации и орнаментовку наших песен, и под извечные ритмы гранадских вод у него зародилась блестящая идея создать собственную школу и дерзкий замысел впервые использовать гамму из целых тонов. Музыка изменила свое направление, композитор нашел настоящий ее источник.
    Ученики и друзья Глинки обратились к народному творчеству и стали
    искать основу для своих творений не только в России, но и на юге Испании.
    Доказательство тому - всем известные "Воспоминания о летней ночи в
    Мадриде" Глинки, некоторые части "Шехерезады" и "Испанское каприччио" Римского-Корсакова. Теперь вам ясно, каким образом грустные модуляции и суровый ориентализм нашего канте влияют из Гранады на музыку Москвы и меланхолия Велы отзывается в таинственном перезвоне колоколов Кремля.
    [​IMG]
    Кафедральный собор в Гранаде

    На Всемирной выставке 1900 года в Париже группа цыган выступала в
    павильоне Испании, они пели канте хондо в его подлинном виде. В городе пробудился необычайный интерес к их концертам, но особенно они привлекли внимание одного молодого композитора: он вел тогда ожесточенную борьбу, борьбу за новое и неизведанное в искусстве, дерзкие поиски в океане мысли, поиски нетронутого дотоле чувства.
    День за днем ходил молодой композитор слушать андалузских "кантаорес": его душа была открыта всем веяниям духа, и древневосточный строй наших мелодий покорил его. Это был Клод Дебюсси.
    Через некоторое время ему суждено было стать первым композитором в Европе и создателем новых музыкальных теорий. Действительно, во многих произведениях Дебюсси звучат тончайшие воспоминания о музыке Испании, и особенно Гранады, которую он называл (как оно и есть на самом деле) истинным раем.
    Творческая сила Дебюсси, прославленного и неутомимого музыканта,
    достигла наиболее полного своего выражения в поэме "Иберия" - поистине гениальном произведении, насыщенном, как чарующий сон, ароматами и образами Андалузии.
    Но ярче всего влияние канте хондо проявилось в великолепной прелюдии под, названием "Ла Пуэрта дель Вино" и в воздушном, нежном "Вечере в Гранаде", где, на мой взгляд, чувствуются все эмоциональные приметы гранадского вечера: даль голубой долины, Сьерра, приветствующая волны Средиземного моря, огромные хлопья тумана, застилающего дали, восхитительно прихотливая музыка города и завораживающее журчанье подземных вод.
    Удивительней всего, что Дебюсси, хотя и занимался серьезно нашим канте,никогда не бывал в Гранаде.
    В Испании канте хондо оказывал несомненное влияние на всех тех
    композиторов, которых я называю мастерами "великой струны Испании": от Альбениса до Гранадоса и де Фальи.
    Но поистине гениальным было открытие Исаака Альбениса, который ввел в свои произведения лирические сокровища канте хондо. Через много лет Мануэль де Фалья наполнил свою музыку нашими прекрасными и чистыми мотивами в преображенной отдалением форме. Нынешнее поколение испанских композиторов - Адольфо Саласар, Роберто Херард, Федерико Момпу и наш Анхель Барриос, устремляет свои взоры на чистый и живительный источник канте хондо и на дивные песни Гранады, которые называют иногда кастильскими, а иногда андалузскими.
    Велика была мудрость нашего народа, когда он дал ему это имя:
    наш канте хондо поистине глубок, глубже всех колодцев и всех морей, омывающих земные материки, глубже нашего сердца и глубже голоса, который его поет, ибо глубина канте хондо почти беспредельна. Он пришел к нам от древних народов, пробившись через забвение веков и сквозь гущу увядших ветров. Он пришел к нам от первого плача и от первого поцелуя.
    Помимо прелести своих мелодий канте хондо восхищает нас еще и своим текстом.
    [​IMG]
    Гранада. Вид на Альбайсин из Альгамбры
    Бесконечные оттенки Страдания и Тоски выражены в канте хондо с
    величайшей точностью и правдивостью, они пульсируют в терцетах и катренах сигирийи и ее вариантов.
    В Испании нет ничего, абсолютно ничего, равного этим песням по стилю, по настроению, по верности чувства.
    Метафоры андалузских песен почти всегда вращаются в пределах одной ограниченной сферы, между всеми эмоциональными элементами стихотворения сохраняется пропорция, и стихи безраздельно овладевают вашим сердцем.
    С удивлением и восторгом наблюдаешь, как безвестный народный поэт ухитряется сосредоточить в трех-четырех стихах потрясающе сложную совокупность самых высоких лирических переживаний. В иных четверостишиях лирическое напряжение достигает накала, доступного только немногим величайшим поэтам:

    Cerco liene la luna,
    mi amor ha muerto.
    В светлом кольце луна,
    любовь моя умерла.
    В этих двух строчках народной песни скрыта более глубокая тайна, чем во всех драмах Метерлинка. Неподдельная и простая тайна, чистая - без темных лесов и кораблей, потерявших руль, - всегда живая загадка смерти:

    Cerco tiene la luna,
    mi amor ha muerto.
    В светлом кольце луна,
    любовь моя умерла.

    В кольце высокий месяц,
    В могиле - милый...

    Несутся ли эти песни из сердца гор, или из апельсиновых рощ Севильи, или с чарующего побережья моря - в их основе одно и то же: Любовь и Смерть... Но эта любовь и эта смерть отражены в глазах Сивиллы, в чьем облике столько восточного, она - настоящий сфинкс нашей Андалузии.
    В глубине всех народных песен настойчиво звучит страшный вопрос,
    которому нет ответа. Наш народ смотрит на звезды, сложив руки крестом, и напрасно ожидает спасительного знамения. Жест патетичен, но в нем есть истина. Песня либо ставит глубокую эмоциональную проблему, не имеющую решения в жизни, либо находит ее решение в Смерти, которая есть вопрос всех вопросов. Почти все песни нашей провинции (за исключением многих, созданных в Севилье) отличаются этими свойствами.
    Мы - народ грустный и неподвижный.
    Иван Тургенев увидел русских крестьян - кровь и плоть России - в
    загадочном молчании, такими вижу я многие лирические песни Андалузии.
    О сфинкс моей Андалузии!

    A mi puerta has de llamar,
    no te he de salir a abrir
    у me has de sentir llorar.
    В дверь мою постучишь -
    не открою я тебе,
    но ты услышишь мой плач.

    Стихи скрыты под непроницаемым покрывалом, они спят в ожидании Эдипа, который придет разгадать их, чтобы они проснулись и снова замерли в молчании...
    Одна из самых примечательных черт канте хондо: в нем нет "средних
    тонов".
    В песнях Астурии, а также в кастильских, каталонских, баскских,
    галисийских всегда ощущается некоторое равновесие чувств и лирическая степенность, пригодная для выражения наивных эмоций и обыденных состояний души; у андалузца ничего такого нет.
    Мы, андалузцы, редко замечаем "средние тона". Андалузец либо шлет
    гордый вызов звездам, либо целует рыжую пыль своих дорог. Средние тона для него не существуют. Он их не замечает. И если изредка эти тона появляются в его песне, то только так:

    A mi se me importa poco
    que im pajaro en la alamea
    se разе mi arbol a otro.
    Мне уже ничуть не важно,
    если птица в тополиной роще
    с дерева перелетит на другое.

    Правда, в настроении этой песни я могу отметить явное астурийское
    влияние. Итак, патетика - самая сильная черта нашего канте хондо.
    Многие песни нашего полуострова вызывают в памяти пейзажи тех мест, где их исполняют, а канте хондо - это песня соловья без глаз, пение вслепую; и потому лучшей декорацией для слов и древних мелодий канте хондо является ночь... синяя ночь наших сельских просторов. Пластическая изобразительность, свойственная многим испанским песням, лишает их глубины и интимности, которыми пронизан канте хондо.
    Вот один из примеров изобразительности, типичной для астурийской
    музыкальной лирики:

    Ay de mi, perdi el camino;
    en esta triste montana,
    ay de mi; perdi el camino,
    dexame mete l'rebanu
    por Dios en la to cabana.
    Entre la espesa flubina,
    jay de mi, perdi el camino!
    dexame pasar la noche
    en la cabana contigo.
    Perdi el camino
    entre la niebla del monte,
    jay de mi, perdi el camino!Горе мне, я сбился с пути;

    [​IMG]
    Кордовская мескита (мечеть)

    На этой унылой горе,
    горе мне, я сбился с пути,
    позволь мне скот завести,
    бога ради, к тебе во двор.
    В дождливой чаще,
    горе мне, с пути я сбился!
    Позволь провести ночь
    в хижине с тобой.
    Я сбился с пути
    в тумане гор,
    горе мне, с пути я сбился!


    Так великолепно изображены горы, где ветер шевелит верхушки сосен; так точно передано ощущение дороги, ведущей к вершинам, где спят снега; так реально обрисован туман, подымающийся из пропасти и окрашивающий скалы в серые тона, что слушатель забывает о "бедном пастухе", который, словно заблудившийся ребенок, просит в песне приюта у пастушки. "Слушатель забывает о самом существе песни". Мелодия этой песни с ее монотонным ритмом серо-зеленого, тонущего в тумане пейзажа необычайно способствует пластичности изображения.
    [​IMG]
    Гранада. Сьерра-Невада

    Канте хондо, напротив, всегда песня ночная.
    В нем нет ни утра, ни вечера, ни гор, ни долин. Ничего, кроме ночи, безмерной звездной ночи. Все остальное излишне.
    Наш канте хондо лишен пейзажа - песня сосредоточена в себе; ее звучание во мраке устрашает, она мечет свои золотые стрелы прямо в наше сердце. В темноте канте хондо кажется сказочным синим лучником, чей колчан. никогда не иссякает.
    Подлинные стихи канте хондо не принадлежат никому; они носятся по ветру, как пух одуванчика, и каждое околение заново окрашивает их, чтобы передать следующим. Подлинные стихи канте хондо как бы находятся на некоем воображаемом флюгере, изменяющем свое
    направление под ветром Времени. Эти песни рождаются сами собой - еще одно дерево среди других, еще один родник в роще тополей.

    Женщина - сердце мира и бессмертная обладательница "розы, лиры и
    гармонии" - заполняет беспредельное пространство наших песен. Женщина в канте хондо зовется Тоскою.

    А это - о, Боже, Ронда, 1952 год!!! Антонио Майрена и его Сигирийя
    Удивительно, как в лирических построениях чувство постепенно принимает форму и наконец конкретизируется в почти осязаемые предметы. Тоска выглядит именно так в наших песнях. В песнях Тоска обретает плоть, человеческие формы и очерчивается четкой линией. Тоска - это смуглая девушка, которая хочет ловить птиц сетями ветра.
    Все стихи канте хондо проникнуты великолепным пантеизмом; в них
    спрашивают совета у ветра, земли, моря, луны и у таких простых вещей, как розмарин, фиалка и охапка соломы. Все предметы внешнего мира обретают ярко личные черты, одушевляются до такой степени, что начинают активно участвовать в лирическом действии:

    En mita der "ma"
    habia una piedra
    у se sentaba mi companerita
    a contarle sus penas.
    Посредине моря
    лежал камень,
    там сидела моя милая
    и рассказывала о своем горе.

    Tan solamente a la Tierra
    le cuento lo que me pasa,
    porque en el mundo no
    encuentro
    persona e mi confianza.
    Так же и я, только Земле
    говорю, что со мной происходит,
    ибо в мире не нахожу
    кому довериться.
    Todas las mananas voy
    a preguntarle al romero
    si el mal de amor tiene cura есть
    porque yo me estoy muriendo.
    Каждое утро иду
    спрашивать у сада,
    ли лекарство от любви,
    ведь я уже умираю.

    С глубокой проникновенностью андалузец вручает Природе самое заветное свое сокровище, и он совершенно уверен, что его голос будет услышан. Но особенно поразительный пример поэтической реалии в канте хондо - это материализация ветра, которая встречается во многих песнях. Ветер выходит на сцену в мгновения крайнего душевного напряжения; он появляется, словно гигант, чтобы смести звезды или нагнать тучи; но ни в каких народных песнях,кроме наших, я не встречал ветра говорящего и утешающего:
    Subi a la muralla;
    me respondio el viento
    ipara que tantos suspires
    si ya no hay remedio?

    Взобрался я на стену;
    мне отозвался ветер:
    зачем столько вздохов,
    если ничего уже
    не поделаешь?
    El aire lloro

    al ver las "duquitas" tan
    grandes
    e mi corazon.
    Ветер заплакал, увидев такие раны
    в моем сердце.
    Yo me enamore del aire,
    del aire de una mujer,
    como la mujer es aire,
    en el aire me quede.
    Я влюбился в ветер,
    который веет мне от любимой,
    ведь женщина - это ветер,
    и с ветром я остался.
    Я в ветреницу влюбился,
    Но в этом не вижу зла,
    Ведь Женщина - это ветер,
    И по ветру жизнь пошла.

    Tengo celos del aire
    que da en tu cara,
    si el aire fuera hombre
    уо lo malaria.
    К ветру я ревную,
    ведь он ласкает твое лицо,
    если б ветер был мужчиной,
    я бы убил его.
    Yo no le temo a remar,
    que yo remar remaria,
    уо solo temo al viento
    que sale de tu bahia.
    Я не боюсь грести,
    с веслами я бы справился,
    я только боюсь ветра,
    что веет из твоей бухты.

    Восхитительное свойство этих песен - они словно запутались в
    неподвижных зубцах розы ветров.
    Другая излюбленная тема канте хондо - плач; он звучит в бесчисленном множестве народных испанских песен... В цыганской сигирийе, где поэзия слез достигает совершенства, плачут и стихи и мелодия. Где-то вдали гудят колокола, и окна распахнуты в рассвет:

    De noche me sargo ar patio,
    у me jarto de llora,
    en ver que te quiero tanto
    у tu no me quieres na.
    Ночью я выхожу в патио
    и плакать устаю
    оттого, что так тебя люблю,
    а ты не любишь меня совсем.

    Llorar, llorar ojos mios,
    llorar si teneis por que,
    que no es verguenza
    en un hombre
    llorar por una mujer.
    Плачьте, плачьте, мои очи,
    рыданиям есть причина,
    и вовсе не стыдно мужчине
    плакать из-за женщины.

    Cuando me veas llorar
    no me quites el panuelo,
    que mis penitas son grandes
    у llorando me consuelo.
    Когда ты увидишь, я плачу,
    не отнимай у меня платок,
    ведь страдания мои так велики,
    и плач меня утешает.

    И эта - самая цыганская, самая андалузская:

    Si mi corazon tuviera
    birieritas e cristar,
    te asomaras у lo vieras
    gotas de sangre llorar.
    Если б в сердце моем было
    стеклянное окно,
    ты заглянула б и увидела,
    как я плачу кровавыми слезами.

    Будь моя грудь стеклянной,
    Увидела б ты сама,
    Как мое сердце кровью
    Плачет, сходя с ума.

    В этих песнях ощущается бесспорно народный дух, и они лучше всего, на мой взгляд, выражают меланхолическую патетику канте хондо.
    Меланхолия канте хондо так неотразима, а эмоциональное воздействие так остро, что все мы, подлинные андалузцы, отзываемся на них внутренним плачем,который очищает наш дух и возносит его в лимонную рощу, охваченную пожаром Любви.
    [​IMG]
    Кордовский Алькасар

    Однако это происходит исключительно в городах, ибо, к счастью, для Поэзии и для нас, поэтов, еще поют в мире матросы, женщины баюкают своих детей в тени виноградной лозы, напевают пастухи, блуждая в пустошах среди гор; страстный ветер поэзии, подбрасывая дрова в костер, который пока еще теплится, оживит пламя, и по-прежнему будут петь женщины под сенью виноградной лозы, пастухи на каменистых тропах и моряки под волшебный ритм моря.
    Если в мелодии сигирийи и ее разновидностях встречаются элементы
    древневосточного происхождения, то и в стихах канте хондо также заметно родство с древнейшими песнями Востока.

    Когда наша песня достигает предела в выражении страдания и любви, в ней чувствуется родство с великолепными стихами арабских и персидских поэтов. Как на смутном палимпсесте Альбайсина проступают очертания разрушенных городов, так и в воздухе Кордовы и Гранады реют еще образы далекой Аравии.
    У загадочных поэтов Азии мы находим те же темы жертвенности, беспредельной любви и вина, разработанные в том же духе, что и в наших песнях.
    Один арабский поэт писал:

    Голубка белая мой сон
    прогнала стонами своими.
    В груди у ней, как у меня,
    пылает пламя негасимо.

    Другой арабский поэт создал элегию на смерть своей возлюбленной, и
    кажется, будто ее спел простолюдин из Андалузии:

    На могилу любимой моей
    утешиться звали меня друзья,
    но я им ответил: "Разве есть у нее
    могила, кроме моей груди?"

    Но наиболее очевидное сходство с нашими песнями и чаще всего
    встречающиеся совпадения с ними мы находим в возвышенных любовных газелях национального персидского поэта Хафиза, который воспел вино, прекрасных женщин, загадочные камни и синие ночи Шираза. С самых незапамятных времен искусство знало беспроволочный телеграф и отражающие зеркала созвездий. В газелях Хафиза один из повторяющихся мотивов - изысканный образ женских волос:

    Хотя она меня не любит,
    но весь мир
    я отдал бы
    за прядь ее волос.

    И вслед за этим он пишет:

    В прядях твоих черных волос
    мое сердце запуталось с детства,
    до смерти сей сладостный узел
    порвать, разрубить я не в силах.

    Тот же образ женских волос встречается и в нашем исконном канте хондо, где так часто говорится о локонах, подаренных на память, о завитках волос, ниспадающих на лоб, которые становятся завязкой трагедии. Вот один из многих примеров такого рода, взятый из сигирийи:

    Si acasito muero mira que
    te encargo
    que con las trenzas de tu
    pelo negro волос твоих
    mates las manos.
    Если вдруг я умру,
    завещаю тебе,
    чтобы прядями черных
    ты связала руки мои.

    Нет ничего глубже и поэтичнее, чем эти три стиха, выражающие грустное и изысканное любовное чувство.
    Когда Хафиз сочиняет плач, он делает это в таких же выражениях, в той же гамме чувств и с тем же настроением, что и наши народные поэты:

    Я непрестанно плачу о разлуке,
    но ни к чему мне муки постоянства,
    ведь ветер отказался донести
    до слуха твоего мои рыданья.

    Его строки очень похожи на эти:

    Yo doy suspires al aire,
    jay pobrecito de mi!
    у no los recoge nadie.
    На ветер вздохи посылаю:
    ай, горе, горе мне!
    Никто ведь их не собирает.
    Хафиз говорит:

    С тех пор как голос мой ты перестала слушать,
    больное сердце в горе погрузилось
    и крови пламенной потоки посылает
    к моим очам.

    А вот слова нашего поэта:

    Cada vez que miro el sitio
    donde te he solido hablar,
    comienzan mis pobres ojos
    gotas de sangre a llorar.
    Когда я вижу то место,
    где говорил с тобою,
    бедные глаза мои
    кровью, не слезами плачут.

    Или этот страшный куплет сигирийи:

    De aquellos quereres
    no quiero acordarme,
    porque me llora mi
    corazoncito
    gotas de sangre.

    О прошедшем счастье
    вспоминать не хочу.
    не слезами, кровью.
    Сердце мое плачет

    А поэт из Шираза поет в двадцать седьмой газели:

    Когда-нибудь мои истлеют кости,
    в могильный превратившись прах,
    но никогда не вырвать из души
    любовь столь сильную.

    Вот он - конечный вывод всех бесчисленных канте хондо: сильнее смерти
    только любовь.

    Меня глубоко взволновало чтение стихов этих поэтов Азии, переведенных доном Гаспаром Марией де Нава и опубликованных в Париже в 1838 году, они вызвали у меня живое воспоминание о наших "глубочайших" песнях.
    Наши сигирийи имеют много общего с восточными стихами также в
    восхвалении вина. И в тех и в других воспевается вино светлое, утешительное, напоминающее девичьи губы, веселое вино, вовсе не похожее на страшное вино Бодлера. Хочу процитировать одно четверостишие (по-моему, это мартинете), довольно редкое, ибо певец называет тут свое имя и фамилию (необычный случай в нашем фольклоре), и в нем я вижу олицетворение всех настоящих поэтов Андалузии:

    Yo me llamo Curro Pulla
    por la tierra y por el mar,
    y en la puerta de la tasca
    la piedra fundamental.
    Мое имя - Курро Пулья,
    на море и на земле,
    в кабаке дверь подпираю,
    будто столб незаменимый.

    Величайшая хвала вину звучит в песнях этого Курро Пулья! Как и
    незабвенный Омар Хайям, он знал, что:

    Пройдет моя любовь,
    и слезы мои пройдут,
    и мука моя пройдет,
    и все на свете пройдет.

    Курро Пулья надевает на голову венок из быстровянущих роз и, глядя в бокал, наполненный нектаром, видит на дне падающую звезду.
    Подобно великому лирику из Нишапура, наш поэт воспринимает жизнь как шахматную игру.
    Итак, и мелодии и стихи канте хондо - одно из самых могучих созданий народного гения.
    Прежде чем закончить мою скромную и беспорядочную лекцию, я хочу помянуть добрым словом чудесных кантаоров, благодаря которым дошел до нас канте хондо.
    Фигура кантаора очерчена двумя мощными линиями: небесного свода дуга во внешнем мире и змеящаяся линия в его душе. Пение для кантаора - торжественный ритуал, он оживляет старые уснувшие мелодии и бросает их на ветер, воплотив в звуки своего голоса... Кантаор относится к песне с глубоко религиозным чувством.
    Народ нуждается в кантаорах, чтобы дать выход своей печали и подлинной своей истории. Певцы - это попросту медиумы, лирические излучения нашего народа. Они поют, завороженные блестящей точкой, мерцающей на горизонте, это странные и вместе с тем простые люди.
    Женщины поют у нас солеарес, меланхолические человечные песни,
    сравнительно легко достигающие сердца слушателей. Напротив, мужчины предпочитают захватывающую цыганскую сигирийю, и почти все они - мученики всепобеждающей страсти канте. Сигирийя - как кислота, она обжигает сердце, горло и губы того, кто ее поет. Нужно принять меры против огня и петь сигирийю, когда пробьет ее час.

    Вспомните Ромерильо, полубезумного Матео, Антонио из Сан-Роке, Аниту из Ронды, Долорес Ла Парраду и Хуану Бреву, они бесподобно пели солеарес, наполняя целомудренным томлением лимонные рощи Малаги и приморские ночи в порту.
    Хочу напомнить вам о мастерах сигирийи: Курро Паблосе эль Курро,
    Мануэле Молине и вдохновенном Сильверио Франконетти, который, как никто другой, пел сигирийю, эту песнь песней, стопами своими разрушая амальгаму зеркал.
    То были великие выразители души народа, отдавшие свои собственные души на растерзание буре чувств. Почти все они умерли от разрыва сердца, оно лопалось у них, словно у огромных цикад, после того как они наполнили атмосферу дивными ритмами.

    [​IMG]

    Примечания


    Лекция, прочитанная Гарсиа Лоркой в Гранаде 19 февраля 1922 г. на
    открытом заседании Художественного и литературного центра, посвященном
    организации фестиваля канте хондо. Была напечатана (не полностью) в газете
    "Нотисьеро гранадино" в феврале 1922 г. Полный текст лекции впервые
    опубликован в книге Эдуарде Молина Фахардо "Мануэль де Фалья и канто хондо",
    Гранада, 1962.
    Примечания Л. Осповата
    Стр. 407. Гвидо д'Ареццо (ок. 990-1050) - итальянский теоретик музыки.
    Стр. 411. Сарсуэла - музыкально-драматический жанр, близкий к оперетте.
    Грило (точнее: Фернандес Грило) Антонио (1845-1906) - испанский
    салонный поэт.
    Ховельянос Гаспар Мельчор де (1744-1811) - испанский публицист и
    политический деятель.
    Менендес-и-Пелайо Марселино (1856-1912) - выдающийся испанский филолог
    и историк.
    Стр. 412. Вела - колокольня в Гранаде.
    Фото - мои
     
  5. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    А если серьезно, то лучше читать Лорку - Лекции о канте хондо и его восточных истоках ...
    Он отлично исследовал эту специфическую тему.
     
  6. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    И. Альбенис Цикл "Иберия". Гранада



    Астуриас. Байлаора - Сара Барас , ее труппа



    Альбайсин (бывший мавританский квартал Гранады)

     
  7. plot

    plot Техадмин

    Сообщения:
    18.438
    Симпатии:
    1.883
    Сильно.
    Сара Барас конечно искусница, но... Хотя может это просто надо видеть вживую.
     
  8. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Она прекрасный хореограф, в ней видна балетная подготовка, хотя все ее номера - постановочные, спектаклевые.
    Поэтому здесь, конечно, речь о дуэнде байлаоры уже не идет, может возникнуть дуэнде или катарсис (родственное состояние) у зрителя. Это если спектакль особенно эмоционально затрагивает.
    Из такого "творческого наследия" у ней есть спектакль о судьбе Марианы Пинеды, возлюбленной героя -республиканца, которая в конце погибает на плахе. По трагедии Лорки. Хореография в стиле Сары, конечно.



    Хотя лица обоих танцоров замечательные.
     
  9. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Ф.Г. Лорка
    Дуэнде. Тема с вариациями
    На шкуре быка, распростертой от Хукара до Гвадалете и от Силя до
    Писуэрги (не говоря уж о берегах Ла-Платы, омытых водами цвета львиной гривы), часто слышишь: "Это - дуэнде". Великий андалузский артист Мануэль Торрес сказал одному певцу: "У тебя есть голос, ты умеешь петь, но ты ничего не достигнешь, потому что у тебя нет дуэнде".
    По всей Андалузии - от скалы Хаэна до раковины Кадиса - то и дело поминают дуэнде и всегда безошибочно чуют его. Изумительный исполнитель деблы, певец Эль Лебрихано говорил: "Когда со мной дуэнде, меня не превзойти". А старая цыганка-танцовщица Ла Малена, услышав, как Брайловский играет Баха, воскликнула: "Оле! Здесь есть дуэнде!" - и заскучала при звуках Глюка, Брамса и Дариуса Мийо. Мануэль Торрес, человек врожденной культуры, какой я больше не встречал, услышав в исполнении самого Фальи "Ноктюрн Хепералифе", сказал поразительные слова: "Всюду, где черные звуки, там дуэнде". Воистину так.
    [​IMG]

    Эти черные звуки - тайна, корни, вросшие в топь, про которую все мы знаем, о которой ничего не ведаем, но из которой приходит к нам главное в искусстве. Испанец, певец из народа говорит о черных звуках - и перекликается с Гете, определившим дуэнде применительно к Паганини: "Таинственная сила, которую все чувствуют и ни один философ не объяснит".
    Итак, дуэнде - это мощь, а не труд, битва, а не мысль. Помню, один
    старый гитарист говорил: "Дуэнде не в горле, это приходит изнутри, от самых подошв". Значит, дело не в таланте, а в сопричастности, в крови, иными словами - в древнейшей культуре, в даре творчества.



    Короче, таинственная эта сила, "которую все чувствуют и ни один философ не объяснит", - дух земли, тот самый, что завладел сердцем Ницше, тщетно искавшим его на мосту Риальто и в музыке Визе и не нашедшим, ибо дух, за которым он гнался, прямо с эллинских таинств отлетел к плясуньям-гадитанкам, а после взмыл дионисийским воплем в сигирийе Сильверио (Франконетти – курсив мой).
    Каждый человек, каждый художник (будь то Ницше или Сезанн) одолевает новую ступеньку совершенства в единоборстве с дуэнде. Не с ангелом, как нас учили, и не с музой, а с дуэнде. Различие касается самой сути творчества.
    Ангел ведет и одаряет, как Сан-Рафаэль, хранит и заслоняет, как
    Сан-Мигель, и предвещает, как Сан-Габриэль.
    Ангел озаряет, но сам он высоко над человеком, он осеняет его
    благодатью, и человек, не зная мучительных усилий, творит, любит, танцует.



    Ангел, выросший на пути в Дамаск и проникший в щель ассизского балкона и шедший по пятам за Генрихом Сузо, повелевает, - и тщетно противиться, ибо его стальные крылья вздымают ветер призвания.
    Муза диктует, а случается, и нашептывает. Но редко - она уже так
    далеко, что до нас не дозваться. Муза ценит рассудок, колонны и коварный привкус лавров, а рассудок часто враг поэзии, потому что любит обезьянничать и заводит на предательский пьедестал, где поэт забывает, что на него могут наброситься вдруг муравьи или свалится ядовитая нечисть, перед которой все музы, что гнездятся в моноклях и розовом лаке салонных теплиц, бессильны.
    Ангел и муза нисходят. Ангел дарует свет, муза - склад (у нее учился Гесиод). Золотой лист или складку туники в лавровой своей рощице поэт берет за образец. А с дуэнде иначе: его надо будить самому, в тайниках крови. Но прежде - отстранить ангела, отшвырнуть музу и не трепетать перед фиалковой поэзией восемнадцатого века и монументом телескопа, где за стеклами дышит на ладан истощенная правилами муза. Только с дуэнде бьются по-настоящему.
    Пути к богу изведаны многими, от изнуренных аскетов до изощренных мистиков. Для святой Терезы - это башня, для святого Хуана де ла Крус - три дороги. И как бы ни рвался из нас вопль Исайи: "Воистину ты бог сокровенный!", - рано или поздно господь посылает алчущему пламенные тернии.
    Но путей к дуэнде нет ни на одной карте и ни в одном уставе. Лишь
    известно, что дуэнде, как звенящие стеклом тропики, сжигает кровь, иссушает, сметает уютную, затверженную геометрию, ломает стиль; это он заставил Гойю, мастера серебристых, серых и розовых переливов английской школы, коленями и кулаками втирать в холсты черный вар; это он на пустошах Оканьи свел Хорхе Манрике со смертью, ... он, крадучись утренним бульваром, вставил мертвые рыбьи глаза графу Лотреамону.
    Великие артисты испанского юга - андалузцы и цыгане - знают, что ни песня, ни танец не всколыхнут душу, если не придет дуэнде. И они уже научились обманывать - изображать схватку с дуэнде, когда его нет и в помине, точно так же, как обманывают нас каждый божий день разномастные художники и литературные закройщики.
    Но стоит присмотреться и подойти по-свойски - рушатся все их нехитрые уловки.



    Однажды андалузская певица Пастора Павон, Девушка с гребнями, сумрачный испанский дух с фантазией под стать Гойе или Рафаэлю Эль Гальо, пела в одной из таверн Кадиса. Она играла своим темным голосом, мшистым, мерцающим, плавким, как олово, кутала его прядями волос, купала в мансанилье, заводила в дальние глухие дебри. И все напрасно. Вокруг молчали.

    [​IMG]
    Гойя, "Метель"

    Там был Игнасио Эспелета, красивый, как римская черепаха. Как-то его спросили: "Ты почему не работаешь?" - и он ответил с улыбкой, достойной Аргантонио: "Я же из Кадиса!"
    Там была Элоиса - цвет аристократии, севильская гетера, прямая
    наследница Соледад Варгас; на тридцатом году жизни она не пожелала выйти замуж за Ротшильда, ибо сочла его не равным себе по крови. Там были Флоридасы, которых называют мясниками, но они - жрецы и вот уже тысячу лет приносят быков в жертву Гериону. А в углу надменно стыла критская маска скотовода дона Пабло Мурубе.
    Пастора Павон кончила петь в полном молчании. Лишь ехидный человечек, вроде тех пружинистых чертенят, что выскакивают из бутылки, вполголоса произнес: "Да здравствует Париж!" - и в этом звучало: "Нам не надо ни задатков, пи выучки. Нужно другое".
    И тогда Девушка с гребнями вскочила, одичалая, как древняя плакальщица, залпом выпила стакан огненной касальи и запела, опаленным горлом, без дыхания, без голоса, без ничего, но... с дуэнде. Она выбила у песни все опоры, чтоб дать дорогу буйному жгучему дуэнде, брату самума, и он вынудил зрителей рвать на себе одежды, как рвут их в трансе антильские негры перед образом святой Барбары.
    Девушка с гребнями срывала свой голос, ибо знала: этим судьям нужна не форма, а ее нерв, чистая музыка - бесплотность, рожденная реять. Она пожертвовала своим даром и умением, - отстранив музу, беззащитная, она ждала дуэнде, моля осчастливить се поединком. И как она запела! Голос уже не играл - лился струей крови, неподдельной, как сама боль, он ветвился десятипалой рукой на пригвожденных, но не смирившихся ступнях Христа, изваянного Хуаном де Хуни.

    [​IMG]
    Приближение дуэнде знаменует ломку канона и небывалую, немыслимую свежесть - оно, как расцветшая роза, подобно чуду и будит почти религиозный восторг.
    В арабской музыке, будь то песня, танец или плач, дуэнде встречают
    неистовым "Алла! Алла!" ("Бог! Бог!"), что созвучно "Оле!" наших коррид и, может быть, одно и то же. А на испанском юге появлению дуэнде вторит крик души: "Жив господь!" - внезапное, жаркое, человеческое, всеми пятью чувствами, ощущение бога, по милости дуэп-де вошедшего в голос и тело плясуньи, то самое избавление, напрочь и наяву освобождение от мира, которое дивный поэт XVII века Педро Сото де Рохас обретал в семи своих садах, а Иоанн Лествичник - на трепетной лестнице плача.
    Если свобода достигнута, узнают ее сразу и все: посвященный - по
    властному преображению расхожей темы, посторонний - по необъяснимой подлинности. Однажды на танцевальном конкурсе в Хересе-де-ла-Фронтера первый приз у юных красавиц с кипучим, как вода, телом вырвала восьмидесятилетняя старуха - одним лишь тем, как она вздымала руки, закидывала голову и била каблуком по подмосткам. Но все эти музы и ангелы, что улыбались и пленяли, не могли не уступить и уступили полуживому дуэнде, едва влачившему ржавые клинки своих крыльев.

    Дуэнде возможен в любом искусстве, но, конечно, ему просторней в
    музыке, танце и устной поэзии, которым необходимо воплощение в живом человеческом теле, потому что они рождаются и умирают вечно, а живут сиюминутно.
    Часто дуэнде музыканта будит дуэнде в певце, по случается и такая
    поразительная вещь, когда исполнитель превозмогает убогий матерьял и творит чудо, лишь отдаленно сходное с первоисточником. Так Элеонора Дузо, одержимая дуэнде, брала безнадежные пьесы и добивалась триумфа; так Паганини - вспомним слова Гете - претворял в колдовскую мелодию банальный мотив, так очаровательная девушка из Пуэрто-де-Санта-Мария на моих глазах пела, танцуя, кошмарный итальянский куплетик "О, Мари!" и своим дыханием, ритмом и страстью выплавляла из итальянского медяка упругую змею чистого золота. Все они искали и находили то, чего изначально не было, и в дотла выжженную форму вливали свою кровь и жизнь.
    Дуэнде, ангел и муза есть в любом искусстве и в любой стране. Но если в Германии, почти неизменно, царит муза, в Италии - ангел, то дуэнде бессменно правит Испанией - страной, где веками поют и пляшут, страной, где дуэнде досуха выжимает лимоны зари. Страной, распахнутой для смерти.
    В других странах смерть - это все. Она приходит, и занавес падает. В Испании иначе. В Испании он поднимается. Многие здесь замурованы в четырех стенах до самой смерти, и лишь тогда их выносят на солнце.
    [​IMG]

    В Испании, как нигде, до конца жив только мертвый - и вид его ранит, как лезвие бритвы.
    Шутить со смертью и молча вглядываться в нее для испанца обыденно. От "Сновидения о черепах" Кеведо, от "Истлевшего епископа" Вальдеса Леаля и стонов роженицы Марбельи, умершей посреди дороги за два века до нас:

    Я коня горючей кровью
    по копыта залила.
    Под копытами дорога
    что кипучая смола... -

    к возгласу, такому недавнему, парня из Саламанки, убитого быком:

    Я плох - и надо бы хуже,
    да хуже некуда, други.
    Все три платка в моей ране,
    четвертым свяжете руки... -

    тянется изъеденный селитрой парапет, над которым лик народа,
    завороженный смертью, то твердеет в отзвуках плача Иеремии, то смягчается отсветом могильного кипариса. Но, в конечном счете, все насущное здесь оценивается чеканным достоинством смерти.

    [​IMG]Толедо

    Топор и тележное колесо, нож и терн пастушьей бороды, голая луна и мухи, и затхлые углы, и свалки, и святые в кружевах, и беленые стены, и лезвия крыш и карнизов - все в Испании порастает смертью, таит ее привкус и отзвук, который внятен настороженной душе и не дает ей задремать на гибельном ветру. И все испанское искусство корнями уходит в нашу землю - землю чертополоха и надгробий: не случайны стенания Плеберио и танцы маэстро Хосефа Мариа де Вальдивьесо, и не случайно наша любимая баллада так непохожа на европейские:

    - Если моя ты подруга,
    что ж не глядишь на меня?
    - Для тех очей, что глядели,
    уж нет ни ночи, ни дня.

    - Если моя ты подруга,
    что ж не целуешь в уста?
    - Те, что тебя целовали,
    похоронила плита.

    - Если моя ты подруга,
    что ж не смыкаешь ты рук?
    - Те руки, что я свивала,
    увиты червями, друг.

    И не странно, что на заре нашей лирики звучит эта песня:

    В розовом саду
    я умру.
    В розах мой приют,
    где убьют.
    Срезать розу, мама,
    я туда иду,
    где сойдусь со смертью
    в розовом саду.
    Срежу розу, мама,
    с ней и отпоют,
    где сведет со смертью
    розовый приют.
    В розовом саду я умру.
    В розах мой приют,
    где убьют.

    Головы, ледяные от луны, на полотнах Сурбарана, желтые зарницы в
    сливочной желтизне Эль Греко, речь отца Сигуэнсы, образы Гойи, абсида церкви в Эскориале, вся наша раскрашенная скульптура, гробница герцогского рода Осуна, смерть с гитарой из часовни Бенавенте в Медине-де-Риосеко - в культуре они знаменуют то же, что и паломничества, где рядом с живыми идут мертвые,

    [​IMG]
    Эль Греко "Святой Франциск в экстазе"

    погребальные плачи астуриек при зажженных фонарях в ночь поминовения, пенье и танец Сивиллы на папертях Майорки и Толедо, сумрачное "Вспомним..." на мостовых Тортосы, неисчислимые обряды страстной пятницы; все это, не говоря уж об изощренном празднестве боя быков, складывается в национальный апофеоз испанской смерти. В целом мире лишь Мексика может протянуть руку моей родине.

    [​IMG]
    Ф. Сурбаран Видение Алонсо Родригеса

    Завидев смерть, муза запирает дверь, воздвигает цоколь, водружает урну и, начертав восковой рукой эпитафию, тут же снова принимается теребить свои лавры в беззвучном промежутке двух ветров. В руинах одических арок она скрашивает траур аккуратными цветами с полотен чинквеченто и зовет верного петуха Лукреция, чтобы спугнул неуместных призраков.

    Ангел, завидев смерть, медленно кружит в вышине и ткет из ледяных и лилейных слез элегию - вспомним, как трепетала она в руках у Китса, Эрреры, Беккера, Хуана Рамона Хименеса. Но не дай бог ангелу увидать на своем розовом колене хотя бы крохотного паучка!
    Но дуэнде не появится, пока не почует смерть, пока не переступит ее
    порог, пока не уверится, что всколыхнет те наши струны, которым нет утешения и не будет.

    Мыслью, звуком и пластикой дуэнде выверяет край бездны в честной схватке с художником. Ангел и муза убегают, прихватив компас и скрипку; дуэнде - ранит, и врачеванию этой вечно разверстой раны обязано все первозданное и непредсказуемое в творениях человека.
    Дуэнде, вселяясь, дает магическую силу стиху, чтобы кропить черной водой всех, кто внемлет, ибо обретшему дуэнде легче любить и понять, да и легче увериться, что будет любим и понят, а ведь борьба за выразительность и за ее понимание порой в поэзии чревата гибелью.
    Вспомним одержимую дуэнде цыганку из цыганок святую Терезу, цыганку не тем, что сумела смирить бешеного быка тремя блистательными приемами (а это было), что хотела понравиться брату Хуану де ла Мисериа и что дала пощечину папскому нунцию, но тем, что была из тех редких натур, кого дуэнде (не ангел, ангел не может напасть) пронзает копьем: он желал ей смерти, ибо она вырвала у него последнюю тайну, головокружительный переход от пяти наших чувств к единому, живому во плоти, в тумане, в море - к Любви, неподвластной Времени.
    Бесстрашная Тереза осталась победительницей, и напротив - Филипп Австрийский был побежден: пока он продирался сквозь теологию к музе и ангелу, дуэнде холодных огней Эскориала, где геометрия - на грани сна, вырядился музой и заточил, чтобы вечно карать, великого короля.

    Я уже говорил, что дуэнде влечет бездна, разверстая рапа, влечет туда, где формы плавятся в усилии, перерастающем их очертания.
    В Испании (и на Востоке, где танец - религиозное действо) дуэнде
    всецело покорны тела плясуний-гадитанок, воспетых Марциалом, голоса певцов, прославленных Ювеналом; дуэнде правит и литургией корриды, этой подлинно религиозной драмой, где, так же как и в мессе, благословляют и приносят жертвы.

    Вся мощь античного демона влилась в это свидетельство культуры и
    чуткости нашего народа, в это безупречное празднество, возносящее человека к вершинам его ярости, гнева и плача. В испанском танце и в бое быков не ищут развлечения: сама жизнь играет трагедию, поставленную дуэнде, и ранит в самое сердце, пока он строит лестницу для бегства от мира.
    Дуэнде несет плясунью, как ветер песок. Его магическая сила обращает девушку в сомнамбулу, красит молодым румянцем щеки дряхлого голодранца, что побирается по тавернам, в разлете волос обдает запахом морского порта и дарит рукам ту выразительность, что всегда была матерью танца.
    Лишь к одному дуэнде неспособен, и это надо подчеркнуть, - к
    повторению. Дуэнде не повторяется, как облик штормового моря.

    Сильнее всего дуэнде впечатляет в бое быков - здесь он борется и со
    смертью, готовой уничтожить его, и с геометрией строго рассчитанного действа.
    У быка своя орбита, у тореро - своя, и соприкасаются они в опасной
    точке, где сфокусирована грозная суть игры.
    Довольно и музы, чтобы работать с мулетой, достаточно ангела, чтобы втыкать бандерильи и слыть хорошим тореро, но когда надо выйти с плащом на свежего быка и когда надо его убить, необходима помощь дуэнде, чтобы не изменить художественной правде.
    Если тореро пугает публику своим безрассудством, это уже не коррида, а доступное каждому бредовое занятие - игра жизнью. Но если тореро одержим дуэнде, он дает зрителям урок пифагорейской гармонии, заставляя забыть, что сам он ежесекундно бросает сердце на рога.
    Римский дуэнде Лагартихо, иудейский дуэнде Хоселито, барочный дуэнде Бельмонте и цыганский дуэнде Каганчо из сумеречного кольца торят нашим поэтам, музыкантам и художникам четыре главных дороги испанской традиции.
    Испания - единственная страна, где смерть - национальное зрелище, где по весне смерть тягуче трубит, воздевая горны; и нашим искусством изначально правит терпкий дуэнде, необузданный и одинокий.
    Тот же дуэнде, что кровью румянил щеки святых, изваянных мастером Матео де Компостела, исторг стон из груди Хуана де ла Крус и бросил обнаженных нимф в огонь религиозных сонетов Лопе.
    Тот же дуэнде, что строил башню в Саагуне и обжигал кирпичи в
    Калатайюде и Теруэле, разверз небеса на холстах Эль Греко и расшвырял исчадий Гойи и альгвасилов Кеведо.
    В дождь он призывает Веласкеса, тайно одержимого в своих дворцовых сумерках, в метель он гонит нагого Эрреру утвердиться в целебности холода, в жгучую сушь он заводит в огонь Берруэте и открывает ему новое измерение в скульптуре.
    Муза Гонгоры и ангел Гарсиласо расплетают свои лавры, когда встает дуэнде Сан Хуана де ла Крус, когда

    Израненный олень
    на гребне вырастает.

    Муза Гонсало де Берсео и ангел протопресвитера Итского дают дорогу смертельно раненному Хорхе Манрике на пути к замку Бельмонте. Муза Грегорио Эрнандеса и ангел Хосе де Моры сторонятся перед дуэнде Педро де Мены с его кровавыми слезами и ассирийским, с бычьей головой, дуэнде Мартинеса Монтаньеса.
    А грустная муза Каталонии и мокрый ангел Галисии испуганно и
    нежно глядят на кастильского дуэнде, такого чуждого теплому хлебу и кроткой корове, неразлучного со спекшейся землей и промытым ветрами небом.
    Дуэнде Кеведо с мерцающими зелеными анемонами и дуэнде Сервантеса с гипсовым цветком Руидеры венчают испанский алтарь дуэнде.
    У всякого искусства свой дуэнде, но корни их сходятся там, откуда бьют черные звуки Мануэля Торреса - первоисток, стихийное и трепетное начало дерева, звука, ткани и слова.
    Черные звуки, в которых теплится нежное родство муравья с вулканом, ветром и великой ночью, опоясанной Млечным Путем.

    Я выстроил три арки и неловкой рукой возвел на пьедестал музу, ангела и дуэнде.
    Муза бестрепетна: туника в сборку и коровьи глаза, обращенные к Помпее, на носатом челе, которое учетверил ей добрый друг ее Пикассо. Ангел бередит кудри Антонелло де Мессины, тунику Липпи и скрипку Массолино или Руссо.

    А дуэнде... Где он? Арка пуста - и мысленный ветер летит сквозь нее над черепами мертвых навстречу новым мирам и неслыханным голосам, ветер с запахом детской слюны, растертой травы и покрова медузы, вестник вечных крестин всего новорожденного.
     
    Ондатр нравится это.
  10. plot

    plot Техадмин

    Сообщения:
    18.438
    Симпатии:
    1.883
    В человека встроен этот компас, который заставляет волосы подниматься дыбом при проблесках Духа, Единобытия, Высшей Гармонии, Вахдат аль-Вуджуд. Это - коренная и единственная страсть, которая гонит нас всё время искать, тыкаться мокрым носом туда и сюда, думать что вот там - источник того, что нас влечёт, или там, или там. Как цветок, поворачивающийся навстречу поднимающемуся над горами солнцу, думает, что его влечёт к горам.
    Это - любовь, источник всех любовей. Это страсть, тот самый эрос, который Платон поставил в начало духовной жажды. Дуэнде. Духовный путь, самый чистый и прямой, состоит в том, чтобы следовать Дуэнде. Очищать это чувство от всех примесей, искать его во всём, остановив дыхание. Только в нём Истина, всё остальное прах.
     
  11. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Это правда.
     
  12. Лис

    Лис Гость

    Сообщения:
    1.384
    Симпатии:
    105
    Прекрасно.

    Танец прошёл бы мимо Лиса, если б он ( танец) не вторгался на территорию музыки.
    Хлопание в ладоши и чечётка -- стали неотъемлемой частью фламенко.

    До сих пор удивляюсь, насколько народная музыка Испании оригинальна и эксклюзивна, хоть она и является частью европейской культуры.
    Слышал от одного человека, побывавшего там, что на уровне "двора" и музыка и танец находятся на достаточно высоком уровне.
    *
    Нужно ли танцевать если не хочется?
    Или разогрев происходит во время "еды"?
     
  13. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396

    Спасибо, Лис, за интерес к такому специфическому явлению, как фламенко.:)
    Раньше я танцевала, когда не хотелось, то есть, если - устала, дурное настроение и пр. Такой подход развивает технику.
    Сейчас больше танцую для удовольствия, конечно, хочу уметь больше, танцевать на более профессиональном уровне, чем тот, который у меня есть (любительский), но... пока все отпустила, пусть движется само.
    Что ж касается разогрева, то , правда-правда, аппетит во время еды приходит - приезжаешь на занятия в 9 часу вечера, занимаешься до 22.20, домой возвращаешься в первом часу ночи, но - пока на занятиях находишься, слетает всякая усталость, уходят все ненужные мысли...
    Это похоже на медитацию. Конечно, когда занимаемся техникой, физически устаешь, поскольку это своего рода, проверка на выносливость. И все равно.

    Сейчас у нас занятия ведет испанка, так вот, она прямо говорит :"Meditacion, meditacion"...
     
  14. Лис

    Лис Гость

    Сообщения:
    1.384
    Симпатии:
    105
    Этому интересу уже около 20-ти лет.
    В 90-х я занимался классической гитарой и конечно же не обошёл стороной испанцев. Влюбился в эту музыку навсегда!
    Исаак Альбенис, Таррега, Сор... и другие, а также латиноамериканцы стали для меня одними из самых любимых авторов.
    Конечно, в танцах под это сопровождение Лис мало смыслит, но мне нравиться на это смотреть.

    Это уже Дао!
     
  15. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Н
    Ух, ты , как здорово! А глубже внедриться в музыку фламенко не пробовал - в смысле техники, учебы и прочего? Хотя, конечно, это трудно, надо отдавать этому практически все время, даже если ты только любитель.
    В Москве гитаристов фламенко - днем с огнем не отыскать, также и кантаоров и кантаор. Те, которые есть, сами все время учатся, берут мастер-классы и т.д.
    Словом, варятся во всем этом только фанатики.
     
  16. Лис

    Лис Гость

    Сообщения:
    1.384
    Симпатии:
    105
    Пока нет.
    Сейчас Лис только благодарный слушатель.

    Так надо уровень игры иметь достаточно высокий.
    Фламенко -- очень сложно по техническому исполнению.
    Чтоб так играть флажолеты и синкопировать при этом в огромном темпе, нужно иметь не только желание, а ещё и талант.
     
  17. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Авторские вильянсико - Херонимо Гонсалес - 17 век!

     
  18. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    [​IMG]

    ***
    Ивы плачут от ветра, над руслами веток иссохших
    Замирают стрекозы, наблюдая игру отражений.
    Разомлела река, и тростник отзывается звоном,
    Солнце жгучее тлеет в кадильнице полдня.

    В этот день маленькая смуглянка не отправилась играть с остальными. Ей вдруг захотелось к реке, золотой от солнца, обмелевшей от долгой засухи.
    Там, где шелест тростниковых зарослей сливался с чуть слышным плеском воды, перекатывающейся по камешкам, можно было укрыться в тени ивовых веток.
    Ивы полоскали в воде длинные ветви, река, вспыхивая от солнца, изгибаясь, терялась в голубых горных ущельях.
    Между сном и явью по воде бродил конь, и подковы звенели на речных камнях.
    Она опустилась на траву, прижавшись спиной к седому от зноя стволу ивы.
    Никто не стал бы искать ее здесь, можно было долго сидеть на берегу, смотреть на мерцающую реку, слушая шепот воды на перекатах, и молчать, и думать…
    Ветер раскачивал ивовые ветки, и они, дождем стекая с неба, шуршали, навевая дремоту.
    Меж стеблей осоки мелькали стрекозы: тревожно проносясь над водой, они на мгновение повисали в воздухе, словно зеленые иглы, и казалось, в воздухе дрожат и переливаются маленькие радуги.
    Неподалеку, в расщелине скалы приютился дикий голубь – блестящий от солнца, словно покрытый глазурью, он монотонно и мелодично выводил свою нехитрую жалобную песенку.
    Селение спало на холме. От белой известки, покрывавшей стены, веяло прохладой, порою ветерок трепал виноградные лозы, и прозрачные зеленоватые тени скользили по пустынным деревенским улицам.
    На луговине у дубравы овцы щипали поредевшую траву.
    Иногда наступала такая тишина, что можно было услышать звяканье посуды в ближнем деревенском доме, за наглухо закрытыми дверьми.
    Там, в прохладном сумраке комнат, настоянном на аромате розмарина и вереска, отдыхала семья - отец, двоюродная сестра и маленький брат - словно Моисей – в корзине из ивовых прутьев. У него еще не было своей кроватки.
    Мать была в саду. Там стояла печь, беленная, с вмазанными в штукатурку осколками мавританских изразцов. Рядом, на грубом деревянном столе громоздились кастрюли, сине-зеленые керамические блюда и желтоватые тарелки из фаянса.
    Приближался вечер, и запах свежеиспеченного хлеба уже витал в воздухе.
    У реки тоже вечерело. Солнце клонилось за горы. Там, далеко за горами, за Хересом-де-ла-Фронтерой, оно опускалось в океан, золотя прощальными лучами Санлукар, Кадис, Вехер…
    Стояло жаркое андалузское лето.
    И, казалось, вечно будет длиться этот день, золотой и круглый, словно спелое яблоко.
     
  19. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Гарсиа Лорка: Как поет город от ноября до ноября (Лекция о Гранаде)

    Дамы и господа!

    Как ребенок тянет к матери, околдованный ее праздничной нарядностью, так и я хочу показать вам мой родной город. Мою Гранаду. Это немыслимо без музыки…
    Коренной гранадец, если он вернулся издалека и в пути ослеп, определит время года по тому, что поют на улицах. Давайте и мы пройдемся вслепую. Да и с какой стати при встрече с городом полагаться лишь на глаза, а не на вкус или обоняние? Медовый пряник с орехами и миндальное пирожное и ванильный бисквит из Лаухара скажут о Гранаде не меньше, чем изразец или мавританская арка, а толедский марципан с его чудовищной оторочкой из бисерного аниса и слив, изобретенный поваром Карла Пятого, выдает германскую сущность императора больше, чем его рыжая бородка.
    И если собор навсегда пригвожден к той старине, чей стертый облик вечен и недоступен сегодняшнему дню, то песенка перелетает оттуда к нам одним прыжком, живая и трепетная, как лягушонок, и свежесть ее печалей и радостей - не меньшее чудо, чем проросшее зернышко из гробницы фараона. Итак, давайте вслушаемся в Гранаду.

    У года, как известно, четыре времени - зима, весна, лето и осень.

    У Гранады - две реки, четыре тысячи водостоков, пятьдесят родников, тысяча один фонтан и сто тысяч жителей. Кроме того, фабрика струнных инструментов и магазин, где торгуют роялями и губными гармошками, но главное - бубнами. И, наконец, места отдохновения, два для песен - Салон и Альгамбра, и одно для слёз - Аллея Грусти, квинтэссенция европейского романтизма, а в довершение - целое войско пиротехников, которые строят свои потешные башни в зеркальной манере Львиного дворика, где стоячая геометрия воды заражена львиной яростью.

    Горная гряда, то скальная, то снежная, то прозрачно-зеленая, высится над песнями - и, бессильные взлететь, онм падают на черепичные кровли, сгорают в лучах или задыхаются в сухих колосьях июля.
    Эти песни - лицо города, по ним узнается его пульс.

    Приближаешься, и первое, что улавливаешь - это запах донника и мяты, запах трав, истоптанных копытами мулов, коней и волов, разбредшихся по всей гранадской долине. Второе - это звук воды. Не шальной воды, бегущей куда вздумается. Не шумливой, но ритмичной воды, мерной, точной, спрямленной геометрическим руслом и сверенной с нуждами полива. Той, что поит и поет в долине, и той, что страдает и стонет, полная крошечных светлых скрипок, там наверху в садах Хенералифе. В ней нет игры. Игра - для Версаля, где вода - это зрелище, чрезмерное, как море, парадный архитектурный ансамбль, не способный петь. Вода Гранады служит утолению жажды. Она живет и едина с теми, кто пьет ее или слушает ее или хочет умереть в ней. Она познает агонию фонтана, чтобы успокоится в водоеме. Это о ней сказал Хуан Рамон Хименес:

    Какая пытка - терпеть
    и бредить освобожденьем,
    и с вечными тупиками
    бороться, как с наважденьем,
    и лбом упираться в стену
    и биться о камень косный!
    И только в последнем сне
    увидеть себя бесслезной...

    Помимо того, есть еще две долины. Две реки. В них вода не поет, там уже смутный шум, туман, перемешанный струями ветра, который шлют горы. Это Хениль, опушенный тополями, и Дауро, окаймленный ирисами.

    Но все в меру, все в лад человеку. Вода и Ветер малыми дозами - лишь необходимое слуху. В этом особость и очарование Гранады. Все для внутреннего убранства - крошечный дворик, крохотная песня, миниатюрная вода и ветер, танцующий на ладони.

    Кантабрийское море или гулкий ветер, низвергнутый скалами Ронды, пугают гранадца, замершего, замкнутого, заключенного в раму своего окна. Приручены ветер и вода, ибо кипение стихий ломает людской звукоряд и сметает, истощает человеческую личность, которая не может взять верх и утрачивает свой кругозор и мечту. Гранадец все видит в перевернутый бинокль. Поэтому Гранада не дала героев, поэтому Боабдиль, самый прославленный из ее сыновей, уступил ее кастильцам, поэтому веками она ищет убежища взаперти, у своих крохотных очагов, разрисованных луной.

    Гранада создана для музыки, потому что это пленный город, заточенный в горах, город, где мелодию шлифуют, хоронят и длят стены и скалы. Музыка - наследие городов замкнутых. Севилья, и Малага, и Кадис ускользают через портовые ворота, у Гранады же нет иного выхода, кроме надмирной звездной гавани. Она затворница, чуткая к ритмам и отголоскам, - и сама как мелодия.

    С наивысшей полнотой ее воплощает не поэзия, а музыка, торный путь в мистику. Поэтому, она не драматична, как Севилья, город Дона Хуана, город любви, но лирична, и если Севилья торжествует в Лопе, и в Тирсо, и в Бомарше, и в Соррилье, и в прозе Беккера, то Гранада - это оркестр ее фонтанов, полных андалузской тоски, и виуэла Нарваэса, и Фалья, и Дебюсси. И если в Севилье человеческое господствует и за каждой стеной бродят Дон Педро и Дон Алонсо, и принц Октавий Неаполитанский, и Фигаро, и Маньяра, то в Гранаде одни призраки блуждают по двум ее заброшенным дворцам, и лихие шпоры становятся сонными муравьями, затерянными в бескрайности мраморного пола, любовная записка - горстью травы, а шпага - хрупкой мандолиной, которую решаются тронуть лишь пауки да соловьи.

    Мы в Гранаде, на исходе ноября. Пахнет горящей соломой, и уже загнивают груды палой листвы. Льет, и город безлюден. Но у Королевских ворот - несколько ларьков. Горы закутаны в тучи и словно впитали в себя всю поэзию Севера. Девушка из Армильи, или из Санта-Фе, или из Атарфе, служанка, берет в ларьке самбомбу и запевает песенку о четырех погонщиках:

    Из четверых заречных
    у той излуки
    один на сером муле
    мне горше муки.

    Из четверых заречных
    за тем затоном
    быть одному, на сером,
    моим законным.

    Зачем огня ты просишь
    у всей округи,
    а у самой в ресницах
    живые угли?

    Это мелодия вильянсико, которая звучит по всей округе и которую гранадские мавры унесли с собой в Африку, где она доныне слышится в Тунисе и поется так (исполняется арабский вариант мелодии).

    О четырех погонщиках поют подбрасывая в огонь солому, во всех окрестных селениях и в тех дальних, что венком оплетают горную гряду. Но близится декабрь, небо яснеет, стадами гонят гусей, и бубны, самбомбы, трещотки оглушительно заполняют город. По ночам в закупоренных домах слышна все та же мелодия, которая льется из окон и труб, будто и впрямь сочится из земли. Голоса набирают силу, улицы полняться красочными лотками, грудами яблок, полночный колокол будит перезвон, которым монашки торопят рассвет, и все темней, все нелюдимей Альгамбра, и куры хоронят яйца в заиндевелой соломе. Уже монахини Святого Фомы надевают на Пречистую Деву мантилью с гребнем, а на Иосифа плоскую желтую шляпу. Уже глиняные барашки и шерстяные собачки взбегают по уступам игрушечного мха. Уже начинаются перепалки, и вот из болтовни и звона пробок, и терок, и медных ступок возникает веселый святочный романс о юных пилигримах:

    Два пилигрима к папе
    пришли с заката,
    чтоб повенчал он сводных
    сестру и брата.

    У пилигрима лентой
    тулья повита,
    а у невесты шляпка
    из аксамита.

    Но у Моста Победы
    не скрыли дрожи,
    и обмерла невеста,
    и сватья тоже.

    А у престола папы
    в его чертоге
    у жениха с невестой
    отнялись ноги.

    И спрашивает папа,
    как были званы.
    Он отвечает - Педро,
    невеста - Ана.

    И спрашивает папа,
    откуда родом.
    Он говорит - из Кабры,
    она - из Ронды.

    И спрашивает папа,
    по сколько лет им.
    Пятнадцать и семнадцать
    - ему ответом.

    И спрашивает папа,
    грешны ли, нет ли.
    Я с ней поцеловался -
    звучит немедля.

    А девушка такое
    как услыхала,
    так разом жарче розы
    заполыхала.

    И говорит им папа,
    клоня тиару:
    - Еще таких же грешных
    хотя бы пару!

    Колокола по Риму
    гремят набатом
    на радость пилигримам,
    уже женатым.

    Поют разгульные компании на перекрестках, поют дети вкупе с няньками, поют пьяные красотки в экипажах с завешенным окошком, поют в тоске по родным местам солждаты, фотографируясь на хенильской набережной.

    Это сама радость, улыбка улиц, и андалузский задор, и все обаяние народа неистребимой культуры. Но вот, миновав одну за одной людные улицы, выходишь к иудейской окраине и видишь пустыню. И слышится вильянсико совсем другого склада, полного темной тоски.

    Кто поет? Это и есть сокровенный голос Гранады, плакучий голос, эхо схватки Востока с Западом у двух заброшенных замков, населенных тенями. Дворца Карла Пятого и Альгамбры.

    Любовь моя проходит,
    проходит мимо.
    Лицо под тенью шляпы
    неразличимо.

    Несносны эти шляпы,
    сплошные прятки.
    Такую же в отместку
    куплю на святки.

    Смолкает последняя колядка и город засыпает в январском холоде.

    Но к февралю все ярче и золотистей солнце, и люди выбираются на свет, на загородные пирушки, в оливах повисают качели, и слышится то же плясовое "ухуху", что и в горах испанского Севера.

    По всей гранадской округе поет народ в лад потаенной воде под ледяной пленкой. И, толкаясь у качелей, разглядывает ножки, подростки - в открытую, взрослые - украдкой. Но ветер еще пронизывает до костей. Окраины в эту пору тихи. Лишь собаки и шум олив, да - плюх! - выплеснется за порог ведро помоев. Зато в оливах - столпотворение.

    Без конца она взлетает,
    он глядит не оторвется
    и твердит: - Канат, голубка,
    оборвется, оборвется.

    Где слетит
    она с доски?
    На углу
    моей тоски.

    Иные из этих песен - живой отзвук XV века:

    Пойду к оливам, мама,
    пойду под вечер
    и погляжу, как ветку
    колышет ветер,
    колышет ветер,
    и погляжу, как ветку
    колышет ветер,

    - мелодия равноценна той чудесной, что в 1560 году сложил Хуан Васкес:

    К тополям я ходил заветным
    поглядеть, как их зыблет ветром.

    Я под тополем за Трианой
    повстречался с моей желанной.

    Я под тополем за Гранадой
    повидался с моей отрадой.

    Поглядеть, как их зыблет ветром,
    к тополям я ходил заветным.

    Классическая традиция во всей своей чистоте окрыляет эти песни оливковых рощ.

    Не надо удивляться - ведь в Испании песни Хуана дель Энсины, Фуэльяны, Салинаса и Писадора доныне звучат в их первозданном виде и то и дело воскресают в Галисии или в Авиле.

    К ночи народ покидает рощи, но зачастую, не расходясь, засиживается под чьим-либо кровом.

    А весной, едва проклюнутся зеленые почки, балконы распахиваются настежь и все преображается неузнаваемо. Словно, блуждая снегами, вдруг выбираешься прямо в лавры Юга.

    На улицах появляются девушки, а в пору моего детства появлялся на садовой скамье и злосчастный поэт по прозванию Лунофил. С побережья идут бочки свежего вина, и город в сумерках поет эту песню, вестницу боя быков, ясную как воздух последнего мартовского дня:

    Пакиро в кафе Чинитас
    сказал, завершая пренья:
    - Я вдвое, чем ты, цыган,
    и я храбрей на арене.

    Пакиро достал часы
    и брату кивнул сурово:
    - В попятого бык умрет,
    я зря не бросаю слова.

    Когда же четыре било
    и братья на площадь вышли,
    вышагивал так Пакиро,
    как будто сошел с афиши.

    Что дальше? Два приятеля встречаются у Крестовых ворот, через которые вступали в город католические короли:

    - Будь здоров! Ну как Гранада?
    - Благодарствуй. Как была.
    - Что поделывают люди?
    - Да какие там дела!
    Без конца плетут корзины
    да звонят в колокола.

    С апреля по июнь Гранада - сплошной колокольный звон. Студенты не могут заниматься. На площади Виваррамблы колокола собора, подводные колокола в тучах и водорослях, не дают перекликаться крестьянам. Колокола Сан-Хуана высекают из воздуха барочный алтарь стенаний и бронзового грома. И лишь Альгамбра становится еще отверженней, еще нелюдимей, растерзанная, мертвая, чуждая городу, далекая как никогда. А на мостовых - тележки с мороженым, а на лотках - хлебцы с изюмом и тмином, и всюду торгуют вареными в меде бобами.

    Тянется Праздник Тела Господня с его великанами и карликами и чудовищем Тараской. Гранадские девушки с точеными нагими руками и лоном как темная магнолия, в неистовстве фейерверка, скрипок и пышной сбруи, разом раскрывают зонтики, зеленые, оранжевые, синие, и плывут на карусели вздохов, любви и тоски в царство пиротехнических чудес, волшебное "пойдешь и пропадешь".

    Со стороны гранадской долины - праздничный град кастаньет, а навстречу ему, с улицы Эльвиры, одной из стариннейших, -


    Там, на улице Эльвиры,
    три подружки плутоватых
    по ночам идут в Альгамбру,
    и всегда без провожатых,

    - городской напев, один из колоритнейших:

    Под тем листом, листочком,
    в тени капустной
    мой милый еле дышит,
    Как это грустно!

    Под тем листом, листочком,
    в тени на грядке,
    мой милый еле дышит
    от лихорадки.

    Под тем листом, листочком,
    в тени листа,
    мой милый еле дышит.
    Я заперта.

    С последним всплеском фейерверка, едва рухнет на Гранаду его финальный гром, так называй "карачун", люди как один, покидают город и вручают его летнему зною, пришедшему мгновенно. Кресла стоят в белых чехлах, балконы заперты. Те, кто остался, переселяются в подвалы и дворики и тянут ледяную воду из душистой розовой глины запотевших кувшинов. Жить и думать начинают по ночам. Это пора, когда весь город поет под гитару фандаго и гранадины, такие пастушьи и напоенные далью. Так повелось - и ныне, и присно. Прошлым летом, когда я был в компании друзей и все они, люди простые, пели, неподалеку взорвалась бомба - и хоть бы кто бровью повел. Лишь один одобрительно бросил: "В лад попала". Так уж повелось. Но сегодня у меня нет гитары, и вы не услышите гранадину. В другой раз. Но они-то и поются летом, гранадины, и еще - романсы.

    Все романсеро хлынуло в детские уста. Самые дивные баллады, не превзойденные ни одним романтическим поэтом, самые кровавые легенды, непредставимый словесный фейерверк. Все это неисчерпаемо. Беру наудачу - то, что в селениях поют мальчишки, а в Альбайсине на городской площади - девочки.

    Кого не захватит августовской ночью эта нежная мелодия романса про герцога Альбу?

    - Ведут по Севилье речи,
    идут по Севилье слухи,
    что женится герцог Альба,
    другую берет в подруги.
    - Женись он на ком угодно,
    меня не смутит известье.
    - Смутит или нет, сестрица,
    но станет пятном на чести.

    Из окон ее светелки
    выходит одно к воротам,
    и смотрит она на площадь,
    а площадь полна народом.
    И герцога Альбу видит
    бок о бок с его невестой,
    и знак подает условный,
    ему одному известный.

    - Что Анне-Марии надо,
    беда ли какая с Анной?
    - О герцог мой, герцог Альба,
    мой герцог и мой желанный!
    Мне правду ли рассказали
    о свадьбе твоей нежданной?
    - Не ведаю, кто рассказчик,
    и не было в нем обмана.
    Я свадьбу справляю завтра
    и жду тебя в гости, Анна.

    И только он это молвил,
    была она бездыханна.
    Послали, ища причину,
    за лекарем-иноверцем,
    и вскрыл ее тело лекарь,
    и надпись нашел над сердцем.
    Была золотою надпись,
    а сердце - сплошною раной,
    и сверху стояло: "Герцог",
    а рядышком : "мой желанный".

    - Когда бы я знал, подруга,
    что любишь такой любовью,
    да разве душа-голубка,
    расстался бы я с тобою!"

    На цыпочках подкрадемся по красному проселку к кучке людей, полускрытых горной ложбиной. Здесь поют и пляшут. Звучат гитары, кастаньеты и чисто пастушьи инструменты - триангли и бубны.

    Они поют роас и альбореас, и качучу, и то самое соронго, что так властно вторглось в музыку Фальи.

    Из желтых далей уходит в горы день и с ним песни жатвы и молотьбы, но этот мир полей в Гранаду не проникает.

    Сентябрь в гостях, озноб в костях.
    Мы у последней спицы колеса.

    Кати, колесо, кати,
    ведь осень уже в пути.

    И начинаются гулянья. С орехами, с кизилом, с алым боярышником и грудами айвы и башнями лепешек и марципанов из пекарни Корсо.

    Сан-Мигель на своем холме вздымает меч, увенчанный подсолнухами. Помните мой романс?

    В тиши своей голубятни,
    на башне в зелени хмеля,
    кольцом огней опоясан
    высокий стан Сан-Мигеля.
    В руке полночные стрелки
    спаяв меча крестовиной,
    ручной архангел рядится
    в пернатый гнев соловьиный.
    Дыша цветочным настоем,
    в тоске по свежим полянам
    эфеб трехтысячной ночи
    поет в ковчеге стеклянном.

    ... Один Сан-Мигель на башне
    покоится среди мрака,
    унизанный зеркалами
    и знаками зодиака, -
    владыка нечетных чисел
    и горних миров небесных
    в берберском очарованье
    заклятий и арабесок.

    Берберское очарованье заклятий и арабесок - это Гранада с Масличного Холма. Смутно все то, что долетает сюда. Это песня всей Гранады разом, слитный голос рек и струн, толпы и листвы, фруктового моря и качельного смеха.

    Но меркнет веселье Михайлова дня, и осень рокотом дождей стучится в двери.

    Тук-тук...
    Кто бы мог?
    - Я пришла на твой порог.
    Я осеняя тоска.
    - Что ты хочешь?
    - Смоль виска.
    - Не отдам, закрой суму.
    - Не отдашь - сама возьму.

    Тук-тук.
    Та же тьма...
    - Это я, твоя зима.

    С первыми ливнями зазеленели луга. Заметно холодает, и никого уже не тянет в сад, а бедный Лунофил сутулится над жаровней. Но закаты - в полнеба; небывалые тучи смывают горную цепь, и нездешние отсветы скользят по кровлям, замирая на кафедральной колокольне. И вновь непритворной тоской звучит голос:

    Со своего балкона
    окном к лиману
    мне протяни платочек,
    стяну я рану.

    Со своего балкона
    окном к низовью
    мне протяни платочек,
    истек я кровью.

    Со своего балкона
    с вьюнком по краю
    мне протяни платочек,
    я умираю.

    И оказывается, что дети прогуляли школу, гоняя кубарь. Оказывается, в покоях зажгли поминальные свечи по усопшим. Оказывается уже ноябрь. Пахнет горящей соломой, и гниют груды палой листвы. Вспоминаете? Льет, и город безлюден.

    Но у Королевских ворот в ларьке продают самбомбы.

    Девушка из Армильи, или из Санта-Фе, или из Атарфе, годом старше и, быть может, в трауре, поет хозяйским детям:

    Из четверых заречных
    у той излуки
    один на сером муле
    мне горше муки.

    Из четверых заречных
    за тем затоном
    быть одному, на сером,
    моим законным.

    Мы проводили год. Так уж заведено. Ныне и присно. Мы уходим, а Гранада остается. Остается в веках и тает в этих белых ладонях недостойнейнешего из ее сыновей.

    Перевод с испанского А.М.Гелескула


    Впервые эта лекция была прочитана 26 октября 1933 года в Буэнос-Айресе.


    Примечания:

    Аллея Грусти - тополиная аллея на берегу реки Дарро с видом на Альгамбру.

    Львиный дворик - один из внутренних двориков Альгамбры с фонтаном, чаша которого опирается на спины двенадцати каменных львов.

    Хенералифе - "Высокий сад" - летняя резиденция мусульманских правителей Гранады с великолепным парковым ансамблем.

    Виуэла - предтеча современной гитары, излюбленный инструмент испанского Возрождения.

    Самбомба - примитивный пастушечий инструмент в виде барабанчика с продетым внутрь стеблем осоки.

    Вильянсико - народные песни испанского средневековья, в современном значении - колядки.

    Праздник Тела Господня - один из самых красочных испанских праздников. Кульминация праздника - карнавальные шествия с участием "великанов" и "карликов" - изображений библейских персонажей, семи смертных грехов, а также Нерона, мавританского царя и Сида Воителя. Непременный участник - дракон Тараска, легендарное чудовище, правившее Тарасконом и укрошенное св. Мартой.

    Роас - свадебные песни андалузских цыган.

    Альбореас - обрядовые хоровые песни андалузских цыган.

    Качуча, соронго - андалузские плясовые песни.

    Примечания Н. Малиновской

    Из сборника: Федерико Гарсиа Лорка, Цыганское романсеро, М., Художественная литература, 1996
     
  20. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    ИБЕРИЙСКАЯ МОЗАЙКА. Песенная поэзия Испании (перевод и вступительное слово А.Гелескула), «Иностранная литература» 2002, №10​


    На заре ушедшего тысячелетия произошли два события, таких неприметных в европейском водовороте войн, мятежей, ожидания конца света и прочего. Но ростки двух этих горчичных зернышек пронизали всю толщу тысячелетия и продолжают расти. На пороге ХI века в Италии возникла нотная грамота — те самые пять линеек и двенадцать полутонов, что дожили до нас и нас переживут. А в Испании было записано первое лирическое стихотворение. Оно старше эпических песен о Роланде и Сиде, на столетие старше первых трубадуров, и с него начинается документированная история европейской лирики. Вообще-то говоря, европейская (и русская) поэзия, да и музыка, вправе праздновать тысячелетний юбилей.

    Записанные арабской вязью строки на староиспанском языке, четверостишие о ком-то до того любимом, что на него больно смотреть, было цитатой в мавританской поэме. Надо сказать, восьмивековое противостояние Востока и Запада на полуострове оказалось не столько кровавым, сколько благотворным. Пока люди воевали, культуры роднились: испанские университеты приглашали иноверцев, в церквах распевали мусульманские музыканты, кастильские правители носили титул “короля трех религий”, а через растревоженную войнами Испанию вел на север Великий книжный путь. Авиценна и Аверроэс, арабские сказки и суфистские притчи шли не в костер, как веками позже, а в бережные руки толедских переводчиков. Церковь корила рыцарей за то, что арабским владеют лучше, чем латынью, а в мавританских садах звучали испанские песни. Одну из них, упомянутое четверостишие, и включил в придворную оду гранадский поэт Юсуф аль-Катиб. Первые европейские стихи о любви были и первой фольклорной записью — фольклористика тоже вправе праздновать юбилей.

    Не затягивая эту невольную историческую справку, лишь добавлю, что еще четыре века мавританские поэты цитировали испанские песенные строфы. Последний раз завершают они поэму ибн-Луйюна в уже осажденной Гранаде — арабской вязью чертит он испанские строки, печальные строки о ком-то, кто не вернется: “Оставит ли хоть поцелуй на прощание?”
    [​IMG]
    Испанская песня дарила дряхлеющей арабской поэзии свежесть и непритворность переживания. Зато восточная традиция научила испанцев беспримерному в Европе лаконизму, умению спрессовать переживание в трех-четырех, даже двух строках. Народные певцы брали эти обособленные и внутренне завершенные строфы, словно камешки мозаики, и сочетали их в песню не по сюжетному сходству, а по велению сердца. К тому времени, когда испанская “книжная” поэзия еще только училась говорить, народная традиция была уже зрелой и отточенной, и за этой отточенностью стояли века стиховой культуры. Вообще устная поэзия намного старше и долговечней письменной, это прописная истина. И все же судьба народного искусства в Испании вплоть до последнего времени была необычной. Связь испанской поэзии с народной мало похожа на отношения Дон Кихота с его оруженосцем. Это любовь, но любовь равного к равному, и всегда с оттенком соперничества. Испанским поэтам было с кем соперничать. И недаром у такого утонченного аристократа, как Гарсиласо де ла Вега, за итальянской грацией эклог и сонетов порой проступал деревенский загар, а в певучей буколике однажды вырвалось (и вошло в поговорку) мальчишески озорное:

    Для меня была моя услада
    слаще яблок из чужого сада.

    Испания разнолика и разноголоса. Местный патриотизм, возникший еще в пору освободительных войн, порой делает соседние провинции фольклорно обособленными, как два европейских государства. Не обязательна пространственная разобщенность: на одном клочке земли звучат андалузские севильяны и серраны, у них одна стиховая форма, но два ее песенных облика разнятся не меньше, чем песня голландская и грузинская. “У каждой провинции, — писал Гарсиа Лорка, — есть устойчивое песенное ядро, ее неприступная крепость, и целое войско бродячих песен, которые идут в набег и гибнут, растворяясь на крайнем рубеже своего влияния. Можно составить мелодическую карту Испании. И различить ту прочную основу, что скрепляет иберийскую мозаику”. Нескромно такой звучной цитатой предварять небольшую подборку переводов, но хотелось бы дать какое-то представление о довольно характерных песенных формах. Спору нет, услышать песню, глядя в текст, да еще переводной, крайне мудрено. Однако испанская поговорка гласит: “Кто забыл слова, не вспомнит мотива”. При всем богатстве и красоте мелодий испанским песенным миром правит слово.

    И еще хочется, чтобы в песнях угадывалась не та, знакомая нам понаслышке, сумрачная Испания, угрюмо решающая загадку жизни и смерти, а другая — та, что сеет хлеб и пьет вино, смеется и скандалит, ревнует и любит. “Любовь — дело молодое”, — сказала однажды Анна Ахматова. Песня — тоже. И не диво, что звонче всего поется о любви, то есть о жизни. Но испанская песня избежала лирического однообразия, перебрав, наверно, все оттенки любви, от нежности до ненависти. Волны мелодий несут эту россыпь укоров и угрызений, проклятий и признаний, смягчая горькие строки танцем, а лукавые — стойкой печалью.

    Одной любви музыка уступает;
    Но и любовь мелодия… —

    говорит пушкинский испанец. И он прав.

    [​IMG]
    КАСТИЛИЯ И ЛЕОН

    КОПЛЫ

    Когда ходил я, бывало,
    по крайней улице к полю,
    в окне ты птиц вышивала,
    а я пускал их на волю.

    Тебя поутру увижу,
    да так и брожу весь день,
    как будто ношу корону,
    надетую набекрень.

    Тебя я такой любовью
    люблю на беду свою,
    что полюби я Бога,
    давно бы гулял в раю.

    Подруга, не верь мужчинам,
    заведомое жулье.
    Сегодня они вздыхают,
    а завтра возьмут свое.


    ХОТА

    Не велит мамаша
    мне гулять, бедняжке,
    а виною мельник
    и его замашки.

    Не велит ни утром,
    ни тем паче ночью.
    Как вернусь, от юбки
    остаются клочья.

    ***

    Когда придешь на хутор,
    не жди рассвета.
    Кинь камешек в окошко
    и только в это.
    Нечаянно промажешь —
    добра не будет,
    а камешек залетный
    меня разбудит.
    Кинь камешек в окошко
    и жди украдкой.
    Девичий сон под утро,
    он самый сладкий.

    [​IMG]
    ПЕСНЯ УГЛЕЖОГА

    Жаркие угли,
    низкие цены.
    Черного дуба
    угли отменны.

    Мнется хозяйка
    не без причины.
    Сплошь ненадежны
    нынче мужчины.

    Женщинам веры
    нет и подавно.
    Угли надежны,
    жгу их исправно.


    Да и надежды
    не забываю,
    те, что питаю
    и не скрываю.


    АСТУРИЯ

    ХИРАРДИЛЬИ

    1
    Кому везешь ты воду,
    лихой возница?
    Звенит и днем бубенчик
    и ночью снится.

    Кому везешь, возница,
    дар родниковый?
    И днем и ночью слышу
    твои подковы.

    И день и ночь бубенчик
    тревожит душу?
    Так подойди к окошку,
    взгляни наружу.

    2
    Когда вступил я в танец,
    ворвался с маху,
    то потерял и пояс,
    и с ним наваху.

    Заночевать бы вместе,
    моя смуглянка,
    и расцветет поместьем
    моя делянка.

    Чтоб поднялись овины,
    идем со мною,
    и станет жизнь малиной,
    а ты — женою.

    3
    Четырьмя цветами ленты
    распустила я по косам.
    Четверых приворожила
    и троих оставлю с носом.
    Но про то им знать не надо.
    А когда дойдет до свадьбы,
    одному лишь буду рада.

    — Хорош твой виноградник
    и сладки грозди,
    зато любой прохожий
    заходит в гости.

    — Ревнивцу для остуды
    и для оплаты —
    водица, где улитки
    и те рогаты.

    ТРИ ЛИСТОЧКА

    Три листочка, мама,
    на ветле росли.
    Лишь один на ветке,
    два других в пыли.

    А, бывало, ветер
    колыхал ветлу,
    и плясали листья
    на шальном ветру.

    Отлетели листья,
    не найти следа.
    Под мостами, мама,
    отшумит вода.

    Отвори мне двери,
    мой цветок лесной.
    Отвори мне двери
    и простись со мной.

    [​IMG]
    ЭСТРЕМАДУРА

    ВИЛЬЯНСИКО

    1
    Сочельник наступает,
    да больно тихо.
    А где волынка, бубны,
    да и шутиха?
    Ведь самый забубенный
    и тот воскреснет.
    Так колотите в бубен,
    пока не треснет.

    Дорогой к Вифлеему
    вперед, осленок.
    Гулять нам до рассвета,
    да и спросонок.

    2

    Бренчанье и мычанье,
    рожки пастушьи.
    Вернулись наши парни
    по наши души.

    Сочельник наступает,
    а мы в раздоре.
    Для одного веселье,
    другому — горе.

    Пока сводили счеты
    на сеновале,
    рождественскую полночь
    мы прозевали.


    АНДАЛУЗИЯ

    ФАНДАНГО

    Я не робкого десятка
    и отпор могу что надо
    дать и зверю, и злодею,
    но от ласкового взгляда,
    как ребенок, я робею.

    У твоей заветной двери,
    безответной, как могила,
    конь запрядал и споткнулся.
    Будто знал, что изменила.
    И жалел, что не вернулся.

    Знай, тебя забыл я напрочь,
    все былое отсекая.
    Фотографию увидел
    и спросил: — А кто такая?
    И слезу украдкой вытер.

    ***

    Я отрубил бы палец,
    оставил бы четыре,
    лишь только б не встречаться
    ни в том, ни в этом мире.

    Да и второй бы палец
    отсек, пока не поздно,
    лишь только б не встречаться
    и не любить так слезно.

    Я отрубил бы пальцы,
    не пожалев и третий,
    лишь только б не встречаться
    с тобой на белом свете.

    Отсек бы и четвертый
    и не жалел, наверно,
    лишь только б не встречаться
    и не любить так смертно.

    Да и последний палец
    отсек бы без труда,
    лишь только бы не видеть
    тебя, моя звезда!


    СЕВИЛЬЯНЫ

    За лунными песками
    речные мели,
    где вышли севильянки
    из колыбели.

    Опять карабинеру
    идти в погоню,
    но я контрабандистку
    не провороню.

    Трубач или трепач он,
    не вникла сдуру,
    сиди теперь и слушай
    туруру — руру.

    При мне даешь ты руку
    случайным людям.
    Что дашь им, дорогая,
    когда разлюбим?

    Два любящие сердца
    никто не судит,
    а вот когда их трое —
    добра не будет.

    Супруг мой на корриде
    пленен быками —
    приятно повидаться
    со свояками.

    [​IMG]
    ПЕСНЯ ЖНЕЦОВ

    (В лад, ребята!.. Веселей!..)

    Я убил ее и каюсь,
    но клянусь, убил бы снова,
    если б встала из-за гроба
    и морочила другого.

    (Всё, ребята, перекур…)

    ***

    Когда в потемках милый
    шел из Монтильи,
    на шляпе три гвоздики
    ему светили.

    А шляпа перевита
    платком зеленым,
    и на платке том надпись
    “Умру влюбленным”.

    Да не спешил он, видно,
    я ждать устала,
    а пробило двенадцать —
    и перестала.


    СОРОНГО

    Я плащ тебе вышиваю
    руками моей заботы,
    фиалками — оторочку,
    левкоями — отвороты.
    Когда я была невестой,
    меня из весенней дали
    четыре твоих подковы
    серебряным плачем звали.
    Луна не поит водою,
    и даром цветы пестреют,
    а дороги мне те руки,
    что ночью меня согреют.


    О ГОРОДАХ И ВЕСЯХ

    Если б милую Севилью
    повидал, пока живой,
    согласился бы до гроба
    ночевать на мостовой.

    Наши женщины младенцев,
    чтоб унялся окаянный,
    не запугивают букой,
    а поют им севильяны.

    Ах, Эсиха, наша Мекка!
    Сто четырнадцать трактиров
    и одна библиотека.

    Торрелодонес,
    десять дворов,
    сорок воров.


    КАНАРСКИЕ ОСТРОВА

    КОПЛЫ

    Стоит на площади башня,
    стоит окном на восток,
    а за окном сеньора,
    и на окне цветок.

    А мы, моряки, прощаться
    учились на корабле.
    Стою и, срывая шляпу,
    колено клоню к земле.

    К вершине мы шли в обнимку
    и ветром дышала грудь.
    Легка ты, дорога в гору,
    и труден обратный путь.

    Эх, если бы в доме было
    полпинты для моряка,
    да если б жена любила,
    да если бы не тоска!


    КОЛЫБЕЛЬНЫЕ ПЕСНИ

    Кошка и кот
    пожениться хотят.
    Слишком бедны,
    не прокормят котят.

    У муравьишки
    полны закрома.
    Вот вам излишки,
    бери задарма.
    (Эстремадура)

    ***

    Единственное чадо
    и так плаксиво!
    Возьмите его, птицы,
    скажу спасибо.

    Не перестанешь плакать,
    терзая глотку, —
    переложу из люльки
    на сковородку.
    (Андалузия)

    ***

    На тебя я гляну —
    и глаза туманит.
    Что с тобою будет,
    как меня не станет?
    (Кастилия)


    Копла — четверостишие-восьмисложник, излюбленная стиховая форма самых разных испанских песен, от арагонских до андалузских. (Здесь и далее — прим. перев.)
    Хирардилья (“флюгерок”) — песня и танец.
    Вильянсико— рождественские колядки, особенно ими славится земля пастухов и конкистадоров Эстремадура.
    Фанданго — песня и танец. Севильяны — севильские танцевальные песни.
    Соронго — андалузская танцевальная песня, аранжированная Ф. Г. Лоркой.


    Фотографии Gilles Larrain.
     
  21. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Видеоролик ЮНЕСКО о фламенко - нематериальном культурном наследии человечества

     
  22. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Хулио Ромеро де Торрес
    [​IMG]
    Удивительный художник - прожил всю жизнь в Кордове, рисовал цыганок.
    [​IMG]
    Хулио Ромеро де Торрес и писатель Рамон дель Валье Инклан

    *********************
    Все девчонки Испании с тонкой ножкой,
    что на звездочки ранние глядят в окошко
    и под шалями зыбкими в час прогулки
    освещают улыбками переулки.
    Ах, колоколам Кордовы зорька рада,
    ах, в колокола звонкие бей, Гранада!
    (Лорка Ф.Г.)

    [​IMG]
    [​IMG]
    [​IMG]
    В саду петенеры

    В ночи сада, выбеленной мелом,
    пляшут шесть цыганок в белом.
    В ночи сада... Розаны и маки
    в их венках из крашеной бумаги.
    В ночи сада...
    Будто пламя свечек,
    сумрак обжигают зубы-жемчуг.
    В ночи сада, за одной другая,
    тени всходят, неба достигая.

    [​IMG]
    ФАЛЬСЕТА
    (Погребение петенеры)
    Ай, петенера-цыганка! Ай-яй, петенера!
    И место, где ты зарыта, забыто, наверно.
    И девушки, у которых невинные лица,
    не захотели, цыганка, с тобою проститься.
    Шли на твое погребенье пропащие люди,
    люди, чей разум не судит, а любит,
    шли за тобой, плача, по улице тесной.
    Ай-яй, моя петенера, цыганская песня!
    [​IMG]

    БАЛЛАДИЛИЯ О ТРЕХ РЕКАХ

    Гвадалквивир струится
    в тени садов апельсинных.
    Твои две реки, Гранада,
    бегут от снегов в долины.
    Ах, любовь, ты исчезла навеки!
    [​IMG]
    ***
    Апельсин и лимоны.
    Ай, разбилась любовь со звоном.
    Лимон, апельсины.
    Ай, у девчонки, у девчонки красивой.
    Лимоны.
    (А солнце играло с травой зеленой.)
    Апельсины.
    (Играло с волною синей.)
    [​IMG]
    СЕРЕНАДА

    При луне у речной долины
    полночь влагу в себя вбирает,
    и на лунной груди Лолиты
    от любви цветы умирают.
    От любви цветы умирают.
    Ночь нагая поет в долине
    на мостах, летящих над мартом.
    Осыпает себя Лолита
    и волнами, и нежным нардом.
    От любви цветы умирают.
    Эта ночь серебра и аниса
    сверкает на крышах голых.
    Серебро зеркал и водопадов,
    анис твоих бедер белых.
    От любви цветы умирают.
    [​IMG]
     
  23. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Хермен Англада Камараса (1971-1959)​
    Каталонский испанский художник . Представитель постимпрессионистского направления в живописи.​
    Родился в Барселоне, окончил Академию изящных искусств.​
    Учился во Франции, где общался с А. де Тулуз-Лотреком, Э. Дега.​
    Вернувшись на родину, обосновался на Майорке, в городе Пуэрто-де-Полленса, там же открыл художественну. школу. Сотрудничал с Венским Сецессионом.​
    Много путешествовал по Испании, жил в Валенсии, писал картины на фольклорные темы (цыгане, лошади, женщины в окружении цветов).​
    После прихода к власти Франко, скрывался в монастыре Санта - Мария де Монтсеррат.​
    В 1939 году был выслан из страны.​
    Жил изгнанником во Франции, вблизи городка Невер.​
    Международное признание получил незадолго до смерти.​
    Вернувшись на родину, жил в городке Пуэрто-де- Полленса. Умер в 1959 году.​
    [​IMG]
    Антонио Мачадо​
    ОСЕННИЙ РАССВЕТ​
    Хулио Ромеро де Торресу
    Эта долгая дорога,​
    серый камень сьерры дикой,​
    в стороне, неподалеку -​
    черные быки. И снова: дрок, бурьян и ежевика.​
    От росы все тяжелее​
    стебли трав. И над рекою​
    тополиная аллея​
    узкой лентой золотою.​
    Гор далеких фиолетов​
    край неровный, сквозь кусты -​
    первый слабый луч рассвета.​
    Остромордые борзые - в нетерпенье быстроты.​
    [​IMG]
    ***​
    Апрель целовал незримо​
    землю и лес. А вокруг​
    зеленым кружевом дыма​
    трава покрывала луг.​
    Чернели тучи над чащей,​
    за горизонт уходя.​
    Блестели в листве дрожащей​
    новые капли дождя.​
    Там, где миндаль с косогора​
    роняет цветы свои,​
    я проклял юность, в которой​
    я так и не знал любви.​
    Пройдя полпути земного,​
    печально смотрю вперед...​
    О юность, кто тебя снова​
    хотя бы во сне вернет?​
    [​IMG]

    Мануэль Мачадо​
    Кармен​
    Вечером, когда ветер, нежный, как вздох акаций,​
    зелень дворов предместных свежестью вдруг овеет,​
    черные кудри Кармен синью небес лоснятся,​
    в черных глазах-озерах страсть потайная зреет.​
    Мимо идет Антоньо, словно бы в ореоле, -​
    нежность красивых женщин нам ореолы дарит; -​
    чувствуя долгий-долгий взгляд его, поневоле​
    вспыхнет душа у Кармен, в щеки ей кровь ударит.​
    Смотрит, как он проходит. Может быть, обернется...​
    Сердцебиеньем легкий шаг его отдается.​
    И, поливая мальвы, перебирая четки,​
    так и застынет, вспомнив отзвук его походки.​
    И заглядится утром в зеркало, и затихнет,​
    и в волосах смолистых ранняя роза вспыхнет.​
    [​IMG]
    Антонио Мачадо
    ***
    В патио - розы, в окне - решетка.
    И ты за решеткой, красива, смугла.
    Глаза тебе ночь синевой подвела.
    Как птица в клетке, невесела,
    кого ты ждешь у окна, красотка?
    Между решеткой и розами ты
    грезишь любовью устало?
    Галантный разбойник
    весь в черном и алом,
    страсть, озаренная блеском кинжала,
    твои занимают мечты.
    Не встанет с гитарою подле окна
    тот, кого ждешь ты. Ибо во тьме
    сгибла Испания Мериме.
    Мимо окон твоих - тут ты выбрать вольна -
    на партию виста к викарию
    шагает нотариус,
    спешит ростовщик к своему розарию.
    Я, печальный, бреду, в седине голова,
    но в сердце своем я скрываю льва.
    [​IMG]
     
  24. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Федерико Гарсия Лорка "Кровавая свадьба"
    Действие второе
    КАРТИНА ПЕРВАЯ

    Прихожая в доме Невесты. В глубине большая дверь. Ночь. Входит Невеста в белом корсаже и белой кружевной юбке с вышивкой по краям, руки обнажены. Служанка одета так же.
    Служанка. Я закончу твою прическу здесь.
    евеста. Там невыносимо душно.
    Служанка. В этих краях и на рассвете нечем дышать.
    Невеста садится на низкий стул и смотрится в ручное зеркальце. Служанка причесывает ее.
    Невеста. В краю, где родилась моя мать, растет много деревьев. Там плодородные земли.
    Служанка. Оттого она и была такая веселая!
    Невеста. А здесь зачахла.
    Служанка. Судьба.
    Невеста. Все мы чахнем. Здесь стены пышут огнем. Ай! Слишком туго.
    Служанка. Хочу покрасивей уложить эту прядь. Она должна падать на лоб.
    Невеста смотрится в зеркало.
    Ах ты, красавица моя! (Порывисто целует ее.)
    Невеста (мрачно). Продолжай причесывать.
    Служанка (продолжает причесывать). Счастливая ты: скоро обнимешь мужчину, будешь целовать его...
    Невеста. Молчи.
    Служанка. А лучше всего - это когда ты просыпаешься и чувствуешь, что он рядом и что он щекочет тебе плечи своим дыханием, как соловей перышком.
    Невеста (резко). Замолчишь ли ты?
    Служанка.
    Э, девочка! Что такое свадьба? Только это, и больше ничего. Разве это пирожные? Разве это букеты цветов? Нет. Это - новая кровать и мужчина с женщиной.
    Невеста. Не надо об этом говорить.
    Служанка. Как хочешь. Только это очень радостно!
    Невеста. Или очень горько.
    Служанка. Апельсинную ветку я положу сюда, вот так, чтобы венок красовался на прическе. (Примеряет ей ветку флердоранжа.)
    Невеста (смотрится в зеркало). Возьми. (Снимает ветку и смотрит на нее. Голова ее бессильно падает на грудь.)
    Служанка. Что с тобой?
    Невеста. Оставь меня.
    Служанка. Сейчас не время грустить, (Взволнованно.) Надень ветку.

    Невеста срывает с головы ветку.
    Девочка! Зачем ты срываешь венок, зачем ты беду на себя накликаешь? Подними голову! Тебе что, не хочется замуж? Скажи, пока не поздно.
    (Встает.)
    Невеста. Голова закружилась. И сердце щемит. С кем этого не бывает!

    Служанка. Ты любишь своего жениха?
    Невеста. Люблю.
    Служанка. Верю, верю тебе.
    Невеста. Но это очень важный шаг.
    Служанка. Надо его сделать.
    Невеста. Я уже дала слово.
    Служанка. Так я надену венок.
    Невеста (садится). Поторопись, а то, должно быть, скоро придут. Служанка.
    Им часа два надо идти.
    Невеста.
    Сколько отсюда до церкви?
    Служанка.
    Пять миль, если идти вдоль ручья, а если по дороге - так вдвое. Невеста встает. (Любуется ею.)
    Пробудись, невеста, - это утро свадьбы,
    знай, что реки мира унесут венок твой!

    Невеста (улыбаясь). Будет тебе!
    Служанка (восторженно целует Невесту и начинает танцевать вокруг нее).
    Пусть она проснется
    с веткою зеленой - в знак любви цветущей.
    Пусть она проснется с тихой ветвью лавра,
    что расцвел сегодня.
    [​IMG]
    Хосе Барбера
    Слышен стук в наружную дверь.
    Невеста. Открой! Должно быть, это первые гости.
    (Уходит в дом.)
    Служанка (отворяет наружную дверь; в изумлении). Это ты? Леонардо. Я. Доброе утро.
    Служанка. Ты - первый!
    Леонардо. Разве меня не звали?
    Служанка. Звали.
    Леонардо. Вот я и приехал.
    Служанка. А жена?
    Леонардо. Я приехал верхом. Она скоро придет.
    Служанка. Ты никого не встретил?
    Леонардо. Я обогнал их.
    Служанка. Загонишь коня такой скачкой.
    Леонардо. Все равно когда-нибудь издохнет! Пауза.
    Служанка. Садись. Все еще спят.
    Леонардо. А невеста?
    Служанка. Сейчас начну одевать.
    Леонардо. Она - невеста! Наверно, рада!
    Служанка (меняет разговор). А что мальчик?
    Леонардо. Какой? Служанка. Твой сын.
    Леонардо (как бы во сне). А!
    Служанка. Его принесут?
    Леонардо. Нет.
    Пауза. Где-то очень далеко поют. Голоса.

    Ты проснись, невеста, - Это утро свадьбы!


    Леонардо. Ты проснись, невеста, - это утро свадьбы.
    Служанка. Это гости. Они еще далеко.
    Леонардо (встает).
    У невесты будет большой венок? Очень большого не надо. Немножко меньше - ей лучше пойдет. А жених принес апельсинную ветку, которую она приколет на грудь?
    Входит Невеста, на ней та же белая юбка, на голове венок из флердоранжа.
    Невеста. Принес.
    Служанка (сердито). Зачем ты вышла в таком виде?
    Невеста.
    Не все ли равно! (Мрачно.) Почему ты спрашиваешь, принесли ли апельсинную ветку? Это ты с умыслом?
    Леонардо. Нет. Какой у меня может быть умысел? (Подходит к ней.) Ты меня знаешь. Скажи мне: кем я был для тебя? Вспомни все как было. Два быка и убогая лачуга - это почти ничего! Вот в чем дело.
    Невеста. Зачем ты пришел?
    Леонардо. Хочу быть на твоей свадьбе.
    Невеста. Я тоже была на твоей!
    Леонардо. Которую ты устроила своими руками. Меня можно убить, но отшвырнуть нельзя. Ты же, воплощенная нежность, отшвырнула меня пинком.
    Невеста. Лжешь!
    Леонардо. Мне лучше молчать: я вспыльчив, и я не хочу, чтобы все эти холмы услыхали мой крик.
    Невеста. Я бы еще громче кричала.
    Служанка. Прекратите этот разговор. Ты не должен вспоминать прошлое.
    (С беспокойством смотрит на двери.)
    Невеста. Она права. Я не должна разговаривать с тобой. Но я не могу себя сдержать, потому что ты пришел наблюдать за мной, смотреть на мою свадьбу и нарочно спрашиваешь про апельсинную ветку. Уходи отсюда и подожди жену у дверей.
    Леонардо. Разве нам нельзя поговорить?
    Служанка (в ярости). Нет, нельзя!
    Леонардо. После женитьбы я день и ночь думал, кто из нас виноват, и каждый раз появлялась новая причина и уничтожала прежнюю, но вина все-таки осталась!
    Невеста. Кто много ездит верхом, тот много знает, и ему легко увлечь девушку, которая живет в пустыне. Но у меня есть гордость. Потому и выхожу замуж. Я запрусь с моим мужем, которого должна любить больше всего на свете.
    Леонардо. Гордость тебе не поможет.
    (Подходит к ней.)
    Невеста. Не подходи!
    Леонардо. Молча сгорать - это самая страшная кара, какой мы можем подвергнуть себя. Разве мне помогла моя гордость, помогло то, что я не видел тебя, а ты не спала по ночам? Ничуть! Только я был весь в огне! Ты думаешь, что время лечит, а стены скрывают все, но это не так. Что проникает в сердце, того уж не вырвешь!

    Невеста (дрожа). Я не могу тебя слушать. Не могу слышать твой голос. Словно я выпила вина и уснула на ложе из роз. И голос увлекает меня за собой, и я чувствую, что задыхаюсь, и все же иду за ним.
    Служанка (хватает Леонардо за полы). Сейчас же уходи!

    Леонардо. Я хочу поговорить с ней в последний раз. Не бойся.
    Невеста. И ведь я знаю, что это безумие, знаю, что сердце мое иссохло от мук, а вот стою, и слушаю его, и смотрю, как он мечется в тоске.
    Леонардо. Я не успокоюсь, пока не скажу тебе все. Я женился. Теперь и ты выходи замуж.
    Служанка. Она и выходит!
    Голоса (поют ближе).
    Ты проснись, невеста, - это утро свадьбы!
    Невеста. Ты проснись, невеста! (Бежит к себе в комнату.)
    Служанка. Вот и гости. (Обращаясь к Леонардо.) Не подходи к ней больше.

    Леонардо. Не беспокойся. (Уходит в дверь налево.)
     
  25. TopicStarter Overlay
    La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Замечательный мультфильм "Колыбельные мира".
    Испанская колыбельная - булериас.

     

Поделиться этой страницей