Джером К. Джером

Тема в разделе "Литература", создана пользователем Ондатр, 23 ноя 2010.

  1. TopicStarter Overlay
    Ондатр

    Ондатр Модератор

    Сообщения:
    36.376
    Симпатии:
    13.700
    Вспоминаю один случай в вестибюле хэймаркетского универсального магазина, где множество собак поджидало своих хозяев, ушедших за покупками. Там были мастиф, два колли и сенбернар, несколько ищеек и ньюфаундлендов, гончая, французский пудель (совершенно облезлый, но с кудлатой головой), бульдог, несколько болонок величиной с крысу и две дворняжки из Йоркшира.

    Они сидели терпеливо, благонравно и задумчиво. Мир и благопристойность царили в вестибюле, создавая атмосферу удивительного покоя, покорности и тихой грусти.

    Но вот вошла прелестнейшая молодая леди, ведя на цепочке кроткого с виду фокстерьерчика; она оставила его между бульдогом и пуделем. Песик уселся и с минуту осматривался. Затем он уставился в потолок и задумался, — судя по его глазам, о своей мамаше. Затем он зевнул. Затем он оглядел других собак, молчаливых, важных и полных достоинства.

    Он посмотрел на бульдога, безмятежно спавшего справа. Он посмотрел на пуделя, чинно и надменно сидевшего слева. Затем, без всяких прелиминарии, без намека на какой-нибудь повод, он цапнул пуделя за ближайшую переднюю лапу, и отчаянный визг огласил спокойно дремавший вестибюль.

    Найдя результат первого эксперимента вполне удовлетворительным, фоксик решил пойти еще дальше и задать жару остальным. Он перескочил через пуделя и бешено атаковал колли, который проснулся, разозлился и немедленно вступил в шумную перебранку с пуделем. Тогда фоксик вернулся на свое место, схватил бульдога за ухо и попытался начисто оторвать его, а бульдог, животное на редкость беспристрастное, обрушился на всех, до кого только мог добраться, — он не пощадил и швейцара, предоставив тем самым симпатичному фокстерьерчику полную возможность беспрепятственно насладиться поединком со столь же воинственно настроенной дворняжкой.

    Людям, которые хоть сколько-нибудь разбираются в собачьем характере, нет нужды объяснять, что к этому времени все остальные собаки открыли военные действия с таким жаром, будто их жизни и домашним очагам грозила смертельная опасность. Большие собаки дрались между собой; маленькие собачки тоже дрались друг с другом, а в свободные минуты кусали больших собак за лапы.

    Шум стоял ужасный, и вестибюль превратился в кромешный ад. Вокруг здания собралась толпа, и все спрашивали, не происходит ли тут собрание налогоплательщиков, а если нет, то кого убивают и за что? Чтобы растащить собак, были пущены в ход палки и веревки, а кто-то даже послал за полицией.

    В самый разгар свалки вернулась прелестная молодая леди и схватила на руки своего прелестного песика (он вывел дворнягу из строя по крайней мере на месяц, и вид у него был теперь кроткий, как у новорожденного ягненка); она целовала его и спрашивала, жив ли он и что сделали с ним эти страшные, огромные, грубые псы, а он уютно устроился у нее на груди, и взгляд его, казалось, говорил: «Ах, какое счастье, что ты пришла и избавила меня от этого позорного зрелища!»

    А леди сказала, что это возмутительно — оставлять в вестибюле магазина подобных чудовищ вместе с собаками порядочных людей — и что она кое на кого подаст в суд.

    Таков характер фокстерьеров;
     
  2. Владимир

    Владимир Техадмин

    Сообщения:
    1.173
    Симпатии:
    381
    ...облагороженного образа.

    Добавлено спустя 1 минуту 27 секунд:

    А мораль какова? Посадить в изолятор одного-двух фоксиков, чтобы остальные не пересобачились?
     
  3. TopicStarter Overlay
    Ондатр

    Ондатр Модератор

    Сообщения:
    36.376
    Симпатии:
    13.700
    Принять как данность :dunno:
     
  4. TopicStarter Overlay
    Ондатр

    Ондатр Модератор

    Сообщения:
    36.376
    Симпатии:
    13.700
    Генрик Ибсен:


    Доврский старец

    Скажи , от людишек чем разнится тролль ?

    Пер Гюнт

    Да ровно ничем. Это все ведь одно:
    Здесь маленький щиплет, а крупный грызет,
    Но это вошло и у нас в обиход.

    Доврский старец

    Твое наблюденье довольно умно,
    Но день - это день, а ночь - это ночь,
    И сделаны мы не совсем уж точь-в-точь.
    Послушай меня да раскинь-ка умишком:
    Под солнцем все люди объяты одним,
    Твердят: "Человек, будь собой самим!"
    У нас же в горах говорит любой:
    "Тролль, упивайся самим собой!"
     
  5. Яник

    Яник Вечевик

    Сообщения:
    3.753
    Симпатии:
    833
  6. Мила

    Мила Guest

    Зримая тьма

    "Тем же вечером после французских глаголов и американской истории она лежала на своем диване, Тони — на своем. Софи повернула до упора ручку громкости на транзисторе, и он на мгновение взревел — вызов, даже оскорбление, по крайней мере, грубый пинок ее молчаливой двойняшке.

    — Хватит, Софи!

    — Тебе же все равно, разве нет?

    Тони привстала на колени, сменив позу. Своими новыми, дневными глазами Софи увидела, как сместился и поплыл этот невообразимый изгиб от линии лба под дымчатыми волосами вниз, по дуге длинной шеи, по плечу, включая намек на грудь, и плавной кривой до самого конца, где палец ноги играл сандалией.

    — В общем-то, не все равно.

    — Ну, тогда тебе придется потерпеть, моя дражайшая Тони.

    — Я больше не Тони. Я — Антония.

    Софи расхохоталась.

    — А я — София.

    — Как скажешь.

    И странное существо снова уплыло прочь, оставив свое простертое — фактически необитаемое — тело. Софи захотелось пустить радио на такую громкость, чтобы снесло крышу, но это выглядело бы поступком из детства, с которым они так неожиданно распрощались. И она осталась лежать на спине, разглядывая потолок с большим сырым пятном. В очередном приступе осознания она увидела, что новый дневной свет делает темное пространство за ее затылком еще более непроглядным, но одновременно и более неоспоримым — оно там есть, и все тут!

    — У меня глаза на затылке!

    Она рывком села, осознав, что произнесла эти слова вслух; потом, на соседнем диване, — поворот головы, долгий взгляд:

    — А?

    Никто из них больше ничего не сказал, и Тони вскоре отвернулась. Не может быть, чтобы Тони это знала! Но она знала.

    У меня на затылке глаза. То поле зрения никуда не делось, даже расширилось, и там сидит и смотрит наружу через глаза тварь по имени Софи — тварь, которая на самом деле безымянна. Она может выбирать — либо выйти на дневной свет, либо таиться в этой личной области бесконечной глубины и удаленности, в этом потайном убежище, откуда исходит вся ее сила…

    Софи зажмурилась, ее точно озарило. Ей удалось установить — или восстановить — связь между этим новым чувством и старым, связанным с тухлым яйцом, со страстным желанием стать колдуньей, перейти грань, желанием, чтобы то невероятное, что таится во тьме, воплотилось и разрушило безмятежное существование дневного мира. Казалось, что сейчас, когда ее обычные глаза закрыты, те, на затылке, открылись и смотрят во тьму, уходящую в бесконечность конусом черного света.

    Она прервала созерцание и открыла дневные глаза. На соседнем диване свернулась клубком фигура, ребенок и женщина, и, разумеется, тоже воплощение — но ведь не жалких уколов дневного света с его пышностью и цветением, а тьмы и упадка?

    Именно с этого момента Софи перестала подчиняться многим из тех условностей, которых требовал от нее мир. В ее руках оказалась измерительная линейка. Примеряй ее к «обязана» и «должна», «нужно» и «хочется». Если в данный момент эти понятия не подходят миловидной девушке с дополнительными глазами на затылке, она дотрагивается до них своим жезлом, и они исчезают. Алле — оп!"
    Уильям Голдинг

    Добавлено спустя 2 часа 52 минуты 33 секунды:

    Переименовать бы ветку. А вообще не я первая начала. :oops:

    Добавлено спустя 57 секунд:

    Жалко раскидывать.
     
  7. Мила

    Мила Guest

    "И вот, как раз когда они дошли до Шести Сосен, Пух оглянулся кругом и, убедившись, что никто не подслушивает, сказал весьма торжественным тоном:
    — Пятачок, я что-то придумал.
    — Что ты придумал, Пух?
    — Я решил поймать Слонопотама.
    Сказав это, Винни-Пух несколько раз подряд кивнул головой. Он ожидал, что Пятачок скажет: «Ну да!», или: «Да ну?», или: «Пух, не может быть!», или сделает какое-нибудь другое полезное замечание в этом духе, но Пятачок ничего не сказал.
    По правде говоря, Пятачок огорчился, что не ему первому пришла в голову эта замечательная мысль.
    — Я думаю поймать его, — сказал Пух, подождав ещё немножко. — в западню. И это должна быть очень Хитрая Западня, так что тебе придётся помочь мне, Пятачок.
    — Пух, — сказал Пятачок, немедленно утешившись и почувствовав себя вполне счастливым, — я тебе, конечно, помогу. — А потом он сказал: — А как мы это сделаем?
    И Пух сказал:
    — В этом-то вся соль: как?
    Они сели, чтобы обдумать свое предприятие.
    Первое, что пришло Пуху в голову, — вырыть Очень Глубокую Яму, а потом Слонопотам пойдет гулять и упадет в эту яму, и...
    — Почему? — спросил Пятачок.
    — Что — почему? — сказал Пух.
    — Почему он туда упадет?
    Пух потер нос лапой и сказал, что, ну, наверно, Слонопотам будет гулять, мурлыкая себе под нос песенку и поглядывая на небо — не пойдет ли дождик, вот он и не заметит Очень Глубокой Ямы, пока не полетит в нее, а тогда ведь будет уже поздно.
    Пятачок сказал, что это, конечно, очень хорошая Западня, но что, если дождик уже будет идти?
    Пух опять почесал свой нос и сказал, что он об этом не подумал. Но тут же просиял и сказал, что, если дождь уже будет идти, Слонопотам может посмотреть на небо, чтобы узнать, скоро ли дождь перестанет, вот он опять и не заметит Очень Глубокой Ямы, пока не полетит в нее!.. А ведь тогда будет уже поздно.
    Пятачок сказал, что теперь все ясно, и, по его мнению, это очень-очень Хитрая Западня.
    Пух был весьма польщен, услышав это, и почувствовал, что Слонопотам уже все равно что пойман.
    — Но, — сказал он, — осталось обдумать только одно, а именно: где надо выкопать Очень Глубокую Яму?
    Пятачок сказал, что лучше всего выкопать яму перед самым носом Слонопотама, как раз перед тем, как он в нее упадет.
    — Но ведь он тогда увидит, как мы ее будем копать, — сказал Пух.
    — Не увидит! Ведь он будет смотреть на небо!
    — А вдруг он случайно посмотрит вниз? — сказал Пух. — Тогда он может обо всем догадаться...
    Он долго размышлял, а потом грустно добавил:
    — Да, это не так просто, как я думал. Наверно, поэтому Слонопотамы так редко попадаются...
    — Наверно, поэтому, — согласился Пятачок.
    Они вздохнули и поднялись, а потом, вытащив друг из друга немножко колючек, опять сели, и все это время Пух говорил себе: «Эх, эх, если бы только я умел думать!..» Винни в глубине души был уверен, что поймать Слонопотама можно, надо только, чтобы у охотника в голове был настоящий ум, а не опилки..."

    Алан Милн, "Винни-Пух и все-все-все"
     
  8. Мила

    Мила Guest

    [​IMG]"Раньше Алиса никогда не бывала в суде, хотя и читала о нем в книжках. Ей было очень приятно, что все почти здесь ей знакомо.
    - Вон судья, - сказала она про себя. - Раз в парике, значит судья.
    Судьей, кстати, был сам Король, а так как корону ему пришлось надеть на парик (посмотри на фронтиспис, если хочешь узнать, как он это сделал), он чувствовал себя не слишком уверенно. К тому же это было не очень красиво.
    - Это места для присяжных, - подумала Алиса. - А эти двенадцать существ (ей пришлось употребить это слово, потому что там были и зверюшки, и птицы), видно, и есть присяжные.
    Последнее слово она повторила про себя раза два или три - она очень гордилась тем, что знает такое трудное слово; немного найдется девочек ее возраста, думала Алиса (и в этом она была права), понимающих, что оно значит. Впрочем, назвать их "присяжными заседателями" также было бы верно.
    Присяжные меж тем что-то быстро строчили на грифельных досках.
    - Что это они пишут? - шепотом спросила Алиса у Грифона. - Ведь суд еще не начался...
    - Они записывают свои имена, - прошептал Грифон в ответ. - Боятся, как бы их не забыть до конца суда.
    - Вот глупые! - громко произнесла Алиса негодующим тоном, но в ту же минуту Белый Кролик закричал:
    - Не шуметь в зале суда!
    А Король надел очки и с тревогой посмотрел в зал: видно, хотел узнать, кто шумит. Алиса замолчала.
    Со своего места она видела - так ясно, как будто стояла у них за плечами, - что присяжные тут же стали писать: "Вот глупые!". Она даже заметила, что кто-то из них не знал, как пишется "глупые", и вынужден был справиться у соседа".

    [​IMG]

    "- Сними свою шляпу, - сказал Король Болванщику.
    - Она не моя, - ответил Болванщик.
    - Украдена! - закричал Король с торжеством и повернулся к присяжным, которые тут же взялись за грифели.
    - Я их держу для продажи, - объяснил Болванщик. - У меня своих нет, ведь я Шляпных Дел Мастер.
    Тут Королева надела очки и в упор посмотрела на Болванщика - тот побледнел и переступил с ноги на ногу.
    - Давай показания, - сказал Koроль, - и не нервничай, а не то я велю тебя казнить на месте.
    Это не очень-то подбодрило Болванщика: он затоптался на месте, испуганно поглядывая на Королеву, и в смятении откусил вместо бутерброда кусок чашки.
    В этот миг Алиса почувствовала себя как-то странно. Она никак не могла понять, что с ней происходит, но, наконец, ее осенило: она опять росла!
    Сначала она хотела встать и уйти из зала суда, но, поразмыслив, решила остаться и сидеть до тех нор, пока для нее хватит места.
    - А ты могла бы не так напирать? - спросила сидевшая рядом с ней Соня. - Я едва дышу.
    - Ничего не могу поделать, - виновато сказала Алиса. - Я расту.
    - Не имеешь права здесь расти, - заметила Соня.
    - Ерунда, - отвечала, осмелев, Алиса. - Вы же прекрасно знаете, что сами растете.
    - Да, но я расту с приличной скоростью, - возразила Соня, - не то что некоторые... Это же просто смешно, так расти!
    Она надулась, встала и перешла на другую сторону зала. А Королева меж тем все смотрела в упор на Болванщика, и не успела Соня усесться, как Королева нахмурилась и приказала:
    - Подать сюда список тех, кто пел на последнем концерте!
    Тут бедный Болванщик так задрожал, что с обеих ног у него слетели башмаки.
    - Давай свои показания, - повторил Король гневно, - а не то я велю тебя казнить. Мне все равно, нервничаешь ты или нет!
    - Я человек маленький, - произнес Болванщик дрожащим голосом, - и не успел я напиться чаю... прошла всего неделя, как я начал... хлеба с маслом у меня уже почти не осталось... а я все думал про филина над нами, который, как поднос над небесами...
    - Про что? - спросил Король.
    - Поднос... над небесами...
    - Ну конечно, - сказал Король строго, - под нос - это одно, а над небесами - совсем другое! Ты что, меня за дурака принимаешь? Продолжай!
    - Я человек маленький, - продолжал Болванщик, - а только после этого у меня все перед глазами замигало... только вдруг Мартовский Заяц и говорит...
    - Ничего я не говорил, - торопливо прервал его Мартовский Заяц.
    - Нет, говорил, - возразил Болванщик.
    - И не думал, - сказал Мартовский Заяц. - Я все отрицаю!
    - Он все отрицает, - сказал Король. - Не вносите в протокол!
    - Ну тогда, значит, Соня сказала, - продолжал Болванщик, с тревогой взглянув на Соню. Но Соня ничего не отрицала - она крепко спала.
    - Тогда я отрезал себе еще хлеба, - продолжал Болванщик, - и намазал его маслом...
    - Но что же сказала Соня? - спросил кто-то из присяжных.
    - Не помню, - сказал Болванщик.
    - Постарайся вспомнить, - заметил Король, - а не то я велю тебя казнить.
    Несчастный Болванщик выронил из рук чашку и бутерброд и опустился на одно колено.
    - Я человек маленький, - повторил он. - И я все думал о филине...
    - Сам ты филин, - сказал Король.
    Тут одна из морских свинок громко зааплодировала и была подавлена. (Так как это слово нелегкое, я объясню тебе, что оно значит. Служители взяли большой мешок, сунули туда свинку вниз головой, завязали мешок и сели на него.)
    - Я очень рада, что увидела, как это делается, - подумала Алиса. - А то я так часто читала в газетах: "Попытки к сопротивлению были подавлены..." Теперь-то я знаю, что это такое!
    - Ну, хватит, - сказал Король Болванщику. - Закругляйся!
    - А я и так весь круглый, - радостно возразил Болванщик. - Шляпы у меня круглые, болванки тоже...
    - Круглый ты болван, вот ты кто! - сказал Король.
    Тут другая свинка зааплодировала и была подавлена.
    - Ну вот, со свинками покончено, - подумала Алиса. - Теперь дело пойдет веселее.
    - Ты свободен, - сказал Король Болванщику.
    И Болванщик выбежал из зала суда, даже не позаботившись надеть башмаки.
    - И отрубите ему там на улице голову, - прибавила Королева, повернувшись к одному из служителей.
    Но Болванщик был уже далеко.

    [​IMG]

    - Вызвать свидетельницу, - приказал Король.
    Свидетельницей оказалась кухарка. В руках она держала перечницу. Она еще не вошла в зал суда, а те, кто сидел возле двери, все как один вдруг чихнули. Алиса сразу догадалась, кто сейчас войдет.
    - Давай сюда свои показания, - сказал Король.
    - И не подумаю, - отвечала кухарка.
    Король озадаченно посмотрел на Белого Кролика.
    - Придется Вашему Величеству подвергнуть ее перекрестному допросу, - прошептал Кролик.
    - Что ж, перекрестному, так перекрестному, - вздохнул Король, скрестил на груди руки и, грозно нахмурив брови, так скосил глаза, что Алиса испугалась. Наконец, Король глухо спросил:
    - Крендели из чего делают?
    - Из перца в основном, - отвечала кухарка.
    - Из киселя, - проговорил у нее за спиной сонный голос.
    - Хватайте эту Соню! - завопила Королева. - Рубите ей голову! Гоните ее в шею! Подавите ее! Ущипните ее! Отрежьте ей усы!
    Все кинулись ловить Соню. Поднялся переполох, а, когда, наконец, все снова уселись на свои места, кухарка исчезла.
    - Вот и хорошо, - сказал Король с облегчением. - Вызвать следующую свидетельницу!
    И, повернувшись к Королеве, он вполголоса произнес:
    - Теперь, душечка, ты сама подвергай ее перекрестному допросу. А то у меня голова разболелась".

    [​IMG]

    "Как только присяжные немного пришли в себя и получили обратно потерянные при падении грифели и доски, они принялись усердно писать историю этого происшествия. Один только Билль сидел неподвижно, широко открыв рот и уставившись в небо: видно, никак не мог опомниться.
    - Что ты знаешь об этом деле? - спросил Король.
    - Ничего, - ответила Алиса.
    - Совсем ничего? - настойчиво допытывался Король.
    - Совсем ничего, - повторила Алиса.
    - Это очень важно, - произнес Король, поворачиваясь к присяжным. Они кинулись писать, но тут вмешался Белый Кролик.
    - Ваше Величество хочет, конечно, сказать: не важно, - произнес он почтительно. Однако при этом он хмурился и подавал Королю знаки.
    - Ну да, - поспешно сказал Король. - Я именно это и хотел сказать. Не важно! Конечно, неважно!
    И забормотал вполголоса, словно примериваясь, что лучше звучит:
    - Важно - неважно... неважно - важно...
    Некоторые присяжные записали: "Важно!", а другие - "Неважно!". Алиса стояла так близко, что ей все было отлично видно.
    - Это не имеет никакого значения, - подумала она.
    В эту минуту Король, который что-то быстро писал у себя в записной книжке, крикнул:
    - Тихо!
    Посмотрел в книжку и прочитал:
    - "Правило 42. Всем, в ком больше мили росту, следует немедленно покинуть зал".
    И все уставились на Алису.
    - Во мне нет мили, - сказала Алиса.
    - Нет, есть, - возразил Король.
    - В тебе мили две, не меньше, - прибавила Королева.
    - Никуда я не уйду, - сказала Алиса. - И вообще, это не настоящее правило. Вы его только что выдумали.
    - Это самое старое правило в книжке! - возразил Король.
    - Почему же оно тогда 42-е? - спросила Алиса. - Оно должно быть первым!
    Король побледнел и торопливо закрыл книжку.
    - Обдумайте свое решение, - сказал он присяжным тихим, дрожащим голосом.
    Белый Кролик поспешно вскочил со своего места.
    - С позволения Вашего Величества, - сказал он, - тут есть еще улики. Только что был найден один документ.
    - А что в нем? - спросила Королева.
    - Я его еще не читал, - ответил Белый Кролик, - но, по-моему, это письмо от обвиняемого... кому-то...
    - Конечно, кому-то, - сказал Король. - Вряд ли он писал письмо никому. Такое обычно не делается.
    - Кому оно адресовано? - спросил кто-то из присяжных.
    - Никому, - ответил Белый Кролик. - Во всяком случае, на обороте ничего не написано.
    С этими словами он развернул письмо и прибавил:
    - Это даже и не письмо, а стихи.
    - Почерк обвиняемого? - спросил другой присяжный.
    - Нет, - отвечал Белый Кролик. - И это всего подозрительней.
    (Присяжные растерялись.)
    - Значит, подделал почерк, - заметил Король.
    (Присяжные просветлели.)
    - С позволении Вашего Величества, - сказал Валет, - я этого письма не писал, и они этого не докажут. Там нет подписи.
    - Тем хуже, - сказал Король. - Значит, ты что-то дурное задумал, а не то подписался бы, как все честные люди.
    Все зааплодировали: впервые за весь день Король сказал что-то действительно умное.
    - Вина доказана, - произнесла Королева. - Рубите ему...
    - Ничего подобного! - возразила Алиса. - Вы даже не знаете, о чем стихи.
    - Читай их! - сказал Король Кролику.
    Кролик надел очки.
    - С чего начинать, Ваше Величество? - спросил он.
    - Начни с начала, - важно ответил Король, - и продолжай, пока не дойдешь до конца. Как дойдешь - кончай!
    Воцарилось мертвое молчание. Вот что прочитал Белый Кролик.

    Я знаю, с ней ты говорил
    И с ним, конечно, тоже.
    Она сказала: "Очень мил,
    Но плавать он не может".

    Там побывали та и тот
    (Что знают все на свете),
    Но, если б делу дали ход.
    Вы были бы в ответе.

    Я дал им три, они нам - пять,
    Вы шесть им посулили.
    Но все вернулись к вам опять,
    Хотя моими были.

    Ты с нею не был вовлечен
    К такое злое дело,
    Хотя сказал однажды он,
    Что все им надоело.

    Она, конечно, горяча
    Не спорь со мной напрасно.
    Да, видишь ли, рубить сплеча
    Не так уж безопасно.

    Но он не должен знать о том
    (Не выболтай случайно).
    Все остальные ни при чем,
    И это наша тайна.

    - Это очень важная улика, - проговорил Король, потирая руки. - Все, что мы сегодня слышали, по сравнению с ней бледнеет. А теперь пусть присяжные обдумают свое...
    Но Алиса не дала ему кончить.
    - Если кто-нибудь из них сумеет объяснить мне эти стихи, - сказала Алиса, - я дам ему шесть пенсов (За последние несколько минут она еще выросла, и теперь ей никто уже не был страшен.) - Я уверена, что в них нет никакого смысла!
    Присяжные записали: "Она уверена, что в них нет никакого смысла", - но никто из них не сделал попытки объяснить стихи.
    - Если в них нет никакого смысла, - сказал Король, - тем лучше. Можно не пытаться их объяснить. Впрочем...
    Тут он положил стихи себе на колени, взглянул на них одним глазом и произнес:
    - Впрочем, кое-что я, кажется, объяснить могу, "...но плавать он не может..."
    И, повернувшись к Валету, Король спросил:
    - Ты ведь не можешь плавать?
    Валет грустно покачал головой.
    - Куда мне! - сказал он.
    (Это было верно - ведь он был бумажный.)
    - Так, - сказал Король и снова склонился над стихами. "...Знают все на свете" - это он, конечно, о присяжных. "Я дал им три, они нам - пять..." Так вот что он сделал с кренделями!
    - Но там сказано, что "все вернулись к вам опять", - заметила Алиса.
    - Конечно, вернулись, - закричал Король, с торжеством указывая на блюдо с кренделями, стоящее на столе. - Это очевидно. - "Она, конечно, горяча..." - пробормотал он и взглянул на Королеву. - Ты разве горяча, душечка?
    - Ну что ты, я необычайно сдержанна, - ответила Королева и швырнула чернильницу в Крошку Билля. (Бедняга было бросил писать но доске пальцем, обнаружив, что не оставляет на доске никакого следа, однако теперь поспешил начать писать снова, обмакнув палец в чернила, стекавшие у него с лица.)
    - "Рубить сплеча..." - прочитал Король и снова взглянул на Королеву. - Разве ты когда-нибудь рубишь сплеча, душечка?
    - Никогда, - сказала Королева.
    И, отвернувшись, закричала, указывая пальцем на бедного Билля:
    - Рубите ему голову! Голову с плеч!
    - А-а, понимаю, - произнес Король. - Ты у нас рубишь с плеч, а не сплеча!
    И он с улыбкой огляделся. Все молчали.
    - Это каламбур! - закричал сердито Король.
    И все засмеялись.
    - Пусть присяжные решают, виновен он или нет, - произнес Король в двадцатый раз за этот день.
    - Нет! - сказала Королева. - Пусть выносят приговор! А виновен он или нет - потом разберемся!
    - Чепуха! - сказала громко Алиса. - Как только такое в голову может прийти!
    - Молчать! - крикнула Королева, багровея.
    - И не подумаю, - отвечала Алиса.
    - Рубите ей голову! - крикнула Королева во весь голос.
    Никто не двинулся с места.
    - Кому вы страшны? - сказала Алиса. (Она уже выросла до своего обычного роста.) - Вы ведь всего-навсего колода карт!
    Тут все карты поднялись в воздух и полетели Алисе в лицо.
    Она вскрикнула - полуиспуганно, полугневно, - принялась от них отбиваться... и обнаружила, что лежит на берегу, головой у сестры на коленях, а та тихо смахивает у нее с лица сухие листья, упавшие с дерева".

    [​IMG]
     
    La Mecha нравится это.
  9. Мила

    Мила Guest

    [​IMG]

    "Чтобы скоротать время и попрактиковаться, Розенкранц и Гильденстерн играют в вопросы, под конец они уже сами перестают понимать, в какую игру они играют и каковы её правила. Мимо них через сцену бредет Гамлет, он читает книгу и не замечает их. Пока Розенкранц и Гильденстерн соображают, в чем дело, Гамлет успевает уйти. Розенкранц и Гильденстерн тренируются: Розенкранц задает вопросы, а Гильденстерн отвечает от имени Гамлета. Розенкранц подводит итоги: отец Гамлета умер, а его брат забрался на его трон и его постель, оскорбляя тем самым нравственные и физические законы. Но все же почему Гамлет ведет себя столь странным образом? Гильденстерн честно отвечает, что понятия не имеет. Входят Гамлет и Полоний. Когда Полоний уходит, Гамлет радостно приветствует Розенкранца и Гильденстерна, путая их между собой. Он говорит им, что безумен только в норд-норд-вест, а при южном ветре еще может отличить сокола от цапли. Поговорив с ним, Розенкранц и Гильденстерн чувствуют, что он оставил их в дураках: в течение десяти минут он задал им двадцать семь вопросов, а ответил только на три. Половина сказанного им означала что-то другое, а другая половина вовсе ничего не означала. Они долго пытаются определить, южный сейчас ветер или не южный, но это им не удается. Слово за слово, они забывают, о чем начинали говорить. Вдруг Розенкранц кричит: «Горит!» На самом деле нигде не горит, просто он хотел показать, что значит злоупотреблять свободой слова, чтобы убедиться, что она существует".

    Том Стоппард, "Розенкранц и Гильденстерн мертвы" (в пересказе О. Э. Гринберг)

    [​IMG]
     
  10. Мила

    Мила Guest

    [​IMG]

    "Дерево он узнал сразу – и потому, что оно стояло посреди сада, и потому, что яблоки ярко сверкали, бросая отсвет на затененную землю. Подойдя к нему, он сорвал серебристый плод и положил его в харман куртки. Однако сперва он его понюхал.
    Лучше бы он этого не делал! Больше всего на свете ему захотелось сорвать еще один, для себя. Он быстро сунул его в карман – но на дереве росли другие! «Быть может, – подумал он, – надпись – не приказ, а совет? И вообще, я же сорвал яблоко для других; какая разница, что я сделаю с остальными?»
    Размышляя об этом, он ненароком взглянул сквозь ветви на верхушку дерева. Там, над его головой, прикорнула прекраснейшая птица. Я говорю «прикорнула», потому что она то ли спала, то ли нет, один ее глаз был закрыт не совсем плотно. Казалась она побольше орла, грудка ее отливала золотом, хвост – пурпуром, на голове алел хохолок.
    – В таких местах, – говорил Дигори позже, рассказывая обо всем этом, – надо держать ухо востро. Мало ли кто за тобой следит!.. – Однако, я думаю, он бы и сам не сорвал яблока. Должно быть, всякие прописи (скажем, «не укради») вбивали тогда мальчикам в голову крепче, чем теперь. Хотя, кто знает…
    Он повернулся, чтобы идти обратно, огляделся напоследок и замер от ужаса: он был не один. Неподалеку от него стояла колдунья. Она как раз отшвырнула сердцевину только что съеденного яблока. Губы ее были выпачканы соком, почему-то очень темным; это было страшновато, и Дигори смутно начал понимать строку о страсти и муке – колдунья казалась еще сильнее и надменнее, чем прежде, она торжествовала, и все же лицо ее было белым, как снег.
    Мысли эти мелькнули в его мозгу, и он уже летел к воротам, а колдунья гналась за ним. Как только он выбежал, ворота закрылись сами собой. Но не успел он добежать до друзей и крикнуть: «Полли, Стрела, скорей!» – как колдунья, перемахнув через стену, нагнала его.
    – Стой! – крикнул он, повернувшись к ней лицом. – Стой, а то мы исчезнем. Не подходи.
    – Глупый мальчишка, – сказала она, – зачем ты от меня бежишь? Я тебе зла не желаю. Подожди, послушай меня, иначе еще пожалеешь. От меня ты узнаешь то, что даст тебе счастье на всю жизнь.
    – Не хочу, спасибо, – сказал Дигори, и остановился.
    – Я знаю, что тебе нужно, – продолжала колдунья. – Я слышала вчера вашу беседу, я все слышу. Ну, что ж, яблоко ты сорвал, оно у тебя в кармане. Ты не тронешь его, отнесешь льву, он его съест, он обретет счастье и силу. Простак ты, простак! Да это же плод вечной молодости, яблоко жизни. Я съела его и никогда не умру, даже не состарюсь. Съешь его сам, съешь сам, и мы будем жить вечно и станем править этим миром – или, если хочешь, твоим.
    – Нет, спасибо, – сказал Дигори. – Навряд ли мне захочется жить, когда умрут все, кого я знаю. Поживу сколько надо, умру и пойду на небо.
    – А как же твоя мама? Ты говорил, что очень любишь ее.
    – Причем тут она? – сказал Дигори.
    – Да неужели ты не понимаешь, глупец, что яблоко исцелит ее? Оно у тебя, мы одни, лев далеко. Вернись домой, дай матери откусить кусочек, и через пять минут она поправится. Ей станет легче, она заснет, без боли, без лекарств – подумай об этом! Наутро все удивятся, что она здорова. Все станет у вас хорошо, вернется счастье, и сам ты будешь таким, как другие мальчики.
    – Ой! – задохнулся Дигори, словно ему стало больно, и приложил ладонь ко лбу. Теперь он знал, что перед ним – самый страшный выбор.
    – Что сделал для тебя этот лев? – продолжала колдунья. – Почему ты служишь ему? Что сделал он для тебя и что он сделает тебе? Подумай, что сказала бы твоя мать, узнай она, что ты мог ее спасти – и не спас? Отец твой умрет от горя, а ты предпочитаешь служить какому-то дикому зверю в диком краю…
    – Он… он не дикий зверь, – еле выговорил Дигори. – Он… я сам не знаю…
    – Он хуже зверя, – сказала колдунья. – Смотри, что он сделал с тобой. Смотри, каким ты стал по его вине. Таким становится всякий, кто его слушает. Жестокий, безжалостный мальчишка! Мать умирает, а ты…
    – Перестань! – еле слышно сказал несчастный Дигори. – Что же я, не понимаю? Но… я ведь дал слово.
    – Ты сам не знал, что говоришь, – сказала колдунья. – Да и кто здесь тебя слышит?
    – Мама, – с трудом проговорил Дигори, – не хотела бы, чтобы я… Она учила меня держать слово… и не красть… и вообще… Если бы она была здесь, она сама сказала бы мне, что яблоко брать не надо.
    – Зачем же ей знать? – почти пропела колдунья (трудно оыло представить себе, что ее голос может звучать так сладко) – Не говори ей, и папе не говори. Никто в твоем мире ничего не узнает. И девочку с собой не бери, ни к чему.
    Тут колдунья и сделала непоправимый промах. Конечно, Дигори знал, что Полли может вернуться сама, но колдунья этого не знала. А самая мысль о том, чтобы бросить Полли здесь, была такой мерзкой, что все другие слова колдуньи сразу же показались лживыми и подлыми. Как ни худо было Дигори, он сказал громко и четко:
    – Тебе-то что? Какое тебе дело до моей мамы? Что тебе нужно? Что ты затеяла?
    – Молодец, Дигги! – услышал он голос Полли. – Скорей, бежим!
    Понимаете, она молчала все время, ведь это не у нее умирала мать.
    – Бежим! – повторил Дигори, помогая ей влезть на спину Стреле, и вскочил туда вслед за нею. Лошадь расправила крылья.
    – Что же, бегите, глупцы! – крикнула колдунья. – Ты еще припомнишь меня, несчастный, когда будешь умирать! Ты вспомнишь, как отверг плод вечной юности! Другого яблока тебе не даст никто.
    Они едва расслышали сверху ее слова, а она, не тратя попусту времени, направилась по склону горы куда-то на север".

    К.Льюис, "Хроники Нарнии", "Племянник чародея".

    [​IMG]
     
  11. Мила

    Мила Guest

    - Глупый маленький мальчик, - говорил Повелитель мух, - глупый, глупый, и ничего-то ты не знаешь.
    Саймон шевельнул вспухшим языком и ничего не сказал.
    - Что, неправда? - говорил Повелитель мух. - Разве ты не маленький, разве ты не глупый?
    Саймон отвечал ему так же молча.
    - Ну и вот, - сказал Повелитель мух, - беги-ка ты к своим, играй с ними. Они думают, что ты чокнутый. Тебе же не хочется, чтоб Ральф считал тебя чокнутым? Ты же очень любишь Ральфа, правда? И Хрюшу, и Джека - да?
    Голова у Саймона чуть запрокинулась. Глаза не могли оторваться от Повелителя мух, а тот висел прямо перед ним.
    - И что тебе одному тут делать? Неужели ты меня не боишься?
    Саймон вздрогнул.
    - Никто тебе не поможет. Только я. А я - Зверь.
    Губы Саймона с трудом вытолкнули вслух:
    - Свиная голова на палке.
    - И вы вообразили, будто меня можно выследить, убить? - сказала голова.
    Несколько мгновений лес и все другие смутно угадываемые места в ответ сотрясались от мерзкого хохота. - Но ты же знал, правда? Что я - часть тебя самого? Неотделимая часть! Что это из-за меня ничего у вас не вышло? Что все получилось из-за меня?
    И снова забился хохот.
    - А теперь, - сказал Повелитель мух, - иди-ка ты к своим, и мы про все забудем.
    Голова у Саймона качалась. Глаза прикрылись, словно в подражание этой пакости на палке. Он уже знал, что сейчас на него найдет. Повелитель мух взбухал, как воздушный шар.
    - Просто смешно. Сам же прекрасно знаешь, что там, внизу, ты со мною встретишься, - так чего же ты?
    Тело Саймона выгнулось и застыло. Повелитель мух заговорил, как учитель в школе:
    - Все это слишком далеко зашло. Бедное, заблудшее дитя, неужто ты считаешь, что ты умней меня?..
    Молчанье.
    - Я тебя предупреждаю. Ты доведешь меня до безумия. Ясно? Ты нам не нужен. Ты лишний. Понял? Мы хотим позабавиться здесь на острове. Понял? Мы хотим здесь на острове позабавиться. Так что не упрямься, бедное, заблудшее дитя, а не то...
    Саймон уже смотрел в открытую пасть. В пасти была чернота, и чернота расширялась.
    - ...не то, - говорил Повелитель мух, - мы тебя прикончим. Ясно? Джек, и Роджер, и Морис, и Роберт, и Билл, и Хрюша, и Ральф. Прикончим тебя. Ясно?
    Пасть поглотила Саймона. Он упал и потерял сознанье.

    Уильям Голдинг, "Повелитель мух"

    [​IMG]
     
  12. Мила

    Мила Guest

    — По правде говоря, я только сейчас сообразил, почему нам нужен именно ты, Кит. Ты сейчас точно такое существо, какими когда-то были мы. И ты будешь служить нам постоянным напоминанием о том, какими мы были на заре жизни, когда наши ранимые души то и дело истекали кровью. Я взываю к твоей юности и к твоей чистоте, Кит. То есть, конечно, если ты не возражаешь.

    При чем тут моя юность и моя чистота? И что я мог возразить на этот дурацкий довод?

    Впрочем, Скотт уже не обращал на меня внимания. Он взял с переднего сиденья маленькую шляпку вроде колпачка, должно быть забытую племянницей Джеральда Мерфи.

    — Нет. Дело серьезное, Кит. Это будет большое испытание для Эрнеста и для меня. — Скотт крутил на пальце шляпку. — Если дружба Хемингуэя и Фицджеральда сможет выдержать обиды, которые, по всей вероятности, мы будем наносить друг другу во время поездки, так она, черт ее возьми, будет длиться вечно. Лично я глубоко в это верю. Глубоко! Но тут есть одна закавыка. Понимаешь, это все-таки просто авантюра, и, быть может, мы, как Сизиф, вкатим на гору камень, только и всего. Быть может, Эрнест плюнет на все это еще до того, как мы начнем, или на полпути к Фужеру.

    — И что тогда будет? — спросил я.

    Скотт небрежно прислонился к «фиату», словно убедившись, что он заинтересовал, даже заворожил меня, к чему он, собственно, и стремился.

    — А мы просто сгинем к чертям собачьим, — сказал он. — Мы превратимся в полулюдей-полузверей и, стало быть, окончательно утопим наши угасающие таланты в отвратительном месиве из боя быков и алкоголя. Так что видишь, Кит, все, что произойдет в этой поездке, повлияет на нашу остальную жизнь.

    Я, в душе язычник, воспитывался на Гомере и Катулле (Вергилия я терпеть не мог) и хотя был зеленым юнцом и ничего кроме своей глухомани еще не видел, я искренне верил во все героические дерзания, которые заставляют нас жить или умирать, и потому я понимал, о чем говорит Скотт.

    Но впервые в жизни я столкнулся с людьми, которые добровольно подвергали себя такому испытанию.

    — Ну так как? — спросил он. — Ты едешь или нет?

    Скотт решительно мне нравился. Я уже восхищался им и, несмотря на свою осторожность, доверял ему. И хотя я понимал, что связываюсь с двумя очень своенравными и деспотичными людьми, я знал, что должен принять приглашение Скотта.

    — Еду, — сказал я.

    — Я так и думал, — сказал Скотт. — Я догадался по тому, как ты то бледнел, то краснел. Только ты берегись, Кит, — у нас с Эрнестом есть склонность всаживать людям нож в спину.

    Джеймс Олдридж, "Последний взгляд"

    [​IMG]
    Эрнест Хемингуэй

    [​IMG]
    Фрэнсис Скотт Фицджеральд и Зельда
     
  13. Мила

    Мила Guest

    [​IMG]

    "Осенью я и сам двинулся из Мехико домой, и как-то ночью, сразу за ларедской границей, в Дилли, Техас, стоял на горячей дороге под дуговой лампой, о которую бились летние бабочки, как вдруг услышал шаги из темноты за кругом света, глядь – мимо ковыляет высокий старик с развевающимися сединами и мешком за спиной; завидя меня, он произнес:
    – Иди, стенай по человеку, – и сгинул в свою тьму. Означало ли это, что мне, наконец, следует пешком отправиться в свое паломничество по всем темным дорогам Америки? Я затрясся и поспешил в Нью-Йорк…"

    [​IMG]

    "...Дин вытащил другие снимки. Я понял, что это такие фотокарточки, которые наши дети однажды станут рассматривать с удивлением, считая, что их родители прожили гладкие, упорядоченные, хорошо сбалансированные – в рамках картинки – жизни, что они вставали по утрам, чтобы гордо пройти по жизненным мостовым, – и никак не представляя себе драное безумие и буйство наших подлинных жизней, нашей подлинной ночи, ее преисподней – бессмысленной, кошмарной дороги. Всю ее внутри бесконечной и безначальной пустоты. Жалкие формы невежества.
    – До свиданья, до свиданья. – Дин зашагал прочь в долгих красных сумерках. Локомотивы дымили, и колеса кружились над ним. За ним тянулась его тень, передразнивала его походку, его мысли и само его существо. Он обернулся и стеснительно, смущенно помахал. Потом, как заправский железнодорожник, дал мне сигнал «путь свободен», подпрыгнул и что-то завопил – я не уловил, что. Побегал по кругу. Все время он приближался и приближался к бетонному углу опоры железнодорожного переезда. Вот он выдал последний сигнал. Я помахал ему в ответ. Он вдруг склонился перед своей жизнью и быстро скрылся из виду. Я пялился в унылость собственных дней. Мне тоже нужно было пройти ужасно долгий путь".


    Джек Керуак, "На дороге"

    [​IMG]

    Добавлено спустя 11 часов 11 минут 45 секунд:

    Фотографии:
    1 - слева направо: Люсьен Карр, Джек Керуак, Аллен Гинзберг, Уильям Берроуз
    2 - Нил Кэссиди
    3 - Джек Керуак
     
  14. Мила

    Мила Guest

    "...Позднее, когда они сидели в гостиной, курили и слушали радио, Джулия умудрилась наконец задать ему самым естественным тоном приготовленный заранее вопрос:
    - Ты уже решил, кем ты хочешь быть?
    - Нет еще. А что - это спешно?
    - Ты знаешь, я сама в этом ничего не смыслю, но твой отец говорит, что если ты намерен быть адвокатом, тебе надо изучать в Кембридже юриспруденцию. С другой стороны, если тебе больше по вкусу дипломатическая служба, надо браться за современные языки.
    Роджер так долго глядел на нее с привычной спокойной задумчивостью, что Джулии с трудом удалось удержать на лице шутливое, беспечное и вместе с тем нежное выражение.
    - Если бы я верил в бога, я стал бы священником, - сказал наконец Роджер.
    - Священником?
    Джулия подумала, что она ослышалась. Ее охватило острое чувство неловкости. Но его ответ проник в сознание, и, словно при вспышке молнии, она увидела сына кардиналом, в окружении подобострастных прелатов, обитающих в роскошном палаццо в Риме, где по стенам висят великолепные картины, затем - в образе святого в митре и вышитой золотом ризе, милостиво раздающим хлеб беднякам. Она увидела себя в парчовом платье и жемчужном ожерелье. Мать Борджиа.
    - Это годилось для шестнадцатого века, - сказала она. - Ты немножко опоздал.
    - Да. Ты права.
    - Не представляю, как это пришло тебе в голову. - Роджер не ответил. Джулия была вынуждена продолжать сама. - Ты счастлив?
    - Вполне, - улыбнулся он.
    - Чего же ты хочешь?
    Он опять поглядел на мать приводящим ее в замешательство взглядом. Трудно было сказать, говорит ли он на самом деле всерьез, потому что в глазах у него поблескивали огоньки.
    - Правды.
    - Что, ради всего святого, ты имеешь в виду?
    - Понимаешь, я прожил всю жизнь в атмосфере притворства. Я хочу добраться до истинной сути вещей. Вам с отцом не вредит тот воздух, которым вы дышите, вы и не знаете другого и думаете, что это воздух райских кущ. Я в нем задыхаюсь.
    Джулия внимательно слушала, стараясь понять, о чем говорит сын.
    - Мы - актеры, преуспевающие актеры, вот почему мы смогли окружить тебя роскошью с первого дня твоей жизни. Тебе хватит одной руки, чтобы сосчитать по пальцам, сколько актеров отправляли своих детей в Итон.
    - Я благодарен вам за все, что вы для меня сделали.
    - Тогда за что же ты нас упрекаешь?
    - Я не упрекаю вас. Вы дали мне все что могли. К несчастью, вы отняли у меня веру.
    - Мы никогда не вмешивались в твою веру. Я знаю, мы не религиозны. Мы актеры, и после восьми спектаклей в неделю хочешь хотя бы в воскресенье быть свободным. Я, естественно, ожидала, что всем этим займутся в школе.
    Роджер помолчал. Можно было подумать, что ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы продолжать.
    - Однажды - мне было тогда четырнадцать, я был еще совсем мальчишкой - я стоял за кулисами и смотрел, как ты играла. Это была, наверное, очень хорошая сцена, твои слова звучали так искренно, так трогательно, что я не удержался и заплакал. Все во мне горело, не знаю, как тебе это получше объяснить. Я чувствовал необыкновенный душевный подъем. Мне было так жаль тебя, я был готов на любой подвиг. Мне казалось, я никогда больше не смогу совершить подлость или учинить что-нибудь тайком. И надо же было тебе подойти к заднику сцены, как раз к тому месту, где я стоял. Ты повернулась спиной к залу - слезы все еще струились у тебя по лицу - и самым будничным голосом сказала режиссеру: "Что этот чертов осветитель делает с софитами? Я велела ему не включать синий".А затем, не переводя дыхания, снова повернулась к зрителям с громким криком, исторгнутым душевной болью, и продолжала сцену.
    - Но, милый, это и есть игра. Если бы актриса испытывала все те эмоции, которые она изображает, она бы просто разорвала в клочья своё сердце. Я хорошо помню эту сцену. Она всегда вызывала оглушительные аплодисменты. В жизни не слышала, чтобы так хлопали.
    - Да, я был, наверное, глуп, что попался на твою удочку. Я верил: ты думаешь то, что говоришь. Когда я понял, что это одно притворство, во мне что-то надломилось. С тех пор я перестал тебе верить. Во всем. Один раз меня оставили в дураках; я твердо решил, что больше одурачить себя не позволю.
    Джулия улыбнулась ему прелестной обезоруживающей улыбкой.
    - Милый, тебе не кажется, что ты болтаешь чепуху?
    - А тебе, конечно, это кажется. Для тебя нет разницы между правдой и выдумкой. Ты всегда играешь. Эта привычка - твоя вторая натура. Ты играешь, когда принимаешь гостей. Ты играешь перед слугами, перед отцом, передо мной. Передо мной ты играешь роль нежной, снисходительной, знаменитой матери. Ты не существуешь. Ты - это только бесчисленные роли, которые ты исполняла. Я часто спрашиваю себя: была ли ты когда-нибудь сама собой или с самого начала служила лишь средством воплощения в жизнь всех тех персонажей, которые ты изображала. Когда ты заходишь в пустую комнату, мне иногда хочется внезапно распахнуть дверь туда, но я ни разу не решился на это - боюсь, что никого там не найду.
    Джулия быстро взглянула на сына. Ее била дрожь, от слов Роджера ей стало жутко. Она слушала внимательно, даже с некоторым волнением: он был так серьезен. Она поняла, что он пытается выразить то, что гнетет его много лет. Никогда в жизни еще Роджер не говорил с ней так долго.
    - Значит, по-твоему, я просто подделка? Или шарлатан?
    - Не совсем. Потому что это и есть ты. Подделка для тебя правда. Как маргарин - масло для людей, которые не пробовали настоящего масла.
    У Джулии возникло ощущение, что она в чем-то виновата. Королева в "Гамлете": "Готов твое я сердце растерзать, когда бы можно в грудь твою проникнуть". Мысли ее отвлеклись. ("Да, наверное, я уже слишком стара, чтобы сыграть Гамлета. Сиддонс и Сара Бернар его играли. Таких ног, как у меня, не было ни у одного актера, которых я видела в этой роли. Надо спросить Чарлза, как он думает. Да, но там тоже этот проклятый белый стих. Глупо не написать "Гамлета" прозой. Конечно, я могла бы сыграть его по-французски в Comedie Francaise. Вот был бы номер!")
    Она увидела себя в черном камзоле и длинных шелковых чулках. "Увы, бедный Йорик". Но Джулия тут же очнулась.
    - Ну, про отца ты вряд ли можешь сказать, что он не существует. Вот уже двадцать лет он играет самого себя. ("Майкл подошел бы для роли короля, не во Франции, конечно, а если бы мы рискнули поставить "Гамлета" в Лондоне".)
    - Бедный отец. Я полагаю, дело он свое знает, но он не больно-то умен. И слишком занят тем, чтобы оставаться самым красивым мужчиной в Англии.
    - Не очень это хорошо с твоей стороны так говорить о своем отце.
    - Я сказал тебе что-нибудь, чего ты не знаешь? - невозмутимо спросил Роджер.
    Джулии хотелось улыбнуться, но она продолжала хранить вид оскорбленного достоинства.
    - Наши слабости, а не наши достоинства делают нас дорогими нашим близким, - сказала она.
    - Из какой это пьесы?
    Джулия с трудом удержалась от раздраженного жеста. Слова сами собой слетели с ее губ, но, произнеся их, она вспомнила, что они действительно из какой-то пьесы. Поросенок! Они были так уместны здесь.
    - Ты жесток, - грустно сказала Джулия. Она все больше ощущала себя королевой Гертрудой. - Ты совсем меня не любишь.
    - Я бы любил, если бы мог тебя найти. Но где ты? Если содрать с тебя твой эксгибиционизм, забрать твое мастерство, снять, как снимают шелуху с луковицы, слой за слоем притворство, неискренность, избитые цитаты из старых ролей и обрывки поддельных чувств, доберешься ли наконец до твое души? - Роджер посмотрел на нее серьезно и печально, затем слегка улыбнулся. - Но ты мне очень нравишься.
    - Ты веришь, что я тебя люблю?
    - Да. По-своему.
    На лице Джулии внезапно отразилось волнение.
    - Если бы ты только знал, как я страдала, когда ты болел. Не представляю, что бы со мной было, если бы ты умер.
    - Ты продемонстрировала бы великолепное исполнение роли осиротевшей матери у гроба своего единственного сына.
    - Ну, для великолепного исполнения мне нужно хоть несколько репетиций, - отпарировала она. - Ты не понимаешь одного: актерская игра не жизнь, это искусство, искусство же - то, что ты сам творишь. Настоящее горе уродливо; задача актера представить его не только правдиво, но и красиво. Если бы я действительно умирала, как умираю в полдюжине пьес, думаешь, меня заботило бы, достаточно ли изящны мои жесты и слышны ли мои бессвязные слова в последнем ряду галерки? Коль это подделка, то не больше, чем соната Бетховена, и я такой же шарлатан, как пианист, который играет ее. Жестоко говорить, что я тебя не люблю. Я привязана к тебе. Тебя одного я только и любила в жизни.
    - Нет, ты была привязана ко мне, когда я был малышом и ты могла со мной фотографироваться. Получался прелестный снимок, который служил превосходной рекламой. Но с тех пор ты не очень много обо мн беспокоилась. Я, скорее, был для тебя обузой. Ты всегда была рада видеть меня, но тебя вполне устраивало, что я могу сам себя занять и тебе не надо тратить на меня время. Я тебя не виню: у тебя никогда не было времени н на кого, кроме самой себя.
    Джулия начала терять терпение. Роджер был слишком близок к истине, чтобы это доставляло ей удовольствие.
    - Ты забываешь, что дети довольно надоедливы. - И шумны, - улыбнулся он. - Но тогда зачем же притворяться, что ты не можешь разлучаться со мной? Это тоже игра.
    - Мне очень тяжело все это слышать. У меня такое чувство, будто я не выполнила своего долга перед тобой.
    - Это неверно. Ты была очень хорошей матерью. Ты сделала то, за что я всегда буду тебе благодарен: ты оставила меня в покое.
    - Не понимаю все же, чего ты хочешь.
    - Я тебе сказал: правды.
    - Но где ты ее найдешь?
    - Не знаю. Возможно, ее вообще нет. Я еще молод и невежествен. Возможно, в Кембридже, читая книги, встречаясь с людьми, я выясню, где ее надо искать. Если окажется, что она только в религии, я пропал..."

    Сомерсет Моэм, "Театр"
     
  15. Мила

    Мила Guest

    "...Я успокаивал себя мыслью, что теперь смогу получше разобраться в душевном состоянии Стрикленда. Это было куда интересней. Но сделать это было не так-то просто, ибо Стрикленд отнюдь не отличался разговорчивостью. Он с трудом выжимал из себя слова, так что, казалось, для него они не были средством общения с миром; о движениях его души оставалось догадываться по избитым фразам, вульгарным восклицаниям и отрывистым жестам. Но, хотя ничего сколько-нибудь значительного он не говорил, никто бы не посмел назвать этого человека скучным. Может быть, из-за его искренности. Он, видимо, мало интересовался Парижем, который видел впервые (его краткое пребывание здесь с женой в счет не шло), и на все новое, открывавшееся ему, смотрел без малейшего удивления. Я бывал в Париже бесчисленное множество раз и всегда заново испытывал трепет восторга. Проходя по его улицам, я чувствовал себя счастливым искателем приключений. Стрикленд оставался хладнокровным. Оглядываясь назад, я думаю, что он был слеп ко всему, кроме тревожных видений своей души.
    В кабачке, где было множество проституток, произошел нелепый инцидент. Некоторые из этих девиц сидели с мужчинами, некоторые друг с дружкой; вскоре я заметил, что одна из них смотрит на нас. Встретившись взглядом со Стриклендом, она улыбнулась. Он, по-моему, ее просто не заметил. Она поднялась и вышла из зала, но тотчас же воротилась и, проходя мимо нас, весьма учтиво попросила угостить ее чем-нибудь спиртным. Она подсела к нашему столику, и я начал болтать с нею, отлично, впрочем, понимая, что она интересуется Стриклендом, а не мной. Я пояснил, что он знает по-французски лишь несколько слов. Она пыталась говорить с ним то знаками, то на ломаном французском языке; ей казалось, что так он лучше поймет ее. У нее в запасе было с десяток английских фраз. Она заставила меня перевести ему то, что умела выразить только на своем родном языке, и настойчиво потребовала, чтобы я перевел ей смысл его ответов. Он был в хорошем расположении духа, его это немножко забавляло, но, в общем, он явно оставался равнодушным.
    - Вы, кажется, одержали победу, - засмеялся я.
    - Польщенным себя не чувствую.
    На его месте я был бы больше смущен и не так уж спокоен. У нее были смеющиеся глаза и очаровательный рот. Она была молода. Я удивлялся: чем ее пленил Стрикленд? Она не таила своих желаний, и мне пришлось перевести:
    - Она хочет, чтобы вы пошли с нею.
    - Я с ними не якшаюсь, - буркнул он.
    Я постарался по мере сил смягчить его ответ. И так как мне казалось, что нелюбезно с его стороны отклонять такое приглашение, то я объяснил его отказ неимением денег.
    - Но он мне нравится, - возразила она. - Скажите ему, что я пойду с ним задаром.
    Когда я это перевел, Стрикленд нетерпеливо пожал плечами.
    - Скажите, пусть убирается к черту.
    Вид Стрикленда был красноречивее слов, и девушка вдруг гордо вскинула голову. Возможно, что она покраснела под своими румянами.
    - Monsieur n'est pas poli [мсье неучтив (франц.)], - проговорила она, вставая, и вышла из залы.
    Я даже рассердился.
    - Не понимаю, зачем вам понадобилось оскорблять ее. В конце концов она отличила вас из многих.
    - Меня тошнит от этих особ, - отрезал Стрикленд.
    Я с любопытством посмотрел на него. Непритворное отвращение выражалось на его лице, и тем не менее это было лицо грубого, чувственного человека. Наверно, последнее и привлекло девушку.
    - В Лондоне я мог иметь любую женщину, стоило мне только захотеть. Не за этим я сюда приехал".

    Сомерсет Моэм, "Луна и грош"
     
  16. Мила

    Мила Guest

    Были дни:
    Среди пернатых, призывая и волнуя, реял гордый Буревестник, черной молнии подобный, и вопил - обуреваем духом пламенного бунта:
    - Бури! Бури! Дайте бурю! Пусть сильнее грянет буря!

    Напророчил Буревестник несказанные событья:
    Буря грянула сильнее и скорей, чем ожидалось. И в зигзагах белых молний опалив до боли перья, притащился Буревестник, волоча по камням крылья:
    - Так и так, мол. Буревестник. Тот который... Честь имею.
    И сказали буйной птице:
    - Мы заслуги ваши ценим. Но ответьте на вопросы общепринятой анкеты: что вы делали, во-первых, до 17-го года?
    Вздыбил перья Буревестник и ответил гордо:
    -Реял.
    - Во-вторых, в чем ваша вера? Изложите вкрадце credo.
    Покосился Буревестник:
    - Я предтеча вашей бури. Верю в то, что надо реять и взывать к ее раскатам.
    - В-третьих: ваша специальность? Что умеете вы делать?
    Покривился Буревестник и сказал:
    - Умею реять.
    - Ну, а чем служить могли бы в обстоятельствах момента?
    И, смутившись, Буревестник прошептал:
    - Я реять мог бы!

    - Нет,- сказали буйной птице.- Нам сейчас другое нужно. Не могли бы вы, примерно, возглавлять хозучрежденье? Или заняли, быть может, пост второго казначея при президиуме съездов потребительских коопов? Или в области культуры согласились по районам инспектировать работу изб-читален и ликбезов? Или, в крайности, на курсах изучили счетоводство и пошли служить помбухом по десятому разряду?
    - Ах! - промолвил Буревестник. - Я, по совести, не мастер на ликбезы и коопы, на торговые балансы и бухгалтерские книги... Если реять - я согласен!..

    Пародия на песню о Буревестнике, автор д'Актиль, сохранил Корней Чуковский. 1928 г.
     
  17. Мила

    Мила Guest

    [​IMG]


    Гаев. Друзья мои, милые, дорогие друзья мои! Покидая этот дом навсегда, могу ли я умолчать, могу ли удержаться, чтобы не высказать на прощанье те чувства, которые наполняют теперь все мое существо...
    Аня (умоляюще). Дядя!
    Варя. Дядечка, не нужно!
    Гаев (уныло). Дуплетом желтого в середину... Молчу...

    Входит Трофимов, потом Лопахин.

    Трофимов. Что же, господа, пора ехать!
    Лопахин. Епиходов, мое пальто!
    Любовь Андреевна. Я посижу еще одну минутку. Точно раньше я никогда не видела, какие в этом доме стены, какие потолки, и теперь я гляжу на них с жадностью, с такой нежной любовью...
    Гаев. Помню, когда мне было шесть лет, в Троицын день я сидел на этом окне и смотрел, как мой отец шел в церковь...
    Любовь Андреевна. Все вещи забрали?
    Лопахин. Кажется, все. (Епиходову, надевая пальто.) Ты же, Епиходов, смотри, чтобы все было в порядке.
    Епиходов (говорит сиплым голосом). Будьте покойны, Ермолай Алексеич!
    Лопахин. Что это у тебя голос такой?
    Епиходов. Сейчас воду пил, что-то проглотил.
    Яша (с презрением). Невежество...
    Любовь Андреевна. Уедем — и здесь не останется ни души...
    Лопахин. До самой весны.
    Варя (выдергивает из узла зонтик, похоже, как будто она замахнулась; Лопахин делает вид, что испугался). Что вы, что вы... Я и не думала..
    Трофимов. Господа, идемте садиться в экипажи... Уже пора! Сейчас поезд придет!
    Варя. Петя, вот они, ваши калоши, возле чемодана. (Со слезами.) И какие они у вас грязные, старые...
    Трофимов (надевая калоши). Идем, господа!..
    Гаев (сильно смущен, боится заплакать). Поезд... станция... Круазе в середину, белого дуплетом в угол...
    Любовь Андреевна. Идем!
    Лопахин. Все здесь? Никого там нет? (Запирает боковую дверь налево.) Здесь вещи сложены, надо запереть. Идем!..
    Аня. Прощай, дом! Прощай, старая жизнь!
    Трофимов. Здравствуй, новая жизнь!.. (Уходит с Аней.)

    Варя окидывает взглядом комнату и не спеша уходит. Уходит Яша и Шарлотта с собачкой.

    Лопахин. Значит, до весны. Выходите, господа... До свидания!.. (Уходит.)

    Любовь Андреевна и Гаев остались вдвоем. Они точно ждали этого, бросаются на шею друг другу и рыдают сдержанно, тихо, боясь, чтобы их не услышали.

    Гаев (в отчаянии). Сестра моя, сестра моя...
    Любовь Андреевна. О мой милый, мой нежный прекрасный сад!.. Моя жизнь, моя молодость, счастье мое, прощай!.. Прощай!..

    Голос Ани весело, призывающе: "Мама!.."

    Голос Трофимова весело, возбужденно: "Ау!.."

    Любовь Андреевна. В последний раз взглянуть на стены, на окна... По этой комнате любила ходить покойная мать...
    Гаев. Сестра моя, сестра моя!..

    Голос Ани: "Мама!.."

    Голос Трофимова: "Ау!.."


    Любовь Андреевна. Мы едем!..

    Уходят.

    Сцена пуста. Слышно, как на ключ запирают все двери, как потом отъезжают экипажи. Становится тихо. Среди тишины раздается глухой стук по дереву, звучащий одиноко и грустно. Слышатся шаги. Из двери, что направо, показывается Фирс. Он одет, как всегда, в пиджаке и белой жилетке, на ногах туфли. Он болен.

    Фирс (подходит к двери, трогает за ручку). Заперто. Уехали... (Садится на диван.) Про меня забыли... Ничего... я тут посижу... А Леонид Андреич небось шубы не надел, в пальто поехал... (Озабоченно вздыхает.) Я-то не поглядел... Молодо-зелено! (Бормочет что-то, чего, понять нельзя.) Жизнь-то прошла, словно и не жил. (Ложится.) Я полежу... Силушки-то у тебя нету, ничего не осталось, ничего... Эх ты... недотёпа!.. (Лежит неподвижно.)

    Слышится отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный. Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву.

    З а н а в е с


    [​IMG]
     
  18. TopicStarter Overlay
    Ондатр

    Ондатр Модератор

    Сообщения:
    36.376
    Симпатии:
    13.700
    Наша интеллигенция давным-давно расслоилась на две части. Меньшая ее часть все еще героически остается интеллигенцией в старом русском смысле этого слова, а большая ее часть превратилась в эндургенцию . Внутри самой эндургенции можно разглядеть три типа: либеральная эндургенция , патриотическая эндургенция и правительствующая эндургенция . Либеральная эндургенция обычно плохо работает, полагая, что, плохо работая в своей области, она тем самым хорошо работает на демократическое будущее. Понимает демократию как полное подчинение всех ее образу мыслей. Дома при своих или в гостях у своих всегда ругают правительство за то, что оно не движется в сторону парламента. Глядя на просторы родины чудесной, нередко впадают в уныние, представляя грандиозный объем работ предстоящей либерализации. Однако при наличии взятки легко взбадриваются и четко выполняют порученное им дело. Взятки берут в том или ином виде, но предпочитают в ином. Берут с оттенком собирания средств в фонд борьбы за демократию. Патриотическая эндургенция и ее местные национальные ответвления. Подобно тому как их отцы и деды делали карьеру на интернационализме, эти делают карьеру на патриотизме. Внутри старой идеологии патриотическая идеология существует, как сертификаты внутри общегосударственных денежных знаков. Обычно плохо работает и плохо знает свою профессию, считая, что приобретение знаний, часто связанное с использованием иностранных источников, принципиально несовместимо с любовью к родине. Элегически вспоминает золотые тридцатые годы, а также серебряные сороковые. Часто ругает правительство за то, что оно превратилось в парламентскую говорильню Это не мешает ей время от времени входить в правительство с предложением пытающихся эпатировать -- этапировать. Патриотическая эндургенция считает своим долгом все беды страны сваливать на представителей других наций. Эту свою привычку любит выдавать за выражение бесхитростного прямодушия. С восторгом глядя на просторы родины чудесной, в конце концов приходит в уныние, вспоминая, сколько инородцев на ней расположилось. Однако при наличии взятки быстро взбадривается и довольно сносно выполняет порученное дело. Взятки берет в том или ином виде, но предпочитает в том. Берет с намеком собирания средств на алтарь отечества Судя по размерам взяток -- алтарь в плачевном состоянии. Правительствующая эндургенция . Работает плохо, считая, что любовь к правительству отнимает столько сил, что ни о какой серьезной работе не может быть и речи. Правительствующая эндургенция тоже иногда поругивает правительство за то, что оно, не замечая ее одинокой любви, недостаточно быстро выдвигает ее на руководящие должности. Эндургенцию двух других категорий ненавидит, но патриотическую побаивается и кое-что ей уступает, боясь, что иначе она отнимет все. Считая свое умственное состояние государственной тайной, с иностранцами никогда не заговаривает, а только улыбается им извиняющейся улыбкой глухонемого. Глядя на просторы родины чудесной, иногда впадает в уныние, представляя, сколько инакомыслящих может скрываться на такой огромной территории. Однако при наличии взятки легко утешается и довольно четко выполняет порученное дело. Одинаково берет как в том, так и в ином виде. Берет с оттенком помощи вечно борющемуся Вьетнаму. Любимое занятие -- рассказывать, а если под рукой карта, и показывать, сколько иностранных государств могло бы вместиться на просторах родины чудесной.
    (Фазиль Искандер - Сандро из Чегема)
     
  19. TopicStarter Overlay
    Ондатр

    Ондатр Модератор

    Сообщения:
    36.376
    Симпатии:
    13.700
    - Я вам не буду пересказывать всё, что мне сообщили солидные люди про еврея по имени Магеллан, потому что это получится долго и ночью вам обязательно приснится кошмар, а кому нужны кошмары в ночь на субботу? Я расскажу вам только то, что я видел собственными глазами, а потом вы уже будете говорить “даже так?” и усмехаться, ладно? - Голосовкер передернулся от нехорошего воспоминания. - Вы думаете, я мишугенер, чтобы за здорово живешь или даже с большого перепугу отдавать на какие-то болота двадцать тысяч? Два дня - это два дня, подумал я. За два дня Господь Бог успел отделить свет от тьмы и воду от суши - если уж говорить о болотах. Я прочел в одесской газете, что завтра у “Мегиддо-Хадаш” митинг, и решил посмотреть, что это за люди. Если совсем страшные - нынче же сбегу в Житомир, пускай мсье Магеллан поищет ветра в поле. А если не очень страшные, то сначала закончу свои одесские дела, а сбегу уже потом.

    Пришел. Ну, митинг как митинг. Один еврей кричит громкие слова, другие слушают. Потом выходит другой еврей, тоже кричит. Потом третий. Долго кричат и во всю глотку, а слушают не очень хорошо, потому что евреи любят сами говорить, других слушать не любят. А потбм вышел Магеллан. Говорил тихо и недолго, но слушали его так, как у нас в синагоге слушают кантора Зеевзона, когда он приезжает из Киева со своим хором из восемнадцати певчих. И когда Магеллан закончил и сказал: “Кто с нами - подписывайтесь под Хартией” (была у них какая-то там Хартия, вроде клятвы или присяги), то выстроилась целая очередь из парней и девушек. Все захотели осушать болота и сражаться с арабскими бандитами. И я подумал себе: Бог с ними, с одесскими делами, нынче же уезжаю в Житомир. Только вдруг расталкивает публику Фира Дорман и тоже начинает говорить речь. Вы, конечно, знаете Фиру Дорман?

    - Это американская социалистка и суфражистка? Читал в газетах.

    - Я не знаю, что такое “суфражистка”, но если это те, кто говорит, что женщины не хуже мужчин, то это как раз про Фиру. Ее девочкой увезли в Америку, она набралась там всяких дурацких идей и приехала будоражить бедные еврейские головы, которые и так сикось-накось...

    Значит, вышла Фира - стриженая, с папиросой, в каких-то шароварах, и как закричит зычным голосом - прямо фельдфебель на плацу: “Не верьте этому шмоку, девушки! Он тут врал вам про равноправие, про новое братство. А я у вас спрошу: что за слово такое - “братство”? Если равноправие, то почему не “сестринство”? И почему главный в коммуне - мужчина? А потому, что этот краснобай хочет заманить вас в новое рабство! К нам в Америку тоже приезжали такие, как он, устраивать коммуны! Я вам расскажу, чем это закончилось! Бедные девушки работали наравне с мужчинами, но еще и обстирывали их, и кормили, и рожали детей, а потом, когда они раньше времени состарились и утратили привлекательность, вчерашние “братья” привели новых жен, молодых, которым про равноправие больше не рассказывали!”

    Фира еще немного всякого такого покричала, а потом как схватит ихнюю Хартию с подписями и порвала ее на мелкие кусочки. Шум, крик. А она встала напротив Магеллана, подбоченилась. “Что, язык проглотил, эксплуататор? ” Он ей в ответ, еще тише обычного: “Я за равноправие полов. Я считаю женщин такими же людьми, как мужчины. И сейчас это докажу”. Она ему: “Слова, опять слова!” Магеллан: “Нет, дела. Всякому мужчине, который посмел бы разорвать нашу святыню, я переломал бы его поганые руки. То же я сделаю и с тобой”. Никто опомниться не успел - он схватил ее за рукав, дернул с такой силой, что Фира села на пол. А милый молодой человек взял и переломил ее руку о свое колено. Потом схватил Фиру за вторую руку - и то же самое. Ну, скажу я вам, это была картина! Хруст, треск! У Фиры рот разинут, глаза на лбу, а руки от локтей висят навроде плеток, один рукав задрался, видно, как течет кровь и сквозь порванную кожу торчит кость!
    (Б. Акунин. Пелагея и красный петух)
     
  20. Мила

    Мила Guest

    — Ваше высочество, может, всё дело в нашем левом крыле? Оно ненадёжно...
    — Меня и центр беспокоит...
    — Может, стоит всё-таки в данном случае поднять верх сверху и понизить низ снизу?
    — Так и сделаем! Два ряда вытачек слева, два справа. Всё решение — в талии! Как вы думаете, где мы будем делать талию? На уровне груди!
    — Гениально! Гениально, как всё истинное.
    — Именно на уровне груди. Шестьдесят шесть. Я не разрешу опускать линию талии на бёдра. Сто пятьдесят пять. В конце концов, мы — центр Европы, я не позволю всяким там испанцам диктовать нам условия. Хотите отрезной рукав — пожалуйста. Хотите плиссированную юбку с вытачками — принимаю и это. Но опускать линию талии — не дам.

    "Тот самый Мюнхгаузен"
     
  21. Мила

    Мила Guest

    "- ОсмѢлюсь Васъ спросить, не знаете ли Вы,гдѢ домъ номеръ…
    - Да вотъ на набережной, второй домъ направо.
    - Не уделите ли Вы мнѢ еще нѢсколько минутъ? Я хотелъ спросить, что-же основныя условiя конституцiонности, какъ напримеръ свобода печати, свобода собранiя, свобода слова и свобода совѢсти – вполнѢ ли осуществимы?
    - ВѢроятно да. ВсѢ пункты касательно этихъ основныхъ положенiй в нашей конституцiи ясно изложены. Печать свободна, цензура уничтожена. Народъ можетъ собираться в любомъ мѢстѢ и говорить о чемъ и какъ угодно, а что касается свободы исповѢдания вѢры, то она уже издавна у насъ существуетъ.
    - Ну, вотъ это хорошо, слава Богу! Такъ въ какую сторону я долженъ идти?
    – На право или на лѢво, а потомъ повернуть".

    "РУССКО-АНГЛИЙСКИЙ РАЗГОВОРНИК.
    Разговор на улице". 1909г.
     
  22. Мила

    Мила Guest

  23. TopicStarter Overlay
    Ондатр

    Ондатр Модератор

    Сообщения:
    36.376
    Симпатии:
    13.700
    Чжуан-цзы сказал: "Как весело играют рыбки в воде! Вот радость рыб!" — Ты ведь не рыба, — сказал Хуэй-цзы, — откуда тебе знать , в чем радость рыб? — Но ведь ты не я , — ответил Чжуан-цзы , — откуда же ты знаешь , что я не знаю , в чем заключается радость рыб? — Я , конечно, не ты и не могу знать того, что ты знаешь . Но и ты не рыба, а потому не можешь знать , в чем радость рыб, — возразил Хуэй-цзы.

    Тогда Чжуан-цзы сказал: "Давай вернемся к началу. Ты спросил меня :

    Откуда ты знаешь радость рыб? Значит, ты уже знал , что я это знаю , и потому спросил. А я это узнал, гуляя у реки Хао".
     
  24. Мила

    Мила Guest

    Медведь. Почему вы плачете?
    Принцесса. От радости. У меня теперь есть тайна, которую я не могла бы доверить даже своим близким, только вам. Я люблю вас. Я люблю вас. Правда! Так люблю, что все прощу вам. Вы хотите превратиться в медведя? Хорошо. Только не уходите. Я не могу больше пропадать тут одна! Почему вы так давно не приходили? Нет-нет, не отвечайте. Я не спрашиваю. Если вы не приходили, значит, не могли. Я не упрекаю вас. Я стала смирная, только не оставляйте меня. За мной смерть приходила сегодня. Правда. Я ее не боюсь. Я так счастлива, что не верю ни в горе, ни в смерть. Особенно теперь, когда ты подошел так близко. Никто никогда не подходил так близко ко мне. Никто никогда не подходил так близко ко мне. И не обнимал меня. Ты обнимаешь меня так, будто имеешь на это право. Мне это очень нравится. Пойдем ко мне. Я тебе покажу комнату, в которой я столько плакала. Балкон, с которого смотрела, не идешь ли ты. Сто книг о медведях. Я читала только о медведях.

    Волшебник. Я виноват. Ну, что же теперь делать?
    Жена волшебника. Да, ты виноват. Зачем ты затеял все это? Я ведь тебя предупреждала.
    Волшебник. Таким уж я на свет уродился. Мне захотелось с тобой поговорить о любви. Но я же Волшебник. Помнишь, ты говорила? Помнишь?
    Жена волшебника. Помню.
    Волшебник. Вот я и взял, собрал людей, перетасовал их. И все они стали жить так, чтобы ты смеялась и плакала.
    Жена волшебника. Я плачу.
    Волшебник. Одни, правда, работали лучше, другие хуже. Но я уже успел привыкнуть к ним. Не зачеркивать же! Не слова - люди. Я даже стал позволять им иногда спорить со мной и не слушаться. Спи, родная моя. Я на свою беду бессмертен. Мне предстоит пережить тебя. И затосковать навеки. Но пока ты со мной. Слава храбрецам! Которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец. Слава безумцам! Которые живут так, будто они бессмертны.

    Из фильма "Обыкновенное чудо". Ну, они там потом поцеловались - и сказке конец.

    [​IMG]
    Местный бог с супругой.
     
    La Mecha нравится это.
  25. Мила

    Мила Guest

    Кошка. Ну, довольно болтать, время не ждет!.. Речь идет о нашей дальнейшей судьбе... Нам сама Фея сказала, что в конце путешествия окончится и наша жизнь... Значит, нужно во что бы то ни стало продлить путешествие... Но это еще не все. Нам нужно подумать об участи всей нашей породы, о судьбе наших детей...

    Хлеб. Браво! Браво!.. Кошка говорит дело!..

    Кошка. Слушайте дальше... Мы все, здесь присутствующие, — Животные, Предметы, Стихии — обладаем Душой, которую Человек до сих пор не разгадал. Только благодаря этому мы еще не совсем утратили независимость. Но, как только он найдет Синюю Птицу, он постигнет все и окончательно поработит нас... Я это недавно узнала от моей близкой подруги Ночи — хранительницы тайн Бытия... Итак, в наших интересах любой ценой добиться того, чтобы он так и не нашел Синюю Птицу, хотя бы для этого пришлось пожертвовать жизнью детей...

    Пес (в негодовании). Что она говорит?.. А ну, повтори! Я, должно быть, ослышался.

    Хлеб. Замолчите!.. Я вам слова не давал!.. Я — председатель собрания...

    Огонь. А кто вас выбирал?..

    Вода (Огню). Молчать!.. Вам-то что за дело?..

    Огонь. Значит, есть дело... А вы мне не указ...

    Сахар (примирительно). Позвольте!.. Не будем ссориться... Вопрос очень важный... Нам нужно решить, какие мы должны принять меры...

    Хлеб. Я вполне разделяю мнение Сахара и Кошки...

    Пес. Ну и дурак!.. Человек — это все!.. Надо его слушаться и исполнять все его желания!.. В этом вся истина... Я признаю только его!.. Да здравствует Человек!.. Жить и умереть ради Человека!.. Человек — это божество!..

    Хлеб. Я вполне разделяю Мнение Пса.

    Кошка (Псу). Это еще надо доказать...

    Пес. Никаких доказательств!.. Я люблю Человека, вот и все!.. Посмейте только задумать что-нибудь против него — я сначала вас загрызу, а потом пойду к нему и все открою...

    Сахар (слащаво). Позвольте!.. Не надо так горячиться... С известной точки зрения, права и та и другая сторона... Есть доводы и «за» и «против»...

    Хлеб. Я вполне разделяю мнение Сахара!..

    Кошка. Разве все мы — Вода, Огонь и даже вы, Хлеб и Пес, — разве мы не являемся жертвами чудовищной тирании?.. Вспомните, как было до появления деспота: мы тогда свободно ходили по земле... Вода и Огонь были единственными властелинами мир, а, — поглядите же, что с ними сталось теперь!.. А мы, хилые потомки могучих хищников!.. Тсс!.. Примем самый невинный вид... Сюда идут Фея и Душа Света... Душа Света перешла на сторону Человека — это наш злейший враг... Вот они...

    Справа входят Фея и Душа Света, за ними Тильтиль и Митиль.

    Фея. Это еще что такое?.. Что вы там притаились в углу, как заговорщики?.. Пора и в путь... Вашей предводительницей будет Душа Света... Вы будете ее слушаться, как меня. Мою волшебную палочку я передаю ей...

    Морис Метерлинк, "Синяя птица"
     

Поделиться этой страницей