Джером К. Джером

Тема в разделе "Литература", создана пользователем Ондатр, 23 ноя 2010.

  1. Мила

    Мила Guest

    "Председатель:

    Ну как, товарищи, начнем, что ли.
    Народу у нас, правда, сегодня маловато.
    У нас, правда, ещё превалирует
    недооценка культурного максимума,
    лекционной пропаганды.

    Но поскольку по плану нашего Дворца культуры
    у нас сегодня состоится ряд выступлений
    на тему "Реализм и формализм в музыке".
    Мы её, эту тему, то есть эти самые
    выступленья провернем.

    ПРАВИЛЬНО!

    Принято.

    Вступительное слово на эту тематику
    скажет музыковед номер один,
    наш главный консультант и музыкальный критик
    ТОВАРИЩ ЕДИНИЦЫН!

    Поприветствуем, товарищи, нашего дорогого
    и любимого, великого, товарища ЕДИНИЦЫНА!
    СЛОВО! СЛОВО! ВЕЛИКОМУ ЕДИНИЦЫНУ!
    СЛОВО! СЛОВО! ВЕЛИКОМУ ЕДИНИЦЫНУ!
    СЛОВО!

    Единицын:

    Товарищи, реалистическую музыку пишут народные композиторы,
    а формалистическую музыку пишут антинародные композиторы.
    Спрашивается, почему реалистическую музыку пишут народные композиторы,
    а формалистическую музыку пишут антинародные композиторы.
    Народные композиторы пишут реалистическую музыку
    потому, товарищи, что, являясь по природе реалистами,
    они не могут, не могут не писать музыку реалистическую,
    а антинародные композиторы, являясь по природе формалистами,
    не могут, не могут не писать музыку формалистическую.

    Задача, следовательно, заключается в том, чтобы
    народные композиторы развивали б музыку реалистическую,
    а антинародные композиторы прекратили бы свое
    более чем сомнительное экспериментирование
    в области музыки формалистической.

    Председатель:

    ПРАВИЛЬНО, ВЕРНО, ТОВАРИЩИ!
    ПОБЛАГОДАРИМ ЖЕ НАШЕГО РОДНОГО И ЛЮБИМОГО,
    ВЕЛИКОГО ЕДИНИЦЫНА ЗА ИСТОРИЧЕСКУЮ РЕЧЬ,
    ЗА ЕГО ВЫСТУПЛЕНИЕ, ОБРАЩЕНИЕ И ОСВЕЩЕНИЕ
    ВАЖНЫХ ВОПРОСОВ МУЗЫКАЛЬНОГО ДЕЛА!
    СПАСИБО! СПАСИБО ЗА ИСТОРИЧЕСКУЮ РЕЧЬ!
    СПАСИБО! СПАСИБО ЗА ОТЕЧЕСКУЮ ЗАБОТУ!

    Председатель:

    По следуемому затем плану
    предоставим слово музыковеду номер два,
    имеющему к тому же голос и возможность вокализировать.
    Предоставляю слово товарищу Двойкину.

    Двойкин:

    Товарищи!
    Своим выступлением
    я не имею виду вносить
    ДИССОНАНСЫ
    (А-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ха-ха-ха-ха)
    или АТОНАЛЬНОСТЬ
    (А-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ха-ха-ха-ха)
    в те мысли, которые мы здесь слыхали.

    Мы, товарищи, требуем от музыки красоты, изящества.
    Вам это странно, да,
    ну конечно, вам странно это,
    странным вам это кажется,
    странным вам это кажется,
    да, ну конечно, вам странно это,
    странным вам это кажется,
    странным вам это кажется,
    будто здесь что-то не так.

    А между тем это так, я не оговорился.
    Мы стоим за красивую, изящную музыку.
    Музыка немелодичная, музыка неэстетичная,
    музыка негармоничная, музыка неизящная,
    это, это БОРМАШИНА!
    или, или МУЗЫКАЛЬНАЯ ДУШЕГУБКА!
    (А-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха)

    Возлюбим же прекрасное, красивое, изящное,
    возлюбим эстетичное, гармоничное, мелодичное,
    законное, полифонное, народное, благородное,
    классическое.
    Кроме того, товарищи, я должен вам сообщить,
    что в кавказских операх
    должна быть настоящая лезгинка,
    должна быть настоящая лезгинка.

    В кавказских операх лезгинка простой должна быть и известной,
    лихой, обычной, популярной и обязательно кавказской.
    Она должна быть настоящей, всегда должна быть настоящей,
    и только-только настоящей, да-да-да-да-да, настоящей.
    (АССА!)
    В кавказских операх лезгинка простой должна быть и известной,
    лихой, обычной, популярной и обязательно кавказской.
    (АССА!)
    Она должна быть настоящей, всегда должна быть настоящей,
    и только-только настоящей, да-да-да-да-да, настоящей.

    (АССА!) В кавказских операх лезгинка
    (АССА!) простой должна быть и известной,
    (АССА!) лихой, обычной, популярной
    (АССА!) и обязательно кавказской.
    (АССА!) Она должна быть настоящей,
    (АССА!) всегда должна быть настоящей,
    (АССА!) и только-только настоящей,
    (АССА!)..."

    Дмитрий Шостакович, "Антиформалистический раёк"


    [​IMG]
     
  2. TopicStarter Overlay
    Ондатр

    Ондатр Модератор

    Сообщения:
    36.376
    Симпатии:
    13.700
    Джером К. Джером Пирушка с привидениями


    Это было в сочельник. Я начинаю именно так потому, что это самое общепринятое, благопристойное и респектабельное начало, а я был воспитан в общепринятом, благопристойном и респектабельном духе, привык поступать самым общепринятым, благопристойным и респектабельным образом, и эта привычка стала у меня второй натурой.
    Собственно говоря, нет необходимости уточнять дату нашей вечеринки: опытный читатель, не дожидаясь разъяснения, сам поймет, что дело было в сочельник. Если в рассказе участвуют призраки, значит время действия - сочельник. Это у привидений самый излюбленный и боевой вечер. В сочельник они справляют свой ежегодный праздник. В сочельник каждый обитатель загробного мира, из тех, кто хоть что-нибудь собой представляет (впрочем, о духах следовало бы говорить: каждый, кто НИЧЕГО собой не представляет), - будь то мужчина или женщина, выходит на свет божий себя показать и людей посмотреть. Каждый красуется своим саваном, своим похоронным нарядом, критикует чужие костюмы и посмеивается над цветом лица Других замогильных жильцов.
    Своего предрождественского парада - так, я уверен, называют они между собой это событие-все жители царства духов несомненно дожидаются с большим нетерпением.
    Особенно готовятся к нему высшие слои общества: злодейки-графини, зарезанные ими бароны, а также пэры с генеалогией от Вильгельма Завоевателя, успевшие придушить кого-нибудь из родичей и кончившие буйным помешательством. В эту пору в мире духов повсеместно и с большим усердием разучиваются глухие стоны и дьявольское хихиканье. Неделями, наверно, репетируются душераздирающие крики и жесты, от которых кровь леденеет в жилах. Заржавленные цепи и окровавленные кинжалы вытаскиваются и приводятся в пригодный для работы вид, а покровы и саваны, заботливо спрятанные с прошлогоднего, парада, вытряхиваются, чинятся и проветриваются.

    Да, хлопотливая ночка в царстве духов, эта ночь на двадцать пятое декабря! Вы, конечно, успели заметить, что непосредственно в рождественскую ночь духи никогда не показываются. Видимо, волнения плохо отражаются на их здоровье и с них вполне хватает сочельника. Вероятно, целую неделю после сочельника духи-джентльмены жалуются на головную боль и торжественно клянутся, что с будущего года раз и навсегда прекратят всякие рождественские выступления, а призрачные леди становятся истеричными и колкими, то беспричинно заливаются слезами, то, не говоря ни слова, покидают комнату, стоит только с ними заговорить.
    Привидения, которым нет надобности сохранять великосветские традиции, привидения среднего сословия, время от времени, насколько я слышал, появляются и в другие вечера, в свободное время. В день всех святых и в ночь под Ивана-Купалу, некоторые из них склонны отмечать своими посещениями какие-нибудь события местного значения, - например, годовщину повешения своего или чужого дедушки.Или появляются, чтобы предсказать какое-либо несчастье.
    Ах, как он любит напророчить беду, этот рядовой британский призрак! Пошлите его предсказать кому-нибудь горе, и он просто вне себя от счастья. Дайте нашему призраку возможность ворваться в безмятежную семью и перевернуть там все вверх дном, пообещав членам семьи в самое ближайшее время похороны, разорение, бесчестие или иное непоправимое зло, о котором любой здравомыслящий человек не желал бы узнать раньше, чем оно свершится, - и наш дух примется за дело, сочетая чувство долга с большим личным удовольствием.
    Он бы никогда не простил себе, если б с кем-нибудь из его потомков приключилась беда, а он за несколько месяцев до того не покачался бы ночью на спинке кровати будущей жертвы или не выкинул бы какую-нибудь чертовщину на лужайке перед домом.
    В любое время года появляются также очень молодые или очень совестливые духи, знающие кое-что о потерянном завещании или о нерасшифрованном письме; если эта тайна тяготит их, они будут бродить и бродить без конца. Есть еще разновидность щепетильных духов, - например, дух чудака, возмущенного тем, что его похоронили на
    Мусорной свалке или в деревенском пруду. Такой субъект способен будоражить по ночам весь приход, пока кто-нибудь не устроит ему новые похороны, на этот раз по первому разряду.
    Но все это исключения. Как я уже сказал, обычный благопристойный дух показывается раз в год в сочельник и вполне удовлетворяется этим.
    Почему из всех ночей в году привидения избрали именно сочельник, я никак не могу понять. Обычно эта ночь - одна из самых неприятных для прогулок, - холодная, ветреная и сырая.
    Под рождество у каждого и без того достаточно хлопот с живыми родственниками, которых набирается полон дом, а тут еще втираются призраки покойных.
    Наверное, в самом воздухе рождества, в его спертой, душной атмосфере есть нечто призрачное, нечто, вызывающее на свет духов, подобно тому, как летние дожди привлекают на поверхность земли лягушек и улиток.
    И не только сами духи постоянно напоминают о себе в сочельник, но и живые люди в канун рождества всегда сидят и рассуждают о них. Стоит только пяти или шести лицам, говорящим на родном для них английском языке, собраться в предрождественскую ночь у камина, как они непременно начинают рассказывать друг другу разные истории о призраках. Ничто нас так не привлекает в сочельник, как правдивые рассказы друзей о привидениях. В этот веселый семейный праздник мы любим рассуждать о могилах, мертвецах, убийствах и пролитой крови.
    Опыт показывает, что во встречах самых разных людей с призраками очень много общего, но это не наша вина, - это вина духов, которые никогда не ставят новых спектаклей, а придерживаются старого, проверенного шаблона.
    И поэтому, если вы однажды в сочельник побывали в гостях и слышали рассказы шести лиц об их приключениях с привидениями, дальнейшие истории ничего нового вам уже не дадут. Это все равно что присутствовать на представлении двух бытовых комедий подряд или читать один за другим два юмористических журнала. От повторения вы испытываете лишь невыносимую скуку.
    Вы всегда услышите о молодом человеке, который приехал на рождественские праздники погостить в усадьбу к своим знакомым. В сочельник ему отводят комнату в западном крыле дома. Глубокой ночью дверь его комнаты тихонько открывается и появляется кто-то, чаще всего молодая дама в ночном одеянии. Она не торопясь входит и садиться прямо на постель. Хотя молодой человек никогда ее раньше не видел, он полагает, что это родственница хозяев или гостья, которая не могла заснуть, почувствовав себя одинокой, и зашла к нему немножко поболтать и рассеяться. У него не возникает даже мысли, что это привидение, он слишком простодушен. Она не произносит ни слова, а когда он всматривается пристальней - ее уже нет.
    На следующее утро молодой человек рассказывает о ней за завтраком и спрашивает каждую из дам, не она ли была его посетительницей. Но все они уверяют, что он ошибся. Смертельно бледный хозяин дома просит его не говорить больше на эту тему, что крайне удивляет молодого гостя.
    После завтрака хозяин отводит его в сторону и объясняет, что к нему являлся призрак дамы, которую зарезали на той самой кровати, где он спал, или которая на этой кровати зарезала кого-то другого, - это, впрочем, значения не имеет. Вы можете стать духом, либо собственноручно прикончив кого-нибудь, либо став жертвой кровавого преступления, - как вам больше нравится. Призрак-убийца как будто более популярен, но, с другой стороны, вы сумеете с большим эффектом пугать людей, если вы призрак убитого, ибо тогда вы можете показывать свои раны и издавать жалобные стоны.
    Следует упомянуть еще о скептическом госте. Кстати, главным действующим лицом этих историй всегда является гость. Фамильное привидение мало интересуется членами своей семьи, зато оно очень любит посещать гостя - например, такого, который, выслушав рассказ хозяина о имеющихся в доме привидениях, смеется, говорит, что нисколько не верит в существование духов, и берется в ту же ночь лечь спать в посещаемой призраками комнате, если его туда отведут.
    Все общество умоляет его не быть таким безрассудным, но он, как всякий дурак, упорствует и отправляется в желтую комнату (или комнату другого цвета, в зависимости от обстоятельств) с легким сердцем и зажженной свечкой, желает всем спокойной ночи и запирает за собой дверь.
    На следующее утро волосы его белы как снег.
    Он никому ничего не говорит о том, что ему довелось увидеть. Это чересчур страшно.
    Встречается также дерзкий гость, который, увидев таинственного пришельца, сразу понимает, что это-привидение. Он наблюдает за тем, как оно появляется и исчезает за деревянной панелью, после чего преспокойно засыпает, поскольку привидение, по-видимому, не склонно вернуться и, следовательно, нет смысла мучить себя бессоницей.
    Он никому не рассказывает о встрече с духом, опасаясь напугать остальных гостей: некоторым людям привидения очень действуют на нервы. Он решает проверить, не появится ли призрак в следующую ночь.
    - И когда привидение действительно появляется, он встает с постели, одевается, причесывается, следует за ним и делает открытие, - оказывается, между комнатой, где он спал, и пивным погребом существует потайной ход, которым, очевидно, нередко пользовались в проклятые старые времена.
    Следующий популярный персонаж в эпосе о привидениях-молодой человек, просыпающийся глубокой ночью, как. от толчка, с каким-то странным ощущением. Он видит у самого изголовья своего богатого дядюшку, убежденного холостяка. Дядюшка улыбается жалостной улыбкой и растворяется в воздухе. Молодой человек встает и смотрит на часы. Оказывается, часы остановились на половине пятого, он накануне забыл их завести. На другой день он наводит справки и узнает, что, как ни странно, богатый дядя, чьим единственным племянником, а значит и наследником, он до сих пор был, женился на вдове с одиннадцатью детьми ровно без четверти двенадцать два дня назад. Молодой человек не делает попыток объяснить необычайное происшествие, он только уверяет, что все это - чистейшая правда.
    А вот еще случай в несколько другом роде. Поздно вечером, возвращаясь домой после обеда у франкмасонов, некий джентльмен видит, что в полуразрушенном аббатстве, мимо которого лежит его путь, что-то светится. Он подкрадывается к двери, заглядывает в замочную скважину и видит, что призрак "серой монашки" целуется с призраком "коричневого монаха".
    Это зрелище его так шокирует и пугает, что он, не сходя с места, теряет сознание и лежит всю ночь напролет, прислонившись к двери аббатства, онемевший и окоченевший, с зажатым в руке ключом от собственной парадной двери. В таком виде его обнаруживают и приводят в чувство.
    Все эти события не только происходят в сочельник, но и рассказываются в сочельник. В другие вечера всякие беседы о духах не укладываются в традиции английского общества на нынешней стадии его развития.
    Вот почему, представляя вашему вниманию печальные, но подлинные истории о встречах с привидениями, излишне людям, изучающим англосаксонскую литературу, что все это происходило и рассказывалось в сочельник. (...)
     
    list и La Mecha нравится это.
  3. TopicStarter Overlay
    Ондатр

    Ондатр Модератор

    Сообщения:
    36.376
    Симпатии:
    13.700
    из Фазиль Искандер. Сандро из Чегема



    Лучше вернемся к Андрею. Он во всех отношениях очень интересный
    человек. Кстати, он выучил абхазский язык, что всякому человеку не легко, а
    русскому в особенности, учитывая, что абхазский язык содержит в себе
    шестьдесят с лишним фонем. Друзья его (друзья!) говорят, что он его выучил
    из-за этой вертихвостки, чтобы знать, о чем она говорит по телефону, и
    проверять ее переписку, если она вообще умела писать, добавляли они. Даже
    если это так, подвиг его остается при нем.
    Кстати, он сделал небольшое, а может быть и не такое уж небольшое,
    языковое открытие, которое мог сделать только талантливый дилетант. Он
    заметил то, что ни один филолог абхазского происхождения не замечал.
    Оказывается, по-абхазски "я купаюсь, купаться" одновременно означает -- "я
    купаю своего коня, купание коня". И еще: "убивать себя, самоубийство"
    одновременно означает -- "я убил своего коня, конеубийство". По-моему,
    интересно, хотя некоторые ученые, посмеиваясь, говорят, что это всего лишь
    случайное совпадение.
    Вообще, он возмутитель спокойствия. Недавно он выпустил книгу, в
    которой доказывает, что некоторые древние храмы Абхазии, ранее считавшиеся
    соседского происхождения, на самом деле плод архитектурного творчества
    аборигенов.
    Братья не на шутку обиделись. Смеясь, он мне сам показывал кучу писем,
    полных возмущения и даже угроз убить исказителя истории. При этом письма
    отнюдь не анонимные. Некоторые из них подписаны учеными. В наше время
    приятно иметь дело с мужчиной, который, показывая такие письма, хохочет.
    Дело на этом не кончилось. Рукопись следующей его книги в трех
    экземплярах, лежавшая в одном московском издательстве, внезапно исчезла.
    Рукопись, как коня, увели из редакционной конюшни. Нет ни малейшего
    сомнения, что это дело рук соседних ученых-конокрадов.
    Разумеется, какой-то редактор был подкуплен. Советский страж, как
    известно, самый неподкупный страж в мире, если его никто не подкупает. А
    если же его подкупают, он не самый неподкупный страж в мире. К счастью, у
    автора сохранились черновики, и он рукопись восстановил.
    Андрей много занимался историей Великой Абхазской Стены -- предмет
    нашей странной национальной гордости. Считалось, что эта крепостная стена,
    пересекающая всю Абхазию и проходящая через Чегем, была построена нашими
    предками еще во времена Юстиниана.
    И вдруг он выдвинул версию, что стена эта выстроена совсем не во
    времена Юстиниана, а всего лишь триста лет тому назад, да еще сумасшедшим
    соседним царем.
    Этот царь был женат на абхазской княжне. Однажды по неизвестной причине
    разгневавшись на нее, он убил свою жену и отрезал ей уши. Зная, что абхазцы
    не простят ему отрезанных ушей своей княжны, он согнал свой народ и стал с
    лихорадочной быстротой возводить эту стену. Возможно, как хитрый царь, уже
    задумав убийство, он начал строить стену несколько раньше. Точных сведений
    нет.
    Есть сведения, что он после этого убийства женился на собственной
    племяннице. В конце концов, он и ее убил, по-видимому, устав от затейливой
    сладости кровосмесительства и переходя на более простодушную радость
    кровопролития. Но что характерно? Убив свою племянницу, он не отрезал ее
    ушей. И это может послужить нам прекрасной метафорой прогресса. Прогресс,
    друзья, это когда еще убивают, но уже не отрезают ушей. Однако не будем
    слишком ужасаться нраву эндурского царя, наши с вами цари мало чем от него
    отличались.
    Версия о том, что Великая Абхазская Стена была выстроена не во времена
    Юстиниана, а всего лишь триста лет тому назад, да еще сумасшедшим
    мингрельским царем, очень не понравилась абхазским ученым. Мне она тоже
    почему-то не понравилась. Как-то приятней было думать, что она построена
    нашими предками, и именно во времена Юстиниана. В крайнем случае несколько
    позже. Кстати, ее исключительную фрагментарность, обрывистость, изъеденность
    временем он объяснял спешным и халтурным характером строительства.
    Абхазские ученые обиделись на эту новую версию, отнимавшую у нас
    предмет нашей национальной гордости и передававшую его в руки сумасшедшего
    эндурского царя. Указание на исключительно халтурный характер строительства
    было слабым утешением.
    Соседские ученые, напротив, слегка ожили, проглотив обиду относительно
    халтурного характера строительства. Но одновременно они и несколько
    озадачились, не совсем понимая, кому же он, в конце концов, подыгрывает.
    Если он перешел на нашу сторону, рассуждали они, то тогда зачем эти
    ненужные, натуралистические подробности относительно отрезанных ушей?
    У нас наука настолько политизирована, что люди как-то забывают, что
    истина и сама по себе интересна. Стоит отметить, что самые простые люди
    Абхазии, никогда научных книг не читающие, все-таки в курсе этих споров. Не
    без основания заметив, что в сталинские времена те или иные, так сказать,
    научные гипотезы предшествовали многим политическим акциям, они со жгучим
    интересом стараются разгадать, куда клонит тот или иной ученый.
     
    La Mecha и plot нравится это.
  4. La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    :D:D:D
    Потрясающий стиль!
     
  5. La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    А мне нравится про Тигру.
    "ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.В КОТОРОЙ В ЛЕС ПРИХОДИТ ТИГРА И ЗАВТРАКАЕТ

    [​IMG]

    И Пух лег в постель и поскорее заснул. Первое, что он
    увидел утром, проснувшись,-- был Тигра, который сидел перед
    зеркалом, уставившись на свое отражение.
    -- Доброе утро!-- сказал Пух.
    -- Доброе утро!-- сказал Тигра.-- Смотри-ка, тут есть
    кто-то, точь-в-точь как я, а я думал, я только один такой.
    Пух вылез из постели и начал объяснять, что такое зеркало,
    но едва он дошел до самого интересного места, Тигра сказал:
    -- Минуточку! Извини, пожалуйста, но там кто-то лезет на
    твой стол!.. ВОРРАВОРРАВОРРАВОРРАВОРРА!-- проворчал он, схватил
    угол скатерти, стащил ее на пол, завернулся в нее три раза,
    перекатился в другой конец комнаты и, после отчаянной борьбы,
    сунул голову из-под скатерти и весело спросил:
    -- Ну. кто победил? Я?
    -- Это моя скатерть,-- сказал Пух, начиная развертывать
    Тигру.
    -- Никогда бы не подумал, что ее так зовут,-- сказал
    Тигра.
    -- Ее стелют на стол, и на нее потом все ставят. -- А
    тогда зачем она старалась укусить меня, когда я не смотрел?

    -- Не думаю, чтобы она очень старалась.-- сказал Пух.

    -- Она старалась,-- сказал Титра,-- но где ей со мной
    справиться!

    Пух расстелил скатерть на столе, поставил большой горшок
    меду на скатерть, и они сели завтракать.
    Как только они сели, Тигра набрал полный рот меду... и
    поглядел на потолок, склонив голову набок. Потом послышалось
    чмоканье-- удивленное чмо-канье, и задумчивое чмоканье, и
    чмоканье, означающее: "Интересно, что же это нам такое дали?"
    А потом он сказал очень решительным голосом:
    -- Тигры не любят меда!
    -- Ай-ай-ай! -- сказал Пух, стараясь показать, что его это
    ужасно огорчило.-- А я-то думал, что они любят все.
    -- Все, кроме меда,-- сказал Тигра.
    Сказать по совести, Винни-Пуху это было довольно приятно,
    и он поспешно сообщил Тигре, что, как только он, Пух, справится
    со своим завтраком, они пойдут в гости к Пятачку, и, может
    быть, он угостит их желудями.
    -- Спасибо, Пух,-- сказал Тигра,-- потому что как раз
    желуди Тигры любят больше всего на свете!
    И вот после завтрака они отправились в гости к Пятачку, и
    Пух по дороге объяснял, что Пятачок -- очень Маленькое Существо
    и не любит, когда на него наскакивают, так что он, Пух. просит
    Тигру не очень распрыгиваться для первого знакомства,
    а Тигра,
    который всю дорогу прятался за деревьями, то вдруг выскакивал
    из засады, стараясь поймать тень Пуха, когда она не смотрела,
    отвечал, что Тигры наскакивают только до завтрака, а едва они
    съедят немного желудей, они становятся Тихими и Вежливыми.

    Так они незаметно дошли до дверей Пятачка и постучали.

    -- Здравствуй, Пух,-- сказал Пятачок. -- Здравствуй,
    Пятачок. А это-- Тигра.
    -- П-п-правда?-- спросил Пятачок, отъезжая на стуле к
    противоположному краю стола.-- А я думал, Тигры не такие
    большие.
    -- Ого-го! Это ты не видал больших!-- сказал Тигра.
    -- Они любят желуди,-- сказал Пух,-- поэтому мы и пришли.
    Потому что бедный Тигра до сих пор еще совсем не завтракал.
    Пятачок подвинул корзинку с желудями Тигре и сказал:
    "Угощайтесь, пожалуйста", а сам крепко прижался к Пуху и,
    почувствовав себя гораздо храбрее, сказал: "Так ты Тигра?
    Ну-ну!"-- почти веселым голосом. Но Тигра ничего не ответил,
    потому что рот у него был набит желудями...
    Он долго и громко жевал их, а потом сказал:
    -- Мимы ме мюмят момумей.
    А когда Пух и Пятачок спросили: "Что, что?"-- он сказал:
    -- Мимимите! -- и выбежал на улицу.
    Почти в ту же секунду он вернулся и уверенно объявил:
    -- Тигры не любят желудей.
    -- А ты говорил, они любят все, кроме меда,-- сказал Пух.
    -- Все, кроме меда и желудей,-- объяснил Тигра.

    Услышав это, Пух сказал: "А-а, понятно!"-- а Пятачок,
    который был, пожалуй, немного рад, чтс Тигры не любят желудей,
    спросил:
    -- А как насчет чертополоха?
    -- Чертополох,-- сказал Тигра,-- Тигры действительно любят
    больше всего-всего на свете!
    -- Тогда пойдем навестим Иа,-- предложид Пятачок.
    Все трое отправились в путь. Они шли, и шли, и шли и
    наконец пришли в тот уголок Леса, где находился Иа-Иа.
    -- Здравствуй, Иа!-- сказал Пух.-- Вот это-- Тигра.
    -- Кто вот это?-- спросил Иа.
    -- Вот это,-- в один голос объяснили Пух и Пятачок, а
    Тигра улыбнулся во весь рот и ничего не сказал.
    Иа обошел вокруг Тигры два раза: сначала с одной стороны,
    потом с другой.
    -- Как, вы сказали, это называется?-- спросил он, закончив
    осмотр.
    -- Тигра.
    -- Угу,-- сказал Иа.
    -- Он только что пришел,-- объяснил Пятачок.
    -- Угу,-- повторил Иа.
    Он некоторое время размышлял, а потом сказал:
    -- А когда он уходит?
    Пух стал объяснять Иа, что Тигра -- большой друг Кристофера
    Робина и он теперь всегда будет в Лесу, а Пятачок объяснил
    Тигре, что он не должен обижаться на то, что сказал Иа, потому
    что он, то есть Иа, всегда такой угрюмый; а Иа-Иа объяснил
    Пятачку, что наоборот, сегодня утром он необыкновенно весел: а
    Тигра объяснил всем и каждому, что он до сих пор еще не
    завтракал.
    -- Ох, так и знал, что позабуду,-- сказал наконец Пух.--
    Тигры всегда едят чертополох-- вот почему мы пришли к тебе в
    гости.
    -- Спасибо, Пух! Очень, очень тронут твоим вниманием!
    -- Ой, Иа, я не хотел сказать, что мы не хотели тебя
    видеть...
    -- Понятно, понятно. Словом, ваш новый полосатый друг
    хочет позавтракать. Вполне естественно. Как, вы говорите, его
    зовут?
    -- Тигра.
    -- Ну, тогда пойдем сюда, Тигра.
    Иа проводил Тигру к самому колючему кусту чертополоха и
    для верности показал на него копытом.
    -- Этот кустик я берег для своего дня рождения,-- сказал
    он,-- но, в конце концов, что такое день рождения? Сегодня он
    тут, а завтра его нет. Пожалуйста, Тигра, угощайся.
    Тигра сказал "спасибо" и неуверенно покосился на Пуха.
    -- Это и есть чертополох?-- шепнул он.
    -- Да,-- сказал Пух.
    -- Тот, который Тигры любят больше всего на свете?
    -- Совершенно верно,-- сказал Пух.
    -- Понятно,-- сказал Тигра.
    И он храбро откусил большущую ветку и громко захрустел ею.
    В ту же секунду он сел на землю и сунул лапу в рот.
    -- Ой-ой-ой,-- сказал он.
    -- В чем дело? -- спросил Пух.
    -- Жжется!-- пробормотал Тигра.
    -- Кажется,-- сказал Иа,-- наш друг проглотил пчелу.
    Друг Пуха на секунду перестал трясти головой (он пытался
    вытрясти колючки) и объяснил, что Тигры не любят чертополоха.
    -- Тогда зачем было портить такой отличный экземпляр?--
    сурово спросил Иа.
    -- Но ведь ты сам говорил,-- начал Пух,-- ты говорил, что
    Тигры любят все, кроме меда и желудей.
    -- И чертополоха! -- крикнул Тигра, который в это время
    бегал с высунутым языком, описывая огромны круги.

    Пух грустно посмотрел на него.
    -- Что же мы будем делать? -- спросил он Пятачка.
    Пятачок знал, что ответить. Он сказал не задумываясь, что
    нужно пойти к Кристоферу Робину.
    -- Вы найдете его у Кенги,-- сказал Иа. Потом он подошел
    поближе к Пуху и сказал громким шепотом:-- Не могли бы вы
    попросить вашего друга перенести свои спортивные упражнения в
    какое-нибудь другое место? Я сегодня собираюсь обедать, и мне
    не очень хочется, чтобы весь мой обед истоптали ногами.
    Конечно, это пустяки, прихоть, можно сказать, но всех у нас
    есть свои маленькие капризы.

    Пух важно кивнул и позвал Тигру.
    -- Пошли! Мы сейчас пойдем к Кенге, уж у нее обязательно
    найдется для тебя куча всяких завтраков.
    Тигра закончил последний круг и подбежал к Пуху.
    -- Жжется!-- объяснил он, широко и приветливо улыбаясь.--
    Пошли!-- И побежал первым.
    Пух и Пятачок медленно побрели за ним. По дороге Пятачок
    ничего не говорил, потому что он не мог ни о чем думать, а Пух
    ничего не говорил, потому что думал о новом стихотворении, и,
    когда он все хорошенько обдумал, он начал:

    Что делать с бедным Тигрой?
    Как нам его спасти?
    Ведь тот, кто ничего не ест,
    Не может и расти!

    А он не ест ни меду,
    Ни вкусных желудей--
    Ну ничего, чем кормят
    Порядочных людей!

    Он даже отказался
    Жевать чертополох,
    Чем вызвал в нашем Обществе
    Большой переполох!

    Так что ж нам делать с Тигрой?
    Как нам его спасти?
    Ведь Тигре очень нужно
    Немного подрасти!


    -- Да он ведь и так уже очень большой,-- сказал Пятачок.
    -- На самом деле он еще не очень большой.
    -- Ну, он кажется очень большим. Просто огромным.
    Пух, услыхав это, задумался и пробормотал про себя:

    Не знаю я. сколько в нем Метров,
    И Литров, и Килограмм,
    Но Тигры, когда они прыгают,
    ОГРОМНЫМИ кажутся нам!.."

    А.А. Милн
     
  6. TopicStarter Overlay
    Ондатр

    Ондатр Модератор

    Сообщения:
    36.376
    Симпатии:
    13.700
    Ивлин Во Чёрная беда

    ...
    Привлечь местных жителей удалось главным образом благодаря рекламе. В
    самые тяжелые дни, когда Сету казалось, что предрассудки его народа
    преодолеть невозможно, и даже Бэзил склонялся к тому, чтобы праздник
    отложить, среди книг, которые ежемесячно приходили императору из Европы, Сет
    обнаружил набор на редкость зажигательных советских плакатов. Поначалу
    казалось, что перепечатать их не удастся: в типографии "Курьера"
    копировальных станков не было. Сет уже подумывал о том, не использовать ли
    рабов для тиражирования его эскиза, но тут господин Юкумян вспомнил, что
    несколько лет назад один предприимчивый филантроп завещал ввести
    литографирование в программу американской баптистской школы. Как выяснилось,
    литографский станок, несмотря на все старания нерадивых учеников, уцелел.
    Господин Юкумян купил его у пастора и перепродал -- с немалой выгодой для
    себя -- отделу изящных искусств Министерства модернизации. Затем в армянской
    колонии Дебра-Довы -- опять же не без помощи господина Юкумяна -- был найден
    художник, который согласился сделать плакат по эскизу Сета. Плакат этот,
    предназначавшийся для неграмотных туземцев и превозносивший неоспоримые
    преимущества контроля над рождаемостью, получился большим, красочным и
    явился самым значительным достижением нового министерства. Господин Юкумян
    ходил в героях. Плакат расклеили по всей столице, он висел во всех нужниках
    по пути следования поезда "Матоди--Дебра-Дова", в особняках вице-королей и в
    хижинах туземных вождей, в тюрьмах и казармах, на виселицах и на деревьях
    джу-джу, под которыми творились заклинания. И где бы этот плакат ни висел,
    вокруг него всегда толпилась кучка любопытных, совершенно сбитых с толку
    азанийцев.
    На плакате было два рисунка -- один слева, другой справа. На левом
    рисунке изображалась старая, полуразвалившаяся хижина, забитая больными
    детьми разного возраста: тут были и увечные, и обезображенные, и слепые, и
    прыщавые, и полоумные; возле пустой миски сидел на корточках преждевременно
    состарившийся многодетный отец; в дверях, дробя мотыгой жалкую кучку зерна,
    стояла высохшая и согбенная от деторождения мать. Дом на правом рисунке, по
    контрасту, был светлый и просторный; в комнате за столом сидела молодая мать
    и с аппетитом уплетала громадный кусок сырого мяса, рядом, покуривая кальян
    (который по-прежнему считался в стране признаком сытой, досужей жизни),
    расположился ее муж, а между ними, с газетой на коленях, сидел их
    единственный, пышущий здоровьем ребенок. Между этими двумя домами было во
    всех подробностях изображено ультрасовременное противозачаточное
    приспособление, под которым стояла подпись на сакуйю: А КАКОЙ ДОМ ВЫБИРАЕТЕ
    ВЫ?
    Интерес этот плакат вызвал необычайный. Повсюду, во всех самых
    отдаленных уголках острова, азанийцы задумчиво качали своими курчавыми
    головами, тыкали в плакат черными пальцами и что-то лопотали, прищелкивая
    языком и скаля белые зубы. Смысл красивых новых картинок был понятен
    абсолютно всем:
    "Видишь, справа -- богатый человек, трубку курит, прямо как вождь. Но
    жена у него плохой, сидит мясо ест. И муж тоже плохой -- только один сын
    имеет.
    Видишь, слева -- бедный человек, есть нечего. Но жена у него очень
    хороший, работает хорошо. И муж тоже хороший, одиннадцать детей имеет, один
    совсем сумасшедший -- святой, значит. А посередине императорское джу-джу;
    захочет -- будешь ты хороший человек, бедный человек, одиннадцать детей
    иметь будешь".
    В результате, несмотря на протесты земельной аристократии и Церкви,
    туземцы начали со всей страны стекаться в город на праздник, с нетерпением
    ожидая, что благодаря новому колдовству они обретут невиданную потенцию и
    плодовитость.
    "В очередной раз, -- писал Бэзил в передовице "Курьера", -- простой
    народ империи отверг притязания предвзятого и корыстного меньшинства и
    единодушно откликнулся на призыв своего императора следовать по пути
    Прогресса и Новой Эры".
    Спрос на "джу-джу императора" был столь велик, что за несколько дней до
    праздника господин Юкумян был вынужден срочно телеграфировать в Каир, чтобы
    прислали очередную партию противозачаточных средств.
     
  7. La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    А. Линдгрен. Три повести о Малыше и Карлсоне:

    "...
    Медленно сгущались сумерки. Весь день Карлсон отсутствовал. Видно, он хотел, чтобы домомучительница как следует отошла после «курощения блинами».

    Малыш пошел с дядей Юлиусом в железнодорожный музей. Дядя Юлиус очень любил этот музей, и Малыш тоже. А потом они вернулись домой и поужинали вместе с фрекен Бок. Все шло чин чином — Карлсон не показывался. Но когда Малыш отправился в свою комнату, его там ждал Карлсон.

    По правде говоря, Малыш ему даже не обрадовался.

    — Ой, до чего же ты неосторожный! — сказал он. — Зачем ты сегодня прилетел?

    — Как ты можешь задавать такие глупые вопросы? — удивился Карлсон. — Да потому, что я собираюсь у тебя ночевать, разве это не понятно?

    Малыш вздохнул. Весь день он ломал себе голову, как уберечь Карлсона от Филле и Рулле. Может, надо позвонить в полицию? Нет, это не годится, потому что тогда обязательно придется объяснять, почему Филле и Рулле хотят поймать Карлсона, а это просто опасно.

    А вот Карлсон не ломал себе голову и не боялся. Он стоял у окна и с невозмутимым спокойствием выкапывал персиковую косточку, чтобы очередной раз выяснить, насколько она проросла за сутки. Но Малыш был в самом деле очень напуган.

    — Я просто не знаю, что нам делать, — сказал он.

    — Это ты про Филле и Рулле? — спросил Карлсон. — Зато я знаю. Есть три способа воздействия — курощение, дуракаваляние и озверение, и я собираюсь применить их все.

    Малыш считал, что лучше всего притаиться. Он надеялся, что Карлсон просидит эту ночь у себя в домике на крыше, что он притаится как мышь. Но Карлсон ему сказал, что из всех дурных советов, которые ему давали, этот самый худший.

    Однако Малыш не сдавался. Дядя Юлиус подарил ему кулек карамелек, и он рассчитывал, что с его помощью ему удастся переубедить Карлсона. Он помахал кульком перед самым носом Карлсона, чтобы его соблазнить, и сказал не без задней мысли:

    — Ты получишь весь этот кулек, если полетишь домой и ляжешь спать.

    Но Карлсон отпихнул руку Малыша.

    — Фу, до чего же ты противный! — воскликнул он. — Мне не нужны твои паршивые карамельки. Не воображай только, что я хочу их получить!

    Он печально скривил рот, отошел, забился в дальний угол и сел на скамеечку.

    — Я и не знал, что ты такой противный, — сказал он. — Так я не играю.

    Малыш пришел в отчаяние. Ничего более ужасного, чем «так я не играю», быть не могло! Малыш тут же попросил прощения и постарался снова развеселить Карлсона, но ничего не получалось. Карлсон дулся. Он был упрям.

    — Ну, я просто не знаю, что еще можно сделать, — сказал в конце концов Малыш в полном отчаянии.

    — Я зато знаю, — сказал Карлсон. — Конечно, не наверняка, но вполне возможно, что я буду играть, если ты сделаешь мне что-нибудь приятное... да, пожалуй, сойдет и кулек карамелек.

    Малыш сунул ему кулек, и Карлсон согласился с ним играть.

    — Гей-гоп! — крикнул он. — Ты и представить себе не можешь, что будет! Сейчас приготовим все, что надо.

    «Раз Карлсон останется ночевать, я должен постелить себе на диване», — подумал Малыш и побежал в комнату Боссе, но Карлсон остановил его. Он сказал, что не стоит стелить: сегодня ночью все равно никто не будет спать.

    — Никто, кроме домомучительницы и дядюшки, которые, я надеюсь, будут спать мертвым сном, потому что нам придется и пошуметь, — пояснил Карлсон.

    Дядя Юлиус действительно рано отправился в спальню. Он очень устал — он ведь так плохо спал прошлой ночью и провел потом весь день на ногах. И фрекен Бок нуждалась в отдыхе после волнений булочного и блинного «курощения». Она тоже рано удалилась к себе, вернее, к Бетан в комнату: мама решила, что фрекен Бок на время их отъезда будет там спать.

    Но прежде чем удалиться на покой, они оба, и дядя Юлиус и фрекен Бок, зашли к Малышу пожелать ему спокойной ночи, а Карлсон, услышав их приближение, спрятался в шкаф. Он сам счел, что так будет умнее.

    Дядя Юлиус зевнул и сказал:

    — Надеюсь, нас опять посетит гном с красным зонтиком и навеет на всех нас сон.

    «Можешь не сомневаться», — подумал Малыш, но вслух сказал:

    — Спокойной ночи, дядя Юлиус, желаю тебе хорошо выспаться! Спокойной ночи, фрекен Бок!

    — И ты сейчас же ложись. Спокойной ночи, Малыш!

    И они оба удалились.

    Малыш быстро надел пижаму — на всякий случай, если фрекен Бок или дядя Юлиус вдруг вздумают встать посреди ночи и посмотреть, спит ли он.

    Малыш и Карлсон решили обождать, пока фрекен Бок и дядя Юлиус не заснут, поэтому они сели играть в подкидного дурака. Но Карлсон все время жульничал и хотел только выигрывать — «а то я не играю». И Малыш по возможности давал ему выигрывать, а когда в конце концов тот все же раз проиграл, то быстро смешал карты и сказал:

    — Сейчас нам играть некогда, пора приниматься за дело.

    За это время дядя Юлиус и фрекен Бок успели уснуть — гном с зонтиком не нарушал их покоя. Карлсон долго ходил от одной двери к другой, прислушиваясь к их храпу.

    — Знаешь, кто лучший в мире храпун? А ну-ка, угадай! — скомандовал Карлсон, а потом изобразил для Малыша, как храпит дядя Юлиус и как фрекен Бок.

    — «Брр-пс-пс» — это дядя Юлиус, а у фрекен Бок храп звучит совсем по-другому: "Брр-аш, бррр-аш! "

    Но тут Карлсону вдруг пришла в голову новая мысль: у него все еще был большой запас карамелек, хотя он и дал одну Малышу и сам съел десяток, значит, необходимо спрятать кулек в какое-нибудь надежное место, чтобы не думать о нем, когда придет время действовать.

    — Понимаешь, ведь мы ждем воров, — объяснил он. — У вас нет несгораемого шкафа?

    Малыш сказал, что, если бы у них был несгораемый шкаф, он запрятал бы туда прежде всего самого Карлсона, но, к сожалению, несгораемого шкафа у них нет. Карлсон задумался.

    — Я положу кулек к дядюшке, — решил он наконец. — Когда они услышат его храп, то подумают, это рычит тигр, и не решатся войти.

    Когда он приоткрыл дверь спальни, «брр-пс-пс, брр-пс-пс» зазвучало куда громче и еще более устрашающе. Карлсон довольно захихикал и исчез с кулечком в темноте. Малыш стоял и ждал.

    Вскоре он вернулся, сжимая в руке вставные челюсти дяди Юлиуса.

    — Ну что ты, Карлсон! — ужаснулся Малыш. — Зачем ты их взял?

    — Неужели ты думаешь, что я могу доверить свои карамельки человеку с зубами! — сказал Карлсон. — Представь себе, что дядюшка проснется ночью и увидит мой кулечек! Если зубы у него под рукой, он их мигом наденет и начнет грызть конфеты одну за другой. Но теперь он, к счастью, не сможет этого сделать.

    — Дядя Юлиус и так никогда в жизни бы этого не сделал, — поручился Малыш. — Он ни за что не взял бы ни одной чужой конфетки.

    — Дурак, он решил бы, что это его посетила фея из страны сказок и принесла ему гостинцы, — сказал Карлсон.

    — Да как он мог бы это подумать, раз он сам купил мне эти карамельки? — возмутился Малыш, нс Карлсон не желал ничего слушать.

    — Кроме того, мне все равно нужны эти челюсти, — сказал он. — А еще мне нужна крепкая веревка.

    Малыш сбегал на кухню и принес веревку для сушки белья.

    — А зачем тебе? — спросил Малыш, сгорая от любопытства.

    — Хочу сделать капкан для воров, — ответил Карлсон. — Наводящий ужас, устрашающий, смертельно опасный капкан для воров.

    И он показал, где он собирается его соорудить: в узеньком тамбуре у входной двери, соединенной аркой с прихожей.

    — Вот именно здесь, и только здесь, — сказал Карлсон.

    С каждой стороны арки в прихожей стояло по стулу, и теперь, когда Карлсон приступил к сооружению уникального и весьма хитроумного капкана для воров, он протянул на небольшой высоте от пола несколько раз бельевую веревку между этими стульями и хорошенько ее закрепил. Если кто-нибудь в темноте войдет в дверь и захочет пройти в прихожую, то обязательно споткнется об это заграждение и упадет.

    Малыш помнил, как в прошлом году к ним забрались Филле и Рулле, чтобы их обокрасть. Они открыли дверь с помощью длинной проволоки, которую просунули в щель почтового ящика, и подцепили ею «собачку» замка. Наверно, и на этот раз они захотят попасть в квартиру таким же образом. Что ж, будет только справедливо, если они запутаются в протянутой веревке.

    ...Карлсон спешил: он считал, что Филле и Рулле могут явиться в любую минуту

    — Я сейчас устрою нечто такое, что их с самого начала испугает насмерть, — сказал он. — И глупая собака нам здесь совсем не нужна, поверь мне.

    Он побежал на кухню и стал рыться в шкафу. ...
    Карлсон порылся на полках, где лежало белье, и сгреб в охапку все кухонные полотенца.

    — Этих полотенец не хватит, — заявил он. — Но, к счастью, еще есть полотенца в ванной.

    — Что ты задумал? — допытывался Малыш.

    Мумию! — ответил Карлсон. — Вселяющую ужас, устрашающую, смертоносную мумию. Еще более опасную, чем капкан.

    Малыш толком не знал, что такое мумия, но ему помнилось, что это что-то связанное с египетскими пирамидами. Он знал, что в пирамидах хоронили царей и военачальников, они там лежали, словно задубевшие футляры с пустыми глазницами. Папа как-то раз об этом рассказывал. Царей этих и военачальников бальзамировали, как он сказал, чтобы они сохранились точно такими же, какими были при жизни. И их обматывали потом холстинами, как бинтами, сказал папа. «Но Карлсон вряд ли умеет бальзамировать», — подумал Малыш и спросил с удивлением:

    — Как ты будешь делать мумию?

    — Запеленаю ее в кухонные полотенца как миленькую... Да ты об этом не заботься, — сказал Карлсон. — Стой на страже и выполняй свое дело, а уж со своим я справлюсь.

    И Малыш стал на страже. Он прислушивался к звукам, доносящимся из-за дверей: «Брр-пс-пс», «грр-ах-ах». Вроде все как надо. Но потом дяде Юлиусу приснился, видимо, кошмар, потому что его храп стал звучать так жалобно: «Грр-мм, грр-мм» вместо протяжного «пс-пс-пс». Малыш подумал, не надо ли пойти доложить об этом лучшему в мире специалисту по храпу, который орудовал на кухне, но как раз в тот момент, когда он больше всего забеспокоился, что делать, он услышал чьи-то торопливые шаги по лестнице, потом ужасный грохот и поток ругательств. Это явно сработал капкан воров, значит, Филле и Рулле уже здесь, в квартире. Вместе с этим он обнаружил, к великому своему ужасу, что звуки «грр-ах-грр-ах» совсем смолкли. Ой, что же ему делать? В отчаянии он повторил про себя все звуки, которые ему велел запомнить Карлсон, и в конце концов попытался издать какое-то жалкое «гр-о-го» вперемешку с такими же жалкими «грр-ах», но все это совсем не было похоже на храп.

    — Заткнись! — донеслось до него откуда-то со стороны капкана, и в темноте он постепенно разглядел очертания чего-то маленького и толстого, что барахталось в натянутых веревках и отчаянно пыталось выбраться. Это был Карлсон.

    Малыш подбежал к нему и, приподняв стулья, помог ему встать. Но Карлсон не сказал ему спасибо.

    Он был зол как черт.

    — Это ты виноват, — пробурчал он. — Ведь я велел тебе принести полотенце из ванной!

    На самом-то деле он оставил Малыша на страже, а сам побежал в ванную, совсем забыв, бедняга, что у него на дороге стоит капкан для воров. Но при чем тут Малыш?

    Впрочем, у них не оказалось времени выяснять, кто виноват в случившемся, потому что они оба услышали, как фрекен Бок нажимает ручку своей двери. Нельзя было терять ни секунды.

    — Исчезни! — зашептал Малыш.

    Карлсон помчался на кухню, а сам Малыш скрылся в своей комнате и кинулся на кровать.

    Все это он успел проделать в самый последний момент. Он натянул одеяло на голову и робко попробовал издать негромкий храп «грр-ах», но у него снова не получилось, и он лежал молча и слышал, как фрекен Бок вошла к нему в комнату и подошла к его кровати. Он осторожно чуть приоткрыл глаза и увидел, что она стоит над ним в ночной рубашке, белевшей в темноте, стоит и так пристально вглядывается, что у него все тело начинает зудеть.

    — Только не делай вид, что ты спишь, — сказала фрекен Бок, но голос ее был не злым. — Тебя тоже разбудил раскат грома?

    — Да... наверное...

    Фрекен Бок с удовлетворением кивнула.

    — Я весь день чувствовала, что ночью разразится гроза. Было так душно, так парило! Но ты не бойся, — сказала она и погладила Малыша по голове. — Пусть себе грохочет, в городе это совсем не опасно.

    Потом она вышла. Малыш долго лежал в кровати, не смея пошевельнуться. Но в конце концов он все же, тихонько встал. Его очень тревожило, что с Карлсоном, и он неслышно прокрался на кухню.

    Первое, что он там увидел, была мумия.

    И какая мумия! Она сидела на табуретке, а рядом стоял Карлсон, гордый как лев, и освещал ее карманным фонариком, который нашел в стенном шкафу.

    — Разве она не хороша? — спросил он.

    «Она» — значит, это мумия не царя, а царицы!" — подумал Малыш. Круглая, толстая царица, потому что поверх кухонных полотенец Карлсон обмотал ее всеми мохнатыми полотенцами, которые нашел в ванной. Голова ее была скручена из салфеток и тоже обмотана полотенцем, в котором он прорезал большие глаза и обвел их черным ободком. Но главное, у мумии были зубы. Настоящие зубы — зубы дяди Юлиуса. Он засунул их в бахрому салфеток, а для верности прикрепил еще с обоих концов пластырем. Наводящая ужас, устрашающая, смертоносная мумия! При виде ее Малыш содрогнулся.

    — Почему на ней пластырь? — спросил он.

    Она брилась, — объяснил Карлсон и похлопал мумию по щеке. — Гей-гоп, она так походка на мою маму, что я думаю назвать ее «Мамочка».

    И он схватил мумию в охапку и понес в прихожую.

    — Как приятно будет Филле и Рулле встретиться Мамочкой!

    ...
    Шепот Филле и Рулле раздавался совсем рядом.

    — Ты тоже видел привидение? — спросил Филле.

    — Еще бы! — подхватил Рулле. — Белый призрак! Он стоял у этой стены, но теперь исчез.

    — Ни в одной квартире в Стокгольме нет столько привидений, как здесь, это мы с тобой давно знаем, — сказал Филле.

    — Давай смотаемся отсюда, да поскорей, — предложил Рулле.

    Но Филле не согласился.

    — Ни за что на свете! Ради десяти тысяч я готов сражаться не то что с одним, а с целым десятком привидений, заруби себе это на носу.

    Он тихо поднял стулья, к ножкам которых была прикреплена веревка от капкана, и аккуратно поставил их на прежнее место, чтобы они не валялись под ногами, если придется отсюда бежать без оглядки. При этом он обругал живущих здесь детей: что за дурацкие шутки!

    — Надо быть поосторожней! Я и так весь в синяках и шишках.

    И он снова стал шарить лучом фонарика по всем углам.

    — Давай поглядим, где что расположено, и начнем искать, — сказал он.

    Луч опять забегал по прихожей, и всякий раз, когда он приближался к столу, Малыш жмурился и весь сжимался в комок. Он ужасно отсидел себе ноги, они стали как деревянные, ему казалось, что они не помещаются под столом и вылезают из-под скатерти — Филле и Рулле могут их увидеть.

    К тому же он заметил, что Карлсон снова занялся Мамочкой. Свет фонарика убежал от них, под столом было темно, новее же не настолько, чтобы Малыш не увидел, как Карлсон вытащил Мамочку и поставил спиной к столу. Когда луч карманного фонаря вернулся назад, он упал ей прямо в лицо, осветив ее ужасный оскал.

    И тогда снова раздались два вопля ужаса, а потом шаги в сторону входной двери. Тут Карлсон оживился.

    — Пошли, — шепнул он Малышу на ухо и пополз, волоча за собой Мамочку, через всю прихожую и исчез в комнате Малыша.

    Малыш; едва поспевал за ним.

    — Какие гадкие люди! — сказал Карлсон и притворил дверь. — Не умеют даже отличить мумию от привидения — это, по-моему, просто гадость!

    Он осторожно выглянул и стал прислушиваться, стараясь понять, что происходит в темной прихожей. Малыш тоже прислушался: он надеялся, что сейчас хлопнет входная дверь, но этого не случилось. Филле и Рулле были здесь, они тихо шептались:

    — Десять тысяч крон! Рулле, не забывай об этом! Учти, никакие привидения меня не остановят!

    Они довольно долго перешептывались. Карлсон весь превратился в слух.

    — Пошли в комнату дядюшки, — сказал он. — Гей-гоп! Сейчас позабавимся.

    Он схватил Мамочку на руки и уложил ее в постель Малыша.

    Хайсан, хопсан, Мамочка, ну вот, наконец-то ты можешь поспать как человек, — сказал он и подоткнул ей одеяло, как мама подтыкает одеяло, укладывая спать своего ребеночка. Потом шепнул Малышу: — Погляди, разве она не мила?
    Он осветил мумию карманным фонариком и одобрительно похлопал ее по щеке.


    Потом взял покрывало, которое фрекен Бок сняла с кровати, когда приходила к Малышу, и, аккуратно сложив, повесила на спинку стула, и тоже накинул его на Мамочку.
    «Чтобы она не замерзла», — подумал Малыш и захихикал. Казалось, под всем этим лежлт и безмятежно спит толстый мальчишка, потому что Мамочка была прикрыта с головой.

    — Привет, Малыш! — сказал Карлсон. — Теперь, пожалуй, и ты можешь немного поспать.

    — Где? — опять удивился Малыш. К тому же при виде Мамочки у него пропал всякий сон. — Не могу же я лечь в кровать рядом с мумией!

    — Нет, но под кровать можешь, — сказал Карлсон и полез первым, перекатываясь словно ежик.

    Малыш — за ним.

    — А теперь ты услышишь типичный шпионский храп, — сказал Карлсон.

    — Разве шпионы храпят как-то особенно? — снова удивился Малыш.

    — Да, они храпят коварно и хитро, так что можно с ума сойти. Вот так: «Хоооо, дооо, дооо!»

    Шпионский храп походил то на клекот, то на урчание, и звук этот в самом деле наводил ужас тем более что он становился все громче. Малыш испугался.

    — Тише! А то сюда придут Филле и Рулле.

    — Да ведь для этого и нужен шпионский храп, — объяснил Карлсон.

    В этот момент кто-то дотронулся до двери и приоткрыл ее. В темноту ворвался луч фонарика, и в его свете Малыш увидел Филле и Рулле, которые осторожно, на цыпочках, прокрались в комнату.

    Карлсон храпел громко и зловеще. Малыш пришел от этого в ужас и подумал: «Зря он так. Они нас обнаружат». Правда, покрывало свисало до самого пола, скрывая его и Карлсона от света фонарика и от любопытных глаз. «И все же он это здорово придумал», — решил Малыш.

    — Хооо, хооо! — пуще прежнего храпел Карлсон.

    — Ну, наконец-то мы, кажется, нашли, что искали, — сказал Филле, понизив голос. — Дети так не храпят, это наверняка он. Ты только погляди на этого толстого увальня. Точно, он!

    Хооо! — злобно захрапел Карлсон: ему явно не понравилось, что его назвали толстым увальнем, — это было слышно по его храпу.

    — У тебя наручники наготове? — спросил Рулле. — На него сразу надо надеть наручники, не то он убежит.

    Зашуршало покрывало. А потом Малыш услышал как Филле и Рулле захрипели, словно им не хватало воздуха, и он понял, что они увидели наводящий ужас оскал мумии, которая покоилась на подушке. Однако они не вскрикнули и не бросились наутек, а только дышали как-то странно.

    — Ах, да это просто кукла... — нерешительно сказал Филле.

    — Но тогда объясни, — сказал Рулле, — как эта кукла сюда попала! Она ведь только что была в прихожей или это другая?

    — Да, странно, — согласился Филле. — А кто же храпит?.."
     
  8. La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    М. Твен "Таинственный незнакомец":
    "
    Уж когда отец Адольф бывал в ударе, так это на похоронах, если,
    конечно, не пил, как бочка, а в меру, чтобы должным образом оценить святость
    отправляемой им службы.

    Какое это было зрелище - отец Адольф во главе
    похоронной процессии, шествующий через всю деревню меж рядов
    коленопреклоненной паствы! Одним глазом он косит в сторону псаломщиков -
    прямо ли держатся, ровно ли несут свечи, мигающие желтыми огоньками на
    солнце, а другим высматривает какого-нибудь глазеющего мужлана, позабывшего
    обнажить голову перед господом.

    Наш пастырь срывает с него злосчастную шляпу, бьет ею неотесанного
    зеваку наотмашь по лицу и грозно рычит:
    - Как стоишь, скотина, перед Ликом Господним?


    Если в деревне случалось самоубийство, отец Адольф горячо брался за
    дело. Он бдительно следил, чтобы местные власти исполнили свой долг -
    выгнали из деревни семью самоубийцы, конфисковали их жалкие пожитки и при
    этом не уворовали бы церковную долю; он был начеку и в полночь, у скрещения
    дорог, где зарывали в землю тело, не для последнего благословения -
    похоронный обряд для самоубийц запрещен церковью, - но для того, чтобы
    самолично убедиться, что кол в тело грешника вогнали умело и прочно.

    А как величаво ступал он во главе крестного хода во время чумы, когда
    несли украшенную драгоценными камнями раку с мощами святого, покровителя
    нашей деревни, возносили молитвы деве Марии и зажигали свечи в ее честь,
    умоляя спасти нас от чумы.

    9 декабря он всегда был душой праздника Умиротворения Дьявола на мосту.
    Мост у нас в деревне очень красивый - каменный, массивный, с пятью арками,
    ему семьсот лет. Мост построил Дьявол всего за одну ночь.

    Настоятель монастыря условился с ним, что он выполнит эту работу, но прежде долго его
    уламывал: Дьявол говорил, что строил мосты для духовенства по всей Европе, а
    как доходило до расплаты, его всегда обманывали; если его и на сей раз
    обманут, он никогда больше христианам не поверит.

    Раньше, подрядившись построить мост, он требовал за свои труды первого, кто пройдет по нему, и
    все, конечно, понимали, что под первым встречным он разумел христианина.
    Разуметь разумел, да не говорил об этом, вот монахи и пускали через мост
    осла, курицу либо другую тварь, не обреченную на муки ада, и оставляли
    Дьявола в дураках.

    Но на сей раз он сказал, что требует христианина, самолично вписал это слово в договор, так что увернуться от расплаты было невозможно. И это не преданье глубокой старины, а исторический факт - я
    видел договор своими глазами много раз; в день Умиротворения Дьявола
    праздничное шествие является с ним к мосту; за десять грошей каждый мог
    взглянуть на него и к тому же получить отпущение тридцати трех грехов -
    жизнь тогда была легче, чем нынче, грехи отпускались почти задаром, и все,
    кроме нищих, могли позволить себе грешить.

    Хорошее было время, но оно миновало, и, как говорят, навсегда.

    Так вот, Дьявол вставил слово "христианин" в договор, и тогда
    настоятель заявил, что мост ему не к спеху, но вскоре он назначит срок -
    может быть, через неделю.
    А в монастыре в то время один старый монах лежал
    на смертном одре, и настоятель приказал не спускать со старика глаз и тотчас
    доложить, когда тот приготовится отойти в мир иной.

    Ближе к полуночи 9 декабря настоятелю доложили, что старик кончается; настоятель призвал к себе
    Дьявола, и строительство моста началось. Всю ночь настоятель и братия не
    смыкали глаз - молились, чтоб господь дал силы умирающему подняться и пройти
    по мосту на рассвете - не более не менее.

    Молитва была услышана и вызвала такое волнение в раю, что вся святая рать поднялась до рассвета и
    устремилась к мосту, - сонмы и сонмы ангелов заволокли все небо; а умирающий
    монах, едва волоча ноги, напрягая последние силы, перешел мост и упал
    бездыханный перед Дьяволом, уже потянувшимся за своей добычей; но только
    душа монаха отлетела, ангелы скользнули вниз, подхватили ее и унесли в рай,
    осыпая Дьявола насмешками, а ему осталось лишь бренное тело.


    Дьявол очень обозлился и обвинил настоятеля в обмане.
    - Это не христианин! - бесновался он.
    - Нет христианин, мертвый христианин, - уверял его настоятель.

    Потом настоятель и монахи устроили целое шутовское представление, одна
    церемония сменяла другую. Они притворялись, будто хотят умиротворить
    Дьявола, склонить его к примирению, а на деле насмехались над ним, распаляли
    его злобу пуще прежнего.
    Наконец, Дьявол призвал самые страшные проклятия на головы монахов, а они продолжали смеяться над ним. Тогда он вызвал черную бурю с громом, молниями, шквалистым ветром и улетел под ее прикрытием, но по
    пути зацепил острием хвоста замковый камень свода и вырвал его из кладки;
    так он и лежит на земле вот уже несколько столетий - зримое доказательство
    проделки Дьявола.

    Я видел его тысячу раз. Такие вещи говорят сами за себя
    убедительней летописи: ведь в летопись может вкрасться и ложь, если,
    конечно, ее писал не священник.

    А шутовское Умиротворение празднуется с тех пор и поныне 9 декабря в память о благословенном озарении настоятеля,
    спасшего христианскую душу от ненавистного врага человечества.

    В нашем приходе были священники, чем-то выгодно отличавшиеся от отца
    Адольфа - ведь и он не без греха, но ни один из них не внушал прихожанам
    такого глубокого почтения. А уважали отца Адольфа за то, что он совершенно
    не боялся Дьявола. Он - единственный из всех известных мне христиан, про
    кого это можно сказать наверняка.

    Потому-то священник и держал прихожан в благоговейном страхе; они полагали, что отец Адольф наделен
    сверхъестественной силой, иначе откуда берется такая смелость и
    самоуверенность? Люди осуждают Дьявола гневно, но сдержанно, без грубых
    нападок; отец Адольф взял с ним совсем другой тон - он обзывал Дьявола
    самыми оскорбительными словами, какие приходили на ум, и слушатели невольно
    содрогались. А порой откровенно глумился над Дьяволом, и тогда прихожане,
    поспешно перекрестившись, уходили подальше, опасаясь, как бы хулитель не
    накликал на них беду.

    Оно и понятно, ведь Дьявол, хоть и падший, но ангел,
    про него написано в Библии, а священные имена нельзя произносить всуе, не то
    навлечешь на себя божью кару.
    Отец Адольф и вправду не раз встречался с Дьяволом лицом к лицу и
    вызывал его померяться силой. Это знали все. От самого отца Адольфа.
    Он не делал из этого тайны и говорил о своих встречах с Дьяволом во всеуслышание.

    И тому, что это чистая правда, имелось, по крайней мере, одно
    доказательство: как-то раз, поссорившись с Дьяволом, отец Адольф бесстрашно
    запустил в него чернильницей, и на стене кабинета, где она ударилась о
    стенку и разбилась, до сих пор сохранилось порыжевшее пятно..."
     
  9. La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Н. Тэффи

    Лень

    Как-то мелькнуло в газетах известие, что кто-то открыл микроб лени, и что будто даже собираются строить специальный санаторий для лентяев, где их будут лечить прививками, инъекциями, а в трудных случаях — удалением какой-то железы, которая развивается у лентяя внутри, под самым носом.

    Если все это верно, то это ужасно!

    Это будет последняя несправедливость, выказанная человеком по отношению к лени.

    Человек в ослеплении своем оклеветал это лучшее свое природное качество, отнес его к разряду своих недостатков и клеймит матерью пороков.

    Когда Господь проклял Адама, Он сказал, что тот будет трудиться в поте лица.

    Если бы Адам был человеком прилежным, он только усмехнулся бы:

    — Трудиться в поте лица? Да что же можно иметь против такого приятного занятия? Это вполне соответствует моей натуре, и без всякого проклятия я предпочел бы это времяпрепровождение всякому другому!

    Но не усмехнулся Адам и не обрадовался, а упал духом, и проклятие Господне было, действительно, наказанием, потому что поразило его в самые глубокие основы его существования — в его лень.

    Не будь человек лентяем, на этом бы все и кончилось. Ковырял бы землю ногтями и получал бы от нее тернии и волчцы.

    Но вот уже в пятом поколении родился первый лентяй Фовел, который сказал:

    — Не хочу рыть землю руками. Мне лень. Нужно что-нибудь придумать, чтобы меньше трудиться и больше получать.

    И выковал первую лопату.

    Следующему лентяю показалось, что и лопата отнимает слишком много силы.

    — Лень!

    И припрег на помощь лошадь.

    Когда был придуман паровой двигатель — это был светлый праздник для лентяев всех стран.

    — Ну, теперь кончено! — ликовали они. — Довольно мы потрудились. Пусть теперь машина за нас поработает. А мы пока что отдохнем да покурим.

    И затрещали машины, загудели паровики по всему миру.

    Каждый лентяй взваливал на машину отрасль своего труда, придумывал, прилаживал, хитрил.

    — Как бы так устроить, чтоб самому только пальцем шевельнуть, а все за тебя будет сделано!

    Потому что истинный, глубокий и сущий лентяй ленив не только за себя, но и за других. Если ему будет предоставлена возможность завалиться набок, а другие будут на него работать, он истомится и зачахнет от лени за других.

    Кто испытывал когда-нибудь сознательно это могучее чувство, тот понимает, что именно оно движет человечество по пути прогресса.

    Смотрит лентяй на улицу, видит: человек бредет усталый, прошел, по-видимому, много и еще, верно, должен далеко идти.

    — Как ему не лень! Придумать бы такую машину, чтоб возила людей, и чтоб было скоро и недорого.

    И вот трамвай, в сущности, уже заказан и ждет только человека, одаренного более острой и интенсивной ленью, который не только будет мечтать, но и, в порыве отчаяния, изобретет и выполнит этот заказ.
    Когда изобрели электрические двигатели, лентяи устроили вокруг них целую вакханалию.

    Электричество должно их освещать, согревать, передвигать, увеселять, качать воду и разговаривать.

    Лень овладела всем земным шаром. Затянула землю рельсами (лень ходить), телеграфными проволоками (лень писать), наставила антенны для беспроволочного телеграфа (лень проволоку тянуть), и все ей мало, все ищет она нового и все идет дальше.

    Современный мир представляет картину полного расцвета самой кипучей деятельности.
    Дымят фабричные трубы, стучат моторы, гудят паровики, свистят ремни.

    Что такое? Откуда такая неистовая энергия?
    Нам лень — вот откуда.

    Если присмотреться внимательно — мы окружены продуктами самой бешеной лени.
    Вот ткацкая фабрика. Она возникла оттого, что бабам было лень ткать. Вот бумагопрядильная — оттого, что лень было прясть.

    — Скажете: потребности росли?
    У прилежного человека, соответственно с потребностями, растет только усердие, а разные хитрости, как бы поменьше трудиться да при этом еще получше результаты получить, — это уж лень, мать всех пороков.

    Вот пришли вы к себе домой. Поднимает вас лифт, изобретенный человеком, которому не стыдно было сознаться, что шагать по лестнице лень. Отпираете дверь французским ключом, придуманным потому, что лень было за прислугу, поворачиваете электрический выключатель, придуманный феноменальным лентяем, которому тошно было даже за керосином послать.

    В былые времена детей за леность секли. Но это, слава Богу, мало помогало. И, может быть, один из тех, которых за недосугом забыли вовремя высечь, и изобрел какое-нибудь усовершенствование, облегчающее его былой детский нудный труд.
    Но если примутся радикально вылечивать лень, тогда все пропало. Тогда все остановится или пойдет назад.
    — А мне не лень, — скажет купец, — из Новгорода в Москву на лошадках съездить. Время терпит.

    — А мне не лень платье руками шить, — скажет портной. — К чему тут машинка?

    — И на шестой этаж подняться не лень, и полотно ткать не лень: если поусердствовать, да приналечь, так почище фабричного будет.
    И приналягут.
    Лечиться, наверное, захотят многие, потому что лень доставляет большие страдания.

    Стоит, например, у меня в комнате кресло, на котором разорвалась обивка. Но я тщательно скрываю ото всех это обстоятельство, прикрываю пледом, а людей, особенно зорких, прямо усаживаю на рваное место. Потому что, если увидят, посоветуют переменить обивку. Чего бы, казалось, проще? Но человек, одаренный истинной ленью, знает, что достаточно сказать необдуманное слово, как поднимется такая трескотня, что жизни не рад будешь.

    Хорошо. Я переменю обивку, я пойду на это. Но знаете, что тогда будет? Вот что. Я скажу прислуге:

    — Позовите ко мне обойщика, который живет тут на углу.

    Прислуга пойдет, вернется, скажет, что обойщика не застала, и что нужно сходить утром. Пойдет утром, приведет обойщика. Тот спросит, какой кожей обить кресло, и предложит принести образцы.

    — Не надо образцов. Делайте, как вам удобнее, — скажу я и подумаю, как он опять пойдет и опять придет.

    — Нам все удобно, мы ведь кожу не с себя сдираем, — ответит он и пойдет за образцами.

    Потом опять придет, опять уйдет и будет отпарывать старую обивку, из-под которой пойдет пыль и вылезет волос. А гвоздей в обивке много, и он будет их вытаскивать, а какой-нибудь мальчишка будет помогать, а обойщикова жена будет подметать сор; потом станут кроить кожу, прилаживать, потом пойдут, придут, уйдут… И все это из-за моего желания иметь целое кресло, и желания-то такого не острого, не важного, не радостного.

    Ну, разве не лень?
    Нет, не могу. Чувствую, что легче было бы изобрести какую-нибудь такую машину, благодаря которой кресла сами собой бегали бы обиваться на какую-нибудь специальную фабрику.

    Не надо санаториев, не надо губить лень. Пусть она развивается, крепнет и гонит скорее человечество к той прекрасной цели, к которой оно идет уже столько веков: ничего не делать и все иметь.

    И последнее, что сделает человек, будет гигантский обелиск, а наверху сложенные руки и надпись:

    «Лень — мать всей культуры».
     
  10. TopicStarter Overlay
    Ондатр

    Ондатр Модератор

    Сообщения:
    36.376
    Симпатии:
    13.700
    Святая правда.
     
  11. Мила

    Мила Guest

    "Автор чрезвычайно затрудняется, как назвать ему обеих дам таким образом, чтобы опять не рассердились на него, как серживались встарь. Назвать выдуманною фамилией опасно. Какое ни придумай имя, уж непременно найдется в каком-нибудь углу нашего государства, благо велико, кто-нибудь, носящий его, и непременно рассердится не на живот, а на смерть, станет говорить, что автор нарочно приезжал секретно, с тем чтобы выведать все, что он такое сам, и в каком тулупчике ходит, и к какой Аграфене Ивановне наведывается, и что любит покушать. Назови же по чинам - боже сохрани, и того опасней. Теперь у нас все чины и сословия так раздражены, что все, что ни есть в печатной книге, уже кажется им личностью: таково уж, видно, расположенье в воздухе. Достаточно сказать только, что есть в одном городе глупый человек, это уже и личность; вдруг выскочит господин почтенной наружности и закричит: "Ведь я тоже человек, стало быть, я тоже глуп", - словом, вмиг смекнет, в чем дело. А потому, для избежания всего этого, будем называть даму к которой приехала гостья, так, как она называлась почти единогласно в городе N.: именно, дамою приятною во всех отношениях. Это название она приобрела законным образом, ибо, точно, ничего не пожалела, чтобы сделаться любезною в последней степени, хотя, конечна, сквозь любезность прокрадывалась ух какая яркая прыть женского характера! и хотя подчас в каждом приятном слове ее торчала ух какая булавка! а уж не приведи бог, что кипело в сердце против той, которая бы пролезла как-нибудь и чем-нибудь в первые. Но все это было облечено самою тонкою светскостью, какая только бывает в губернском городе. Всякие движения производила она со вкусом, даже любила стихи, даже иногда мечтательно умела держать голову, - и все согласились, что она, точно, дама приятная во всех отношениях. Другая же дама, то есть приехавшая, не имела такой многосторонности в характере, и потому будем называть ее: просто приятная дама. Приезд гостьи разбудил собачонок, сиявших на солнце: мохнатую Адель, беспрестанно путавшуюся в собственной шерсти, и кобелька Попури на тоненьких ножках. Тот и другая с лаем понесли кольцами хвосты свои в переднюю, где гостья освобождалась от своего клока и очутилась в платье модного узора и цвета и в длинных хвостах на шее; жасмины понеслись по всей комнате. Едва только во всех отношениях приятная дама узнала о приезде просто приятной дамы, как уже вбежала в переднюю. Дамы ухватились за руки, поцеловались и вскрикнули, как вскрикивают институтки, встретившиеся вскоре после выпуска, когда маменьки еще не успели объяснить им, что отец у одной беднее и ниже чином, нежели у другой. Поцелуй совершился звонко, потому что собачонки залаяли снова, за что были хлопнуты платком, и обе дамы отправились в гостиную, разумеется голубую, с диваном, овальным столом и даже ширмочками, обвитыми плющом; вслед за ними побежали, ворча, мохнатая Адель и высокий Попури на тоненьких ножках. "Сюда, сюда, вот в этот уголочек! - говорила хозяйка, усаживая гостью в угол дивана. - Вот так! вот так! вот вам и подушка!" Сказавши это, она запихнула ей за спину подушку, на которой был вышит шерстью рыцарь таким образом, как их всегда вышивают по канве: нос вышел лестницею, а губы четвероугольником. "Как же я рада, что вы... Я слышу, кто-то подъехал, да думаю себе, кто бы мог так рано. Параша говорит: "вице-губернаторша", а я говорю: "ну вот, опять приехала дура надоедать", и уж хотела сказать, что меня нет дома..."

    "- Это, однако ж, странно, - сказала во всех отношениях приятная дама, - что бы такое могли значить эти мертвые души? Я, признаюсь, тут ровно ничего не понимаю. Вот уже во второй раз я все слышу про эти мертвые душн; а муж мой еще говорит, что Ноздрев врет; что-нибудь, верно же, есть.
    - Но представьте же, Анна Григорьевна, каково мое было положение, когда я услышала это. "И теперь, - говорит Коробочка, - я не знаю, говорит, что мне делать. Заставил, говорит, подписать меня какую-то фальшивую бумагу, бросил пятнадцать рублей ассигнациями; я, говорит, неопытная беспомощная вдова, я ничего не знаю..." Так вот происшествия! Но только если бы вы могли сколько-нибудь себе представить, как я вся перетревожилась.
    - Но только, воля ваша, здесь не мертвые души, здесь скрывается что-то другое.
    - Я, признаюсь, тоже, - произнесла не без удивления просто приятная дама и почувствовала тут же сильное желание узнать, что бы такое могло здесь скрываться. Она даже произнесла с расстановкой: - А что ж, вы полагаете, здесь скрывается?
    - Ну, как вы думаете?
    - Как я думаю?.. Я, признаюсь, совершенно потеряна.
    - Но, однако ж, я бы все хотела знать, какие ваши насчет этого мысли?
    Но приятная дама ничего не нашлась сказать. Она умела только тревожиться, но чтобы составить какое-нибудь сметливое предположение, для этого никак ее не ставало, и оттого, более нежели всякая другая, она имела потребность в нежной дружбе и советах.
    - Ну, слушайте же, что такое эти мертвые души, - сказала дама приятная во всех отношениях, и гостья при таких словах вся обратилась в слух: ушки ее вытянулись сами собою, она приподнялась, почти не сидя и не держась на диване, и, несмотря на то что была отчасти тяжеловата, сделалась вдруг тонее, стала похожа на легкий пух, который вот так и полетит на воздух от дуновенья. Так русский барин, собачей и иора-охотник, подъезжая к лесу, из которого вот-вот выскочит оттопанный доезжачими заяц, превращается весь с своим конем и поднятым арапником в один застывший миг, в порох, к которому вот-вот поднесут огонь. Весь впился он очами в мутный воздух и уж настигнет зверя, уж допечет его неотбойный, как ни воздымайся против него вся мятущая снеговая степь, пускающая серебряные звезды ему в уста, в усы, в очи, в брови и в бобровую его шапку.
    - Мертвые души... - произнесла во всех отношениях приятная дама.
    - Что, что? - подхватила гостья, вся в волненье.
    - Мертвые души!..
    - Ах, говорите, ради бога!
    - Это просто выдумано только для прикрытья, а дело вот в чем: он хочет увезти губернаторскую дочку.
    Это заключение, точно, было никак неожиданно и во всех отношениях необыкновенно. Приятная дама, услышав это, так и окаменела на месте, побледнела, побледнела, как смерть и, точно, перетревожилась не на шутку.
    - Ах, боже мой! - вскрикнула она, всплеснув руками, - уж этого я бы никак не могла предполагать.
    - А я, признаюсь, как только вы открыли рот, я уже смекнула, в чем дело, - отвечала дама приятная во всех отношениях.
    - Но каково же после этого, Анна Григорьевна, институтское воспитание! ведь вот невинность!
    - Какая невинность! Я слыхала, как она говорила такие речи, что, признаюсь, у меня не станет духа произнести их.
    - Знаете, Анна Григорьевна, ведь это просто раздирает сердце, когда видишь, до чего достигла наконец безнравственность.
    - А мужчины от нее без ума. А по мне, так я, признаюсь, ничего не нахожу в ней... Манерна нестерпимо.
    - Ах, жизнь моя, Анна Григорьевна, она статуя, и хоть бы какое-нибудь выраженье в лице.
    - Ах, как манерна! ах, как манерна! Боже, как манерна! Кто выучил ее, я не знаю, но я еще не видывала женщины, в которой бы было столько жеманства.
    - Душенька! она статуя и бледна как смерть.
    - Ах, не говорите, Софья Ивановна: румянится безбожно.
    - Ах, что это вы, Анна Григорьевна: она мел, мел, чистейший мел.
    - Милая, я сидела возле нее: румянец в палец толщиной и отваливается, как штукатурка, кусками. Мать выучила, сама кокетка, а дочка еще превзойдет матушку.
    - Ну позвольте, ну положите сами клятву, какую хотите, я готова сей же час лишиться детей, мужа, всего именья, если у ней есть хоть одна капелька, хоть частица, хоть тень какого-нибудь румянца!
    - Ах, что вы это говорите, Софья Ивановна! - сказала дама приятная во всех отношениях и всплеснула руками.
    - Ах, какие же вы, право, Анна Григорьевна! я с изумленьем на вас гляжу! - сказала приятная дама и всплеснула тоже руками.
    Да не покажется читателю странным, что обе дамы были не согласны между собою в том, что видели почти в одно и то же время. Есть, точно, на свете много таких вещей, которые имеют уже такое свойство: если на них взглянет одна дама, они выйдут совершенно белые, а взглянет другая, выйдут красные, красные, как брусника.
    - Ну, вот вам еще доказательство, что она бледна, - продолжала приятная дама, - я помню, как теперь, что я сижу возле Манилова и говорю ему: "Посмотрите, какая она бледная!" Право, нужно быть до такой степени бестолковыми, как наши мужчины, чтобы восхищаться ею. А наш-то прелестник... Ах, как он мне показался противным! Вы не можете себе представить, Анна Григорьевна, до какой степени он мне показался противным.
    - Да, однако же, нашлись некоторые дамы, которые были неравнодушны к нему.
    - Я, Анна Григорьевна? Вот уж никогда вы не можете сказать этого, никогда, никогда!
    - Да я не говорю об вас, как будто, кроме вас, никого нет.
    - Никогда, никогда, Анна Григорьевна! Позвольте мне вам заметить, что я очень хорошо себя знаю; а разве со стороны каких-нибудь иных дам, которые играют роль недоступных.
    - Уж извините, Софья Ивановна! Уж позвольте вам сказать, что за мной подобных скандальозностей никогда еще не водилось. За кем другим разве, а уж за мной нет, уж позвольте мне вам это заметить.
    - Отчего же вы обиделись? ведь там были и другие дамы, были даже такие, которые первые захватили стул у дверей, чтобы сидеть к нему поближе.
    Ну, уж после таких слов, произнесенных приятною дамою, должна была неминуемо последовать буря, но, к величайшему изумлению, обе дамы вдруг приутихли, и совершенно ничего не последовало. Во всех отношениях приятная дама вспомнила, что выкройка для модного платья еще не находится в ее руках, а просто приятная дама смекнула, что она еще не успела выведать никаких подробностей насчет открытия, сделанного ее искреннею приятельницею, и потому мир последовал очень скоро. Впрочем, обе дамы нельзя сказать чтобы имели в своей натуре потребность наносить неприятность, и вообще в характерах их ничего не было злого, а так, нечувствительно, в раэговоре рождалось само собою маленькое желание кольнуть друг друга; просто одна другой из небольшого наслаждения при случае всунет иное живое словцо: вот, мол, тебе! на, возьми, съешь! Разного рода бывают потребности в сердцах как мужеского, так и женского пола.
    - Я не могу, однако же, понять только того, - сказала просто приятная дама, - как Чичиков, будучи человек заезжий, мог решиться на такой отважный пассаж. Не может быть, чтобы тут не было участников.
    - А вы думаете, нет их?
    - А кто же бы, полагаете, мог помогать ему?
    - Ну да хоть и Ноздрев.
    - Неужели Ноздрев?
    - А что ж? ведь его на это станет. Вы знаете, он родного отца хотел продать или, еще лучше, проиграть в карты.
    - Ах, боже мой, какие интересные новости я узнаю от вас! Я бы никак не могла предполагать, чтобы и Ноздрев был замешан в эту историю!
    - А я всегда предполагала.
    - Как подумаешь, право, чего не происходит на свете! Ну можно ли было предполагать, когда, помните, Чичиков только что приехал к нам в город, что он произведет такой странный марш в свете? Ах, Анна Григорьевна, если бы вы знали, как я перетревожилась! Если бы не ваша благосклонность и дружба... вот уже, точно, на краю погибели... куда ж? Машка моя видит, что я бледна как смерть. "Душечка барыня, - говорит мне, - вы бледны как смерть". - "Машка, говорю, мне не до того теперь". Так вот какой случай! Так и Ноздрев здесь, прошу покорно!
    Приятной даме очень хотелось выведать дальнейшие подробности насчет похищения, то есть в котором часу и прочее, но многого захотела. Во всех отношениях приятная дама прямо отозвалась незнанием. Она не умела лгать: предположить что-нибудь - это другое дело, но и то в таком случае, когда предположение основывалось на внутреннем убеждении; если ж было почувствовано внутреннее убеждение, тогда умела она постоять за себя, и попробовал бы какой-нибудь дока-адвокат, славящийся даром побеждать чужие мнения, попробовал бы он состязаться здесь, - увидел бы он, что значит внутреннее убеждение.
    Что обе дамы наконец решительно убедились в том, что прежде предположили только как одно предположение, в этом ничего нет необыкновенного. Наша братья, народ умный, - как мы называем себя, поступает почти так же, и доказательством служат наши ученые рассуждения. Сперва ученый подъезжает в них необыкновенным подлецом, начинает робко, умеренно, начинает самым смиренным запросом: не оттуда ли? не из того ли угла получила имя такая-то страна? или: не принадлежит ли этот документ к другому, позднейшему времени? или: не нужно ли под этим народом разуметь вот какой народ? Цитует немедленно тех и других древних писателей и чуть только видит какой-нибудь намек или просто показалось ему намеком, уж он получает рысь и бодрится, разговаривает с древними писателями запросто, задает им запросы и сам даже отвечает за них, позабывая вовсе о том, что начал робким предположением; ему уже кажется, что он это видит, что это ясно, - и рассуждение заключено словами: "так это вот как было, так вот какой народ нужно разуметь, так вот с какой точки нужно смотреть на предмет!" Потом во всеуслышанье с кафедры, - и новооткрытая истина пошла гулять по свету, набирая себе последователей и поклонников.
    В то время, когда обе дамы так удачно и остроумно решили такое запутанное обстоятельство, вошел в гостиную прокурор с вечно неподвижною своей физиономией, густыми бровями и моргавшим глазом. Дамы наперерыв принялись сообщать ему все события, рассказали о покупке мертвых душ, о намерении увезти губернаторскую дочку и сбили его совершенно с толку, так что сколько ни продолжал он стоять на одном и том же месте, хлопать левым глазом и бить себя платком по бороде, сметая оттуда табак, но ничего решительно не мог понять. Так на том и оставили его обе дамы и отправились каждая в свою сторону бунтовать город. Это предприятие удалось произвести им с небольшим в полчаса. Город был решительно взбунтован; все пришло в брожение, и хоть бы кто-нибудь мог что-либо понять. Дамы умели напустить такого тумана в глаза всем, что все, а особенно чиновники, несколько времени оставались ошеломленными..."

    Николай Гоголь, "Мёртвые души"
     
    Последнее редактирование модератором: 12 ноя 2014
  12. La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Дивная вешь...

    Л. Кэролл

    "
    КОРОЛЕВСКИЙ КРОКЕТ

    У входа в сад рос большой розовый куст - розы на нем были белые, но
    возле стояли три садовника и усердно красили их в красный цвет. Алиса
    удивилась и подошла поближе, чтобы узнать, что там происходит. Подходя, она
    услышала, как один из садовников сказал другому:
    - Поосторожней, Пятерка! Опять ты меня забрызгал!
    - Я не виноват, - отвечал Пятерка хмуро. - Это Семерка толкнул меня под
    локоть!
    Семерка посмотрел на него и сказал:
    - Правильно, Пятерка! Всегда сваливай на другого!
    - _Ты_ бы лучше помалкивал, - сказал Пятерка. - Вчера я своими ушами
    слышал, как Королева сказала, что тебе давно пора отрубить голову!

    - За что? - спросил первый садовник.
    - _Тебя_, Двойка, это не касается! - отрезал Семерка.
    - Нет, _касается_, - возразил Пятерка. - И я ему скажу, за что. За то,
    что он принес кухарке луковки тюльпанов вместо лука!
    Семерка швырнул кисть.
    - Ну, знаете, такой несправедливости... - начал он, но тут взгляд его
    упал на Алису, и он умолк. Двое других оглянулись, и все трое склонились в
    низком поклоне.
    - Скажите, пожалуйста, - робко спросила Алиса, - зачем вы красите эти
    розы?
    Пятерка с Семеркой ничего не сказали, но посмотрели на Двойку; тот
    оглянулся и тихо сказал:

    - Понимаете, барышня, нужно было посадить _красные_ розы, а мы, дураки,
    посадили белые. Если Королева узнает, нам, знаете ли, отрубят головы. Так
    что, барышня, понимаете, мы тут стараемся, пока она не пришла...

    В эту минуту Пятерка (он все это время вглядывался в сад) крикнул:
    - Королева!
    Садовники пали ниц. Послышались шаги. Алиса обернулась - ей не
    терпелось увидеть Королеву.

    Впереди выступали десять солдат с пиками в руках; они были очень похожи
    на садовников - такие же плоские и четырехугольные, с руками и ногами по
    углам. За ними шагали десять придворных; их одежды были расшиты крестами, а
    шли они по двое, как солдаты. За придворными бежали королевские дети, на
    одеждах которых красовались вышитые червонным золотом сердечки; их было тоже
    десять; милые крошки держались за руки и весело подпрыгивали на ходу. За
    ними шествовали гости, все больше Короли и Королевы. Был там и Белый Кролик;
    он что-то быстро и нервно говорил и всем улыбался. Он прошел мимо Алисы и не
    заметил ее. За гостями шел Червонный Валет, на алой подушке он нес корону. А
    замыкали это великолепное шествие ЧЕРВОННЫЕ КОРОЛЬ И КОРОЛЕВА.

    [​IMG]

    Алиса заколебалась: может, и ей надо пасть ниц при виде столь
    блистательного шествия? Однако никаких правил на этот счет она не помнила.

    - И вообще, к чему устраивать шествия, если все будут падать ниц? Никто
    тогда ничего не увидит...
    И она осталась стоять.

    Когда шествие поравнялось с Алисой, все остановились и уставились на
    нее, а Королева сурово спросила:
    - Это еще кто?
    Она обращалась к Валету, но тот лишь улыбнулся и поклонился в ответ.

    - Глупец! - бросила Королева, раздраженно мотнув головой.

    Потом она обернулась к Алисе и спросила:
    - Как тебя зовут, дитя?

    - Меня зовут Алисой, с позволения Вашего Величества, - ответила Алиса
    учтиво.
    Про себя же она добавила:
    - Да это всего-навсего колода карт! Чего же мне их бояться?
    - А _это_ кто такие? - спросила Королева, - указывая на повалившихся
    вокруг куста садовников. Они лежали лицом вниз, а так как рубашки у всех в
    колоде были одинаковые, она не могла разобрать, садовники это, или
    придворные, или, может, собственные ее дети.
    - Откуда мне знать, - ответила Алиса, удивляясь своей смелости. -
    _Меня_ Это не касается.
    Королева побагровела от ярости и, сверкнув, словно дикий зверь, на нее
    глазами, завопила во весь голос:

    - Отрубить ей голову! Отрубить...

    - Чепуха! - сказала Алиса очень громко и решительно.
    Королева умолкла.

    [​IMG]

    А Король положил ей руку на плечо и робко произнес:
    - Одумайся, дружок! Она ведь совсем ребенок!
    Королева сердито отвернулась от него и приказала Валету:
    - Переверни их!
    Валет осторожно перевернул садовников носком сапога.

    - Встать! - крикнула Королева громким пронзительным голосом. Садовники
    вскочили и принялись кланяться Королеве, Королю, королевским детям и всем
    остальным.
    - Сию же минуту перестаньте! - завопила Королева. - У меня от ваших
    поклонов голова закружилась!

    И, взглянув на куст роз, она прибавила:
    - А что это вы тут _делали?_
    - С позволения Вашего Величества, - смиренно начал Двойка, опускаясь на
    одно колено, - мы хотели...
    - Все _ясно_! - произнесла Королева, которая тем временем внимательно
    разглядывала розы.

    - Отрубить им головы!

    И шествие двинулось дальше. Только три солдата задержались, чтобы
    привести приговор в исполнение. Несчастные садовники бросились к Алисе за
    помощью.
    - Не бойтесь, - сказала Алиса. - Я вас в обиду не дам.
    И она сунула их в цветочный горшок, который стоял поблизости. Солдаты
    походили вокруг, поискали и зашагали прочь.

    - Ну что, отрубили им головы? - крикнула Королева.
    - Пропали их головы, Ваше Величество, - гаркнули солдаты.
    - Отлично! - завопила Королева. - Сыграем в крокет?

    Солдаты молча взглянули на Алису: видно, Королева обращалась к ней.
    - Сыграем! - крикнула Алиса.
    - Пошли! - взревела Королева.

    И Алиса вошла в толпу гостей, с недоумением спрашивая себя, что же
    будет дальше.
    - Какая... какая прекрасная сегодня погода, не правда ли? - робко
    произнес кто-то. Она подняла глаза и увидела, что рядом идет Белый Кролик и
    беспокойно на нее поглядывает.
    - Да, погода чудесная, - согласилась Алиса. - А где же Герцогиня?
    - Ш-ш-ш, - зашипел Кролик, тревожно оглядываясь. Он поднялся на цыпочки
    и шепнул ей прямо в ухо:
    - Ее приговорили к казни.
    - За что? - спросила Алиса.
    - Ты, кажется, сказала: "Как жаль"? - спросил Кролик.
    - И не думала, - отвечала Алиса. - Совсем мне ее не жаль! Я сказала:
    "За что?".
    - Она надавала Королеве пощечин, - проговорил Кролик. Алиса радостно
    фыркнула.
    - Тише! - испугался Кролик. - Вдруг Королева услышит! Понимаешь,
    Герцогиня опоздала, а Королева говорит...
    - Все по местам! - закричала Королева громовым голосом.

    [​IMG]

    И все побежали, натыкаясь друг на друга, падая и вскакивая.

    Однако через минуту все уже стояли на своих местах. Игра началась.

    Алиса подумала, что в жизни не видала такой странной площадки для игры
    в крокет: сплошные рытвины и борозды.
    Шарами служили ежи, молотками - фламинго, а воротцами - солдаты.
    Они делали мостик - да так и стояли, пока шла игра.

    Поначалу Алиса никак не могла справиться со своим фламинго: только
    сунет его вниз головой под мышку, отведет ему ноги назад, нацелится и
    соберется ударить им по ежу, как он _изогнет_ шею и _поглядит_ ей прямо в
    глаза, да так удивленно, что она начинает смеяться; а когда ей удастся снова
    опустить его вниз головой, глядь! - ежа уже нет, он развернулся и тихонько
    трусит себе прочь.
    К тому же все ежи у нее попадали в рытвины, а солдаты- воротца разгибались
    и уходили на другой конец площадки.
    Словом, Алиса скоро решила, что это очень трудная игра.

    Игроки били все сразу, не дожидаясь своей очереди, и все время
    ссорились и дрались из-за ежей; в скором времени Королева пришла в
    бешенство, топала ногами и то и дело кричала:

    - Отрубить ей голову! Голову ему долой!

    Алиса забеспокоилась; правда, у нее с Королевой пока еще не было ни
    из-за чего спора, но он мог возникнуть в любую минуту.
    - Что со мной тогда будет? - думала Алиса. - Здесь так любят рубить
    головы. Странно, что кто-то еще вообще уцелел!

    Она огляделась и принялась думать о том, как бы незаметно улизнуть, как
    вдруг над головой у нее появилось что-то непонятное. Сначала Алиса никак не
    могла понять, что же это такое, но через минуту сообразила, что в воздухе
    одиноко парит улыбка.
    - Это Чеширский Кот, - сказала она про себя. - Вот хорошо! Будет с кем
    поговорить, по крайней мере!
    - Ну как дела? - спросил Кот, как только рот его обозначился в воздухе.
    Алиса подождала, пока не появятся глаза, и кивнула.
    - Отвечать сейчас все равно бесполезно, - подумала она. - Подожду, пока
    появятся уши - или хотя бы одно!

    Через минуту показалась уже вся голова; Алиса поставила фламинго на
    землю и начала свой рассказ, радуясь, что у нее есть собеседник. Кот,
    очевидно, решил, что головы вполне достаточно, и дальше возникать не стал.
    - По-моему, они играют совсем не так, - говорила Алиса. -

    Справедливости никакой, и все так кричат, что собственного голоса не слышно.
    Правил нет, а если есть, то никто их не соблюдает. Вы себе не представляете,
    как трудно играть, когда все живое.

    Например, воротца, через которые мне надо сейчас проходить,
    пошли гулять на ту сторону площадки! Я бы отогнала сейчас ежа Королевы -
    да только он убежал, едва завидел моего!

    - А как тебе нравится Королева? - спросил Кот тихо.
    - Совсем не нравится, - отвечала Алиса. - Она так...
    В эту минуту она заметила, что Королева стоит у нее за спиной и
    подслушивает.
    - ...так хорошо играет, - быстро сказала Алиса, - что хоть сразу
    сдавайся.

    Королева улыбнулась и отошла.
    - С кем это ты разговариваешь? - спросил Король, подходя к Алисе и с
    любопытством глядя на парящую голову.
    - Это мой друг, Чеширский Кот, - отвечала Алиса. - Разрешите
    представить...
    - Он мне совсем не нравится, - заметил Король. - Впрочем, пусть
    поцелует мне руку, если хочет.
    - Особого желания не имею, - сказал Кот.

    - Не смей говорить дерзости, - пробормотал Король. - И не смотри так на
    меня.

    И он спрятался у Алисы за спиной.
    - Котам на королей смотреть не возбраняется , - сказала Алиса. - Я
    это где-то читала, не помню только - где.
    - Нет, его надо убрать, - сказал Король решительно.

    Увидев проходившую мимо Королеву, он крикнул:
    - Душенька, вели убрать этого кота!

    У Королевы на все был один ответ.
    - Отрубить ему голову! - крикнула она, не глядя.

    [​IMG]

    - Я сам приведу палача! - сказал радостно Король и убежал.

    Алиса услыхала, как Королева что-то громко кричит вдалеке, и пошла
    посмотреть, что там происходит. Она уже слышала, как Королева приказала
    отрубить головы трем игрокам за то, что они пропустили свою очередь.

    В целом происходящее очень не понравилось Алисе: вокруг царила такая путаница, что
    она никак не могла понять, кому играть.

    И она побрела обратно, высматривая в рытвинах своего ежа.
    Она его тут же увидала - он дрался с другим ежом.
    Вот бы и ударить по ним, но Алисин фламинго забрел на другой конец сада;
    Алиса увидела, как он безуспешно пытается взлететь на дерево.

    Когда Алиса, наконец, поймала его и принесла обратно, ежи уже перестали
    драться и разбежались.

    - Ну и пусть, - подумала Алиса. - Все равно воротца тоже ушли.

    Она сунула фламинго под мышку, чтобы он снова не убежал, и вернулась к
    Коту; ей хотелось еще с ним поговорить.
    Подойдя к тому месту, где в воздухе парила его голова, она с удивлением
    увидела, что вокруг образовалась большая толпа.
    Палач, Король и Королева шумно спорили; каждый кричал свое, не слушая другого, а остальные молчали и
    только смущенно переминались с ноги на ногу.

    Завидев Алису, все трое бросились к ней, чтобы она разрешила их спор.
    Они громко повторяли свои доводы, но, так как говорили все разом, она никак
    не могла понять, в чем дело.
    Палач говорил, что нельзя отрубить голову, если, кроме головы, ничего
    больше нет; он такого никогда не делал и делать не собирается; _стар_ он для
    этого, вот что!

    Король говорил, что раз есть голова, то ее можно отрубить. И нечего
    нести вздор!

    А Королева говорила, что, если сию же минуту они не перестанут болтать
    и не примутся за дело, она велит отрубить головы всем подряд!

    (Эти-то слова и повергли общество в уныние.)

    Алиса не нашла ничего лучшего, как сказать:
    - Кот принадлежит Герцогине. Лучше бы посоветоваться _с ней_.
    - Она в тюрьме, - сказала Королева и повернулась к палачу. - Веди ее
    сюда!
    Палач со всех ног бросился исполнять приказ.

    Как только он убежал, голова Кота начала медленно таять в воздухе, так
    что к тому времени, когда палач привел Герцогиню, головы уже не было видно.
    Король и палач заметались по крокетной площадке, а гости вернулись к игре..."
     
  13. Мила

    Мила Guest

    "Приходит один человек к мудрецу и начинает жаловаться на жизнь:
    – Всё у меня плохо, одни проблемы – дома жена, дети, теща жить спокойно не дают. Посоветуй, как быть?
    Мудрец говорит:
    – А ты купи козла.
    – Да зачем мне козел? – удивляется человек.
    – Ты же ко мне за советом пришел, вот я тебе и советую: купи козла, – ответил мудрец.

    Через месяц человек приходит к мудрецу и говорит:
    – Я купил козла, как ты мне и советовал, но жить стало еще хуже! От козла толку никакого, одни проблемы: по дому бегает, мебель грызет; дети еще больше орут – никакой жизни!
    – А ты купи корову, – говорит мудрец.
    – Зачем мне еще корова-то? – возмутился человек.
    – Не спрашивай, а делай то, что тебе говорят, – невозмутимо ответил мудрец.

    Через месяц человек опять приходит к мудрецу и жалуется:
    – Слушай, я раньше всегда прислушивался к твоим советам, но теперь вижу, что они совсем никуда не годятся! Жить стало просто невыносимо! Кругом одни проблемы: корова изгадила весь дом, козел постоянно носится по дому, дети плачут, жена взбесилась, теща озверела!...
    – А ты теперь продай козла и корову, – говорит мудрец.

    Через день человек прибегает к мудрецу и радостно восклицает:
    – Вот спасибо тебе! Жизнь наладилась, и я теперь счастлив!

    Вместо того, чтобы выдумывать себе проблемы, живи счастливо и наслаждайся жизнью".

    Всегда думала, что это простой анекдот ("Продай козла" - это у нас уже давно в обиходе), а в сети нашла в рубрике "Притчи". О как.
     
  14. La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Л. Кэролл

    Морж и Плотник

    Сияло солнце в небесах,
    Светило во всю мочь,
    Была светла морская гладь,
    Как зеркало точь-в-точь,
    Что очень странно — ведь тогда
    Была глухая ночь.

    И недовольная луна
    Плыла над бездной вод
    И говорила: «Что за чушь
    Светить не в свой черед?
    И день — не день, и ночь — не ночь,
    А все наоборот».

    И был, как суша, сух песок,
    Была мокра вода.
    Ты б не увидел в небе звезд —
    Их не было тогда.
    Не пела птица над гнездом —
    Там не было гнезда.

    Но Морж и Плотник в эту ночь
    Пошли на бережок,
    И горько плакали они,
    Взирая на песок:
    — Ах, если б кто-нибудь убрать
    Весь этот мусор мог!

    — Когда б служанка, взяв метлу,
    Трудилась дотемна,
    Смогла бы вымести песок
    За целый день она?
    — Ах, если б знать! – заплакал Морж. –
    Проблема так сложна!

    Ах, устрицы! Придите к нам, –
    Он умолял в тоске, –
    И погулять, и поболтать
    Приятно на песке.
    Мы будем с вами до утра
    Бродить рука в руке.

    Но Устрицы преклонных лет
    Не выплыли на зов.
    К чему для странствий покидать
    Страну своих отцов?
    Ведь можно дома в тишине
    Прожить в конце концов.

    А юных Устриц удержать
    Какой бы смертный мог?
    Они в нарядных башмочках
    Выходят на песок,
    Что очень странно - ведь у них
    Нет и в помине ног.

    И, вымыв руки и лицо
    Прохладною водой,
    Они спешат, они ползут
    Одна во след другой
    За Плотником и за Моржом
    Веселою гурьбой.

    А Морж и Плотник шли и шли
    Час или два подряд,
    Потом уселсь на скале
    Среди крутых громад,
    И Устрицы — все до одной —
    Пред ними стали в ряд.

    И молвил Морж: «Пришла пора
    Подумать о делах:
    О башмаках и сургуче,
    Капусте, королях,
    И почему, как суп в котле,
    Кипит вода в морях».

    Взмолились устрицы: «Постой!
    Дай нам передохнуть!
    Мы все толстушки, и для нас
    Был очень труден путь».
    — Присядьте, – Плотник отвечал, –
    Поспеем как-нибудь.

    — Нам нужен хлеб, – промолвил Морж, –
    И зелень на гарнир,
    А также уксус и лимон,
    И непременно сыр.
    И если вы не против,
    Начнем наш скромный пир.

    — Ах, неужели мы для вас
    Не больше, чем еда,
    Хотя вы были так добры,
    На пригласив сюда!
    А Морж ответил: «Как блестит
    Вечерняя звезда!

    Я очень рад, что вы пришли
    В пустынный этот край.
    Вы так под уксусом нежны —
    Любую выбирай».
    А Плотник молвил: «Поскорей
    Горчицу мне подай!»

    — Мой друг, их заставлять спешить
    Отнюдь мы не должны.
    Проделав столь тяжелый путь,
    Они утомлены.
    — С лимоном, – Плотник отвечал, –
    Не так они вкусны.

    — Мне так вас жаль, – заплакал Морж
    И вытащил платок, –
    Что я не в силах удержать
    Горючих слез поток.
    И две тяжелые слезы
    Скатились на песок.

    А Плотник молвил: «Хорошо
    Прошлись мы в час ночной.
    Наверно, Устрицы хотят
    Пойти к себе домой?»
    Но те молчали, так как их
    Всех съели до одной.
     
  15. La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Прикола ради.

    Morsa y carpintero

     
  16. La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    А. Бруштейн, "Весна":
    "...Мама очень недовольна И самое грустное: недовольна мной!
    Все во мне ей не нравится!
    Почему я, ведь, слава богу, девочка из приличной и культурной семьи!..
    - почему я такая неприличная и некультурная?

    Невоспитанная, как дворник.

    Размахиваю руками, как маляр.

    Смеюсь, как пожарный.
    Топаю, как ломовой извозчик и даже как его лошадь.
    Почему?
    - Ни капли женственности! - огорчается мама. - Напялит на себя что
    попало и как попало - и побежала! Обожает старье, ненавидит новое платье.
    А конечно же ненавижу! Неудобно в новом...
    И вот мама решает приучать меня бывать в "приличном обществе". И везет
    меня с собой на вечер к нашим знакомым - Липским.
    Вообще-то я Липских люблю - в особенности, хозяйку дома Раису Львовну,
    очень красивую и удивительно нежную. И поначалу мне даже показалось
    интересно побывать у них в гостях.

    Для первого моего "выезда в свет" мама велела мне обновить голубенькую
    блузочку, еще ни разу не надеванную. Блузка оказалась тесна. Да к тому же
    мама ядовито сострила: "Постарайся не протереть локтей в первый же вечер!"

    Дальше - мама собственноручно соорудила мне для выезда в гости новую
    прическу. Вместо гладко причесанной головы со спускающейся по спине
    заплетенной косой мама взбила мне на лбу челку и заколола косу красивым узлом на
    затылке.
    Все это было началом моих бедствий.

    Новое платье и новую прическу надо примерять и пробовать до того, как едешь в гости или в театр, -
    вот так, как объезжают лошадей. А то эти новые платья и прическа весь вечер брыкаются,
    как необъезженные кони.
    Челка на лбу - чудо маминого искусства! - растрепалась еще по дороге к Липским и чем дальше, тем все больше напоминала небольшую швабру. Шпильки, которыми мама так элегантно заколола косу,
    мало-помалу, незаметно выскользнули на пол, - изящный и грациозный узел
    волос мотался на затылке из стороны в сторону, как дачная балконная парусина
    под дождем и ветром.

    Тесная новая блузка бессовестно резала под мышками.
    Из-за этого я непроизвольно подергивала плечами, - по маминому
    выражению, "чесалась, как больной мопс"...

    В довершение всего, я все время помнила, что я должна вести себя
    не как дворник,
    не как пожарный,
    не как ломовой извозчик
    и даже не как его лошадь,
    - и это окончательно повергало меня в уныние.

    На вечере у Липских оказалось невыносимо скучно. Даже мама назавтра
    говорила, что меня взяли зря, так как это был вечер "для взрослых". Взрослые
    сразу уселись за карточные столы: играли в винт, преферанс, дамы сражались в стукалку и тертельмертель.
    А молодежь... но никакой молодежи, кроме одной меня, не было.

    Но зато была одна старуха гостья, не играющая в карты, и она вконец
    отравила мне вечер! Умоляя хозяйку "не беспокоиться" о ней, она несколько
    раз повторила:
    - Нет, нет, душечка, Раиса Львовна! Я прелестно проведу вечер с
    Сашенькой! Я обожаю учащуюся молодежь, обожаю!
    Мне здесь очень уютно.

    Когда Раиса Львовна, послушавшись ее, ушла и оставила нас вдвоем,
    Пиковая Дама (так я мысленно назвала старуху) весело подмигнула мне:

    - Ну, расскажите, расскажите мне про ваши школьные шалости. Я это
    обожаю!
    И тут же, удобно устроившись в большом кресле, Пиковая Дама задремала,
    временами сладко всхрапывая, как старая кошка.

    Я пересмотрела все альбомы на столе в гостиной. Родственники хозяина и
    хозяйки дома - декольтированные дамы, военные в пышных эполетах и
    аксельбантах, голенькие дети, сосредоточенно сосущие собственные ноги...
    Виды Швейцарии и Парижской выставки... Знаменитые ученые, артисты,
    писатели...
    Пиковая Дама иногда просыпалась и подавала голос, словно продолжая
    какой-то давно начатый разговор:
    - Обожаю учащуюся молодежь!.. Ну-те, ну-те, так какие же у вас школьные
    проказы и проделки?
    И, подмигнув, немедленно опять засыпала.

    Я смотрела на нее с ненавистью. Ну, спроси-ка, спроси-ка еще раз, какие
    у нас школьные проказы и проделки, я тебе наскажу, будешь довольна, старая
    обезьяна!

    И, когда при следующем своем пробуждении Пиковая Дама снова спросила
    меня, весело подмигивая, как мы шалим на уроках, я ответила ей очень
    непринужденно:
    - Да шалим понемногу... Вчера мы учителя французского языка зарезали!

    На секунду я подумала с ужасом: что же это я такое плету?
    Но Пиковая Дама уже снова задремала - она так и не узнала про наши
    "шалости и проказы".

    Я стала слоняться по всем комнатам, тоскливо присаживаться то у одной,
    то у другой стены... Мама потом с отчаянием рассказывала папе, будто я
    вытерла пыль со всех стен своей новенькой голубой блузочкой.
    Забрела я и в переднюю. Увидела на вешалке мою шубку с торчащей из
    рукава вязаной пуховой косынкой - и чуть не заплакала: они показались мне
    единственно родными существами в этой пустыне скуки.

    Вид у меня был несчастный. Если бы я была коровой, я бы жалобно мычала:
    "Му-у-у! Дом-м-мой! Дом-м-мой!"
    Встретившаяся в гостиной хозяйка дома Раиса Львовна улыбнулась мне
    своей милой улыбкой, матерински поправила мою взлохмаченную челку и
    развалившийся узел волос на затылке.
    - Бедная Сашенька! Тебе у нас скучно?
    В этом было такое доброе тепло, что даже я при всей моей "дворницкой
    невоспитанности" понимала невозможность признаться: да, мне скучно... И я
    стала энергично уверять:
    - Нет, нет, Раиса Львовна, что вы! Мне совсем не скучно.
    И, для того чтобы совсем правдоподобно объяснить причину моей
    мрачности, я уточнила:
    - Просто у меня очень болит живот...

    Надо же было, чтобы как раз в эту минуту - так порой бывает} - в шумной
    гостиной стало вдруг на миг совсем тихо. Мои злополучные слова прозвучали на
    редкость отчетливо - меня услыхали все. И жена доктора Томбота - как на
    грех, мамина недоброжелательница - сказала, смеясь:

    - Какая очаровательная непосредственность!

    Не стоит и говорить, что в сторону мамы я уж тут и не взглянула.
    Мама была, конечно, совершенно другого мнения о моей очаровательной
    непосредственности.

    Мама очень недовольна мною. Не такой, говорит она с грустью,
    мечтала она вырастить единственную дочь...

    И ноги у меня непомерно длинные, как у кенгуру.
    Как ни садись за столом, непременно натолкнешься на мои ноги.

    И говорю я почему-то "вульгарно": охотно чертыхаюсь...
    И почему только папа позволяет мне читать запрещенные книги?
    - Допрыгаемся еще... Придут с обыском, девочку арестуют!..
    Тогда заплачем, да поздно!.."
     
  17. La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    [​IMG]

    "...А вы на Илистом-то озере бывали? – спросил дед Аверя.

    – Не бывали.

    – Вот где рыбы-то. И лещ, и карась, и окунь. Там ведь и Папашка живет.

    Разморенный ухою дед Аверя прилег на травке, скинул с ног валенки, в которых оказался босиком.

    – Папашка? – поперхнувшись, переспросил капитан.

    – Папашка, ага, – подтвердил дед Аверя. – У него две головы и тело на подводных крыльях.

    – Две? – переспросил капитан. – А мы слыхали – три.

    – Откуда ж три? Две. Одна – щучья, другая – медвежья. Я его недавно видел, когда клюкву брал. Да недалеко отсюда-то – от деревни Коровихи три километра.

    – Неужели вы видели Папашку? – взволновался капитан.

    – Да что ты удивляешься, – сказал я. – С такой головкой, как у нашего деда, не только Папашку – самого черта повидать можно.

    Дед Аверя засмеялся, толкнул меня пальцем в бок.

    – Нравишься ты мне, парень, – сказал он, – ей-богу, нравишься.

    – Да и ты мне нравишься, – улыбнулся я, – особенно головка твоя.

    – О-хо-хо! – смеялся дед. – Ну чего ты к голове моей привязался?

    – А чего она летает?

    – Да кто тебе сказал?

    – Я сам видел. А тебе, дед, стыдно врать. Если летает, так и скажи: летает, мол.

    – О-хо-хо! – смеялся дед. – Ладно уж, тебе скажу. Уха мне ваша понравилась. Но чтоб никому ни слова.

    Дед Аверя наклонился ко мне поближе и сказал:

    – Голова-то моя, конечно, летает. Но не шибко далеко – километров на пятнадцать.

    Бедняга мой друг-капитан-фотограф все-таки надорвался.

    – Ты что говоришь, дед? – сказал капитан, обиженно протирая глаза. – Как так – летает?

    – По воздуху, парень, – пояснил дед. – Но не больно высоко, сила земного притяжения мешает. А вдаль, пожалуйста, но тоже недалеко, тело назад тянет.

    – Эх, дед-дед, – сказал укоризненно капитан, – старый человек, а чего мелешь?

    – Чего мне зря молоть? – усмехнулся дед. – Вот и друг твой видал.

    Капитан усмехнулся в ответ.

    – Если не врешь, – сказал он, – тогда покажи.

    – Чего? – не понял дед.

    – Покажи, как она летает.

    – Пожалуйста, – ответил дед, – хорошим людям могу и показать.

    Дед поднял с земли валенки, которые скинул прежде, сунул в них ноги.

    – А то без головы замерзнуть могут, – сказал он, – когда она улетит. Ну теперь, ребята, держись! Сейчас пойдем на взлет.

    Он вдруг раскинул, как птица, руки, прищурил глазки, а потом вытаращил их и зарычал как самолет: дррррррррр… Головою же он завихлял из стороны в сторону, зверски поглядывая то на меня, то на капитана.

    Мы невольно отодвинулись от деда, не зная, чего можно ожидать при взлете человеческой головы. Голова, впрочем, пока не взлетела, а только лишь рычала, вертясь.

    – Дррррр… стоп, – сказал дед и опустил руки, – чего-то не летит, застряла.

    Тут он вдруг хлопнул себя по затылку и закричал, как на лошадь:

    – Но-о-о-о… давай-давай! Трогай потихоньку, матушка!

    Голова никак не реагировала и крепко сидела на плечах.

    Стараясь расшевелить свою голову, дед подтягивал ее за уши кверху и даже, схватившись одной рукою за нос, другой пинал себя в затылок, чтоб оторвать голову от тела. Голова упиралась.

    – Вот старый пень! – хлопнул вдруг дед себя по лбу. – Да я же с тормоза не снял!

    Он торопливо расстегнул рубашку, выкатил голый живот и, надавивши себя в пупок, сказал:

    – Чик! Чик!

    – Дррррр… – зарычал он снова и рычал так мощно, что на лбу его выступил пот.

    – Вот так всегда с нею мучаюсь, – сказал он наконец. – Стоит как вкопанная. Сейчас сделаем так: я буду мотором работать, а вы кричите: давай-давай! Все вместе-то небось стронем.

    И дед зарокотал, раскинув руки, а мы с капитаном – два балбеса под сосной – дружно гаркнули:

    – Давай-давай, матушка!

    Но голова сидела на месте. Дед уж рычал так и сяк, то и дело чикал себя в пупок, но взлета добиться не удавалось.

    – Тьфу! – плюнул капитан. – Так и знал, что все это вранье.

    – Напрасно так говоришь, парень, – сказал дед, – обижаешь. Голова старая, поношенная, сразу с места ее не сдвинешь, приходится попотеть.

    – Да ты дай ей передохнуть, – сказал я.

    – И то верно, – согласился дед, вытирая пот со лба, – пусть передохнет, а то прямо закружилась.

    – Вранье, – махнул рукой капитан, – смесь самолета с трактором.

    – Ты что ж, не веришь, что ли? – спросил дед.

    – Конечно, не верю.

    – Мне, Аверьяну? – и дед ударил кулаком себя в грудь. – Мне не веришь? А если взлетит, сапоги даешь?

    – Ну уж нет, – неожиданно пожадничал капитан. – Сапоги мне самому нужны.

    – А лука даешь три головки?

    – Даю.

    – Ну смотри, парень, – угрожающе сказал дед и так яростно затряс головой, что она и вправду могла каждую секунду оторваться.

    Бешеными порывами, грубо, как мотоцикл, тряслась голова и вдруг обернулась носом в сторону спины. Дед еще принажал рычать – и медленно закружилась на месте голова. Она вертелась быстрее, быстрее, мелькал только нос и слышался голос:

    – Давай-давай, матушка!

    И, разинувши рты, мы увидели, как Аверьянова голова отделилась от пиджака и поднялась в воздух над нами. Приподнявшись метра на два, она перестала кружиться и сказала сверху капитану:

    – Гони, парень, луку три головки.

    Глава XVII. Глыба разума

    Ох и нанюхался же я все-таки болотных газов, нанюхался! Но не знаю, когда именно – здесь ли, в макарке, или когда-нибудь раньше, совсем давно.

    Только нанюханный может увидать такую несуразную картинку вроде отрыва головы от пиджака с карманами.

    А самая легкая лодка? Она-то откуда взялась? Кому она нужна, кроме нанюханного? Только нанюханный может построить такую лодку и плавать на ней, чтоб нанюхиваться и дальше.

    И я всегда знал, всегда предчувствовал, что самая легкая лодка в мире заведет меня неведомо куда. Но только думал, что это будет когда-нибудь потом, немного позже.

    И вот прямо перед нами висела в воздухе Аверьянова голова. Она чуть шмыгала носом. Она висела легко и просто, и даже коровы не обратили на взлет ее никакого внимания.

    Рядом с безголовым туловом сидели под сосной мы с капитаном.

    Зачарованно смотрел капитан на дивное творение природы, висящее в воздухе. Страх и счастье, восторг и полоумие играли в его глазах. Как ребенок, он дергал меня за рукав, тыкал пальцем в воздух.

    Я хоть и нанюхался болотных газов, а сидел на месте спокойно. Не дергался, не кричал. В этой чудовищной сцене, когда одна голова болтается в воздухе, а другая сходит с ума, мне была отведена одна роль – роль Глыбы Разума.

    Неторопливо превращался я в эту глыбу. Каменели лоб и затылок.

    – Ты видишь? – толкал меня капитан. – Видишь или нет?

    – Вижу, – тяжко, как жернов, провернулась в ответ Глыба Разума.

    – Вот ерундовина-то, а?

    – Точнее не скажешь, – туго сработала Глыба. Обнюхивая веточки, Летающая Голова поднялась выше, добралась до сосновой макушки.

    – Далеко-то как видать, – мечтательно сказала она, – все леса видны, все озера. Вот так, бывало, любуюсь, любуюсь, насмотреться не могу… Постой, кто это там на озере? Ну точно, Леха Хоботов. Не мою ли сетку проверяет?

    – Вот так дед! – вскрикивал капитан. – У него голова как одуванчик, самая легкая в мире. У нас – лодка, у него – голова.

    – А ты еще сапоги жалел, – хихикал сверху дед Аверя.

    – Бери! – кричал вверх капитан. – Бери сапоги вместе с луком. Хочешь, дадим тебе лаврового листа?

    – А чесноку у вас нету? – спрашивала Голова, опускаясь пониже. – Мне бы чесночку пару зубчиков, но главное – сапоги. Потому как валенки текут.

    – Бери! – орал капитан. – Спускайся и бери.

    – Ну спасибо, парень, – сказала Голова. – Спасибо, удружил.

    И тут тело, которое сидело до этого спокойно, вдруг протянуло капитану руку.

    – Что такое? – не понял капитан.

    – Спасибо, – повторила Голова, а тело все протягивало руку, как видно, для рукопожатия.

    Оглянувшись на меня, капитан робко пожал телу руку. Тулово, однако, на этом не успокоилось. Ткнув меня в бок, оно и мне сунуло руку, а Голова сверху крикнула:

    – Спасибо и тебе.

    Безголовое рукопожатие немного расшевелило Глыбу Разума, прочистило что-то в каменном мозгу.

    – Сапоги не отдам! – крякнула Глыба гранитным голосом. – Луку бери три головки – и точка. Неизвестно, сколько вас тут с летающими черепами, сапогов не напасешься.

    – Да нету больше ни у кого! У Лехи Хоботова рука летает, да и то рядышком, возле деревни.

    – Не знаю, не знаю, но сапоги нам самим нужны.

    Голова обиженно чихнула, повернулась к нам затылком, а тело вдруг зашевелилось. Оно сунуло руку в капитанский рюкзак, нашарило там пакет с луком и, отобравши три луковицы покрупнее, сунуло их в карман пиджака. После этого оно подняло руку к небу и пальцем поманило Голову к себе.

    – Ну чего тебе надо? – сказала Голова. – Сиди спокойно.

    Но тело изо всех сил махало правой рукой, а левую прижимало к сердцу, умоляя Голову скорей вернуться назад.

    – Вот так всегда, – огорченно вздохнула Голова. – Только разойдусь – оно к себе тянет. Ну чего тебе надо, глупое? Дай погулять-то!

    Тело разволновалось. Вскочив на ноги, оно подпрыгнуло, чуть не ухватив Голову руками. Голова увернулась, прикрикнув:

    – Цыц! На место!

    Тело прыгнуло еще раз, но снова промахнулось.

    – Сидеть! – крикнула Голова, отлетая в сторону, а тулово, воздев руки к облакам, побежало за ней.

    – Осторожнее! – кричала Голова. – Ногу сломишь! Постой!

    Тело не унималось. Спотыкаясь и падая, оно бежало вслед за Летающей Головой.

    Голова в конце концов даже развеселилась.

    – Не догонишь! – кричала она. – Не поймаешь!

    Чуть не плача, тело сделало рывок, каким-то отчаянным козлом подскочило в воздух, схватило голову за уши и крепко нахлобучило на законное место. "
    (Ю. КОВАЛЬ, Самая легкая лодка в мире)
     
  18. La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Виктор Ардов

    Малосюжетный рассказ



    Как теперь точно установлено литературоведением, рассказы (новеллы) в наши дни, подобно огурцам, разделяются на: а) остросюжетные (они же — рассказы крутого посола) и б) малосюжетные (на манер малосольных).

    Разумеется, создать остросюжетное произведение труднее для автора. Да и вообще не каждый, кто берется сочинять, способен придумать энергичный и занимательный сюжет.

    Посему в наши дни встречаются чаще рассказы малосоль... простите: малосюжетные, нежели рассказы острого сюжетного посола.

    Для малосюжетного рассказа, например, вполне достаточно таких незначительных событий, как: парень пригласил девушку пойти с ним на танцы, а девушка отказалась.

    Согласитесь — такой эпизод в силах придумать даже самый малоодаренный автор... И придумывают. И печатают там и сям новеллы этого типа и этого сюжета.

    Предвидим вопрос: неужели же ничего, кроме голого факта приглашения-отказа, в новелле нет? Чтобы быть честным, отметим: нехватка событий, как правило, восполняется сгущением местного колорита, а также вводом в ткань рассказа посторонних персонажей, кои никакого касательства к отказу от танцев не имеют.

    Здесь мы приводим три варианта малосюжетного рассказа с изложенной выше фабулой.

    Как увидит читатель, густота местного колорита очень крепка во всех трех вариантах. Крепки и побочные персонажи, которые призваны восполнить острую сюжетную недостаточность рассказа. Особо надо продумать имена собственные действующих лиц. Редко встречающиеся имена служат здесь суррогатом сюжетных ходов.


    1. СЕВЕРНЫЙ ВАРИАНТ

    Пурга

    Завьюжило еще с вечера. Утром сумерки не рассосались, а, наоборот, сгустились. Старик Нафанаилыч едва разгреб снег у окошка и только носом покрутил:

    — Таперя это на неделю дело... Ийка, оленей напои да загони во двор, не то — чего доброго! — откочуют они от нас... А мне, однако, на базу ехать пора: за солью, за порохом, за мануфактурой...

    Ия проворно выбежала из дома, щеголяя новыми пимами, покрытыми затейливыми узорами из кожи четырех цветов. Ее черные жесткие косы болтались и били девушку по спине, по плечам, по груди.

    Мимо прошла старуха Авксентьевна, неся сумку с вяленой рыбой. Подростки Зосима и Панкрашапросвистели мимо на салазках... Где-то неподалеку загудел вездеходик председателя колхозаАнемподистыча... Ия и слышала и видела все это, и не слыхала, не видела: она возилась с парой оленей1. Все семеро ветвисторогих самцов били копытами, толкались, не хотели войти в воротца...

    И тут перед Ией вырос молодой Касьян Бумерчило. Молча помог он девушке загнать оленей во Двор. А когдазапыхавшаяся от хлопот Ийка принялась утирать пот пыжиковой варежкой, парень сказал тихо и просительно:

    — Ийка, вечером сходим, однако, в красный чум — танцы будут. Новые пластинки, бают, привезли,— а?..

    Ия дробно засмеялась и помотала головой, задев по носу парня своими косами:

    — Неа... Не пойду я, однако, с тобой... Неа...

    Касьян внимательно глянул в глаза девушке. Неизвестно, что он прочел в этих раскосых черных очах только он глубоко вздохнул и, опустив голову, направился к воротам...

    — Ийка! — кричал из дома старик Нафанаилыч.— Сей минут иди печь затапливать!.. Вот проклятая девка, однако; сроду ее не докличешься!..

    Ия побежала в дом...


    1 На Дальнем Севере «парой» оленей называют не два экземпляра животных, а комплект, нужный для упряжки,— Шесть или семь взрослых самцов.— Примечание автора рассказа.



    2. СРЕДНЕРУССКИЙ ВАРИАНТ

    Дожди

    Вторую неделю заладили дожди. Лужи вокруг избы давно уже слились в подобие озера. На рассветеАфриканыч, превозмогая боль в пояснице — от сырости ревматизм разыгрался! — попытался веником отогнать воду от крыльца... Куда там!.. Зеленоватая влага с противным чавканьем возвращалась обратно к самым ступеням...

    — Клёпка, вставай, дурища! Распяль буркалы-то: довольно дрыхнуть! Поди овцам задай корму! Небосьтретий день не жрамши...

    Клеопатра проворно выбежала из избы, щеголяя блестящими черными резиновыми сапогами. Ее белокурые косы болтались и били девушку по спине, по плечам, по груди...

    Абапол1 избы проплыла в окоренке соседка — старая Елпидифоровна: хитрая бабка приладилась, как на ялике, ездить по воде в оцинкованной кухонной посуде... Девчата Праксюшка и Трёшка, которым далеко надо было бежать до школы, уже шлепали по воде к околице и визжали, попадая выше колен в глубокие канавки...

    Клёпа никак не могла ухватить размокшее сено вилами. И тут перед нею возник шофер Ардальон. Молчаотстранив девушку, он умело вздел на зубья вил крупный ворошок сена. Перебросив корм в сарай, где блеяли и дробно топотали копытцами изголодавшиеся овцы, парень огляделся вокруг: не слышит ли кто его?..

    — Клепочка,— таинственно вымолвил он,— ужо завтра в клубе на сахарном комбинате танцы... Прошвырнемся со мною туда!

    Клеопатра состроила гримаску и выдохнула разом:

    — Неа... Неохота мне с тобою...

    Ардальон опустил голову и закрыл глаза. Тяжело вздохнул. А когда парень снова поднял голову и поднял веки, веселый смех Клёпки слышался уже из сеней...


    1 Абапол — рядом, вблизи — провинциализм, свойственный Центральной черноземной полосе России.— Примечание автора рассказа.



    3. ЮЖНЫЙ ВАРИАНТ

    Осуществляется с колоритами кубанско-терско-донским, закавказским и среднеазиатским. Мы предлагаем среднеазиатскую версию — наиболее экзотическую.

    Самум

    Песчаная буря свирепствовала третьи сутки. Но Хлябибуло-бабай по каким-то ему одному известным признакам установил: самум кончается. Старик вышел из кибитки, протянул высохшую коричневую ладонь перед собою и на ощупь оценил град песчинок, как оценивают дожди...

    — Мармалат-ханум! — крикнул он слабым голосом.— Выводи верблюдов из-за холма!

    Красавица Мармалат проворно выбежала из кибитки. Щеголяя шерстяными узорными чулками и ожерельями из монет, вплетенными во все сорок своих кос, она кинулась навстречу слабеющему, но далеко еще не затихшему ветру...

    Корсак — эта лисица пустыни,— мышкуя, пробежал мимо. У кустов саксаула паслась крепкая, мохнатая лошадка... За холмом сразу стало легче: ветер не достигал сюда в полную силу...

    Заметны были следы грузовика, который привез воду в больших канистрах'.

    Верблюды, стреноженные и покрытые попонами, лежали на песке. Их челюсти мерно двигались не вверх и вниз, как у людей, а — вправо и влево, как у всех жвачных животных.

    — Кыш! Кыш! Вот я вас! — закричала Мармалат, но ветер съедал ее голос. Верблюды даже не повернулиморды в ее сторону...

    И тут появился рядом с Мармалат молодой погонщик Бульбулюк. Он ударами ноги поднял верблюдов и погнал их к колоде, где тихо колыхались остатки воды.

    — Мармалат-джан,— ласково сказал красавице Бульбулюк,— пойдем сегодня на танцы в палатки геологов?.. Там патефон есть...

    — Неа! — отозвалась Мармалат и повернулась спиной к парню.

    Бульбулюк вздохнул и еще раз наподдал ступнею в зад большого двугорбого верблюда. Ветер стихал...


    * * *
     
  19. Мила

    Мила Guest

    "...он стоял в самом начале посыпанной гравием подъездной дороги, и плечи его болели от тяжести набора инструментов и бензина. На воротах была надпись: НЕФТЯНАЯ КОМПАНИЯ ЧИРИ ИНКОРПОРЕЙТЕД. ВСЕ ПОСЕТИТЕЛИ ДОЛЖНЫ ОТМЕТИТЬСЯ В КОНТОРЕ! СПАСИБО!
    Мусорный Бак проскользнул в полуоткрытые ворота. Его голубые глаза не отрывались от тонкой лесенки, обвивающей спиралью ближайший резервуар. В самом низу лесенка была перегорожена цепью, и на цепи висела табличка: ПРОХОДА НЕТ! НАСОСНАЯ СТАНЦИЯ ЗАКРЫТА. Он перешагнул через цепь и пошел вверх.
    Его мать не должна была выходить замуж за шерифа Грили. В четвертом классе он стал поджигать почтовые ящики. Именно тогда он сжег пенсионный чек старой миссис Симпл и снова попался. Салли Элберт Грили впала в истерику при первых же словах ее мужа о том, что мальчика надо послать полечиться в Терр От (Ты думаешь, он сумасшедший? Как может десятилетний мальчик сойти с ума? Мне кажется, ты просто хочешь избавиться от него! Ты избавился от его отца, а теперь хочешь избавиться от него!) Единственное, что оставалось сделать Грили, — это взять мальчика на поруки, потому что вы не можете послать десятилетнего ребенка в исправительную школу, если, конечно, вы не хотите, чтобы у него существенно увеличился диаметр заднего прохода или чтобы ваша новая жена с вами развелась.
    Вверх по лестнице. Сталь слегка позванивала у него под ногами. Голоса остались далеко внизу, и никто не мог бросить камень так высоко. Машины на стоянке выглядели как сверкающие детские модельки. Наверху звучал только голос ветра, да еще далекий щебет птиц. Вокруг простирались поля и рощи — все было зеленым, за исключением голубоватого утреннего тумана. Поднимаясь по стальной спирали, он улыбался и чувствовал себя счастливым.
    Когда он поднялся на плоскую и круглую крышу резервуара, ему показалось, что он добрался до самого неба, и если протянуть руку, то можно ногтями соскрести с небесного свода голубой мел. Он поставил канистру и положил набор инструментов. Теперь отсюда был виден Гэри, так как из его труб не шел больше дым и воздух очистился. Чикаго был миражом в летней дымке, а далеко на севере виднелся слабый голубой отблеск, который мог оказаться озером Мичиган ли плодом разыгравшейся фантазии.
    Взяв набор инструментов, он подошел к насосному оборудованию и стал приводить его в рабочее состояние. У него было интуитивное понимание техники. Он обращался с ней примерно тем же способом, которым некоторые ученые идиоты умножали и делили в уме семизначные числа. В этом не было ничего глубокомысленного или познавательного — он просто позволял глазам блуждать тут и там в течение нескольких секунд, а потом его руки начали двигаться с быстрой и легкой уверенностью.
    Эй, Мусорный Бак, с чего ты решил сжечь церковь? Почему ты не спалил ШКОЛУ?
    В пятом классе он устроил пожар в гостиной пустого дома в соседнем городке Седли, и дом выгорел дотла. Его отчим шериф Грили был вынужден посадить его в арестантскую камеру, потому что после того, как его побила банда мальчишек, свою руку хотели приложить и взрослые (Что за черт, если бы не было дождя, мы лишились бы половины города из-за этого огненного жучка!). Грили сказал Салли, что Дональду придется отправиться в Терр От и пройти обследование. Салли сказала, что уйдет от него, если он так поступит с ее единственным сыном, но Грили стоял на своем. Судья подписал ордер, и Мусорный Бак ненадолго уехал из Поутенвилля, года на два, а его мать развелась с шерифом, а спустя некоторое время в том же году его не переизбрали, и в конце концов Грили стал работать в Гэри на автоконвейере. Салли навещала Мусора каждую неделю и всегда при этом плакала.
    Среди механизмов возвышалась широкая труба, диаметром более двух футов. Она предназначалась исключительно для отвода паров, но так как резервуар был до предела заполнен неочищенным бензином, через край перелилось немного горючей жидкости. Глаза у Мусорного Бака заблестели. Ему даже не понадобится принесенный с собой бензин. С воплем «Сбросить бомбы!» он швырнул канистру вниз.
    Потом он опять повернулся к трубе и посмотрел на сверкающие лужицы вокруг. Из кармана он вынул коробок спичек. На коробке была реклама, сообщавшая, что вы можете изучить любой предмет в заочной школе Ля Салль в Чикаго. Я стою на огромной бомбе, — подумал он. Дрожа от страха и возбуждения, он закрыл глаза.
    Из Терр От он вышел, когда ему исполнилось тринадцать. Они не знали, вылечился он или нет, но сказали, что вылечился. Им понадобилась его палата, чтобы засадить туда на два года другого чокнутого мальчишку. Мусорный Бак отправился домой. Он сильно отстал в школе и, похоже, не мог наверстать упущенное. В Терр От его лечили шоковой терапией, и когда он вернулся в Поутенвилль, память у него почти совсем пропала.
    Но во всяком случае в течение какого-то времени он больше не устраивал пожаров. Казалось бы, все стало как раньше. Убийца-шериф приделывал фары к «Доджам» в Гэри. Мать вернулась на работу в поутенвилльское кафе. Все было в порядке. За исключением нефтяной компании «Чири». Он часто думал о том, как будут гореть ее резервуары. Три отдельных взрыва, способных разодрать в клочья твои барабанные перепонки и изжарить глаза в глазницах? Три столба огня (отец, сын и святой убийца-шериф), которые будут пылать день и ночь в течение долгих месяцев? А может, они вообще не загорятся?
    Он это выяснит. Легкий летний ветерок задул две первые спички. Справа в луже бензина он увидел перебирающего лапками жука. Я как этот жук, — подумал он обиженно и удивился, что же это за мир такой, где Бог не только запихивает тебя в липкую гадость, как жука в лужу неочищенного бензина, но и оставляет тебя в живых, чтобы ты боролся за свою жизнь в течение долгих часов, а возможно, дней… или, в его случае, лет. Это был мир, заслуживший, чтобы его сожгли. Он стоял с опущенной головой и ждал, пока ветер утихнет, чтобы зажечь третью спичку.
    Когда ему исполнилось шестнадцать, он, с разрешения матери, бросил школу (А что вы от них ждали? Они его искалечили там, в Терр От. Если б у меня были деньги, я бы подала на них в суд. Они называют это шоковой терапией. Проклятый электрический стул — вот как называю это я!) и стал работать на мойке машин «Скрубба-Дубба». И какое-то время все шло своим чередом. Люди громкими криками подзывали его с углов улиц или из останавливавшихся машин, интересуясь, что сказала миссис Симпл (уже четыре года, как в могиле), когда он сжег ее пенсионный чек, и намочил ли он постель после того, как сжег тот дом в Седли. Голоса постепенно стали призрачными, но камни, вылетавшие из темных аллей и из-за углов улиц, оставались реальными. Однажды кто-то запустил в него полупустой банкой пива из проезжавшей машины. Банка попала ему в лоб, и он упал на колени.
    Такова была его жизнь: голоса, время от времени пролетавшие камни, «Скрубба-Дубба». А во время обеденного перерыва он обычно сидел на том же самом месте, что и сегодня, ел сэндвич и наблюдал за нефтяными резервуарами «Чири», размышляя, как же это все-таки произойдет.
    Так продолжалось до тех пор, пока однажды он не оказался в вестибюле Методистской церкви с пятигаллонной канистрой бензина, разливая его повсюду, а в особенности на груду старых сборников церковных гимнов в углу — и тогда он остановился и подумал: Это плохо, и, наверное, не просто плохо, а еще и ГЛУПО, они поймут, кто это сделал, они поймут, кто это сделал, даже если это сделал бы кто-нибудь другой. Так он думал, вдыхая запах бензина, и голоса трепыхались и кружились в его голове, словно летучие мыши в башне с привидениями. Потом медленная улыбка появилась на его лице, и он перевернул канистру и побежал с ней в центральный неф, повсюду разливая бензин. Он пробежал весь путь от вестибюля к алтарю, словно жених, опоздавший на свою собственную свадьбу и настолько нетерпеливый, что начал уже разбрызгивать горячую жидкость, которую стоило бы сохранить для первой брачной ночи.
    На следующий день его отправили в Исправительный центр для мальчиков в Северной Индиане. Уезжая, он заметил черные тлеющие развалины Методистской церкви. И Карли Йейтс проорал ему вслед свою эпитафию:
    — Эй, Мусорный Бак, с чего ты решил сжечь церковь? Почему ты не спалил ШКОЛУ?
    В семнадцать лет его отправили в тюрьму для несовершеннолетних, а в восемнадцать он попал в тюрьму штата. Сколько он там пробыл? Кто знает? Во всяком случае, не Мусорный Бак, это уж точно. Никому в тюрьме не было дела до спаленной им Методистской церкви. Там были люди, совершившие куда более серьезные преступления. Убийство. Изнасилование. Пролом черепа старой библиотекарши. Кое-кто из сокамерников хотел кое-что сделать с ним, а кое-кто — чтобы он с ними кое-что сделал. Он не возражал. Один мужчина с лысой головой сказал, что любит его. — Я люблю тебя, Дональд! — и это во всяком случае было лучше, чем увертываться от камней. Иногда он думал, что хорошо бы остаться здесь навсегда. Но иногда ночью ему снилась нефтяная компания «Чири», и во сне это всегда был один оглушительный взрыв, за которым следовали два других.
    Со временем ему стали доверять, и когда появилась странная болезнь, его послали помогать в лазарете. Но через несколько дней больных там уже не осталось, потому что все, кто был болен, умерли.
    Ветерок погладил его по щеке и замер.
    Он зажег спичку и уронил ее. Она упала в лужицу бензина. Появились языки голубого пламени. Они образовали вокруг обгоревшей спички расширяющуюся корону. Мгновение Мусорный Бак зачарованно наблюдал за ними, а потом, оглядываясь через плечо, побежал к лестнице. Голубые языки, не более двух дюймов в высоту, устремились к насосной станции и возвращающейся посреди нее трубе. Борьба жука подошла к концу. Теперь он превратился в обыкновенную почерневшую головешку.
    Это может произойти и со мной.
    Но, похоже, ему этого не хотелось. У него появилась смутная мысль, что теперь в его жизни может возникнуть новая цель, что-нибудь очень великое и возвышенное. Он испугался и побежал вниз по лестнице.
    Все дальше и дальше вниз, вокруг резервуара, с мыслями о том, когда же наконец воспламенятся пары над трубой и как скоро температура станет достаточно высокой для того, чтобы огонь ринулся вниз.
    Земля становилась все ближе и ближе. Машины на стоянке приобрели свой нормальный размер. Но ему все казалось, что он движется очень медленно, как во сне, что он будет бежать и бежать, но никогда не добежит до конца. Он был рядом с бомбой, и запал был уже подожжен.
    Наверху раздался внезапный треск, похожий на взрыв пятидюймового фейерверка четвертого июля. Потом он услышал приглушенный лязг, и что-то просвистело мимо него. Это был кусок трубы, абсолютно черный и переплавленный жаром в какую-то новую и бессмысленную форму.
    Когда до земли оставалось футов двадцать пять, он не выдержал и, перескочив через перила, спрыгнул вниз. Он содрал с ладоней всю кожу, но едва ли почувствовал это. Он был до краев наполнен стонущим, ухмыляющимся ужасом.
    Он кое-как поднялся и посмотрел наверх. На среднем резервуаре появилась большая шапка желтых волос, и росли они с удивительной скоростью. Взрыв мог произойти в любую секунду.
    Он побежал. Сломанная кисть правой руки безвольно болталась. Он пересек стоянку, одолел посыпанную гравием широкую подъездную дорогу, пронесся сквозь открытые ворота и выбежал на шоссе N130. Он перебежал через шоссе и прыгнул в придорожную канаву, приземлившись на мягкое ложе из мертвых листьев и влажного мха.
    Раздался взрыв. Звук был таким сильным, что он почувствовал, как его перепонки вдавились внутрь, а глаза вылезли из орбит. Раздался второй взрыв, а за ним и третий. Мусорный Бак приподнял голову и увидел огромное огненное дерево. Над ним возвышался удивительно высокий столб черного дыма. На шоссе и рядом с ним стали падать куски обгорелого железа. Нахлынула волна нестерпимого жара.
    Он с трудом поднялся на ноги и побежал по шоссе в направлении Гэри. Воздух становился все горячее и горячее и приобрел металлический привкус. Он чувствовал себя как жук, пытающийся сбежать из включенной микроволновой печи.
    БА-БАААААХХХ!
    Взорвался еще один резервуар, и сопротивление воздуха перед ним словно бы исчезло. Огромная теплая рука подтолкнула его сзади и понесла вперед. Его ноги лишь слегка касались асфальта.
    Сопротивление воздуха постепенно вернулось, и Мусор рискнул бросить взгляд через плечо. Возвышение, на котором стояли резервуары, было все объято огнем. Похоже, горела даже дорога, а деревья пылали, как факелы.
    Он пробежал еще четверть мили и, задыхаясь, перешел на шаг. Пройдя еще милю, он остановился отдохнуть, и ноздри его втянули радостный запах огня. Без пожарных машин и самих пожарных он будет распространяться по ветру. Возможно, он будет пылать несколько месяцев. Сгорит Поутенвилль, и огонь пойдет дальше на юг, уничтожая дома, деревни, фермы, поля, пастбища, леса. Может быть даже, огонь доберется и до Терр От и спалит тамошнюю больницу. А может быть, и дальше!
    Он посмотрел на север в направлении Гэри. Теперь он мог видеть город и возвышающиеся над ним огромные трубы, спокойные и безмятежные, словно штрихи мела на светло-голубой доске. А за всем этим был Чикаго. Сколько там нефтяных резервуаров? Заправочных станций? Остановившихся поездов с цистернами сжиженного газа и горючими удобрениями? Сколько еще городов за Гэри и Чикаго?
    Перед ним простиралась вся страна, созревшая для огня.
    Ухмыляясь, Мусорный Бак встал на ноги и отправился в путь. Кожа его уже покраснела, как у омара. Он не чувствовал боли, хотя из-за этого и не спал всю ночь, никак не в силах успокоиться. Впереди его ждали еще более обширные и величественные пожары. Взгляд его глаз был нежным, радостным и абсолютно сумасшедшим. Это были глаза человека, нашедшего наконец-то смысл своей жизни, с которым он уже не расстанется никогда".

    Стивен Кинг, "Противостояние"
     
  20. La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Здесь http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/ortodox/Article/sm_disc.php

    "В экспедициях на Русском Севере и в Пермской области нам не раз пересказывали Ивана Шмелева с его красочным описанием постного рынка, но несколько раз был записан рассказ о том, как купчиха держала пост. И, возвращаясь к началу нашей статьи, можно сказать, что в этом рассказе у слова пост менее всего сохраняется значение "не есть ничего".

    Как купчиха постничала
    И. Шмелев


    Уж така ли благочестива, уж такой ли правильной жизни была купчиха, что одно умиленье!

    Вот как в масленицу сядет купчиха с утра блины ись. И ест, и ест блины - и со сметаной, с икрой, с семгой, с грибочками, с селедочкой, с мелким луком, с сахаром, с вареньем, разными припеками, ест со вздохами и с выпивкой,
    И так это благочестиво ест, что даже страшно. Поест, поест вздохнет и снова ест.
    А как пост настал, ну тут купчиха постничать стала.

    Утром глаза открыла, чай пить захотела, а чаю-то нельзя, потому пост. В посту не ели ни молочного, ни мясного, а кто строго постился, тот и рыбного не ел. А купчиха постилась изо всех сил: она и чаю не пила, и сахару ни колотого, ни пиленого не ела, ела сахар особенный - постной, вроде конфет.
    Дак благочестивая кипяточку с медом выпила пять чашек да с постным сахаром пять, с малиновым соком пять чашек да с вишневым пять, да не подумай, что с настойкой, нет, с соком. И заедала черными сухариками.
    Пока кипяточек пила, и завтрак поспел. Съела купчиха капусты соленой тарелочку, редьки тертой тарелочку, грибочков мелких, рыжичков, тарелочку, огурчиков соленых десяточек, запила все квасом белым.
    Взамен чаю стала сбитень пить паточный.

    Время не стоит, оно к полудню пришло. Обедать пора. Обед постной-постной! На перво жиденька овсянка с луком, грибовница с крупой, лукова похлебка. На второ грузди жарены, брюква печена, солоники - сочни-сгибни с солью, каша с морковью и шесть других каш разных с вареньем и три киселя; кисель квасной, кисель гороховый, кисель малиновый. Заела все вареной черникой с изюмом.

    От маковников отказалась:
    - Нет-нет, маковников ись не стану, хочу, чтобы во весь пост и росинки маковой во рту не было!
    После обеда постница кипяточку с клюквой и с яблочной пастилой попила.
    А время идет и идет. За послеобеденным кипяточком с клюквой, с пастилой тут и паужна.

    Вздохнула купчиха, да ничего не поделать - постничать надо!
    Поела гороху моченого с хреном, брусники с толокном, брюквы пареной, тюри мучной, мочеными яблоками с мелкими грушами в квасу заела.
    Ежели неблагочестивому человеку, то такого поста не выдержать - лопнет.
    А купчиха до самой ужны пьет себе кипяточек с сухими ягодками.
    Трудится - постничат!

    Вот и ужну подали.
    Что за обедом ела, всего и за ужной поела. Да не утерпела и съела рыбки кусочек, лещика фунтов на девять.
    Легла купчиха спать, глянула в угол, а там лещ. Глянула в другой, а там лещ!
    Глянула к двери - и там лещ! Из-под кровати лещи, кругом лещи. И хвостами помахивают.
    Со страху купчиха закричала.
    Прибежала кухарка, дала пирога с горохом - полегчало купчихе.

    Пришел доктор - просмотрел, прослушал и сказал: Первый раз вижу, что до белой горячки объелась.
    Дело понятно: доктора образованны и в благочестивых делах ничего не понимают".

    [​IMG]
     
    Ондатр нравится это.
  21. La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    А. Макаревич:

    "Утром меня разбудил сосед. Жил я тогда в дачном поселке Валентиновке, и сосед мой, военный переводчик и афганец, а ныне инвалид, пришел ко мне с поздравлениями и подарком. Подарок являл из себя очаровательную юную козочку — в буквальном смысле, разумеется. Не знаю, где он ее взял и почему решил отдать мне. Как человек военный и не лишенный некоторой жесткости, он предположил, что вечером ко мне, наверно, понаедут недопившие вчера гости, и тогда козочку можно будет зарезать и сделать из нее шашлык.

    Заглянув в голубые козочкины глаза с длиннющими ресницами и магическим вертикальным зрачком, я понял, что это совершенно невозможно.Если воображение позволяет вам представить себе ангела в образе четвероногого создания, то это был как раз тот случай. В общем, я растроганно поблагодарил соседа и пустил козочку на траву. Она тут же встряхнулась, освоилась, примерилась к кустам смородины, которые росли у меня вдоль забора, и принялась за работу. Стригла она быстро и исключительно чисто, так что после нее оставалась полоса выжженной земли и безжизненных прутиков высотой в 70 сантиметров.

    Через час смородина у меня кончилась, и коза принялась кричать. В интонациях ее было что-то отвратительно капризное, не терпящее возражений и потому невыносимое. Картину сильно оживляли собаки. Их у меня было две — совсем молодой кавказец Батя (ростом ровно с козочку) и старая вороватая овчарка Линда. Первое время Батя, повинуясь пастушьему инстинкту, хватал козу за щиколотки. Но скоро она научила его бодаться, и они шумно сталкивались лбами, а Линда носилась вокруг, хватала за задницу то одного, то другую и оглашала окрестности радостным лаем.

    К обеду стало ясно, что скотовода из меня не получится.

    По счастью, у меня гостил мой товарищ из Питера художник Андрей Белле по прозвищу Белек.

    Он как раз строил себе дом за городом на берегу Невы и я, расписав ему все прелести козоразведения на вольных травах под Питером, уговорил его забрать козу с собой.
    Осталось решить задачу, как доставить скотину до места.
    О том, чтобы просто взять ее в поезд, не могло быть и речи — зверь выказывал живость необыкновенную, просьбы и команды игнорировал, к тому же центнер листьев, съеденных с моей бывшей смородины, уже начал поступать наружу в переработанном виде с пугающей частотой.

    И тут я вспомнил, что знаменитый зоолог и путешественник Джеральд Даррелл в целях безопасности перевозки усыплял диких животных. Усыпить козу было нечем — никаких таких препаратов я дома не держал, да и сам снотворным никогда не пользовался. Пришлось сесть в машину и ехать в городскую больницу.Стоял жаркий воскресный день, в Калининграде было пыльно и пусто.

    Внутрь больницы я проник без труда и долго шарахался по безлюдным коридорам — ни больных, ни людей в белых халатах. Наконец я нашел докторов — по случаю выходного они пили в ординаторской.

    С трудом отбившись от предложения тут же выпить с ними, я обрисовал им ситуацию.

    Надо сказать, история с козой была воспринята с большим профессиональным недоверием, и мне даже намекнули, что если я чего хочу, то прошу у них не совсем то, что для этого нужно, и вообще с ними можно быть пооткровеннее.

    Но я стоял на своем, и врачи, пожав плечами, выдали мне наконец несколько ампул, сказав, что каждой из них хватит на здоровое и сильное животное.Когда я вернулся в дом, уже вечерело.

    Мы с Бельком нашли в гараже мешок из рогожи, вытряхнули из него картошку и прошлогоднюю землю, после чего я набрал в шприц бесцветную жидкость из ампулы, мы окружили бедную козочку, Белек схватил ее за рога, а я вонзил шприц в заднюю ногу — поближе к попе. Коза закричала — пронзительно и страшно — и упала замертво.

    Никогда я не видел, чтобы снотворное действовало так молниеносно. Я даже подумал сначала, что доза была слишком велика и зверь скончался, но, поднеся ухо к нежному розовому носу, уловил слабое дыхание — коза спала.

    Мы без усилий уложили тело в мешок и поехали на вокзал.По дороге Белек уверял меня, что скотина пробудет в отключке до утра, поэтому совсем ни к чему ставить о ней в известность проводников. Но я хотел, чтобы все было по закону.

    Поэтому я пошел в кассы, сунул голову в окошечко и честно сказал, что хочу отвезти в Питер козу. Я ждал скандала, но кассирша, не поднимая лица, равнодушно промолвила: «Шестьдесят семь рублей шестнадцать копеек».

    Потрясенный, я отсчитал деньги и получил солидного вида синюю квитанцию, где среди цифр, печатей и водяных изображений значилось: «Коза, 1 шт.».

    Потом я взвалил мешок на плечо, и мы с Бельком зашагали по перрону. В этот момент коза стала подавать признаки жизни — она начала слабо шевелиться, не приходя в сознание, и издавать звуки. Мне не с чем сравнить эти звуки. Коза не кричала и не блеяла — она тихонько блажила. Наверно, так плачет во сне карлик. Но с такой квитанцией мне уже ничего не грозило. Мы дошли до нужного вагона, я отдал Бельку мешок, попрощался с обоими, обещал навещать, и поезд медленно тронулся.

    Судьба козы в дальнейшем, увы, не сложилась.

    Довольно быстро она выросла в красивое стремительное животное с сумасшедшими дерзкими глазами.
    Но характер имела прескверный. Вследствие того, что она категорически отказала в сожительстве местному деревенскому козлу, молока у нее так и не появилось.

    Строптивость ее доходила до абсурда — единственный способ загнать ее в сарай выглядел так: два дюжих мужика тянули ее за рога прочь от сарая, а потом внезапно по команде разжимали руки. Под силой собственного противодействия коза влетала в сарай, и оставалось только с максимальной скоростью захлопнуть ворота.

    К тому же животное обладало невероятной прожорливостью, и берег Невы, некогда зеленый, медленно, но верно превращался в пустыню, покрытую ровным слоем черных блестящих шариков.
    В результате всего этого местные жители под предводительством бывшего водолаза Лехи, воспользовавшись приближением Нового года и отсутствием Белька, казнили и съели скотину.Мне жаль, что я даже не успел дать ей имя.

    Я бы назвал ее Ребеккой.
     
    Яник нравится это.
  22. La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    Солнце, солнце,

    Загляни в оконце!
    На подоконнике снова сидел Карлсон.

    — Привет! Вот оно, ваше солнце, можете не волноваться.

    Но тут фрекен Бок молитвенно протянула к нему руки:

    — Нет, нет, нет, умоляю, что угодно, но сегодня нам нужен покой.

    — Покой, а то как же! Но прежде всего нам нужен, конечно, завтрак, — сказал Карлсон и одним прыжком оказался у кухонного стола.

    Там фрекен Бок уже положила приборы для себя и Малыша. Карлсон сел перед одним из них и взял в руки нож и вилку.

    — Начинаем! Давайте завтракать! — Он приветливо кивнул фрекен Бок. — Ты тоже можешь сесть с нами за стол. Возьми себе тарелку и иди сюда.

    Он раздул ноздри и вдохнул пряный запах.
    — Что нам дадут? — спросил он, облизываясь.

    — Хорошую взбучку, — ответила фрекен Бок и ещё яростней принялась мешать соус. — Её ты, уж во всяком случае, заслужил. Но у меня так ноет всё тело, что, боюсь, я уже не смогу гоняться за тобой сегодня.
    Она вылила соус в миску и поставила её на стол.

    — Ешьте, — сказала она. — А я подожду, пока вы: кончите, потому что доктор сказал, что мне во время еды нужен полный покой.
    Карлсон сочувственно кивнул.
    — Ну да, в доме, наверно, найдётся несколько завалявшихся сухариков, которые ты сможешь погрызть, когда мы покончим со всем, что на столе. Примостишься на краешке стола и погрызёшь, наслаждаясь тишиной и покоем.

    И он торопливо наложил себе полную тарелку густого мясного соуса. Но Малыш взял совсем капельку. Он всегда с опаской относился к новым блюдам, с такого соуса он ещё никогда не ел.
    Карлсон начал строить из мяса башню, а вокруг башни крепостной ров, заполненный соусом. Пока он этим занимался, Малыш осторожно попробовал кусочек. Ой! Он задохнулся, слёзы выступили на глазах. Рот горел огнём. Но рядом стояла фрекен Бок и глядела на него с таким видом, что он только глотнул воздух и промолчал.

    Тут Карлсон оторвался от своей крепости:
    — Что с тобой? Почему ты плачешь?
    Я… я вспомнил одну печальную вещь, — запинаясь, пробормотал Малыш.
    - Понятно, — сказал Карлсон и отправил в рот огромный кусок своей башни. Но едва он проглотит его, как завопил не своим голосом, и из его глаз тоже брызнули слёзы.
    — Что случилось? — спросила фрекен Бок.
    — На вкус это лисий яд… Впрочем, тебе самой лучше знать, что ты сюда подсыпала, — сказал Карлсон. — Бери скорей большой шланг, у меня в горле огонь! — Он утёр слёзы.
    = О чём ты плачешь? — спросил Малыш.
    — Я тоже вспомнил очень печальную вещь, — ответил Карлсон.
    — Какую именно?
    — Вот этот мясной соус, — сказал Карлсон.

    Но весь этот разговор не пришёлся по душе фрекен Бок.

    — Как вам только не стыдно, мальчики! Десятки тысяч детей на свете были бы просто счастливы получить хоть немного этого соуса.

    Карлсон засунул руку в карман и вытащил карандаш и блокнот.

    — Пожалуйста, продиктуйте мне имена и адреса хотя бы двоих из этих тысяч, — попросил он.

    Но фрекен Бок не желала давать адреса.

    — Наверно, речь идёт о маленьких дикарях из племени огнеедов, всё понятно, — сказал Карлсон. — Они всю жизнь только и делают, что глотают огонь и серу.

    Как раз в эту минуту раздался звонок у двери, и фрекен Бок пошла открывать.

    — Пойдём посмотрим, кто пришёл, — предложил Карлсон. — Быть может, это кто-нибудь из тех тысяч маленьких огнеедов, которые готовы отдать всё, что у них есть, за эту пламенную кашу.
    ....................

    Карлсон! Дверь из кухни была приоткрыта, и Малыш увидел, что Карлсон разгуливает по прихожей.

    Да, это был Карлсон! И в то же время не Карлсон!.. Боже праведный, на кого он был похож в старом маскарадном костюме Бетан! На нём была длинная бархатная юбка, которая путалась в ногах, мешая ходить, и две тюлевые накидки: одна украшала его спереди, другая — сзади! Он казался маленькой кругленькой бойкой девочкой. И эта маленькая бойкая девочка неумолимо приближалась к кухне.

    Малыш в отчаянии делал знаки, чтобы Карлсон не шёл на кухню, но тот будто не понимал их, только кивал в ответ и подходил всё ближе.

    — Гордая юная девица входит в парадный зал! — произнёс Карлсон и застыл в дверях, играя своими накидками.

    [​IMG]

    Вид у него был такой, что господин Пёк широко раскрыл глаза:

    — Батюшки, кто же это?.. Что это за милая девочка?

    Но тут фрекен Бок как заорёт:

    — Милая девочка! Нет, извините, это не милая девочка, а самый отвратительный сорванец из всех, которых мне довелось видеть на своём веку! Убирайся немедленно, дрянной мальчишка! Но Карлсон её не послушался.

    — Гордая юная девица танцует и веселится, — продолжал он своё.

    И он пустился в пляс. Такого танца Малыш никогда прежде не видел, да, надо думать, что и господин Пёк тоже.

    Карлсон носился по кухне, высоко поднимая колени. Время от времени он подпрыгивал и взмахивал своими тюлевыми накидками.

    «Что за дурацкий танец, — подумал Малыш. — Но это ещё куда ни шло, только бы он не вздумал летать. О, только бы он не летал!»

    Карлсон завесил себя накидками так, что пропеллера вовсе не было видно, чему Малыш был очень рад. Если он всё же вдруг взлетит к потолку, то господин Пёк наверняка упадёт в обморок, а потом, едва придя в себя, пришлёт сюда людей с телевизионными камерами.

    Господин Пёк смотрел на этот странный танец и смеялся, смеялся всё громче и громче. Тогда Карлсон тоже стал хихикать в ответ, да ещё подмигивать господину Пеку, когда проносился мимо него, размахивая своими накидками.

    — До чего весёлый мальчишка! — воскликнул господин Пёк. — Он наверняка мог бы участвовать в какой-нибудь детской передаче.

    Ничто не могло бы больше рассердить фрекен Бок.

    — Он будет выступать по телевидению?! Тогда я попрошу освободить меня от этого дела. Если вы хотите найти кого-нибудь, кто перевернёт вверх тормашками телевизионную студию, то лучшего кандидата вам не сыскать.

    Малыш кивнул:

    [​IMG]

    — Да, это правда. А когда эта студия перевернётся вверх тормашками, он скажет: «Пустяки, дело житейское». Так что лучше остерегайтесь его!

    Господин Пёк не настаивал.

    — Если так, то не надо. Я только предложил. Мальчишек полным-полно!..

    И господин Пёк вдруг заторопился. У него, оказывается, скоро передача, и ему пора идти.

    Но тут Малыш увидел, что Карлсон нащупывает кнопку на животе, и до смерти испугался, что в последнюю минуту всё выяснится.

    — Нет, Карлсон… нет, не надо, — шептал ему в тревоге Малыш.

    Карлсон с невозмутимым видом продолжал искать кнопку, ему трудно было добраться до неё из-за всех этих тюлевых накидок.

    Господин Пёк уже стоял в дверях, когда вдруг зажужжал моторчик Карлсона.

    — Я и не знал, что над Вазастаном проходит маршрут вертолётов, — сказал господин Пёк. — Не думаю, чтобы им следовало здесь летать, многим этот шум мешает. Прощайте, фрекен Бок. До завтра!

    И господин Пёк ушёл.

    А Карлсон взмыл к потолку, сделал несколько кругов, облетел лампу и на прощание помахал фрекен Бок тюлевыми накидками.

    — Гордая юная девица улетает далеко-далеко! — крикнул он. — Привет, гей-гей!
    ( А. Линдгрен, "Карлсон, который живет на крыше, опять прилетел")
     
  23. La Mecha

    La Mecha Вечевик

    Сообщения:
    10.270
    Симпатии:
    3.396
    П. Вудхауз.
    "Шалости аристократов"
    "
    ГЛАВА 8. Сэр Родерик приходит на ленч


    Я конечно, уже встречался с сэром Родериком, но только в компании Гонории, а рядом с Гонорией любой человек выглядит жалким замухрышкой. До этого момента я даже не подозревал, какой устрашающей внешностью обладает старикан. Вместо бровей у него росли кусты, придававшие свирепость его пронзительному взгляду, который трудно было переварить на голодный желудок. Сэр Родерик был высок, широкоплеч и являлся обладателем огромной лысой головы, напоминавшей своими размерами и формой купол собора Святого Павла. Должно быть, он носил девятый размер шляпы, никак не меньше. Кстати, это доказывает, как глупо развивать свои мозги.

    — Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте! — жизнерадостно выкрикнул я, стараясь выглядеть радушным хозяином, и тут же подумал, что говорю именно то, против чего предостерегала меня тётя Агата. Чертовски трудно начать разговор в подобных случаях. Если ты живёшь в лондонской квартире, это связывает тебя по рукам и ногам. Я имею в виду, если б я был молодым сквайром, принимавшим гостя в своём поместье, мне ничего не стоило бы сказать: «Приветствую вас в Сластеншир-холле» — или что-нибудь в этом роде. Сравните, как глупо прозвучало бы, если бы я вдруг заявил: «Приветствую вас в квартире номер 7а дома Крайтон Мэншнз, на улице Беркли, В».

    — Боюсь, я немного опоздал, — произнёс старикан, как только мы уселись за стол. — Меня задержал лорд Алястер Хантерфорд, сын герцога Рамфурлина. Он сообщил мне, что у его милости вновь появились симптомы болезни, вызывающей беспокойство всей семьи. Я не мог оставить лорда Алястера, не поговорив с ним, и поэтому не сумел прийти вовремя. Надеюсь, это не причинило вам неудобств?

    — О, нет, нет, никоим образом. Значит, у герцога поехала крыша, что?

    — Я бы не стал употреблять данное выражение, тем более памятуя, что речь идёт о представителе одного из благороднейших родов Англии, но у меня не вызывает сомнений, что мозг герцога несколько перевозбудился. — Он попытался вздохнуть, хотя рот у него был набит телячьей котлетой. — Моя профессия отнимает у меня массу душевных сил.

    — Ещё бы!

    — Иногда я ужасаюсь, глядя на то, что творится вокруг. — Внезапно он умолк и замер, не донеся вилки до рта. — Вы держите кошку, мистер Вустер?

    — А? Что? Кошку? Нет, не держу.

    — Я мог бы поклясться, что либо в комнате, либо где-то поблизости только что мяукнула кошка.

    — Может, такси или ещё что-нибудь на улице.

    — Простите?

    — Я имею в виду, такси пищат, знаете ли. Очень похоже на кошку.

    — Никогда не сравнивал, — довольно холодно произнёс старикан.

    — Не хотите ли немного лимонного сока с содовой? — спросил я, стараясь поменять тему разговора, принявшего нежелательный оборот.

    — Благодарю вас. Полбокала, если можно.

    Тошнотворный напиток, казалось, подбодрил его и вновь настроил на. дружеский лад.

    — Терпеть не могу кошек. Да, о чём же я… Ну, конечно. Так вот, иногда я ужасаюсь, глядя на то, что творится вокруг. Я имею в виду не те случаи, которые требуют моего профессионального вмешательства, хотя, безусловно, они тоже участились. В данный момент я говорю о том, что мне приходится наблюдать каждый день в Лондоне. С каждой минутой я всё больше и больше убеждаюсь, что все люди на свете — душевнобольные. Например, не далее как сегодня утром я ехал из своего клуба домой, а так как погода стояла прекрасная, я велел шофёру откинуть верх машины и уселся поудобнее, наслаждаясь весенним солнышком, когда мы остановились посередине улицы, попав в так называемую «пробку», неизбежную в перегруженном транспортом Лондоне.

    Должно быть, какое-то время я его не слушал, потому что когда он остановился передохнуть и сделать очередной глоток лимонного сока, у меня почему-то возникло смутное ощущение, что он прочёл мне какую-то лекцию.

    — Браво, браво! — воскликнул я.

    — Простите?

    — Нет, нет. Вы говорили…

    — Машины, следующие в противоположном направлении, тоже остановились, но почти сразу же продолжили путь, и в это время произошло нечто необычайное. С моей головы внезапно сорвали шляпу! А когда я обернулся, то увидел, что ею радостно машут мне из окна такси, исчезающего за углом!

    Я удержался от смеха, но сами понимаете, чего мне это стоило. По крайней мере я отчётливо услышал, как мои рёбра заходили ходуном.

    — Должно быть, кто-то решил над вами подшутить, что? — спросил я.

    Моё предположение, казалось, не понравилось старикану.

    — Надеюсь, — сказал он, — меня нельзя обвинить в отсутствии чувства юмора, но должен признаться, я не вижу ничего смешного в этом возмутительном поступке. Безобразие! Такое мог совершить только душевнобольной! Герцог Рамфурлин, о котором я упоминал, — только учтите, это строго конфиденциально, — вообразил, что он канарейка, и приступ, взволновавший лорда Алястера, случился с ним по той причине, что нерадивый лакей забыл принести ему утром кусок сахара.

    Очень часты случаи, когда мужчины подкарауливают женщин, чтобы отрезать прядь их волос. Смею предположить, что примерно такой же манией обладал человек, похитивший мою шляпу. Могу лишь надеяться, что над ним вовремя установят наблюдение, не то он… Мистер Вустер, здесь есть кошка! Это не на улице! Мяуканье доносится из соседней комнаты!


    Должен признаться, на этот раз я тоже отчётливо услышал мяуканье. Я нажал на кнопку звонка, и Дживз тут же вплыл в комнату и остановился в почтительной позе.

    — Сэр?

    — Послушай, Дживз! — воскликнул я. — Кошки! Что ты на это скажешь? В квартире есть кошки?

    — Только три, сэр. В вашей спальне.

    — Что?!

    — Кошки в спальне, — услышал я трагический шёпот сэра Родерика. Глаза старикана пронзили меня насквозь.

    — В каком это смысле только три?

    — Чёрное, серое и рыжее животные, сэр.

    — О чём ты… — Обогнув стол со скоростью курьерского поезда, я бросился к двери. К несчастью, сэр Родерик кинулся в том же направлении, и мы столкнулись со страшной силой, одновременно вылетев в прихожую. Старикан ловко вышел из клинча и схватил с вешалки зонтик.

    — Не подходите! — завопил он, размахивая зонтиком над головой. — Не подходите, сэр! Я вооружён!

    — Ради бога, простите, — сказал я. — Решил проверить, в чём дело, и совершенно случайно с вами столкнулся. Виноват.

    Он опустил зонтик и, казалось, несколько успокоился, но в эту минуту в спальне начался концерт. У меня создалось такое впечатление, что все лондонские коты, поддерживаемые собратьями из окрестностей, решили выяснить между собой отношения раз и навсегда. Нечто вроде расширенного состава симфонического оркестра.

    — Это невыносимо! — вскричал сэр Родерик. — Я сам себя не слышу!

    — Мне кажется, сэр, — почтительно произнёс Дживз, — что животные пришли в некоторое возбуждение, обнаружив под кроватью мистера Вустера свежую рыбу.

    Старикан покачнулся.

    — Рыбу? Я правильно расслышал?

    — Сэр?

    — Вы сказали, под кроватью мистера Вустера лежит свежая рыба?

    — Да, сэр.

    Сэр Родерик застонал и потянулся за своей тростью.

    — Разве вы уже уходите? — спросил я.

    — Да, мистер Вустер, ухожу. Я предпочитаю проводить свой досуг в менее эксцентричном обществе.

    — Но послушайте! Подождите, я пойду с вами! Произошло нелепое недоразумение! Я уверен, всё уладится! Дживз, мою шляпу.

    Расторопный малый мгновенно повиновался, и я напялил шляпу себе на голову.

    — Боже всемогущий!

    Такого шока я давно не испытывал. Я просто утонул, если можно так выразиться. Когда я взял шляпу в руки, она сразу показалась мне несколько просторной, а как только я её надел, у меня возникло такое ощущение, что на мне шлем с забралом.

    — Что такое? Это не моя шляпа.

    — Это моя шляпа, — сказал сэр Родерик ледяным тоном. Давно так со мной никто не разговаривал. — Та самая шляпа, которую у меня украли сегодня утром, когда я ехал в машине.

    — Но…

    Быть может, Наполеон или ещё кто-нибудь запросто выкрутились бы из создавшегося положения, но у меня пороху не хватило. Я стоял с идиотским выражением на лице и отвисшей нижней челюстью, в то время как старикан забрал у меня свою шляпу и повернулся к Дживзу.

    — Я прошу вас, мой милый, — сказал он, — проводить меня до машины. Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов.

    — Слушаюсь, сэр.

    По правде говоря, я был сыт по горло. Я имею в виду, коты в спальне — это уж слишком, что? Я понятия не имел, как они умудрились туда попасть, но я не собирался позволить устраивать им в моей квартире пикник.

    • Я распахнул дверь настежь, увидел посередине комнаты клубок переплетённых тел, а затем мимо меня промчались и выскочили на лестничную площадку сто пятнадцать кошек всевозможных расцветок, оставив после себя на ковре огромный рыбий скелет, укоризненно на меня смотревший, словно он требовал извинений в письменном виде за то, что с ним произошло.

      В выражении рыбьих глаз было нечто жуткое, и у меня мурашки побежали по коже. Я осторожно закрыл дверь, попятился, и неожиданно на кого-то наткнулся.

      — Ох, простите, — сказал он.

      Резко повернувшись, я увидел того самого розовощёкого парня, лорда Такого-то, который приехал в Лондон вместе с Юстасом и Клодом.

      — Послушайте, — виновато произнёс он, — ради бога, извините за беспокойство, но это не мои коты только что промчались по лестнице? Они были очень похожи на моих котов.

      — Они выскочили из моей спальни.

      — Значит, это были мои коты! — печально объявил он. — Проклятье!

      — Вы оставили своих котов в моей спальне?

      — Это сделал ваш камердинер, как его… Он очень благородно предложил подержать их там до отхода моего поезда. А сейчас они удрали! Ну да ладно, теперь уже ничего не поделаешь. По крайней мере я заберу шляпу и рыбу.

      Этот парень нравился мне всё меньше и меньше.

      — Рыбу тоже вы мне подсунули?

      — Нет, Юстас. А шляпа принадлежит Клоду.

      Окончательно лишившись сил, я опустился на стул и спросил:

      — Послушайте, вы не могли бы объяснить, в чём тут дело?

      Парень изумлённо на меня уставился.

      — Как, неужели вы не знаете? Вот это да! — Он покраснел до корней волос.

      — Но если вы ничего не знаете, неудивительно, что эта история показалась вам чудной.

      — Чудной — не то слово.

      — Мы это сделали для «Искателей», знаете ли.

      — Искателей?

      — Так называется клуб в Оксфорде, знаете ли, куда ваши кузены и я очень хотим попасть. Чтобы тебя приняли, надо что-нибудь слямзить, знаете ли. Какой-нибудь, знаете ли, сувенир. Полицейский шлем, знаете ли, или дверной молоток, или что-нибудь ещё, знаете ли. Когда члены клуба собираются на ежегодный праздничный обед, стены комнаты украшаются трофеями, и все произносят речи, ну, и всё такое. Здорово получается! Ну вот, мы хотели свистнуть что-нибудь особенное, стильное, если вы понимаете, о чём я говорю, поэтому приехали в Лондон, рассчитывая заполучить что-нибудь необычное. И с самого начала нам удивительно подвезло! Вашему кузену Клоду удалось стянуть с головы одного деятеля в автомобиле очень даже приличную шляпу, а ваш кузен Юстас незаметно свистнул свежего лосося в «Харродзе», а мне посчастливилось умыкнуть трёх котов всего за один час. Должен вам сказать, мы воспряли духом дальше некуда. А затем возник вопрос, куда всё это подевать до отхода поезда. Уж больно подозрительно, знаете ли, бродить по Лондону с рыбой и кучей котов. Потом Юстас вспомнил о вас, и мы приехали к вам в кэбе. Вы ушли погулять, но ваш камердинер сказал, что вы не будете возражать. А когда мы вас встретили, вы торопились, и нам ничего не удалось вам объяснить. Ну ладно, я возьму шляпу, если вы не возражаете.

      — Её здесь нет.

      — Нет?

      — Старикан, у которого вы её стянули, был тем самым человеком, которого я пригласил на ленч. Он забрал свою шляпу.

      — Это надо же! Бедняга Клод будет вне себя. А как насчёт лосося?

      — Хотите полюбоваться на останки?

      Увидев скелет, он огорчённо вздохнул.
      — Вряд ли комитет согласится зачислить нас в клуб на основании такого трофея. От рыбы почти ничего не осталось, да?

      — Её съели коты.

      Он глубоко вздохнул.

      — Ни котов, ни рыбы, ни шляпы. Зря старались. Вот невезуха! И кроме того

      — мне, конечно, жутко неудобно вас беспокоить, — но не могли бы вы одолжить мне десятку?

      — Десятку? Зачем?

      — Видите ли, дело в том, что мне необходимо заплатить штраф за Клода и Юстаса. Их арестовали.

      — Арестовали?!

      — Да. На радостях, что им так легко удалось добыть шляпу и лосося, да ещё после шикарного ленча, они немного переусердствовали и попытались умыкнуть грузовик. Глупо, конечно, потому что всё равно им не удалось бы пригнать его в Оксфорд и предъявить комитету. Но мне не удалось их отговорить, и когда водитель поднял шум, завязалась драка, так что сейчас Клод и Юстас дожидаются в полицейском участке на Вайн-стрит, пока я не уплачу за них штраф. Поэтому, если вас не затруднит… ох, большое спасибо, очень любезно с вашей стороны. Не мог же я бросить их в беде, да? Я имею в виду, они ребята что надо, знаете ли. У нас в университете их очень любят. Они пользуются большой популярностью.

      — Неудивительно! — сказал я.





      * * *
      Когда Дживз вернулся, я его поджидал, чтобы сказать ему пару тёплых слов.

      — Ну? — спросил я.

      — Сэр Родерик задал мне несколько вопросов, сэр, касательно ваших привычек и образа жизни, на которые я ответил со всевозможной осторожностью.

      — Я не об этом тебя спрашиваю. Мне хотелось бы знать, почему ты с самого начала не соизволил объяснить ему, в чём дело. Одно твоё слово, и всё было бы в порядке.

      — Да, сэр.

      — А сейчас он ушёл, твёрдо убеждённый в том, что я псих.

      — Вспоминая нашу беседу, сэр, я не удивлюсь, если подобная мысль пришла ему в голову.

      Я только собрался его отчитать, как зазвонил телефон. Дживз снял трубку.

      — Нет, мадам. Мистера Вустера нет дома. Нет, мадам, я не знаю, когда он вернётся. Да, мадам, я передам ему вашу просьбу. — Он повесил трубку. — Миссис Грегсон, сэр.

      Тётя Агата! Так я и думал. После неудавшегося ленча с сэром Родериком её тень всё время маячила перед моими глазами, если так можно выразиться.

      — Она уже знает?

      — Насколько я понял, сэр Родерик звонил ей по телефону, сэр, и…

      — Свадебная церемония отменяется, что?

      Дживз кашлянул.

      — Похоже на то, сэр. Миссис Грегсон не почтила меня своим доверием, но она сильно возбуждена…

      Чудно, но меня до такой степени достали старикан, кошки, рыба, розовощёкий лорд и всё остальное, что я только сейчас сообразил, как мне подфартило. Клянусь своими поджилками, у меня словно гора с плеч свалилась. Я чуть было не закричал от восторга!

      — Дживз! — воскликнул я. — Не сомневаюсь, это ты всё подстроил!

      — Сэр?

      — Я имею в виду, ты с самого начала держал ситуацию под контролем.

      — Видите ли, сэр, Спенсер, дворецкий миссис Грегсон, который случайно подслушал, о чём вы беседовали за ленчем у неё в доме, передал мне ваш разговор, и должен признаться — простите мне эту вольность, — я надеялся, что какие-нибудь обстоятельства помешают вам вступить в законный брак. Сомневаюсь, что молодая леди была бы вам парой, сэр.

      — И она выкинула бы тебя за дверь через пять минут после свадьбы.

      — Да, сэр. Спенсер сообщил мне, что мисс Глоссоп высказывала подобное намерение. Миссис Грегсон желает, чтобы вы немедленно позвонили ей, сэр.

      — Вот как? Что ты мне посоветуешь, Дживз?

      — Мне кажется, вам следует отправиться в путешествие, сэр.

      • — Вот как? Что ты мне посоветуешь, Дживз?

        — Мне кажется, вам следует отправиться в путешествие, сэр. Заграничные впечатления доставят вам удовольствие.

        Я покачал головой.

        — Она ко мне приедет.

        — Вряд ли, сэр, если вы уедете достаточно далеко. Комфортабельные лайнеры уходят в Нью-Йорк каждую среду и субботу.

        — Дживз, — сказал я. — Ты, как всегда, прав. Закажи билеты."
     
  24. Мила

    Мила Guest

    "- Со всеми этими штормами и сошестерениями, - сказал как-то наш капитан Суер-Выер, - нам Острова Истины не открыть. Да вон, кстати, какой-то островок виднеется. Не Истины ли? Эй, Пахомыч! Суши весла и обрасопь там, что надо обрасопить!
    - Надоело обрасопливать, сэр, - проворчал старпом. - Обрасопливаешь, обрасопливаешь... а толку?
    - Давай, давай, обрасопливай без долгих разговоров. Вскорости Пахомыч обрасопил все, что надо, мы кинули якорь, сели в шлюпку и поплыли к острову, виднеющемуся невдалеке. Он был невелик, целиком умещался в подзорную трубу. На нем не было видно ни души. Песок, песок да еще какие-то кочки, торчащие из песка.
    Шлюпка уткнулась носом в берег, и тут же кочечки зашевелились и каким-то образом нахлобучили на себя велюровые шляпы. Тут и стало ясно, что это не кочки, а человеческие головы в шляпах, которые торчат из пещерок.
    Крупная, но фетровая шляпа заколебалась, и из пещерки вылез цельный человек. Сняв шляпу, он приветливо помахал ею и сказал:
    - Добро пожаловать, дорогие Валерьян Борисычи!
    Мы невольно переглянулись, только Суер поклонился и сказал:
    - Здравствуйте, братья по разуму!
    Шляпы в норках загудели:
    - Здравствуйте, здравствуйте, дорогие Валерьян Борисычи! - А первый в крупной фетровой обнял Суера и расцеловал.
    - Ну, как вы добрались до нас? - спрашивал он. - Легко ли? Тяжело? Все ли Валерьян Борисычи здоровы?
    - Слава Богу, здоровы, - кланялся Суер.
    Меня всегда поражала догадливость капитана и его житейская мудрость. Но какого черта? Какие мы Валерьян Борисычи? Никакие мы не Валерьян Борисычи! Но спорить с туземцами не хотелось, и я подумал: если капитан прикажет, мы все до единого дружно станем Валерьян Борисычами.
    Между тем шляпа номер один продолжала махать когтистой лапой и весело лопотала:
    - Мы так радуемся, когда на остров прибывает очередная партия Валерьян Борисычей, что просто не знаем, как выразить свое счастье!
    - И мы тоже счастье выражаем, - сказал Суер и, обернувшись к нам, предложил: - Давайте, ребята, выразим свое счастье громкими кличами.
    Мы не стали спорить с капитаном и издали несколько кличей, впрочем, вполне приличных. Кроме Пахомыча, который орал:
    - Борисычи! А где же магарыч?
    - Я надеюсь, - сказала шляпа номер один, - среди вас все истинные Валерьян Борисычи? Нет ни одного, скажем, Андриан или Мартемьян Борисыча? Не так ли?
    - Ручаюсь, - сказал капитан, придирчиво осматривая нас. - Верно, хлопцы?
    - Да, да, это так, - поддержали мы капитана. - Мы все неподдельные Валерьян Борисычи.
    - Но мы маленькие Валерьян Борисычи, - влез в разговор лоцман Кацман, - небольшие Валерьян Борисычи, скромные.
    Капитан недовольно поморщился. Лоцману следовало бы помолчать. Он сроду не бывал никаким Валерьян Борисычем, а, как раз напротив, по паспорту читался Борис Валерьяныч.
    - Мы-то маленькие, - продолжал болтливый лоцман. - А вот он, - и лоцман указал на Суера, - он величайший из Валерьян Борисычей мира.
    Суер поклонился, и мы ударили в ладонь.
    Самое, конечно, глупое, самое тупое заключалось в том, что я и вправду почувствовал себя Валерьян Борисычем и раскланивался на все стороны, как истинный Валерьян Борисыч.
    - Дорогой Валерьян Борисыч, - сказал Суер, обращаясь к главной шляпе. - Позвольте и мне задать вопрос. Скажите, а вот эти люди, которые сидят в норках, все ли они истинные Валерьян Борисычи?
    - Валерьян Борисыч, дорогой, - отвечала шляпа, - мы понимаем вашу бдительность и ответим на нее дружно, по-Валерьян-Борисычски. Эй, вэбы, отвечайте!
    Тут все Валерьян Борисычи зашевелились в норках и хотели было вылезать, но Главношляпый крикнул:
    - Сидеть на месте! Кто выскочит - пуля в лоб! Начинайте.
    И один носатый из ближайшей норы неожиданно и гнусаво запел:

    О, Океан!
    О, тысячи
    На небе дивных звезд!
    Все Валерьян Борисычи
    Имеют длинный хвост.

    А хор из норок подхватил:

    Имеют хвост, но он не прост.
    Меж небом и землей он мост.

    Гнусавое запевало выползло тем временем на второй куплет:

    В душе изъян был высечен
    На долгую науку.
    Вам Валерьян Борисычи
    Протягивают руку.

    И хор подхватил:

    Берите нашу руку,
    А то дадим по уху!

    И они высунули из норок когтистые лапки. Все невольно отшатнулись, и даже Суер заметно побледнел. Он быстро оглядел нас и впер свои брови в меня.
    - Валерьян Борисыч, - сказал он, похлопывая меня по плечу, - возьми руку друга из норы.
    - Кэп, меня тошнит.
    Валерьян Борисычи в норках зашептались, заприметив наши пререканья.
    - Иди, скотина Валерьян Борисыч, - толкнул меня в спину Пахомыч. - Иди, а то меня пошлют.
    В этот момент меня покинуло чувство, что я немного Валерьян Борисыч, но - подчинился капитану. Я уважал Суера, вам, впрочем, этого не понять.
    Любезно гримасничая, как это сделал бы на моем месте истинный Валерьян Борисыч, я тронулся с места и пошел некоторым челночным зигзагом.
    - Он очень стеснительный, - пояснял Кацман, - но истинный, хотя и мелковатый, Валерьян Борисыч.
    Подойдя к ближайшей кочке-шляпе, я схватил за руку какого-то Валерьян Борисыча и принялся тресть.
    - Здорово, старый хрен Валера! - заорал я. - Ну как ты тут? Все в норке сидишь? А мы тут плавали-плавали и на вас нарвались! Да ты сам-то хоть откуда? Я-то из Измайлова!
    Схваченный мною Валерьян Борисыч тихо поскуливал.
    - Ты с какого года? - орал я.
    - С тридцать седьмого, - отвечал задерганный мною Валерьян Борисыч.
    - А я с тридцать восьмого! Ты всего на год и старше, а вон уже какой бугай вымахал!
    Валерьян Борисыч призадумался и наморщил лобик.
    - Ты знаешь чего, - сказал он, - копай норку рядом со мной, мы ведь почти ровесники. К тому же я из Сокольников.
    - Да! Да! Да! - закричал Главный Шляпоголовый. - Копайте все себе норки! Здесь очень хороший песочек, легко копается. И мы все будем дружно сидеть в норках.
    И тут я подумал, что это неплохая идея, и мне давным-давно пора выкопать себе норку в теплом песке, и хватит вообще шляться по белу свету.
    "Заведу себе велюровую шляпу, - думал я. - Стану истинным Валерьян Борисычем, а там - разберемся". И я опустился на колени и стал двумя руками загребать песочек, выкапывая норку. Песок струился с моих ладоней, и суть его, копая, я пытался постичь.
    "В чем же суть этого песка? - напряженно думал я. - Эту вечную загадку я и стану разгадывать, сидя в норке".
    Струился, струился песок с моих ладоней, тянул к себе и засасывал.
    Вдруг кто-то сильно дернул меня за шиворот и выволок из норы.
    - Ты что делаешь? - сказал Суер, щипая меня повыше локтя. - Опомнись!
    - Норку копаю. А вы разве не будете, кэп?
    - Будем, но позднее.
    - Позвольте, позвольте, - встрял Главный Шляподержатель, - откладывать копание не полагается. Копайте сразу.
    Тут я заметил, что Валерьян Борисычи в норках надулись и смотрели на нас очень обиженно.
    - Копайте норки, а то поздно будет, - приговаривали некоторые.
    - Нам нужно вначале осмотреть достопримечательности, - отвечал Суер-Выер. - А уж потом будем копать.
    - Какие еще достопримечательности? Здесь только песок да Валерьян Борисычи.
    - А где же музей восточных культур? - спросил Суер.
    - Мы его разграбили, - мрачно ответил Главный Валерьян Борисыч. - А вы, я вижу, не хотите норок копать. Бей их, ребята! Это поддельные Валерьян Борисычи! Их подослали Григорий Петровичи!
    - Вот ведь хреновина, - устало сказал Суер. - Только приплываем на какой-нибудь остров - нас сразу начинают бить.
    Головной Валерьян Борисыч снял вдруг шляпу и метнул ее в капитана. Шляпа летела, вертясь и свища.
    Капитан присел, и шляпа попала в лоцмана. Кацман рухнул, а шляпа, как бумеранг, вернулась к владельцу.
    Все прочие Валерьян Борисычи засвистели по-узбекски и стали принакручивать шляпами. Через миг несметное количество шляп загудело над нашими головами.
    Волоча за собой, как чайку, подбитого лоцмана, мы отступили к шлюпке. Над нами завывали смертоносные шляпы.
    Пахомыч изловчился, поймал одну за тулью, зажал ее между коленей, но шляпа вырвалась, схватила корзину с финиками, которая стояла на корме, и понеслась обратно на остров.
    Эти финики спасли нам жизнь. Валерьян Борисычи, как только увидели финики, выскочили из норок. Они катались по песку, стараясь ухватить побольше фиников.
    - А мне Валерьян Борисычи даже чем-то понравились, - смеялся Суер-Выер, выводя нашу шлюпку на правильный траверз. - Наивные, как дети, хотели нас шляпами закидать.
    Тут в воздухе появилась новая огромная шляпа. Она летела книзу дном тяжело и медленно.
    Долетев до нас, шляпа перевернулась, вылила на капитана ведро помоев и скрылась в тумане".

    Юрий Коваль, "Суер-Выер"


    [​IMG]
    Юрий Коваль
     
    La Mecha нравится это.
  25. TopicStarter Overlay
    Ондатр

    Ондатр Модератор

    Сообщения:
    36.376
    Симпатии:
    13.700
    "На первый взгляд залы магазина являли собой беспорядочную картину, в
    которой теснились все творения, божеские и человеческие. Чучела крокодилов,
    боа, обезьян улыбались церковным витражам, как бы порывались укусить
    мраморные бюсты, погнаться за лакированными вещицами, вскарабкаться на
    люстры. Севрская ваза, на которой г-жа Жакото изобразила Наполеона,
    находилась рядом со сфинксом, посвященным Сезострису[*].
    Начало мира и вчерашние события сочетались здесь причудливо благодушно.
    Кухонный вертел лежал на ковчежце для мощей, республиканская сабля -- на
    средневековой пищали. Г-жа Дюбарри с пастели Латура, со звездой на голове,
    нагая и окруженная облаками, казалось, с жадным любопытством рассматривала
    индийский чубук и старалась угадать назначение его спиралей, змеившихся по
    направлению к ней. Орудия смерти -- кинжалы, диковинные пистолеты, оружие с
    секретным затвором -- чередовались с предметами житейского обихода:
    фарфоровыми мисками, саксонскими тарелками, прозрачными китайскими чашками,
    античными соловками, средневековыми коробочками для сластей. Корабль из
    слоновой кости на всех парусах плыл по спине неподвижной черепахи.
    Пневматическая машина лезла в самый глаз императору Августу, сохранявшему
    царственное бесстрастие. Несколько портретов французских купеческих старшин
    и голландских бургомистров, столь же бесчувственных теперь, как и при жизни,
    возвышались над этим хаосом древности, бросая на него тусклые и холодные
    взгляды. Все страны, казалось, принесли сюда какой-нибудь обломок своих
    знаний, образчик своих искусств. То было подобие философской мусорной
    свалки, где ни в чем не было недостатка -- ни в трубке мира дикаря, ни в
    зеленой с золотом туфельке из сераля, ни в мавританском ятагане, ни в
    татарском идоле. Здесь было все, вплоть до солдатского кисета, вплоть до
    церковной дароносицы, вплоть до плюмажа, некогда украшавшего балдахин
    какого-то трона. А благодаря множеству причудливых бликов, возникавших из
    смешения оттенков, из резкого контраста света и тени, эту чудовищную картину
    оживляли тысячи разнообразнейших световых явлений. Ухо, казалось, слышало
    прерванные крики, ум улавливал неоконченные драмы, глаз различал не вполне
    угасшие огни. Вдобавок на все эти предметы набросила свой легкий покров
    неистребимая пыль, что придавало их углам и разнообразным изгибам необычайно
    живописный вид.
    Эти три залы, где теснились обломки цивилизации и культов, божества,
    шедевры искусства, памятники былых царств, разгула, здравомыслия и безумия,
    незнакомец сравнил сперва с многогранным зеркалом, каждая грань которого
    отображает целый мир. Получив это общее, туманное впечатление, он захотел
    сосредоточиться на чем-нибудь приятном, но, рассматривая все вокруг,
    размышляя, мечтая, подпал под власть лихорадки, которую вызвал, быть может,
    голод, терзавший ему внутренности. Мысли о судьбе целых народов и отдельных
    личностей, засвидетельствованной пережившими их трудами человеческих рук,
    погрузили молодого человека в дремотное оцепенение; желание, которое привело
    его в эту лавку, исполнилось: он нашел выход из реальной жизни, поднялся по
    ступенькам в мир идеальный, достиг волшебных дворцов экстаза, где вселенная
    явилась ему в осколках и отблесках, как некогда перед очами апостола Иоанна
    на Патмосе пронеслось, пылая, грядущее.
    Множество образов, страдальческих, грациозных и страшных, темных и
    сияющих, отдаленных и близких, встало перед ним толпами, мириадами,
    поколениями. Окостеневший, таинственный Египет поднялся из песков в виде
    мумии, обвитой черными пеленами, за ней последовали фараоны, погребавшие
    целые народы, чтобы построить себе гробницу, и Моисей, и евреи, и пустыня,
    -- он прозревал мир древний и торжественный. Свежая и пленительная мраморная
    статуя на витой колонне, блистая белизной, говорила ему о сладострастных
    мифах Греции и Ионии. Ах, кто бы на его месте не улыбнулся, увидев на
    красном фоне глиняной, тонкой лепки этрусской вазы юную смуглую девушку,
    пляшущую перед богом Приапом, которого она радостно приветствовала? А рядом
    латинская царица нежно ласкала химеру! Всеми причудами императорского Рима
    веяло здесь, вызывая в воображении ванну, ложе, туалет беспечной,
    мечтательной Юлии, ожидающей своего Тибулла. Голова Цицерона, обладавшая
    силой арабских талисманов, приводила на память свободный Рим и раскрывала
    перед молодым пришельцем страницы Тита Ливия. Он созерцал: "Senatus
    populusque romanus" (Римский сенат и народ (лат. )); консул, ликторы, тоги,
    окаймленные пурпуром, борьба на форуме, разгневанный народ -- все мелькало
    перед ним, как туманные видения сна. Наконец, Рим христианский одержал верх
    над этими образами. Живопись отверзла небеса, и он узрел деву Марию, парящую
    в золотом облаке среди ангелов, затмевающую свет солнца; она, эта
    возрожденная Ева, выслушивала жалобы несчастных и кротко им улыбалась. Когда
    он коснулся мозаики, сложенной из кусочков лавы Везувия и Этны, его душа
    перенеслась в жаркую и золотистую Италию; он присутствовал на оргиях Борджа,
    скитался по Абруццским горам, жаждал любви итальянок, проникался страстью к
    бледным лицам с удлиненными черными глазами. При виде средневекового кинжала
    с узорной рукоятью, которая была изящна, как кружево, и покрыта ржавчиной,
    похожей на следы крови, он с трепетом угадывал развязку ночного приключения,
    прерванного холодным клинком мужа. Индия с ее религиями оживала в буддийском
    идоле, одетом в золото и шелк, с остроконечным головным убором, состоявшим
    из ромбов и украшенным колокольчиками. Возле этого божка была разостлана
    циновка, все еще пахнувшая сандалом, красивая, как та баядерка, что некогда
    возлежала на ней. Китайское чудовище с раскосыми глазами, искривленным ртом
    и неестественно изогнутым телом волновало душу зрителя фантастическими
    вымыслами народа, который, устав от красоты, всегда единой, находит
    несказанное удовольствие в многообразии безобразного
    . При виде солонки,
    вышедшей из мастерской Бенвенуто Челлини, он перенесся в прославленные века
    Ренессанса, когда процветали искусства и распущенность, когда государи
    развлекались пытками, когда указы, предписывавшие целомудрие простым
    священникам, исходили от князей церкви, покоившихся в объятиях куртизанок.
    Камея привела ему на память победы Александра, аркебуза с фитилем -- бойни
    Писарро[*], а навершие шлема -- религиозные войны, неистовые,
    кипучие, жестокие. Потом радостные образы рыцарских времен ключом забили из
    миланских доспехов с превосходной насечкой и полировкой, а сквозь забрало
    все еще блестели глаза паладина.
    Вокруг был целый океан вещей, измышлений, мод, творений искусства,
    руин, слагавший для него бесконечную поэму. Формы, краски, мысли -- все
    оживало здесь, но ничего законченного душе не открывалось. Поэт должен был
    завершить набросок великого живописца, который приготовил огромную палитру и
    со щедрой небрежностью смешал на ней неисчислимые случайности человеческой
    жизни. Овладев целым миром, закончив обозрение стран, веков, царств, молодой
    человек вернулся к индивидуумам. Он стал перевоплощаться в них, овладевал
    частностями, обособляясь от жизни наций, которая подавляет нас своей
    огромностью
    Вон там дремал восковой ребенок, уцелевший от музея Руйша[*], и это прелестное создание напомнило ему о радостях юных
    лет. Когда он смотрел на волшебный девичий передник какой-то гаитянки,
    пылкое его воображение рисовало ему картины простой, естественной жизни,
    чистую наготу истинного целомудрия, наслаждения лени, столь свойственной
    человеку, безмятежное существование на берегу прохладного задумчивого ручья,
    под банановым деревом, которое даром кормит человека сладкой своей манной.
    Но внезапно, вдохновленный перламутровыми отливами бесчисленного множества
    раковин, воодушевленный видом звездчатых кораллов, еще пахнувших морской
    травой, водорослями и атлантическими бурями, он становился корсаром и
    облекался в грозную поэзию, запечатленную образом Лары[*].
    Затем, восхищаясь изящными миниатюрами, лазоревыми золотыми арабесками,
    которыми был разукрашен драгоценный рукописный требник, он забывал про
    морские бури. Ласково убаюкиваемый мирными размышлениями, он стремился
    вернуться к умственному труду, к науке, мечтал о сытой монашеской жизни,
    беспечальной и безрадостной, ложился спать в келье и глядел в стрельчатое ее
    окно на монастырские луга, леса и виноградники. Перед полотном Тенирса он
    накидывал на себя солдатский кафтан или же лохмотья рабочего; ему хотелось
    надеть на голову засаленный и прокуренный колпак фламандцев, он хмелел от
    выпитого пива, играл с ними в карты и улыбался румяной, соблазнительно
    дебелой крестьянке. Он дрожал от стужи, видя, как падает снег на картине
    Мьериса, сражался, смотря на битву Сальватора Розы. Он любовался
    иллинойсским томагавком и чувствовал, как ирокезский нож сдирает с него
    скальп. Увидев чудесную лютню, он вручал ее владелице замка, упивался
    сладкозвучным романсом, объяснялся прекрасной даме в любви у готического
    камина, и вечерние сумерки скрывали ее ответный взгляд. Он ловил все
    радости, постигал все скорби, овладевал всеми формулами бытия и столь щедро
    расточал свою жизнь и чувства перед этими призраками природы, перед этими
    пустыми образами, что стук собственных шагов отдавался в его душе, точно
    отзвук другого, далекого мира, подобно тому как шум Парижа доносится на
    башни Собора богоматери.
    Подымаясь по внутренней лестнице, которая вела в залы второго этажа, он
    заметил, что на каждой ступеньке стоят или висят на стене вотивные щиты[*], доспехи, оружие, дарохранительницы, украшенные
    скульптурой, деревянные статуи. Преследуемый самыми странными фигурами,
    чудесными созданиями, возникшими перед ним на грани смерти и жизни, он шел
    среди очарований грезы. Усомнившись наконец в собственном своем
    существовании, он сам уподобился этим диковинным предметам, как будто став
    не вполне умершим и не вполне живым. Когда он вошел в новые залы, начинало
    смеркаться, но казалось, что свет и не нужен для сверкающих золотом и
    серебром сокровищ, сваленных там грудами. Самые дорогие причуды
    расточителей, промотавших миллионы и умерших в мансардах, были представлены
    на этом обширном торжище человеческих безумств. Чернильница, которая
    обошлась в сто тысяч франков, а потом была продана за сто су, лежала возле
    замка с секретом, стоимости которого было бы некогда достаточно для выкупа
    короля из плена. Род человеческий являлся здесь во всей пышности своей
    нищеты, во всей славе своей гигантской мелочности. Стол черного дерева,
    достойный поклонения художника, резанный по рисункам Жана Гужона, стоивший
    когда-то нескольких лет работы, был, возможно, приобретен по цене осиновых
    дров. Драгоценные шкатулки, мебель, сделанная руками фей, -- все набито было
    сюда как попало.
    -- Да у вас тут миллионы! -- воскликнул молодой человек, дойдя до
    комнаты, завершавшей длинную анфиладу зал, которые художники минувшего века
    разукрасили золотом и скульптурами.
    -- Вернее, миллиарды, -- заметил таинственный приказчик. -- Но это еще
    что, поднимитесь на четвертый этаж, вот там вы увидите!
    Незнакомец последовал за своим проводником, достиг четвертой галереи, и
    там перед его усталыми глазами поочередно прошли картины Пуссена,
    изумительная статуя Микеланджело, прелестные пейзажи Клода Лоррена, картина
    Герарда Доу, подобная странице Стерна, полотна Рембрандта, Мурильо,
    Веласкеса, мрачные и яркие, как поэма Байрона; далее -- античные барельефы,
    агатовые чаши, великолепные ониксы... Словом, то были работы, способные
    внушить отвращение к труду, нагромождение шедевров, могущее возбудить
    ненависть к искусствам и убить энтузиазм. Он дошел до "Девы" Рафаэля, но
    Рафаэль ему надоел, и голова кисти Корреджо, просившая внимания, так и не
    добилась его. Бесценная античная ваза из порфира, рельефы которой изображали
    самую причудливую в своей вольности римскую приапею, отрада какой-нибудь
    Коринны, не вызвала у него ничего, кроме беглой улыбки. Он задыхался под
    обломками пятидесяти исчезнувших веков, чувствовал себя больным от всех этих
    человеческих мыслей; он был истерзан роскошью и искусствами, подавлен этими
    воскресающими формами, которые, как некие чудовища, возникающие у него под
    ногами по воле злого гения, вызывали его на нескончаемый поединок.
    Похожая своими прихотями на современную химию, которая сводит все
    существующее к газу, не вырабатывает ли человеческая душа ужасные яды,
    мгновенно сосредоточивая в себе все своя радости, идеи и силы? И не оттого
    ли гибнет множество людей, что их убивают своего рода духовные кислоты,
    внезапно отравляющие все их существо?"


    Оноре де Бальзак. Шагреневая кожа.
     

Поделиться этой страницей