Великому художнику японцев

"Хорошая композиция — это условия, которые дают нам возможность проявить наши чувства максимально. Чем случайнее будет стоять персонаж в кадре, тем больше лишних движений он будет делать. Сказанное не означает, что только такого рода композиция работает на действие. Есть случайность фотокадра или случайность композиции Дега. Но и такого рода композицию и место персонажа мы должны рассматривать как заданное условие для игры.
А вот другая гравюра Хокусая, которая называется «Созерцание луны» или «Любование луной». Эту композицию без всякого движения можно держать в кадре минуту, две, может, три, если найти для нее звуковое оформление, звуковую поддержку. У меня к вам вопрос: какой бы вы здесь звук сделали, чтобы можно было эту композицию смотреть как кинематографический кадр?

— Может быть, какие-то шумы…

— А какие шумы?

— Ну, может быть, Дебюсси.

— Дебюсси? Ну, это было бы слишком красиво. Человек и так любуется луной, зачем Дебюсси? вы должны искать контрапункт. Конечно, можно звук цикад подложить, но этого недостаточно. Вообще, всегда хорошо, когда возвышенное снижается на прозаический уровень, тогда оно становится еще возвышенней. Ну, так подумайте, как можно озвучить эту композицию? Сидит мужик, оставил все свои дела хозяйские и смотрит на луну. Чем бы можно было это озвучить?

— Шумом волн.

— Хорошо, но недостаточно. Волны на самой гравюре. А я говорю о контрапункте. Ведь в японской поэзии все это есть…

— Дать издалека доносящиеся шумы праздника.

— Праздника? Уже лучше. Если мы даем живое пространство кинокадра, то и получаем гораздо более острое ощущение умиротворенности. Вы посмотрите повнимательней на довольную физиономию этого человека. Он оставил все свои дела, сидит, любуется на луну, а дома дети некормлены, очаг холодный, жена орет: « Косэ-э-эй - са-а-ан ! Куда девался этот идиот?» А он, видите ли, любуется на луну, ну что за идиот, вместо того чтобы помочь по дому. Понятно, что это говорится не злым голосом, поскольку подобная сцена повторяется ежедневно. И когда мы переходим в статичный кадр, он все равно продолжает развиваться, но для этого необходимо найти звуковые элементы, которые будут продлевать его все дальше и дальше.
Перед вами гравюра «У фонаря» из книги «Песни Итако». Мы должны наполнить этот кадр чистой лирикой, поскольку он как бы является завершением некоего предыдущего действия. С него мы вышли на это окно, на пространство, на звуки, которые нас успокаивают, облагораживают. И если до этого была какая-то страшная нервная сцена, то свет фонаря в светлых сумерках дает успокоение, ощущение цельности мира.
После кадра с фонарем мы услышим хруст и увидим, как злой кузнечик поедает хурму — «Луна, хурма и кузнечик». И снова от лирики перейдем к той необходимой детали, которая может совершенно по-иному окрасить огромное предыдущее действие. В сущности, я вам сейчас рассказал микроэпизодик из какого-то фильма, который вобрал в себя лирико-комический и, может быть, даже драматический момент, после чего мы опять вышли в лирику «У фонаря» и перешли в комизм кинокадра с кузнечиком. Развитие кадра будет зависеть от вашего мастерства. Чтобы получился комический эффект, нужно найти несколько игровых деталей жующего и чавкающего кузнечика. И если потом, насытившись, кузнечик, причмокивая, оближет свои лапки, как дети облизывают пальчики в варенье, действие завершится".

Юрий Норштейн, из интервью, "Снег на траве"

 

А я бы все же озвучила музыкой - кото или сямисена.

 

Приведу ещё пару отрывков из книги Норштейна "Снег на траве", теперь - по поводу создания им первого эпизода фильма Кихатиро Кавамото "Зимние дни".
Эти отрывки объединены мыслями Юрия Борисовича об особых способах усвоения чужой культуры - как, скажем, усваивают японское искусство европейцы. Я считаю очень важным момент необходимой искренности, естественности переживания художника в контакте с ценностями другой культуры, из чего выводится: кажущаяся "глухота" и "слепота" к чему-то незнакомому (особенно тогда, когда вокруг все уже "прозрели") - не повод отчаиваться. "Перемещения" художника по разным культурам - процесс трудно поддающийся контролю и отчёту.

"- ...вы считаете, что в вашем фильме есть что-то чисто японское?

- Мне кажется, да. Во всяком случае, сами японцы сказали, что если бы не знали, что фильм сделал европеец, никогда бы не поверили.

- А что касается их экстатического, даже религиозного созерцания следов на первом выпавшем снеге, замершего водопада в тумане, пламенеющего на закате расцветшего дерева, для них это то же самое, что для нас икона. Было ли это для вас так же значимым?

- Нет. Я бы попал в фальшивое состояние, если бы стал в себе искусственно взращивать японские знаковые образы. Для меня важнее было попытаться возвратить себя в те состояния, испытанные мной, когда я мог, не задумываясь, ответить, почему мне так нравится японская поэзия да и вообще японская культура - живопись, философия. Но при этом сам я никогда бы не смог составить икебану. Хотя, может быть, в тиши, без посторонних глаз и попробовал, а на людях бы испугался и наверняка сделал бы какую-нибудь дрянь. В кино то же самое - если я стал бы пытаться демонстрировать "японщину", то ничего, кроме усмешки, у тех же японцев не вызвал бы. Однажды я показал в Японии эскизы к Акутагаве одного художника. Мой друг Сайтани-сан взорвался от негодования: "Что ты мне привёз, это же всё Китай!" И если я начну пытаться делать японские конструкции - собирать в кадре икебану, ничего не получится. Когда Франческа рисовала деревья, я вообще не думал о том, японские они или европейские. Я просто знал: здесь должен быть ветер и должны быть деревья, которые ловят ветер. Даже когда снималась сцена со шляпой, у меня не было желания пытаться изучать японские гравюры, несмотря на то, что материалы у меня были самые разнообразные.
Я специально не делал ничего японского, но понимал, чо всё равно должен быть японский колорит, воздух. Мы с Франческой старались уйти от каких-то открытых знаков и прийти к более тонким вещам".



Это то, что занимало мои мысли, когда я стала обстоятельно знакомиться с творчеством Хокусая и других японцев.
Нельзя достигнуть полного слияния с другой культурой, особенно - будучи сильно погруженным в свою. Однако художники выполнили свою часть, на мой взгляд - значительную, миссии деятелей искусства, заключённой во взаимодействии разных культур - японской и европейской. Я говорю не только о европейских художниках, но и о японских, оставивших нам своё наследие.

"...культурный обмен, часто неосознаваемый, для меня важнее, чем попытки входить в те области иной культуры, которые всё равно тобой никогда не будут до конца проработаны, и пробовать по внешним очертаниям устанавливать заложенное в них содержание".
Юрий Норштейн, "Снег на траве"

 

Новости про художественное наследие Хокусая здесь.