Литература Японии

"...Пронизывающий ветер поднимал в небо тучи пыли. Он подхватывал на аллее желтые листья гинко и загонял их даже в букинистическую лавку, что напротив университета. Внезапно мне пришла в голову мысль навестить Мацуока. В отличие от меня (да и, должно быть, от большинства людей) Мацуока считал, что в ветреные дни на него находит душевное успокоение.
Вот я и подумал, что в такую погоду, как сегодня, он обязательно находится в приятном расположении духа, и, придерживая то и дело норовившую слететь с головы шапку, отправился на Хонго, 5. У входа меня встретила старушка, которая сдавала Мацуока комнату.
- Господин Мацуока изволит еще отдыхать, - сказала она с выражением
сожаления на лице.
- Неужели еще спит? Ну и соня!
- Нет, он изволил работать всю ночь и совсем недавно еще был на ногах. Он сказал мне, что ложится спать, и теперь, наверно, изволит отдыхать.
- А может быть, он еще не уснул. Пойду-ка я взгляну. Если спит, сразу же спущусь обратно.
Ступая на носки, я поднялся на второй этаж, где находилась комната Мацуока. Раздвинув фусума*, я вошел в полутемную из-за закрытых ставен комнату, середину которой занимала постель Мацуока. У изголовья стоял своеобразный столик из папье-маше, на котором в беспорядке громоздились страницы рукописи. Под столом на разостланной старой газете лежала довольно большая горка шелухи от земляных орехов. Я сразу вспомнил, как Мацуока однажды сказал, что работает над трехактной пьесой. "Пишет", - подумал я. При обычных обстоятельствах я бы сел за стол и попросил Мацуока прочитать только что вышедшую из-под пера рукопись. К сожалению, Мацуока, который должен был откликнуться на мою просьбу, спал как убитый, прижавшись к подушке давно не бритой щекой. У меня, конечно, и в мыслях не было разбудить отдыхавшего после ночных трудов Мацуока. Но в то же время мне почему-то не хотелось просто так встать и уйти. Я присел у его изголовья и стал наудачу читать отдельные страницы рукописи. В этот момент резкий порыв ветра потряс весь второй этаж. Но Мацуока по-прежнему спал, тихо посапывая. Я понял, что делать мне здесь больше нечего, нехотя поднялся и стал потихоньку отходить от изголовья. В это время я случайно взглянул на Мацуока и увидел у него между ресницами слезы. Мало того. На его щеках были тоже видны следы слез. Он спал и плакал во сне. В тот самый момент, когда я обратил внимание на столь необычное его лицо, бодрое настроение, которое охватило меня вначале (мол, человек пишет, работает), куда-то улетучилось. В душе внезапно поднялось чувство невыносимой безысходности, словно я тоже всю ночь напролет страдал, одну за другой исписывая страницы рукописи. "Глупый человек! Занимается таким тяжелым трудом, от которого плачет даже во сне. А если здоровье потеряешь? Что ж ты будешь делать тогда?" - такими словами хотел я обругать Мацуока. Но за этим желанием скрывалось и другое - похвалить: "Вот ведь как он страдает!" Когда я так подумал, у меня самого незаметно выступили на глазах слезы.
Я потихоньку спустился по лестнице вниз. Старуха с беспокойством спросила:
- Он изволит почивать?
- Спит, как сурок, - резко ответил я и, не желая, чтобы старуха заметила мое заплаканное лицо, быстро вышел на улицу.
На улице по-прежнему ветер поднимал тучи пыли. В небе что-то ужасно ревело. Я раздраженно взглянул вверх. Высоко в небе плыл в зените маленький белый диск солнца..."
__________
* внутренние раздвижные перегородки в японском доме

Акутагава Рюноскэ, "О себе в те годы"

 

"...Когда отцу исполнилось уже семьдесят пять, он заболел тифом. Когда, казалось, смерть уже близка, пришел лекарь и посоветовал принимать доку-дзинто. Отец часто говорил: «Когда ты стар, непристойно забывать о том, что жизнь не бесконечна, и пытаться ненадолго продлить свое существование с помощью лекарств. Это удел молодых. Всегда помни об этом».
Помня его слова, кто-то спросил, как же он поступит. Даже стоявшие рядом чувствовали его боль, его тяжелое дыхание, поэтому ему поднесли лекарство вместе с напитком из имбиря. Он стал дышать лучше и в конце концов выздоровел.
Позднее мать спросила отца: «Почему во время болезни вы всегда лежали к нам спиной и не говорили нам ни единого слова?»
«Даже когда мне очень больно, я никогда не показываю это окружающим. Так что я не мог поступить иначе. Кроме того, я видел много людей, говорящих в бреду постыдные слова, и решил, что будет лучше, если я не произнесу ни слова. Вот почему я так поступил».
Теперь вы можете догадаться, как он вел себя, когда был здоров. К сожалению, я часто не осмеливался спросить его о том, о чем хотел спросить. И когда он оставил нас, многое так и осталось неспрошенным..."

Араи Хакусэки, «Собирание и сжигание хвороста. Мой отец»

 

"...Если описать картину всей той местности, то к югу был уставлен водосток, и, сложив из камней водоем, я собирал себе там воду. Деревья росли у самого навеса кровли, отчего собирание хвороста для топлива было делом не тяжёлым.
Звалось это место - гора Тояма.
Вечно зелёный плющ скрывал собой все следы. Долины густо поросли деревьями. Однако запад - тот был открыт. И это не могло не навевать особых мыслей...
Весной - глядишь на волны глициний... Словно лиловые облака они заполняют собой весь запад.
Летом - слушаешь кукушку... Всякий раз, как перекликаешься с нею, как будто заключаешь уговор о встрече там, на горных тропах в стране потусторонней.
Осенью - весь слух заполняют голоса цикад... И кажется: не плачут ли они об этом непрочном и пустом, как скорлупа цикады, мире?
Зимой - любуешься на снег... Его скопленье, его таянье - все это так похоже на наши прегрешенья!
Когда молитва на ум нейдёт иль из чтенья книг священных ничего не получается, я отдыхаю, пребывая в полном бездействии. Нет того, кто мог бы в этом мне помешать; нет и спутника такого, которого должно было бы стыдиться. Обет молчания я на себя особо не накладывал, но, живя один, я невольно соблюдаю и «чистоту уст». Блюсти все заповеди во чтобы то ни стало я вовсе не пытался, но раз обстановки, способствующей их нарушению, нет, в чём же я их нарушу?..
<...>
Моя лёгкая хижина стала немножко уже ветхой, на кровле образовался глубокий слой гнилой листвы, на ограде вырос мох. Когда приходится - случайно как-нибудь - прослышать о столице, я узнаю, как много благородных людей поумирало с той поры, как я сокрылся в этих горах. Про тех же, кто и в счёт идти не может, трудно и узнать что-либо. А сколько таких домов, что погибли при частых пожарах! Выходит, что только мой временный приют... лишь в нём привольно и не знаешь беспокойств!
Пускай тесны его размеры, есть в нём ложе, чтоб ночь проспать; циновка есть, чтобы днём сидеть. Чтоб приютить лишь одного, его вполне хватает. Рак-отшельник любит раковинку небольшую; это потому, что он хорошо знает, кто он таков. Морской сокол живёт на голых скалах; это потому, что он сторонится от людей. Вот так и я: мои желанья - только покой; мое наслажденье - отсутствие печали.
<...>
Когда случится мне заходить в столицу, мне стыдно, что я - нищий-монах; но когда по возвращении я сижу здесь у себя, я сожалею о тех, кто так привержен к мирскому греху... Если кто-нибудь усомнится в том, что здесь сказал я, пусть он посмотрит на участь рыб и птиц. Рыбе в воде не надоест. Не будешь рыбой, её сердце - не понять! Птица стремится к лесу. Не будешь птицей, её сердце - не понять! Совсем тоже и с настроениями отшельника. Не прожив так, кто их поймёт"

Камо-но Тёмэй, "Записки из кельи"

 

"В другой раз он поведал мне историю. «В годы моей молодости в Этидзэне жил один человек. Он исчез, и его местонахождение оставалось неизвестным. Годы спустя я покинул Митиноку и, направляясь к дороге Санъё, проезжал мимо «дубового склона». Там я обогнал человека, несшего на спине вязанку хвороста. Я уже отъехал на двадцать-тридцать ярдов, как вдруг кто-то сзади назвал мое имя. Я оглянулся. Человек опустил вязанку хвороста на землю и шел ко мне, поправляя платок на голове. Удивленный, я повернул назад. «Дело было так давно, господин, что вы, наверное, забыли меня, — сказал он. - Меня зовут так-то. Удивительно, как вам случилось проезжать именно здесь и сейчас. Все это похоже на чудо».
Я посмотрел на него, и действительно: хотя он и не был похож на того, кого я видел очень давно, когда тот был молод, что-то в его облике напоминало черты, которые я ни за что не смог бы забыть. Это было как сон. «Как вы дошли до такой жизни?» — воскликнул я и рассказал ему немного о себе.
«Что ж, — сказал он. — По-видимому, у вас есть немного времени. Я очень хотел бы услышать о том, что произошло после нашего расставания и как живут те, кто были моими друзьями. Вы должны отправиться со мной и переночевать у меня. Мой дом недалеко отсюда». И я пошел с ним.
«У меня престарелый отец, — сказал он. — Но у меня нет средств, чтобы помогать ему. Поблизости живет один человек по имени Хигаи, я знал его и отправился к нему, чтобы попросить помочь мне. Вот почему я веду такую жизнь. Мне стыдно было бы признаться в этом, но вы напомнили мне прошлое, и я не мог сдержаться».
«Мой отец очень старомоден, — продолжал он. — Он смутится, если к нему вдруг приедет кто-нибудь, кого он не знает. Я должен сначала предупредить его. Пожалуйста, подождите немного».
Он оставил меня перед какой-то ветхой лачугой, а сам вошел внутрь. Вскоре он появился в дверях и пригласил меня войти. Я последовал за ним. Старик, которому было около восьмидесяти, разводил огонь и сказал мне: «Мы пригласили вас, господин, но, боюсь, нам нечего предложить вам. Но я слышал, что вы были хорошим другом моего сына, поэтому мне не так стыдно. Прошу вас, разделите с нами то, что спасает отца и сына от голода, и переночуйте у нас».
Мы поужинали вареной пшеницей с овощами. Когда наступила ночь, он отправился спать в единственную комнату, что была там, сказав: «Если я, старик, останусь здесь, вы не сможете поговорить».
Оставшись вдвоем, мы ломали и жгли хворост и продолжали вспоминать о том, что случилось за все эти годы. Когда стало совсем поздно, мой собеседник пошел в комнату, где спал его отец, и принес две бамбуковые трубки, похожие на шесты. Он открыл их и вытащил два меча, один длинный, в три фута, а другой короткий, в два фута. Затем, повернувшись спиной к огню, он достал мечи из ножен, осмотрел их и положил передо мной. Лезвия были холодные, рукоятки — украшены золотом, а ножны — обернуты кожей каираги.
«Даже когда я служил нашему господину, — сказал он, — я был настолько недальновиден, что не мог получать достаточно жалованья, чтобы поддерживать отца. Потом я остался один у него. Вот почему я ушел от людей и веду такую жизнь. Но я не мог расстаться с теми вещами, что были дороги мне. Я решил, что, пока у меня есть хоть сколько-то сил, я должен хранить у себя хотя бы один комплект мечей. Вот почему я не продавал их. Моему отцу, видимо, уже недолго осталось жить. Если мне удастся выполнить свой сыновний долг до конца, кто знает, может быть, мы еще увидимся с вами». Он сказал это и заплакал.
Наутро он приготовил завтрак, накормил отца и меня. Мы шли вместе мили три, а потом расстались. Более я ничего не слышал о нем. Я не знаю, что случилось с ним: никто не видел его»".

Араи Хакусэки, "Собирание и сжигание хвороста"

 

РЭНГА

I
В городе нечем вздохнуть.
Бродят душные запахи...
Летней ночи луна.
(Бонтё)

II
"Жарко! Жарко! Нет сил..."
Голоса у каждых ворот
(Басё)

III
В разгаре еще на полях
Вторая прополка риса,
А колос уже налился.
(Басё)

IV
Усталый крестьянин стряхнул
С рыбешки сушеной пепел.
(Бонтё)

V
Здесь, как на чудо, глядят
На серебряную монету...
Глухая хачевня в горах.
(Басё)

VI
Вот уж совем не к месту! -
У парня длинный кинжал.
(Кёрай)

VII
Вдруг выпрыгнет в темноте
Вспугнутая лягушка
Из чащи спутанных трав.
(Бонтё)

VIII
Сбиравшая травы женщина
Роняет из рук фонарь.
(Басё)

IX
От мира она отреклась
В те дни, когда набухали
На вишне бутоны цветов.
(Кёрай)

X
Как тягостно жить зимою
На дальнем морском берегу!
(Бонтё)

XI
Кажется, стал бы глотать
Рыбу вместе с костями
Этот иссохший старик.
(Басё)

XII
Привратник в дворец обветшалый
Юношу тайно впустил.
(Кёрай)

XIII
Ширмы упали вдруг...
Неопытные служанки
Толкнули их невзначай.
(Бонтё)

XIV
Какая убогая баня!
Циновки на грубом полу..
(Басё)

 

XV
Летучие семена
Осенних трав рассыпает
Холодный вечерний вихрь
(Кёрай)

XVI
Озябший бонза спешит
Скорее в храм воротиться.
(Бонтё)

XVII
Печально бредет поводырь,
К своей обезьяне привязан...
Осенняя светит луна.
(Басё)

XVIII
"О, если б хоть мерку риса
Для подати мне собрать!"
(Кёрай)

XIX
Пять-шесть живых деревец
Переброшены через лужу...
На топких полях вода.
(Бонтё)

XX
Прохожий в белых носках
Забрызган черной грязью.
(Басё)

XXI
Меченосцы шумной толпой
Подгоняют коня господина.
Как быстро пронесся конь!
(Кёрай)

XXII
Расплескалась из ведер вода
У мальчиков-подмастерьев.
(Бонтё)

XXIII
Дом покупателя ждет.
Рогожи в дверях и окнах...
Но старый колодец хорош!
(Басё)

 

XXIV
Среди травы багровеет
Созревшего перца стручок.
(Кёрай)

XXV
В ярком сиянье луны
Сандали из соломы
С тихим шорохом кто-то плетет.
(Бонтё)

XXVI
Из халата блох выбивает
На дворе одинокий вдовец
(Басё)

XXVII
Громко хлопнула вдруг
Крышка на крысоловке.
А в доме - и крысы нет!
(Кёрай)

XXVIII
У сломанного сундука
Верх давно отвалился...
(Бонтё)

XXIX
Открыта ветрам и дождю,
Стоит убогая хижина...
Недолговечный приют!
(Басё)

XXX
Венец одинокой жизни -
Создан изборник стихов!
(Кёрай)

XXXI
Cтарик перечел стихи,
Дрогнули воспоминанья...
Сколько раз он любил!
(Бонтё)

XXXII
Конец один для поэта:
Нищета в закоулке глухом...
(Басё)

XXXIII
Отчего - и сам не поймет! -
Глотает он жидкое варево,
А слезы в горле стоят...
(Кёрай)

XXXIV
В доме, где нет хозяина,
Так широк опустевший пол!
(Бонтё)

XXXV
Почесывая ладонь,
Сидит одинокий сторож
В тени вишневых цветов.
(Басё)

XXXVI
Не зыблется легкая дымка...
Сон затуманил глаза.
(Кёрай)

 

Не знаю отчего,
Я так мечтал
На поезде поехать
Вот - с поезда сошел,
И некуда идти.

***

Словно камень
Скатился
С высокой горы,
Так упал я
В сегодняшний день.

***

Не знаю отчего,
Мне кажется, что в голове моей
Крутой обрыв,
И каждый, каждый день
Беззвучно осыпается земля.

Исикава Такубоку

 

Думается мне:
Ад похож на сумерки
Поздней осенью...

***

Осенью такой
Как живется в облаках
Птицам в холода?

***

Повернись сюда!
Сумерками осенью,
Скучно ведь и мне...

Мацуо Басё

 

Утром
Тихонько упал на землю
С дерева лист.

***

Многие
Обогнали меня на пути,
Осенние сумерки.

***

Осенний вечер!
За иголку, вздохнув, берется
Путник усталый.

Исса

 

КОНЕЦ ОСЕНИ

Ветер над увядшим лугом
навевает грусть.
Льётся в сумраке осеннем
тихий перезвон -
это поздние цикады
голос подают.
Вот затеял перекличку
со сверчком сверчок,
и с кузнечиком кузнечик
разговор ведёт.
Верещанье узорчатки
слышится в траве.
Отвечает судзумуси:
"Тири-тири-рин" -
будто листья, опадая,
в воздухе шуршат.
Будто ива и багряник
стонут на ветру:
"Тири-тири-тири-титтэ", -
сетуют они.
Скоро, скоро зимней стужей
Сменятся дожди.
Отпоют в листве цикады
и сверчки в полях.
Лишь печаль поры осенней
в сердце будет жить.

Автор неизвестен

 

Только снег пойдет, -
Балки гнутся в потолке
Хижины моей...

***

Ведь не умерли
Под снегом вялые
Камышей цветы?

Мацуо Басё






Большой снегопад!
Скоро закроют заставу.
Близится ночь.

***

Луна сияет в зимней роще.
Я, глядя на нее, забыл
О поэтической печали.

Еса Буссон

 

Ударил я топором
И замер... Каким ароматом
Повеяло в зимнем лесу!

Ёса Бусон

***

Какая долгая жалоба!
О том, что кошка поймала сверчка,
Подруга его печалится.

Такараи Кикаку

***

Снега холодней,
Серебрит мои седины
Зимняя луна.

Найто Дзёсё

 

Старый дом опустел,
но, как прежде, поет на закате
цикада подле ворот...

Масаока Сики

***

Крюк над очагом,
а над ним сверчок примостился -
холод ночной...

Ёса Бусон

***

На чердак прошмыгнув,
исчезла бродячая кошка...
Зимняя луна...

Найто Дзёсо

***

У очага
поет так самозабвенно
знакомый сверчок!...

Мацуо Басё

 

Скоро, скоро уже
ударят ночные морозы -
неспроста целый день
верещит в траве, причитает
беспокойный сверчок-узорчатка...

***

Высоко в горах,
за кручами снежных вершин
нашёл я приют, -
зимою не видно следов,
ведущих к лачуге моей...

Рёкан

 

Зимняя буря.
В связке вяленой рыбы остался
цвет морской волны.

***

Бамбуковый лес
вдоль дороги слева и справа
холодной ночью...

***

Зимние дожди.
В "чайном домике" у канала
одинокий гость...

Рюноскэ Акутагава

 

"Как вода принимает форму сосуда, в котором находится, так и человек следует добрым и злым делам тех, кто его окружает. Это несомненно. Поэтому сказано, что господин, хорошо управляющий своими владениями, любит мудрых вассалов, а правитель, угнетающий народ, любит клеветников. Что означает: если хочешь узнать о настроениях господина, посмотри на тех, кого он любит. Запомни эти слова. Выбирать в друзья тех, кто выше тебя, и избегать тех, кто ниже — вот подлинная мудрость достойного человека. Однако, нельзя быть и слишком привередливым в выборе людей. Проще говоря, не следует любить плохих людей. Причем это касается не только того, кто управляет государством, ведь без любви и уважения народа нельзя ничего достичь".

"Первое, что необходимо — это отличать верность от предательства и установить награды и наказания. Бесполезно распределять обязанности в управлении, если вассалы совершают дурные поступки в своих собственных интересах, не владеют боевыми искусствами и не поддерживают слабых".

"...Запрещается подрывать отношения между людьми и радоваться страданиям других.

Запрещается использовать заслуги других и, потворствуя собственному честолюбию, укреплять свою личную власть.

Запрещается жить не по средствам. Постыдно как влезать в большие долги, так и скаредничать.

Запрещается презирать мудрых вассалов, окружать себя клеветниками и позволять последним влиять на свои поступки.

Никогда не завидуй тем, кто нажил богатство нечестным путем, и никогда не относись пренебрежительно к тем, кто пострадал и пал из-за приверженности к справедливости..."

Имагава Садаё, из "Надписей на стене Имагава"