Судзумуси Храм Судзумуси в Арасияме, Киото "Мы шли к буддийскому храму Судзумусидэра, что в пятнадцати минутах ходьбы от станции. Мне показалось красивым уже само название — по-моему, звучит, как перезвон колокольчика. Означает оно «Сверчковый Храм». Название Судзумусидэра появилось оттого, что в храме и его окрестностях живёт множество японских сверчков — судзумуси. Судзу означает «колокольчик», а муси — «насекомое»... Их количество постоянно меняется, но говорят, что в самом храме в разное время их бывает от двух-трёх до десяти тысяч. Они издают приятные журчащие звуки, создающие атмосферу умиротворённых сумерек. Но поют они не только по вечерам. В храме их пение не умолкает ни на секунду в любое время года, хотя считается, что в природе эти насекомые поют только осенью. Поверье гласит, что сверчки погибают, если кому-то из них не хватило пары, и он остался в одиночестве..." http://www.liveinternet.ru/community/_a_s_i_a_/post120601624/ http://shibuya246.com/2012/01/15/suzumushi-temple/
Любопытно, конечно, что автора настолько стесняла эта хрупкая изысканность. Что это - широта его натуры, скованная японским интерьером? Или, наоборот, ограниченность, которая обнаружилась в условиях физического ограничения (если это не английский юмор)? Да и увлечение запада Японией содержит в себе то же внимание к ограничению. "По-японски" может быть синонимом недосказанности, минимализма в формах, выверенности линий, а символика среды - интерьера и ландшафта - может восприниматься конкретно и, значит, тоже ограниченно. А ведь в пышности и богатстве форм заключается более глубокое ограничение, потому что богатые формы претендуют на самодостаточность. Это очень сложный момент - сделанность должна сохранить в себе искренность. Погружение в японскую эстетику является хорошей школой, когда перед художником стоит эта задача. Хотя мы почти не воспринимаем эту искренность. Если же это удаётся, такие моменты нужно ценить.
Недосказанность древнеяпонской эстетики, заключающаяся в ограниченном количестве, неслучайности и сделанности деталей, не имеющая лазеек в душу художника (тем самым открывающая путь к возвышенному), даёт больший простор для переживания зрителя, чем, скажем, барочная пышная художественность. Мы, западные люди, оказались в западне (простите за странную зарифмованность фразы). Мы говорим о свободе в разных сферах и одновременно удовлетворяемся загонами в разных сферах. Наше искусство конкретно и спекулятивно. Впрочем, именно то, что оно вынуждает нас размышлять и чувствовать так же конкретно и спекулятивно, заставляет сопротивляющихся этому обращать внимание на Древний Восток. Но одновременно, в силу привычки, нам его трудно понять. Остаётся надеяться, что Восток, как гомеопатическое средство, будет лечить нас тихо и исподволь.
Про готичность я пошутила. Пышность сильно перетягивает что-то на себя. Это проявляется и в диком ландшафте. Впрочем, как любое обаяние (о чём вы уже говорили мне, Ондатр), обаяние сада питается восприятием находящегося в нём человека. Значит, возвышенность, драматичность или гармония архитектуры и пейзажа - это состояние духа человека. Любопытно, как из небытия выныривают значения символов - видимо, притягиваясь к подобному. Как-то ведь сохраняется культурная преемственность. Не самообман же это - то, что мы считаем сохранением традиций и верным пониманием наследия культуры.
Возможно, стоит поговорить о саби . Это очень странное понятие. Оно соответствует древности, одиночеству, отстранённости. Но одновременно применялось для яркой , кричащей красоты, которая у меланхоличных японцев всегда вызывала ощущение печали.
Тема весеннней тоски. Прошу прошения, стих корейский: Струится золото плакучих ив , яшму роняет слива. Талые воды синеют в пруду, мхом окаймлен пруд. Вешние чувства трудно понять — и радостно и тоскливо. А ведь ласточек нет еще, и цветы еще не цветут. (Со Годжон)
Конечно, это самобытно. Эстетика (как мы называем изобразительное решение) на Востоке - больше, чем эстетика. То, что чувственно воспринимают люди - создатели произведений искусства, зрители - имеет какой-то вид. Этот вид, возможно, более слит с содержанием, чем эстетика наших архитектуры и ландшафтного дизайна. А я вспомнила совершенно не восточные стихи. Слово «будущее» прозвучало – Но в прошедшее канул звук. «Тишина» хоронит молчанье… Я слагаю «ничто» из букв, Из небытья достав начало. Вислава Шимборска (перевод мой, простите)
Хаос и упорядоченность в японском саду. Я не знаю, что более уводит из обыденности. Созерцание художественного беспорядка в природе ослабляет концентрацию и добавляет ощущение космичности ландшафта - и чем более экспрессивны беспорядочно расположенные элементы, тем больше зритель забывает себя, поглощается ландшафтом. Монотонность и сильные вертикали и горизонтали (или однородные камешки в саду камней), наоборот, дают ландшафту проникнуть в самую глубину человека, он сам становится космосом. А ведь в этом слиянии с ландшафтом тоже есть печаль; ведь теряем тело, а возвращаясь, помним об этом.
Вообще, одним из коронных приёмов японского сада я бы назвал контраст "хаоса"и "упорядоченности" (хотя их смысл и символическое значение и отличны от европейского). Причём оба начала сталкиваются напрямую, без всякого постепенного перехода.
Ну "хаос" я недаром взял в кавычки. ) Если в европейском парке хаос (некоторые ландшафтные затеи так и назывались) - - это необустроенный мир в начале творения. То в дальневосточном понимании это полнота жизненных свойств, ещё не дифференцированная и потому совершенная ).
"Заплаты снега так и не растаяли на вершине, сверкающей в окнах моего дома. Ничего не хочется делать. Смотрю то на камин, то на кота. Читаю житие старца, давшего обет молчания. Не имея возможности выйти, замечаю - дом становится просторней. Из кресла пересаживаюсь на диван. Или наоборот. Брожу по комнатам. Переход из гостиной в столовую - целое путешествие. Целиком погружен в тишину. Считаю дни и тороплю весну - цветение яблонь и тюльпанов. За окном серое небо. Туманная вуаль скрывает от меня горный кряж, застывший напротив. Завитки апельсиновой и мандариновой кожуры догорают в сумерках на цементном крыльце. Вчера утром ко мне явился - по-видимому, со словами утешения - пожилой господин. По-восточному размеренные движения. Представился на японском, которого я не понимаю. Продолжил по-итальянски: Я поступил так же, как ты - удалился от мира. После атомной катастрофы поселился близ Киото в долине - там, где раскинулся сад. Не знаю, кто я теперь - монах-отшельник, сторож, садовник? Главное - я наедине с природой. Время от времени пишу какое-нибудь слово. Опасаюсь потерять искусство каллиграфии. В руках тростинка, на столе тушь и белый лист рисовой бумаги. Я сам изготовил ее. Значение слова не играет роли. Важны лишь завитки, из коих оно состоит. Еще важней - свободное пространство между знаками. Их осязаемость - это и есть тайна общения. Дарю свои слова тем, кто приходит в сад. В спокойном созерцании окружающей меня красоты я ощущаю жизнь вселенной. Время от времени тишину нарушает взрыв первой атомной бомбы. Я увидел его из окна госпиталя в Хиросиме, где тогда работал врачом. Поразительна красота атомного гриба. Он вырос всего в нескольких километрах от меня и был подобен чуду стремительного восхода солнца. Неведомо как - но я не погиб. С тех пор я раб красоты". Тонино Гуэрра, "Дождь над всемирным потопом"
Отделила разговор об открытии новой темы в Японском саду. Да, и давно нужно было дать ссылку на старое ответвление отсюда - о хаосе и упорядоченности в японском саду.
"Небольшой двор, огороженный невысокими глиняными стенками с маленькой крышей из черепицы. На земле, покрытой светлым гравием, лежат - далеко один от другого - несколько камней различной формы. У края двора на деревянном помосте сидят люди; они оставили обувь по японскому обычаю у входа и, свесив вниз ноги, молча, не двигаясь, смотрят на землю. Место - одно из самых знаменитых в Японии; посещение его включено в каждый из путеводителей. Еще не разобрав толком, на что же нужно обратить внимание, я снимаю ботинки и занимаю свободное место. Воздействие каменного сада начинается с ощущения светлой пустоты, скупости отдельных форм. Элементов в этой картине, замкнутой рамой из глиняных стен, ничтожно мало, но каждый из них отличен, у него свой характер, особая взаимосвязь с другими. Гравий уложен параллельными прямыми линиями; от камней расходятся концентрические круги (другая укладка гравия) ; круги вписываются в прямые. Камень, пустота, два приземистых камня прислонены, как бы вросли в остроугольный обломок, опять пустота, иной объем. У одних камней-гладкая, отшлифованная временем поверхность, у других - шероховатая. Чередование пустоты и отдельных форм таит в себе какой-то глубокий, непросто уловимый смысл. В каменный сад всматриваешься, как вслушиваются в музыку: гармония пространства захватывает, открывается закономерность построения, ты начинаешь жить ритмом, данным тебе художником. Уже нет камней и дорожек, прорытых в гравии; первые, самые простые ассоциации наполняют живым содержанием отвлеченные формы: море, бесконечное движение потоков воды, чередование прилива и отлива. Камни неровной формы кажутся скалами, выросшими над пучиной. Ритмы меняются, открываются во всем их различии каменные острова, оазисы в бесконечности водяной пустыни. Ощущение покоя, осмысленного движения жизни захватывает. Это - океан. Япония, увиденная с высоты птичьего полета. Что-то произошло. Свет дня изменился, или, может быть, глаза уловили новое: потоки сменили свое движение, точка обзора переместилась. Иной смысл: целые материки, миры поднялись из океана, выросли над океаном. Или над облаками. Вселенная, планеты в космосе... Терпеливый и любезный гид осторожно дотрагивается до моего плеча: время, к сожалению, на исходе, мы задержались здесь чересчур долго, программа не будет выполнена. Мне трудно уйти отсюда, я ведь увидел совсем немного. У меня только начали открываться глаза, я лишь прикоснулся к существу произведения, а оно неисчерпаемо, неуловимо словами. И все, что приходило мне на память, лишь несложные ассоциации. Дело не только в самом саде, в том, что заключено в нем, но и во мне, в том, что оживает во мне при соприкосновении с искусством. С гравием и несколькими камнями. Старинные слова философов о бесконечном самораскрытии и саморазвитии природы, подобной вечным течениям океана. Каменный садик находится в городе Киото, древней столице Японии; он занимает тридцать метров с востока на запад и десять метров с юга на север. Его создал из пятнадцати камней художник и садовод Соами, умерший в 1525 году. Каменный сад входит в границы храма Риоанджи. А рядом пышное великолепие дворцов, храмов, вилл, садов, изысканность форм, нагромождение деталей, яруса пагод, горбатые мостики над зеленой водой с золотыми рыбами (мостики и рыбы, а не мосты и рыбки!), карликовые сады и игрушечные оранжереи, где все придумано, каждый цветок искусствен, всякое живое движение размерено, ограничено заранее задуманным размером, всякая деталь терпеливо выращена в насилии над естественным. Здесь даже луна, отражающаяся в пруде, в определенный час становится деталью декорации для постановки "чайной церемонии" на террасе". Григорий Козинцев, "Пространство трагедии (Дневник режиссёра)" Если из японских наполненности и пустот западный художник резонирует с пустотами, а из японских хаоса и порядка - с хаосом, выходит так, что из трудного и лёгкого он выбирает лёгкое, а из сложного и простого - сложное. Это и есть позиция богемы. Вообще, когда мы выбираем - для понимания и сопереживания - в художественном языке только одну часть, пусть даже более экзотическую, мы заранее соглашаемся на непонимание этого языка. Для меня, скажем, непонятно, что есть полностью растворившийся в японском саду посетитель сада. Поскольку я не резонирую с ландшафтом так, как представляю себе (умозрительно) настоящее растворение и сопереживание, я объясняю это себе тем, что философия востока мне чужая; что в саду, на который нагружено много дополнительных смыслов, кроме природных, лучше находиться человеку, не страдающему саморефлексией; что у проблемы есть этнографические корни; что моя эмоциональная сфера уже не та, наконец. А может быть, моё ограниченное понимание языка японского искусства заставляет меня нагружать то, о чём мы тут пишем, чрезмерными вещами, и возможности находиться хоть иногда в природе в состоянии безмолвия уже достаточно. Но я в этом сильно сомневаюсь.
Да, пустота в восточном понимании - тема, о которой очень сложно говорить, не нарушая сути этого понятия самим фактом говорения. Проще говорить о ней в "прикладном" смысле . Когда-то я думал об этом применительно к садам, и вот что вышло http://www.websad.ru/articles.php?code=403 .
Прочитала. То, как открывается "значительность пустого пространства" - тема интересная и нами здесь тоже обсуждавшаяся, и относительно ландшафта, и относительно изображения в живописи и графике. Наша слабость в том, что мы, люди, не выросшие с японской идеей мироздания, замещаем понимание эстетическим чувством. Оказывается, это не только наша слабость, как я узнала теперь из вашей статьи. Ещё можно выстраивать какие-то умственные конструкции, мысленно рисовать картинки, как это делал Козинцев, но и это - лишь компенсация того, что от нас ускользает из-за своей неподвластности слову. Повторюсь: хотелось бы думать, что мы становимся ближе к идее японцев о том, как человек располагается в мире, обретаем покой, когда созерцаем ландшафт, на какое-то время - внутреннюю тишину, но, думаю, это такое же самоутешение, как и то, что я написала выше. Простите за скепсис в отношении западного отклика восточному искусству, но, надеюсь, это честнее, чем восторг, за которым неизвестно что прячется. )
Вообще-то, японцы - народ весьма эмоциональный. Если китайцев иногда сравнивают с немцами, то японцев - с итальянцами. Это связано и с эстетическим восприятием действительности, обострённость которого отмечают все исследователи. Именно оно позволяет японцам создавать произведения искусства, которыми мы восхищаемся, иногда даже не осознавая, почему. Никакие умственные конструкции не помогут сразу и непосредственно ощутить (а не понять) красоту окружающего мира (а природа Японии поистине прекрасна), приблизится к внутренней тишине (безмыслию), которая является первой ступенькой к "полному растворению в японском саду", и не только в нём. Заведующий Питерского Ботанического сада, человек, не очень интересовавшийся Японией, рассказывал об одном случае, произошедшем с ним во время командировки в эту страну. Его пригласили в частное владение одного человека, что случается чрезвычайно редко. Там был традиционный японский дом и небольшой сад с выходящей на него энгавой. Попили чайку, поговорили, а потом он вышел на энгаву, сел и стал смотреть на сад. Очнулся он от того, что хозяин, улыбаясь, тряс его за плечо. Он полность отключился от окружающего. С ним это произошло перый и пока последний раз в жизни. Мне очень неудобно, поскольку то, что я делаю, похоже на саморекламу, которой я совершенно чужд, но ужасно не хочется повторяться. На сайте "Загадочная Япония" размещена серия из 15 небольших статей, которые можно объединить названием "Эстетика, рождённая природой". Статья старая, кое-что там следовало бы изменить, ну да Бог с ней. Если хватит терпения, можете почитать http://leit.ru/modules.php?name=Pages&pa=list_pages_categories&cid=43 .
Мила, главная эзотеричность заключается в том, что японцев нет идеи мироздания ) Её у них заменяет эстетическое чувство ) Которое на вершине своей переходит в состояние не-я. Когда переходит , уже никакие мировоззренческие ключи не нужны, если не переходит, то они не помогут )
Я знала, что за "мироздание" ещё придётся отвечать. ) Но за десятилетие в сети я устала от того, как чужие слова используются в качестве предметного аргумента, поэтому пропущу это. Раз эстетика оказывается мерилом в японском искусстве, масса вопросов у меня отпадает, хотя скепсис в отношении западного ответа востоку не убавляется, потому что эстетическое чувство среднего европейца неразвито или деформировано. Я ведь, собственно, всё о том, как сошлись Восток и Запад.